Текст книги "Сборник рассказов"

Автор книги: Лидия Раевская

сообщить о нарушении

Текущая страница: 5 (всего у книги 51 страниц)

Про Алексаняна

30-07-2007

– Ну и?

– А нихуя?

– А хуле так?

– А в душе не ебу…

Я посмотрела на Алексаняна. Судя по честным глазам – он не врал.

А если судить по волосам в Алексаняновских ноздрях – не врал ни разу даже. Ибо, когда Алекс безбожно песдил, у него козявки из носа сыпались. Вот крест на пузе – не вру!!

Ну, не то, чтобы они лавиной из него пёрли, но хоть одна козявка – да вывалицца невзначай. И тут уж каждому понятно – песдит. Песдит, жопа волосатая!

Тогда Алекс плотно сидел на винте. И с завидной регулярностью его посещали различные видения. Иногда свои видения он зарисовывал *а художник из Алекса как из меня тётя Ася*, и все с благоговением и страхом рассматривали непонятное нечто, с надписью «Да здравствуют двужопые жывотные!» и «Третий почёс. Амвон.»

А иногда он свои видения описывал на словах. К сожалению, не тем людям.

Потому что как-то Алекс увидел 12 апостолов, гуляющих по его дверному косяку, и, когда один из них подошёл к Алексу, сел на его волосатую грудь, и посмотрел в небритое Алексаняновское лицо своими добрыми жёлтыми глазами, и сказал: «Грешен ты, мой армянский сын. Очень грешен. Третьего дня ты предался бесовскому искушению, и наелся препаратов лекарственных, отчего тебя тошнило нехуйственно, и снова ты видел Великого Гамми. А это богомерзко, и караецца строго. Так что, поднимай немедленно туловище своё кривое, да явись под светлы очи отца Харитона, что заведует приходом сельским на Олонецкой улице, в отделении полицейском…» – Алекс незамедлительно рванул по указанному добрым апостолом адресу, и сбивчиво рассказал оперуполномоченному Кравцову про желание Бога и наместника его.

…Когда через 2 месяца похудевший Алекс вернулся из Семнадцатой больницы, видения у него почти прекратились.

До позавчерашнего дня.

Позавчера Алексу было видение, что бакс подорожает в несколько раз.

На дворе стоял август 1998 года, а на календаре было 16 число…

Нервно почёсывая пах, Алекс, оглядываясь по сторонам, тихо шептал мне на ухо:

– Слышь, Лидос, беспесды говорю: завтра бакс будет тридцатку стоить. Ага. Это сегодня он по 6 рублей, а завтра песдец буит. Мне Гамми сказал. Знаю, ты не любишь Гамми. Я тоже его терпеть не могу, у него рожа паскудная, и пьёт он много… Но вот щас, чую, не песдил он… Чё говорю-то: бабки есть? Пайди ща баксы купи… Купи!

Купи баксы! Купи баксы! Купи-купи-купи!

В башке это засело почему-то наглухо. Пока шла домой, в голове уже пели рэп три негроида: «Лида, давай, баксы покупай! Иоу!»

Ясен хуй, купила 3 тыщи баксов. На все бабки, что нашла у мужа в шкафу.

Писдоф я получить не успела, потому что наступило утро 17 августа, а вместе с ним и дефолт.

Потыкав в кнопки телевизора, и узрев по всем каналам ниибические очереди в обменники – я стартанула к Алексу. И состоялся у нас продуктивный диалог, с которого начато повествование.

Стремясь увидеть добрые глаза Алексаняна с огромными зрачками, я в душе надеялась, что Алексу про дефолт рассказал нихуя не синий Гамми… И именно Алекс должен был мне ответить на вопрос: «Когда всё это кончится????»

Но Алекс был молчалив как аксакал, и только нервно чесал свои Фаберже.

Он не знал.

Он и не мог ничего знать.

Потому что Алекса выгнали из школы ещё в седьмом классе за публичную токсикоманию.

Но во всём остальном Алекс являлся для электората незаменимым экспертом по житейским делам. А ещё Алексанян иногда впадал в нирвану, и провозглашал себя лекарем.

К нему тянулась череда друзей, страдающих похмельем, которых Алекс лечил с помощью силы от Гамми и люстрой Чижевского.

Вы видели люстру Чижевского? Знаменитую люстру Чижевского…

Нагромождение железок, весом под 30 килограмм?

Раньше сия роскошь присутствовала в каждой поликлинике любого российского города. Она ионизировала воздух, и излечивала астматиков.

Как подобный раритет оказался у Алекса – никто не знает. Равно как никто не знает откуда у него в туалете огромная рация, размером с чемодан, и большой каменный уличный цветник с ромашками на балконе…

И вот в череде страждущих исцеления появился Павел.

У Павла был флюс и большое недоверие к Алексаняновским способностям.

Но флюс мучил больше недоверия, и Павел рискнул…

– Ложись, болезный!! – прогремел голос Великого Алексаняна. – Ложись под Волшебную Исцеляющую Люстру Чижевского, и впусти в себя дух Гамми!!!

Павел лёг на пол, с опаской глядя на устрашающую конструкцию похожую на скелет инопланетянина-инвалида, и сложил руки на груди.

– Впусти! Впусти! ВПУСТИИИИИ! – завывал Гуру-Алекс, потрясая над Павлом кудлатой головой, и покрывая тело Павла свежей перхотью.

Павел сделал над собой усилие, и пукнул.

– Плохо!! Очень плохо, болезный! – опечалился Алекс, и добавил перхоти на сомкнутые веки пациента.

Ноздри Гуру раздулись, голые пальцы ног хаотично начали скрести грязный линолеум, руки он простёр над телом лежащего Павла…

И тут люстра оторвалась, и рухнула на пациента.

Наступила тишина. В которой тихо раздалось: «Пук».

И автор звука остался неизвестен…

Флюс у Павла прошёл. Потому что вместе с флюсом Паше перекроили потом в больнице всю челюсть. И недоверие к Алексу прошло. Потому что Паша забыл куда и зачем он пришёл, и почему он очнулся в больнице с лицом, похожим на фарш.

А вот Алексанян с тех пор потерял доверие болезных соседей и Великую Целебную Силу Гамми.

С горя Алексанян запил, и теперь его можно ежедневно встретить на лавочке, у своего подъезда, где он сидит в окружении малолетних потаскух, которые восхищённо слушают его истории про Великого Гамми, а потом отдаются ему в канаве за детской площадкой.

Ибо на каждый товар всегда найдётся свой купец.

Воистину.

Бабки

02-08-2007

Всем будущим бабкам посвящается. И мне самой в том числе.

Вы думали, разговор пойдёт о тех бабках, которые все мы стараемся заработать (спиздить, отнять, сделать, выставить на… Нужное – подчеркнуть). А вот хуй вам, товарищи.

Потому что говорить мы будет о том, во что рано или поздно превращается любая девочка с персиками. А именно – в бабушку с курагой.

Все бабки имеют 2 категории. Это:

1) Старушки обыкновенные.

Стать старушкой – это святой долг каждой сегодняшней тётки. Старушки сидят дома, нянчат внуков, варят кашу, рассказывают им на ночь сказки, ходят в магазин для того, чтобы затариться продуктами, а не для того, чтоб замеситься с кассиршами, носят коричневое платье и платочек в горошек, и ходят по воскресеньям в церковь (это, кстати, обязательно. Ибо любой порядочной старушке должна к старости прийти в голову мысль, что скоро ей придётся помереть, и ТАМ с неё всё-всё спросят. И за еблю с соседом, пока муж на работе, и за то, что в молодости была выжрана цистерна хани, и, естественно, за «первонах», «заебись, пешы ещё» и за «нахуй аффтара». Спросят-спросят. И не сомневайтесь.)

Это всё в общих чертах.

Старушкам положено сидеть вечерами на лавочке у подъезда, вязать носки по восемь метров, через каждый метр – пятку, и разговаривать с другими старушками о политике, ценах и у кого сколько дети зарабатывают.

И ниибёт. Так положено.

2) Пожилые дамы.

Пожилой дамой может стать не всякая. Пожилые дамы – это бывшие преподаватели русского языка и литературы в ВУЗах, это бывшие научные работники, бывшие актрисы, и жёны генералов-адмиралов-Абрамовича-Березовского-и-так-далее-алигарховбля.

Пожилые дамы носят костюмы с брошками, тщательно закрашивают седину в волосах в салоне, а не дома, в тазике с чернилами, красят губы светло-коричневой помадой, и никогда не улыбаются. Потому что их лица уже сто раз обколоты Ботоксом.

И, собственно,

3) Бабки.

Сраные старые пидораски, которые хуй знает зачем, с самого утра пиздуют в битком забитые вагоны метро, волоча за собой облезлые тележки, которыми они специально рвут людям колготки, наезжают на ноги, и тычут ими в яйца: «Сынок, помоги бабушке тележечку по лесенке поднять…»

Они приходят в магазин, и гундят: «Пропустите меня без очереди, я бля мать-героиня, ветеран труда и ещё хуй знает чего, а вы тут все– охуевшая молодёжь, чтоб вам всем сдохнуть от заслуженного триппера!»

И если эту манду пропустить вперёд, начинается шоу:

– Дайте мне батон хлеба… Да. Нет. Не этот! Фу! Он чёрствый! Дайте другой! А теперь колбасы. Вон той. Сто шестнадцать граммов. Да! Я сказала, что именно сто шестнадцать! Что? Забирайте свою колбасу, я её не возьму! Мне не нужно ваши сто двадцать три грамма! Дайте мне жалобную книгу! А меня не волнует, куда вы этот кусок денете! Я покупатель, и я всегда права! Сталина на вас нет, сучки молодые! Рожи намалевали, юбки позорные напялили, проститутки, и стоят тут за прилавком, продуктами торгуют! Сначала она этими руками хуи у своих хахалей дрочит, а потом ими же честным людям хлеб подаёт! Тьфу, шалава!

Бабок можно встретить в очереди к районному терапевту, куда ты пришёл, чтоб получить справку для бассейна, а впереди тебя сидит толпа здоровых бабок, которых, сука, рельсой не перешибёшь, и орёт на тебя:

«Куда ты прёшь без очереди! Я вот, с больными ногами еле-еле пришла, мне необходимо в больницу ложиться, и то в очереди сижу, а ты молодой, постоишь, не развалишься!»

И через полчаса ты можешь наблюдать в окно, как эта бабка с больными ногами резво скачет прыжками кенгуру из ворот поликлиники вслед за уходящим автобусом, догоняет его, и хуярит на ходу своей клюшкой по дверям, требуя остановить автобус, и впустить инвалида.

Рассмотрим отдельных представителей категории «Бабки»

Бабка Катя. Проживает в Москве в спальном районе, имеет взрослую дочь, зятя, двух внуков, пенсию, которую она не тратит на себя, потому что её обувают-одевают дети, они же её кормят пять раз в день, потому что бабка Катя страдает булимией, и жрёт как не в себя.

С утра бабка Катя пиздует в метро, где шляется по вагонам с табличкой: «Помогите, люди добрые, дети выгнали из дома, отпиздили, выбили зубы, ткнули рожей в говно, и бросили помирать с голоду под забором. Дайте немножко денег, а то прокляну нахуй всех. Воистину»

Бабка исправно башляет кому надо, чтоб беспрепятственно побираться по вагонам, и, насобирав пару тысяч рублей, к вечеру возвращается в свой двор, где шлёпается на лавку у подъезда, и начинает самозабвенно сплетничать:

– Ой, а вы знаете, что Наташка Горелова из пятого подъезда беременная? Аха. От хачика Автандила, который через дорогу в сапожной мастерской работает. А Иркиного мужа из пятнадцатой квартиры посадили! Ну да, наркомана этого. Говорят, он у себя дома 2 мешка наркотиков хранил. Да таких ядрёных! Милицейская собака, говорят, нос в мешок сунула – и подохла сразу! Вот те крест! Сама видала как её милиционеры в простыне из дома вытащили, и сожгли за бойлеркой!

А Пашка со второго этажа – гомосек!! Вот чтоб мне сдохнуть, если вру! Вчерась вышла я в два часа ночи на лестницу, мусорку вытряхнуть, гляжу – матерь Божья! Пашка-сосед! Стоит, с мужиком обнимается, и в штанах у того рукой-то мац-мац. Ковыряет что-то, гомосек проклятый! Да. Вот так мы и живём, Никалавна. Ладно, пойду я домой, уж время ужинать подошло, а меня всё не зовут, собаки такие… Хуже чужих, ей-Богу! Родную мать куском хлеба попрекают.

И пиздует домой.

Бабка Зина. Кто-то когда-то ей сказал, что её фамилия – Парашина – очень древняя и знаменитая. И что, возможно, её предки были графьями-баронами-сеньорами. С тех пор бабка Зина вошла в образ, и до сих пор из него не вышла.

Она с утра завивает свои три волосины на бигуди, надевает красные бусы, берёт под мышку облезлого кабысдоха Дружка, и чешет во двор, играть с другими бабками в преферанс.

Раз в неделю бабка Зина устраивает представление: «Я умираю, дети мои…», и её кладут в платный госпиталь, откуда через полчаса следует звонок, и бабка Зина, находясь в двух минутах от смерти, слабым голосом диктует список необходимых ей продуктов питания: икра красная, икра чёрная, осетрина копчёная, балык, рябчики-ананасы-шампанское и так далее. Причём, семья её нихуя не родственники Рокфеллера, но они с какого-то члена мобилизуют все силы, залезают в долги, и покупают бабке всё, что она там надиктовала.

Я б и не написала про это скотомудилище, если б эта старая обезьяна не была бабкой мужа моей подруги Юльки.

Поэтому на моих глазах у беременной Юльки выдирали изо рта чахлый банан, и клали его в коробочку, которую планировалось доставить бабушке в больницу.

А ещё оставался бабкин кабысдох Дружок. Чмошмое существо с лысой жопой, который каждое утро залезал в Юлькину кровать. И начинал яростно дрочить в её подушку. И к тому моменту, когда Юля просыпалась, Дружок бурно кончал ей в глаз.

Юльку мучил токсикоз и Дружок. Дружок даже сильнее. Поэтому он был подвергнут остракизму, гонениям и избиениям лыжной палкой.

Однажды к Юле подошла её свекровь, и, поджав губы, высказалась:

– Юлия, я бы попросила тебя не мучать данное животное, ибо Зинаида Николаевна, моя мать, и бабушка твоего супруга Сергея, верит в вечную любовь и в реинкарнацию душ, и считает, что в Дружке живёт душа её мужа, покойного Серёжиного дедушки. Будь тактичнее, Юлия.

Юлька никогда не считала себя графиней, в Смольном институте не обучалась, и тонкой душевной организацией не обладала, посему ответила свекрови, что она тоже верит в вечную любовь и в реинкарнацию, но её сильно заебало, что покойный Серёжин дедушка ежедневно мастурбирует свой половой орган об её, Юлину, подушку, а потом весьма подло эякулирует ей в орган зрения. И было б хорошо, если б дедушка делал это со своей уважаемой Зинаидой Николаевной.

После этого Юлю предали анафеме, с трудом дождались, когда она родит, и быстро выперли из дома. Но это уже другая история.

О бабках можно рассказывать долго. У любого из нас в соседках есть вот такое уёбище, и каждый может рассказать про кучу таких бабок. Но я закончу сей высер заключительным описанием собственной соседки, чтоб ей, суке старой, здоровьица прибавилось!

Бабка Мария Тимофеевна. Бабка Мария Тимофеевна родилась на свет 75 лет назад, исключительно для того, чтобы отравить мне жизнь.

Лет пять назад бабка однозначно и полностью ёбнулась на голову.

И началась моя весёлая жизнь.

Бабка зажимала меня на лестнице своими огромными сиськами в угол, и завывала голосом тени отца Гамлета:

– Верни, воровка, мои трусы!!!!!! Я знаю, ты спиздила их у меня с балкона!! И ниибёт, что четвёртый этаж, а я ещё кактусов на перилах разложила. Чтоб ты себе жопу ободрала, поскользнулась и наебнулась! Ты мои трусы спиздила, а свои мне подложила!

И трясла у меня перед носом ссаными трусищами, похожими на чехол от рояля.

Я пищала откуда-то из-под её огромных потных сисек:

– Иди нахуй! С чего ты взяла, что это – МОИ трусы?? Ты, бля, глаза имеешь? На ЧТО мне эту мотню надевать?? В них пятьдесят три таких жопы как у меня поместятся!

Ответ бабки был зачотным:

– А они на меня не налазят, я пробовала. Значит – твои! И ниибёт.

Потом этой шкуре стало казацца, что в её квартире пахнет газом. И что это я её травлю потихоньку. Ясен пень, а кто ж ещё-то? Неделю она ломилась ко мне в квартиру, требуя прекратить газовую атаку, а я просто устало вызвала ментов. Я, бля, зарплату, за то, что с психами общаюсь – не получаю.

Пришли два ментёнка. Один, видимо, наш участковый, а второй, я так поняла, за компанию. И вот один в хату к бабке пошёл, а второй стоит, ржёт:

– Слышь, а расскажи-ка мне ещё про бабку! Ты так прикольно рассказываешь!

Ну, думаю, нашёл, бля, Олега Попова. Хуй тебе. И рожу скорбную сконструировала.

Тут от бабки выходит участковых, щёки втянул, шоб не заржать, и за ним следом – бабка.

На ебле у неё висит обычный CD диск, в который она просунула кончик носа, и она нам так гордо говорит:

– Вот, бля. Товарищ милиционер подарил мне Универсальный Газопоглотитель. Теперь я буду его носить, и мне похуй до твоего газа. А вы, товарищ участковый, проведите ещё обыск у неё на квартире. Она у меня ещё чашечки красненькие спиздила, и тряпку, через которую я халат глажу. Вот молодёжь пошла: такая молодая – а уже воровка. А я-то с её детьми всю жизнь нянчилась…

Я аж проперделась от восхищения: хуясе! Во-первых, ребёнок у меня один-единственный, во-вторых, я в этой квартире живу только пять лет, в-третьих, эта старая жопа сама сюда полгода назад припёрлась, а в-четвёртых, я б голодный год за ведро пельменей на километр бы её к своему дитю бы не подпустила!

Ещё полгода бабка подкарауливала меня у лифта, и орала: «Люди добрые! Не садитесь с ней в лифт! Она воровка, и щас всю мелочь у вас из карманов потырит! Воровка!»

Наверное, я бы придумала способ, чтоб убить бабку, и свалить всё на несчастный случай, но, по ходу, о моих планах догадалась бабкина дочь, которая не раз видела меня и моё суровое, как у челябинского мущщины, лицо.

И она перевезла бабку хуй знает куда – меня это ваще не волнует, а хату сдала приличной семье.

Вот такая грустная, но поучительная история. Читайте, думайте, и делайте выводы.

За сим откланиваюсь.

*Для тех, кто не понял – это вот такой неожиданный КОНЕЦ*

Свадьба

07-08-2007

Маша Скворцова выходила замуж. По привычке, вероятно. Ибо в третий раз.

На сей раз женихом был красивый молдавский партизан Толясик Мунтяну. Толик был романтичен и куртуазен, работал сутенёром, приторговывал соотечественницами на Садовом кольце, и прослыл большим профессионалом в плане жирануть хани. Чем Машу и прельстил.

В третий раз я была на Машиной свадьбе свидетельницей, и поэтому старательно не позволяла себе упиться как все приличные люди. Народ жаждал шуток-прибауток, и весёлых песнопений, коими я славна, и порционно их получал, с промежутком в пять минут.

Свадьба была немногочисленной, и праздновалась в домашнем кругу.

Мужиков приличных не было, и я грустила. И потихоньку нажирала сливу. В надежде, что через час я смогу убедить себя, что брат жениха со странным именем Октавиан – очень даже сексуален, несмотря на три бородавки на подбородке и отсутствие передних зубов.

И вообще: на эту свадьбу я возлагала большие надежды. Мне мечталось, что именно на этой третьей Машкиной свадьбе я найду себе приличного, тихого, ласкового сутенёра, который подарит мне такую же шубу как у Машки, и не будет спрашивать куда делась штука баксов из его кошелька рано утром.

Но сутенёров на свадьбе, за исключением сестры жениха – Аллы, больше не было.

И вообще не было мужиков. Не считать же мужиками беззубого Октавиана, и Машкиного отчима Тихоныча, который упился ещё в ЗАГСе, и которого благополучно забыли в машине?

А я-то, дура, в тридцатиградусный мороз, вырядилась в платьице с роскошным декольте, которое туго обтягивало мои совершенно нероскошные груди, и ещё более нероскошную жопу, и открывало восхищённому взгляду мои квадратные коленки. Между прочим, мою гордость. Единственную.

И в этом варварском великолепии я ехала час на электричке в Зеленоград, и околела ещё на десятой минуте поездки. Поэтому из электрички я вышла неуверенной походкой, и с изморосью под носом. Гламура мне это не добавило, а вот желание жить – резко увеличилось.

Торжественная часть прошла как всегда: Машка жевала «Дирол» и надувала пузыри в момент роковых вопросов: «Согласны ли Вы, Мария Валерьевна…», жених нервничал, и невпопад смеялся, будущая свекровь вытирала слёзы обёрткой от букета, а я ритмично дёргала квадратной коленкой, потому что в электричке успела заработать цистит, и ужасно хотелось в сортир.

Дома, понятное дело, было лучше: стол ломился от национальных молдавских блюд, и прочих мамалыг, тамада дядя Женя сиял как таз, и зачитывал телеграммы от Муслима Магомаева и Бориса Ельцина, молдавская родня не знала как реагировать на дяди Женины шутки, и просто тупо побила его в прихожей – в общем, было значительно веселее, чем в ЗАГСе.

Через три часа свадебные страсти достигли накала.

Машкина новоиспечённая свекровь вдарилась в воспоминания, и пытала невестку на предмет её образования.

Машка жевала укроп, и меланхолично отвечала, что образование у неё уличное, а замуж за Толясика она вышла исключительно из меркантильных соображений, потому что на улице зима, а шубу ей подарил только мудак-Толясик, и опрометчиво пообещал ещё брильянтовое кольцо.

Свекровь разгневалась, и потребовала от сына развода, но сын уже не мог развестись, потому что ему была нужна московская прописка, а ещё он спал. И беззащитно причмокивал во сне.

Рядом со мной сидел помятый и побитый тамада дядя Женя, и коварно подбирался к моему декольте, пытаясь усыпить мою бдительность вопросами: «Милая, а ты помнишь формулу фосфорной кислоты?», «Барышня, а вы говорите по-английски?» и «Хотите, расскажу анекдот про поручика Ржевского? Право, очень уморительный!»

Формулу фосфорной кислоты я не знала, даже учась в школе, потому что прогуливала уроки химии; английский я знаю в совершенстве на уровне «Фак ю», и анекдоты о Ржевском вызывают у меня диарею и диспепсию.

Всё то время, пока я мучительно старалась не нажраться, я грустно ела молдавские мамалыжные блюда. Понятия не имею, как они назывались, но особенно меня порадовал молдавский чернослив, начинённый сгущёнкой с орехами. Его в моём распоряжении имелось аж три здоровенных блюда, и я активно на него налегала, нимало не печалясь о своей фигуре.

Я его ела, и пьянела от его вкуса настолько, что даже Октавиан показался мне весьма интересным юношей, и я криво подмигивала ему, пытаясь дотянуться до его промежности ногой, под столом, дабы изысканно потыкать ему туфлёй в яйца.

Уж не знаю, до чьих яиц я дотянулась, но Октавиан резво выскочил из-за свадебного стола, и устремился в сторону туалета, мило прикрывая ладошкой рот.

Я пожала плечами, и снова налегла на чернослив.

Странное брожение в животе я почувствовала не сразу, и вначале приняла его за сексуальное возбуждение.

Но брожение усилилось, и я тоненько бзднула.

Никто ничего не услышал, и я продолжила едьбу.

Вторая волна накатила без предупреждения, прошла по всему позвоночнику, и запузырилась под носом.

Третьей волны я ждать не стала, и вприсядку помчалась в туалет.

Туалет оказался занят. Я стукнула в дверь лбом, потому что руками крепко держалась за свою жопу, абсолютно ей не доверяя, и услышала в ответ весёлое бульканье.

Октавиан плотно и всерьёз оккупировал унитаз.

А третья волна была уже на подходе – это я чувствовала уже по запаху.

Выбора не было: я рванулась в ванну, и уселась на её краю как ворона на суку.

В промежутках между залпами, я кляла дядю Женю с его анекдотами о Ржевском, и оптимистично радовалась тому, что санузел у Машки не совмещённый.

На пятой минуте до меня смутно стало доходить, что чернослив, скорее всего, был предназначен для врагов и Машкиной слепой бабушки, которая ещё в ЗАГСе начала голосить «Ландыши, ландыши, светлого мая приве-е-ет…», и не умолкла до сих пор.

Но меня никто не предупредил, и теперь я вынуждена погибать тут от обезвоживания.

Стало очень жаль себя, я всхлипнула, и выдавила из себя слезу, и новую порцию чернослива.

Говорят, когда кажется, что хуже уже и быть не может – надо оглянуться по сторонам.

Мне не понадобилось оглядываться, потому что вот это самое «хуже» само пролезло в ванну, через специальную дырку в двери.

Его звали Мудвин. И это был Машкин кот.

Мудвин посмотрел на меня, сиротливо сидящую на краю ванны, и распространяющую национальные молдавские миазмы – и зашипел.

Я поняла: кот пришёл срать. А срал Мудвин исключительно в ванну. Как его приучила Машкина слепая бабушка-певица. И вот он пришёл, и что увидел?

На его месте сидит и с упоением гадит какая-то незнакомая баба!

Шерсть на его облезлом загривке стала дыбом, он выпустил когти, прыгнул мне на колени, и с утробным рыком стал драть когтями мои изысканные квадратные колени.

Сбросить я его не могла, потому что обеими руками держалась за края ванной.

Выбора не было, и я, сильно наклонившись вперёд, вцепилась зубами в его ухо.

Мудвин взвыл, запустил свою когтистую лапу в моё декольте, и выдрал мне полсиськи.

Следом за ним взвыла я, и опрокинулась назад, в ванну, в полёте успев спасти оставшиеся полсиськи.

…Я лежала в ванне с прошедшим через мой организм черносливом, рядом с прилипшим ко мне Мудвином, и плакала.

А что бы на моём месте сделали вы?

В тот момент, когда я попыталась оттуда выбраться, распахнулась дверь, и на пороге возникли Машкина свекровь и дядя Женя, держащие под руки спящего жениха.

А сзади маячило счастливое лицо невесты с фотоаппаратом.

Дверь я, как оказалось, предусмотрительно не закрыла.

… В моём семейном фотоальбоме есть всё: дни рождения, свадьбы друзей, похороны бабушек и дедушек – всё есть.

Нет только одной серии фотографий, под названием «Машкина свадьба»