Текст книги "Сборник рассказов"
Автор книги: Лидия Раевская
Жанры:
Современная проза
,сообщить о нарушении
Текущая страница: 23 (всего у книги 51 страниц)
09-03-2008
– Как не стыдно… Молодая баба ведь ещё. А такая свинья уже.
Голос раздался внезапно, и я вздрогнула.
И обернулась.
Никого нет. Оно и понятно: я ж одна сижу. Тогда откуда голос?
– Что, услышала что ли? Ну пиздец.
Снова обернулась. Никого.
Разозлилась.
– Ты кто такой?
– Дед Пихто. Допилась до глюков. Одно слово – свинья ты, а не баба.
Склонив набок голову, смотрю на почти пустую бутылку водки. Свинья? Ну отчего же? У всех бывает, в конце концов. Все пьют. А если б не пили – зачем тогда водку придумали?
– Пить будешь? – Спрашиваю куда-то в сторону, не оборачиваясь.
– Не буду.
– Ну и иди нахуй тогда.
Выжимаю бутылку в стакан, и ставлю пустую тару под стол.
Толкнула её ногой. Зазвенело. Прислушалась.
– Самой-то не противно?
– Нет.
– И зря.
Голос доносился откуда-то из-за правого плеча. Повернула голову вправо, и спросила:
– Ты зачем пришёл? Пить ты не хочешь, уходить не хочешь… Давай я в тебя плюну?
– А смысл?
– Вдруг обидишься – и уйдёшь?
– Куда уж больше-то?
Зажимаю двумя пальцами нос, зажмуриваюсь, и пью.
– Хорошо пошла?
Интересуется, зараза.
– Нормально пошла.
– Ну, значит, нормально и выйдет.
Прижимаю пальцы к глазам, надавливаю несильно, и тру-тру… Пальцы уже чёрные от туши.
– А у меня сегодня день рождения…
Просто так сказала. Не ему даже. А просто так.
– Знаю.
– Тогда поздравляй меня, раз припёрся.
– Перебьёшся. Тебя не поздравлять, тебя драть надо. Ремнём солдатским, с пряжкой. Чтобы жопа две недели красная была.
Расплываюсь в улыбке:
– Дедушка, это ты?
За плечом фыркнули:
– Вот ещё. Дедушка твой на тебя даже смотреть не может. Растили тебя, растили, сколько вложили в тебя, дуру. И всё по пизде пошло, Господи прости.
– Не поминай Бога всуе, привидение. Где мой дедушка?
– А я откуда знаю? Наверное, с бабушкой.
– Ты их видел?
Молчание.
– Ты ушёл уже что ли?
Шорох за плечом:
– Куда ж я уйду от тебя… Тут я.
Отламываю твёрдую корочку от засохшего куска Бородинского, и сую в рот:
– Эх, жизнь – говно… Тебе не понять, ты привидение. У тебя нет дней рождения. И нет друзей, которые о нём забывают… У меня красивое платье, скажи?
– Красивое.
– А… Значит, у тебя глаза есть. А туфли мои видишь?
– Это тапочки. Золушка, блин.
Хохочу:
– Проверка связи! А что ты ещё видишь?
– Тебя вижу. Пьяную. Страшную. Омерзительную. Глаза б мои на тебя не смотрели.
Сморкаюсь в кухонное полотенце:
– Нет, ты не дедушка. Дедушка меня любил. Дедушка называл меня Принцессой. Знаешь, когда-то давным-давно у меня в ванной… Вернее, тогда ещё у дедушки в ванной, крючочек на стене висел. Низко так… И рядом пластырь наклеен был, сверху. И ручкой на нём написано: «Лидушкино». Там моё полотенце висело, когда я маленькая была… Ты видел крючок?
– Видел. Он и щас есть, дура.
– А, точно. Он и щас есть… О чём я, кстати? Так вот: ты точно не дедушка.
– Само собой. Я б удавился с такой внучкой.
Бросаю полотенце на пол:
– А что ты всё время мне грубишь, привидение? Я тебя звала разве? Приглашала?
– Ты ревела.
– Ревела. И что дальше?
Вздох протяжный:
– И ничего. Нельзя реветь в свой день рождения, нельзя.
– А если хочется?
– Потом пореви.
– А если…
– Что ты торгуешься, а? Сказал же: не реви. Не реви в день рождения.
Наклоняюсь, поднимаю с пола полотенце, и смотрю за своё правое плечо:
– А руки у тебя есть? Машинку стиральную открыть сможешь?
– Ну ты обнаглела, девка. Сама открывай. Нашла себе мальчика на побегушках.
– Да и чёрт с тобой, привидение.
Бросаю полотенце обратно на пол.
– Чёрт всегда со мной. С тобой, кстати, тоже.
Смеюсь:
– Да со мной рядом вечно черти какие-то. Постоянно. Их только зовут почему-то по-разному: Миша, Петя, Коля, вот, ещё.
– Особенно, Коля, да.
– Он меня бросил, привидение… – Говорю вдруг, и соплю носом втягиваю протяжно.
– Горе какое. Я тебе с самого начала говорил: шли ты его нахуй, ничего путного не будет… Разве ж ты послушалась?
– Не говорил ты мне ничего!
– Говорил. Другое дело, что ты слышать не хотела.
– А почему сейчас слышу? Потому что водка палёная?
– Потому что день рождения. Ты меня утомила уже своими вопросами. Потому что день рождения у тебя. А ты ревёшь.
– Ага… То есть, если я реву в день рождения – я сразу тебя слышу?
– Понятия не имею, если честно. Сам пересрал, когда ты вдруг ответила.
Провожу ладонью по столешнице. В руку попались скомканная салфетка, и чек из продуктового магазина. Ладонь почему-то мокрая – бумажки прилипли сразу. Держу ладонь вертикально – они не падают.
– Смотри: фокус-покус. Я умею притягивать бумажки.
– Молодец. Дедушка будет рад твоему таланту. Ты только развивай его.
Сжала бумажки в кулаке, и плюнула за правое плечо:
– Тьфу на тебя, нечистый. Отстань от моего дедушки. И прекрати о нём все время говорить.
– А о чём с тобой ещё разговаривать? Ты же овощ.
– А ты привидение.
– Кто сказал?
– Я.
– Как всегда, мимо тазика.
– А почему я тебя тогда не вижу?
– Суслика видишь? Вот и я не вижу. А он есть.
– Хитрый ты.
– А ты дура.
– И овощ?
– Пожалуй, с овощем я перегнул палку. Нет, ты просто дура.
– Поэтому меня никто не поздравил сегодня, да?
Снова протяжно втянула соплю носом.
– А для тебя это так важно?
– Очень. Мне ж не нужно ничего, привидение…
– Не называй меня так.
– А ты не перебивай. Пришёл – значит, сиди и слушай. У тебя жопа-то хоть есть? Ну, на чём ты сидишь?
– Господи, святый боже… За что ж ты мне досталась-то?
– У дедушки моего спроси. Так вот: мне ж не нужно ничего, правда. Подарков не надо, цветов тоже… Они забыли просто, привидение. Забыли. Все забыли…
– Ну, что-то ты загнула, подруга. А папа? А сын твой? А сестра троюродная?
– Это не то… Друзья забыли… А Коля-сука…
Зарыдала.
– Из-за него ревёшь, что ли? Нашла повод. И никто тебя не забывал.
– А Юлька?
– Ты давно ей звонила? В больнице она сейчас. Дочка у неё болеет сильно. Кстати, Юлька тебе эсэмэску написала, только ты телефон на зарядку забыла поставить – вот и не дошло.
– А Ирка?
– Ирка в роддоме сейчас лежит. Рожает, между прочим. Через три часа мальчика родит. Сама понимаешь, ей не до поздравлений.
– Хорошо. А с Женькой что?
– В армии он, забыла что ли? Хабаровск. Китайская граница. И телефона у него там нет.
Вопросы кончились.
Водка кончилась ещё раньше.
Пошарила ногой под столом.
Зазвенело.
– Слушай, привидение… А можно мне Ирке позвонить?
– У неё телефон выключен. Ты ей лучше сообщение напиши. Мол, поздравляю с рождением сына. Вот она удивиться-то!
– Думаешь?
– А ты б не удивилась?
– Ещё как. Да, я ей напишу. Слушай, привидение…
– Да что ж ты будешь делать-то? Раздражает уже просто!
– Это тактика такая военная. Психическая атака называется. Говори уже: ты кто?
– Я тебе сразу сказал: дед Пихто.
– Дедушка!
– Бабушка, бля! Какой я тебе дедушка?!
Пожимаю плечами:
– Знаешь, я вначале думала, что ты – мой типа ангел-хранитель. А теперь понимаю: нифига ты не ангел. Ангелы матом не ругаются.
– Ещё как ругаются. Особенно, когда у них такие подопечные как ты.
– Значит, всё-таки, ангел?
– Чести тебе много – ангелов ещё дарить. Бог не фраер – он тебя насквозь видит. Обойдёшься просто хранителем.
– Хранитель… Смотрю, дохуя ты мне чего сохранил! До тридцати лет дожила – ничего хорошего не видела!
– Ну ты и скотина, дорогая моя… Помнишь, как ты в десять лет котлетой подавилась?
– И что?
– Да ласты бы склеила запросто. Если б не я. А помнишь, как ты за маршруткой бежала-бежла, не успела, и давай всех хуями крыть? А маршрутка та через три километра в грузовик въехала… А сын твой? Пожалуй, лучший день в моей жизни был… Я аж рыдал от умиления, когда ты его в мокрую макушку нацеловывала, лёжа в родильном кресле. Если ты помнишь, он у тебя мёртвым родился. А что там происходило за спинами врачей – ты даже не видела…
– Видела. Они его откачивали.
– Откачивали. А сердечко-то уже…
– Врёшь ты всё!
– Не умею.
– А Диму, Диму почему не спас?! Он же… Он умирал там, один… Без меня!
– У него свой хранитель. Был. И получше меня, кстати. Хороший мужик, мне нравился. Уж из какой только жопы он Диму твоего только не вытаскивал, а всё попусту. Я порой смотрю на вас, идиотов, и волосы дыбом встают: что ж вы творите-то, а? Вас вытащишь, отмоешь-отчистишь, и только покурить отойдёшь – пиздец. Опять куда-то вляпались. Вот что вам на месте не сидится?
В окно смотрю. Темно на улице… Отражение своё вижу. Под глазами тушь размазалась, и нос блестит как лампочка.
– Я же сижу, вроде…
– Сидишь. Вот именно, что сидишь! Милостей ждёшь? Не будет тебе милостей, не заслужила. Помнишь, тебя Алла Анатольевна предлагала в МГУ по блату пропихнуть? А ты что ответила?
– Что нахуй оно мне не нужно…
– Вот. А помнишь, тебя Ваня Мальцев замуж звал? Положительный был парень, тебя, дуру, любил – аж треск стоял. Что ты ему ответила?
– Ну, не помню уже… Что-то вроде: «Сначала институт свой закончи, студент-практикант…»
– Вот. И ведь закончил, шельмец. С отличием закончил. Банкир теперь. А красавец какой… У-у-у-у…
– Не плюй мне в душу.
– Да кто ж тебе туда плюёт? По плевкам это у нас как раз ты большой спец.
Покраснела.
Пнула что-то под столом.
Зазвенело.
Снова покраснела.
– А ты чего молчал тогда, а? Чего не подтолкнул? Сам просрал моё счастье, а теперь издевается!
Лучшая защита – это нападение.
– Ну, вот давай только не будем с больной головы на здоровую. Кто не толкал? Я не толкал? Да я себе все руки-ноги-крылья отбил к хуям, пока по тебе долбил! А тебе пофигу всё. А ты у нас сама всё лучше знаешь. Так что теперь я только котлеты из тебя вытаскиваю, да в маршрутки не пускаю. И на том спасибо скажи.
– Спасибо, прив… Хранитель…
– Не за что. Ты слушать, слушать учись. Сомневаешься в чём то – сядь, посиди… Глазки прикрой, и позови меня тихонечко. Я услышу. Я всегда тебя услышу. Ты только меня слушать учись, бестолковая ты моя…
– А ты правда моего дедушку знаешь?
– Правда. И бабушку знаю. Замечательные старички.
Стискиваю зубы, и выдыхаю:
– И Димку видел? Как он там, без меня?
Тишина. Кусаю губы:
– Ты меня слышишь?
Тишина.
Кидаю взгляд на часы.
Полночь. День рождения закончился.
Встаю со стула, убираю грязную посуду, выкидываю пустые бутылки и смятые салфетки, протираю стол.
Смотрю в окно. Там темным-темно. Отражение своё, как в зеркале, вижу… Под глазами размазанная тушь, и нос-лампочка. Блестит. Закрываю глаза, и зову тихонечко:
– Дедушка, ты меня слышишь? Ты прости меня, дедуль, я и вправду не подарок. Намучался ты со мной… Я у тебя шебутная… Не хочу я тебя Хранителем называть, уж не обижайся. Сам дедом представился – так что не жалуйся теперь. Ты это… Передай там Димке привет от меня. Скажи, что люблю сильно, что скучаю очень, и что он, паразит, ещё у меня пиздюлей выхватит, когда его увижу. Он знает за что. И ещё: я не буду больше плакать в свой день рождения… И не потому, что не хочу тебя слышать. Я просто не хочу тебя расстраивать. Ты знаешь, я ведь вспомнила: примета такая есть. Плакать в свой день рождения – это обижать своего Хранителя. А я ещё и плюнула в тебя, дура. Прости, дед. Прости… Ты меня слышишь?
Сижу, глаз не открывая. Ловлю каждый шорох.
Тишина.
Тишина.
Тишина.
И только за окном вдруг зашумели деревья…
10-03-2008
В детстве я была на редкость некрасивой девочкой.
Тут я себе, конечно, польстила из-за чистого врождённого эгоизма. Я была пиздецки страшной девочкой.
Очень страшной.
Неудачные экперименты с цветом волос привели к частичному облысению и шелушению лысины, сисек у меня тогда не было вообще никаких, а ноги всю жизнь были кривыми. Только в детстве ещё и тощими.
Меня жалели, и никто не хотел меня ебать. А мне было уже почти шестнадцать лет. И девственность моя меня угнетала. Сильно угнетала. Интереса к сексу у меня не было ни малейшего, ебацца мне совершенно не хотелось, мне нужно было только одно: вот этот самый огненный, блять, прорыв. Желательно, чтоб ещё и при свидетелях-подругах. А то они бы не поверили. Я разве ещё не сказала, что в детстве страдала водянкой мозга и ко мне применялась лоботомия? Нет? Тогда говорю: страдала и применялась. Теперь, когда все вопросы отпали – перейду к рассказу.
Мне было шестнадцать. И это единственное, что у меня было. Всего остального не было. Не было мозга, не было красоты и обаяния, не было сисек, не было даже волос. А ещё я не употребляла алкоголь. Поэтому из компании шпаны, сосредоточенно пьющей самогон на природе, меня очень быстро выпиздили. Настолько быстро, что меня никто и увидеть не успел. Возможно, оно и к лучшему. Юношеские угри и фиолетовые тени на моих веках только оттеняли моё несуществующее обаяние, и не способствовали сохранению психического здоровья окружающих.
Мне было шестнадцать. И у меня был дед-инвалид. А у деда были шесть соток в ахуительных ебенях, выданные деду государством за патриотизм и веру в социалистические идеалы.
Мне было шестнадцать. И я по три месяца в году проводила у деда на даче, окучивая картошку, собирая облепиху, и заливая норы медведок раствором стирального порошка. Друзей на даче у меня почти не было. Не считая хромой девочки Кати, которая страдала повышенной волосатостью в районе линии бикини, из-за чего тоже не пользовалась спросом у дачного бомонда в телогрейках, и подружки Маринки. Маринка, в отличии от меня, была красавицей брюнеткой, с длинными ногами, огромными глазами, восхитительными формами, и конечно же не девственницей. И это не я с ней дружила, а она – со мной. И исключительно в целях подчёркивания своей красоты моей лысиной.
Моё присутствие Маринке требовалось не чаще одного раза в неделю, и поэтому моим основным досугом оставались охота на медведок и выслушивание Катиных жалоб на повышенную волосатость.
В разгар очередного сезона охоты на огородного вредителя, скрипнула калитка, и в моих владениях появилась Маринка.
На Маринке были небесно-голубая футболка, кожаная юбка, и яхонтовые бусы.
А на мне – дедушкины семейные трусы, адаптированные для охоты на медведок, дедушкины же штиблеты, один из которых был адаптирован под дедушкин протез ноги, и заправленная в трусы бабушкина бордовая кофта с пуговицами-помпонами.
В руке у меня была лейка с умертвляющим аццким раствором.
– Привет. – Сказала Маринка, и оглядела мой вечерний туалет.
– Здравствуй, Марина. – Поздоровался с Маринкой мой дедушка, выходя из туалета. – Какой хороший вечер.
– Неплохой. – Согласилась Маринка. – Юрий Николаевич, а можно Лиде со мной погулять сегодня вечером?
– Отчего ж нельзя? – Вопросом на вопрос ответил дедушка. – Пусть идёт. Главное, чтобы не курила. А то костылём отпизжу. Я старый солдат, и не знаю слов любви.
Курить я тогда только начинала, причём, через силу. Организм упорно сопротивлялся и блевал, но я была настойчива. Последняя спизженная у деда папиросина «Дымок» была мною выкурена позавчера без особо серьёзных последствий. Разве что голова закружилась, и я смачно наебнулась на шоссе, и оцарапала нос.
– Что вы, Юрий Николаич? – Возмутилась Маринка, почти искренне, – Да разве ж мы изверги какие?
– Мы? – тут же метнул взгляд на костыль дед-ветеран. – Кто это – мы?
– Мы – это я, Лида, и двое очень приличных молодых людей с соседних дач.
– Это с каких дач? – Прищурился дед, и стал подбираться к костылю. – Уж не с люберецких ли?
Ребят с люберецких дач в нашем посёлке не любили. Вернее, не любили их в основном деды-ветераны. Те из них, чьи дети имели неосторожность ощастливить их внучками, а не внуками-богатырями. Наши с Маринкой деды были как раз из этого мрачного готического сообщества. Зато этих самых люберецких мальчиков очень любили мы с Маринкой. Маринка даже взаимно. А я обычно из кустов, на расстоянии. Особенно я любила мальчика Дениса, который меня, в свою очередь, активно ненавидел. Чуть меньше чем Дениса, я любила мальчика Гришу. Потому что он был весёлый, и никогда не давал мне подсрачников, со словами: «Пшла нахуй отсюда, уёбище». Отсюда я сделала вывод, что Грише я нравлюсь.
– Какие люберецкие?! – Ещё более искренне возмутилась Маринка. – Наши мальчики, московские. С «Таксистов».
«Таксисты» – дачный посёлок, состоящих из участков, выданных государством работникам шестого таксопарка был щедр на мальчиков-задротов навроде меня, но готическому сообществу дедов-ветеранов он не казался опасной территорией. Мой дед расслабился, и отвёл глаза от карающего костыля.
– С «таксистов» говоришь? Тогда пусть идёт. Только чтоб ровно в двенадцать была дома. Марина, с тебя лично спрошу, учти.
Беглый взгляд на дедов костыль заставил Маринку слегка вздрогнуть, но она всё равно уверенно пообещала:
– Даю честное комсомольское слово, Юрий Николаич! Дома будет к двенадцати, как Золушка.
– Пиздаболка, – шепнула я Маринке, когда мы с ней поднимались в мою комнату на втором этаже, – ты никогда не была комсомолкой.
– Ну и что? – Отмахнулась подруга. – Зато дед твой расслабился.
– А куда мы идём, кстати? – поинтересовалась я, ожесточённо размазывая жидкие фиолетовые тени под бровями.
– К Гришке и Максу.
– К Гришке?! – Моё сердце заколотилось, и я добавила теней ещё и под глаза.
– Да. Гришка, кстати, про тебя спрашивал.
Меня переполнили возбуждение и радость, поэтому я дополнительно размазала тени по щекам. Прыщи стали блестеть гораздо гламурнее чем раньше.
– А что говорил? – Теперь помада. Сиреневая помада с запахом гуталина. Купленная в привокзальном ларьке за тридцать рублей.
– Ну… – Маринка сидела на моей кровати, накручивая на палец прядь роскошных волос, – Спрашивал, придёшь ли ты…
– Приду, приду, Гриша… – Как мантру шептала я под нос, старательно маскируя свои проплешины клочками оставшихся волос. – Уже иду, Гришаня…
Мамина кофта с цветами, и джинсы с подпалиной на жопе, в форме подошвы утюга довершили мой сказочный образ.
– Идём же скорее! – Потянула я Маринку за руку, – Идём!
И мы пошли.
Темнело.
Возле сторожки сидела коалиция готических дедов, которая плюнула нам с Маринкой в спины, но попала почему-то только в меня.
Молча мы прошли мимо них, не здороваясь, вышли на шоссе, и зашагали в сторону люберецких дач. Я сильно волновалась:
– Марин, как я выгляжу?
– Хорошо. Очень великолепно. – Отвечала, не оборачиваясь, Маринка. – Гришка с ума сойдёт.
Вот в этом я даже не сомневалась.
Тем временем стемнело ещё больше. Поэтому я шла и радовалась ещё сильнее.
Макса и Гришку мы обнаружили у ворот.
– Привет, девчонки! – Сказал Гриша, и ущипнул меня за жопу.
Я зарделась, и нервно почесала свою плешку.
– Мы тут тему пробили, насчёт посидеть комфортно. – Важно сказал Максим, и выразительно показал Маринке гандон.
– Ахуенное место, девчонки! – Поддакнул Гриша, и тоже невзначай уронил в пыль гандон «Неваляшка».
Тут у меня сразу зачесались разом все плешки на голове, и усилилось потоотделение. «Неужто выебут?!» – пронеслось вихрем в голове. Я робко посмотрела на Гришу, и тоненько икнула.
– Пойдём, Лидок-пупок. – Развратно улыбнулся Гришаня, по-хозяйски приобнял меня, и тут же вляпался рукавом в плевок готической коалиции. – Тьфу ты, блять.
И мы пошли.
Ахуенным комфотным местом оказался какой-то сарай с чердаком, где на первом этаже топил печку дед-сторож, а на втором за каким-то хуем сушилось сено. Нахуя, спрашивается, деду сено? Лошадей он не держал, а кролики с такого количества обосруться.
Наши рыцари, подталкивая нас с Маринкой под сраки, помогли нам вскарабкаться по лестнице, приставленной к стене, и, воровато озираясь, влезли следом.
– Ну что, девчонки, – прошептал в темноте Гриша, – пить будете?
– Будем. – Шёпотом отозвалась Маринка. – Водку?
– Водку. Бери стаканчик, чо стоишь?
Я нащупала в пространстве пластиковый стакан, и тут же храбро выжрала содержимое.
– Молодчага! – Хлопнул меня по плечу Гришаня. – Ещё?
– Да! – Выдохнула я.
– Уважаю. Держи стакан.
И снова я выжрала. И у меня сразу подкосились ноги. Я смачно и неуклюже наебнулась в сено, а сверху на меня приземлился Гриша, который шуршал в темноте гандоном, и тщетно пытался отыскать на моём теле сиськи. Или хотя бы их жалкое подобие.
– Ну, Лида, ебать мои тапки… Ты б ещё скафандр напялила. Где тут у тебя портки твои расстёгиваюцца? – Сопел Гришка, оставив попытки найти в моём организме сиськи, и сосредоточив своё внимание на моём креативном дениме.
– Щас, щас… – Пыхтела я в ответ, торопливо расстёгивая джинсы, и страшно боясь, что Гришка успеет за это время протрезветь и передумать.
В противоположном углу, судя по звукам, уже кто-то кого-то ебал.
– Ну? – Поторопил меня Гриша.
– Ща… – Ответила я, и расстегнула последнюю пуговицу. – Всё!
– А ЭТО КТО ТУТ КУРИТ, БЛЯ?! КОМУ ТУТ ЖОПЫ НАДРАТЬ ХВОРОСТИНОЙ?!
Голос раздался хуй проссышь откуда, и в лицо ударил яркий свет фонаря.
– Одевайся быстрее, дура! – Пихнул меня в бок Гришка, закрыв лицо рукой от света.
– Ах, вы тут ещё и ебстись удумали, паразиты сраные?! На моём сене?! – Взревел голос, и я шестым чувством догадалась, что явка провалена. Это был дед-сторож. – А ну-ка, нахуй пошли отсюда, паскуды голожопые!
Кое-как напялив кофту, заправив её в трусы вместе в тремя килограммами соломы, я, схватив в охапку свои штаны, рванула к окну, и, цепляя жопой занозы, выпихнулась наружу, кубарем скатившись с лестницы.
– Вылезайте, бляди! – Орал где-то за сараем дед, и размахивал фонарём как маяком.
Я спряталась в кусты, где тут же наступила в говно, и быстро влезла в свои джинсы. Через полминуты ко мне присоединился Гришка.
– Где Маринка? – Шепнула я.
– Там остались. Оба. – Коротко ответил Гришка. – Чем тут, блять, так воняет? Обосралась что ли?
– Не, тут говно лежит. Лежало то есть.
– Ясно. Давай, пиздуй-ка ты домой, Лидок-пупок. А я попробую ребят вытащить.
– Откуда вытащить?!
– С чердака, дура. Дед, пидор, лестницу убрал, и дверь заколотил гвоздями.
– А окно?
– И оттуда тоже лестницу унёс, сука. В общем, пиздуй домой, не до тебя щас. И помойся там, что ли… Пасёт как от бомжа.
– Угу… – Шмыгнула носом. – А завтра можно придти?
– Мне похуй. Я завтра всё равно домой, в Люберцы уеду. У меня девушка там скучает.
– А кто ж меня тогда будет… – Я осеклась, и и нервно почесала плешку.
– Что будет? Ебать? Понятия не имею. Попроси Дениса. Хотя, он щас бухать завязал… Тогда не знаю. Не еби мне мозг, Лида. Иди домой.
И я пошла домой.
Я шла, и горько плакала.
Проходя мимо сторожки, меня снова настигла месть готической коалиции, но на фоне пережитого стресса я совсем не обратила на это внимания.
Дома я отмыла кроссовки от говна, а прыщи от макияжа, и заснула в слезах.
А утром я проснулась с твёрдой уверенностью, что я ещё непременно вырасту из гадкого утёнка в прекрасного лебедя, и тогда все эти люберецкие пидорасы поймут, что они были ко мне несправедливы и жестоки. И они ещё будут звонить мне по ночам, и плакать в трубку:
– Мы любим тебя, Мама Стифлера!
А я буду красива как бог, и неприступна как форт Нокс. И конечно же, я не пошлю их нахуй, ибо я буду не только красива и неприступна, а ещё и божественно добра. И совершенно незлопамятна.
Только так.
Всё это обязательно когда-нибудь будет.
Если доживу.
