Текст книги "Сборник рассказов"

Автор книги: Лидия Раевская

сообщить о нарушении

Текущая страница: 3 (всего у книги 51 страниц)

Пра любофф и мстю крававую!

27-07-2007

Любофф и мстя – очень часто встречающиеся обстоятельства. У кого-то чаще, у кого-то реже.

Что касаеццо меня – со мной это происходит с завидной регулярностью раз в полгода.

В последнее время, правда, реже. Это, видно, старость уже подкрадываиццо.

Любить и мстить за неоценённую мою любофф я начала ещё в деццком саду. Когда всем сердцем полюбила мальчика Щипанова Сашу. Саша был воистину неотразим ни в одной луже: у ниво была рубашка в клеточку, огромный нос картошкой, и ещё он сцался в кровать в тихий час.

Видать, комплекс матери Терезы заявил о себе именно тогда. Потому что было всё почти по классике «Она его за муки полюбила, а он её – за состраданье к ним…» Тока с одной разницей: МЕНЯ Саша Щипанов НЕ ЛЮБИЛ!

Я воровала дома шоколадные конфеты, и приносила их Саше. Дома я получала пиздофф, и стояла в углу, гордая собой. Потому что страдала во имя любви. Я рисовала ему на листочке пипиську, намекая таким образом Саше, что обязательно покажу её ему в тихий час, но объект моей любви тупо не понимал намёков, и в ответ рисовал мне на том же листочке танк с пушкой и фашиста без трусоф. Тогда я рисовала ему голую девочку. Над её неправдоподобно большой, как у гидроцефала головой * у миня с деццтва проблемы с рисованием и пропорцыями*, я писала своё имя – Лида, и это был более чем толстый намёк. В ответ он снова рисовал фашыста, танк, и что-то похожее на ночной горшок с пятиконечной звездой, и гордо подписывал этот шедевр: САША.

На новогоднем утреннике я отдала ему свой подарок, и заплакала. Потому что, с одной стороны, очень хотелось сожрать конфеты самой, а с другой – Сашу я любила больше конфет.

И ещё он сцался.

А это значит, он достоин сочувствия и моего подарка.

Моя мама отобрала у Саши подарок, и тихо сказала мне на ухо: «Нашла в кого влюбиться… он же страшненький! Угости лучше конфетой Борю.» Но я хуй положила на мамин совет, что продолжила впоследствии делать всю жызнь, и Борю вниманием не одарила. Через месяц я поняла, что Саша – обычное ссыкло, и он был разлюблен. А в знак мести я в тихий час нассала ему в сапожок.

* * *

В школе я полюбила Макаркина Юру. На этот раз взаимно. Юре было 13 лет, в стране вовсю хуярила перестройка, дети стали развиваться немыслимо быстро и не в ту сторону, и Юрий покорил меня тем, что он где-то тырил денюшку, и покупал мне на неё в «комке» кроваво-красную помаду, воняющую гуашью и вазелином, и алюминиевые серёжки с пластмассовыми яхонтами, длиной до плеч. Юру я любила 3 месяца. А потом он назвал меня «дурой», уж не помню за что, но думаеццо мне, за дело. И я перевлюбилась в Юриного брата Мишу. В результате произошла потасовка между братьями, и Юре подбили око. А вот нехуй абзываццо!!

В 14 лет я полюбила Лёшу. И он стал моей первой серьёзной любовью. Ему я отдала девичью честь, *не сразу, естессна*, и начала ваять стихи:

«Итак, прощай, любимый мой Алёшка!

Тебя я не забуду никогда!

Ведь ты пойми, что я уже не крошка,

наверно, в этом есть твоя вина…

Мы разошлись как в море корабли,

И вот теперь страдаю я немножко

И не забуду никогда твоей любви!»

Стихи ниибические. Горда была шопесдец. И, хотя я сама была инициатором посыла нахуй, меня жгла страсть. Имя которой – Мстя Кровавая.

И тогда я позвонила подружке Маринке.

И мы с ней держали совет.

И, после двухчасовых дебатов, приступили к делу.

В мешочки-кулёчки было сложено:

1) бутылка нашатыря.

2) геркулесовая каша, в которую мы настругали на тёрке морковки

3) крем от прыщей «Подросток», который долгое время лежал на отопительной батарее, и протух. Вонял он гнилой картошкой.

4) на улице набрали в пакет собачьего говна.

Подготовка к делу прошла успешно.

Со всем этим стройматериалом мы с Мариной поднялись на Лёшкин этаж, вывалили геркулес ему на половик под дверь *сей натюрморт был призван изобразить блевотину. Получилось похоже*, туда же добавили нашатыря *шоп сцакой пасло* и тухлого «Подростка» *для пущей вони*.

И последним штрихом стало выписывание на входной двери слова ХУЙ собачьим говном. Говна осталось с избытком, поэтому мы им намазали ещё дверную ручку, звонок, и глазок.

Мстя на редкость удалась…

Лёша влез во всё это всеми конечностями, чему мы с Мариной были очень рады. Но он быстро нас вычислил, даже не прибегая к спектральному анализу копролитов. Просто на такую шляпу, среди всех его друзей и врагов, была способна только я. Лёша был воспитанным мальчиком, и он меня не побил. Он просто никогда на мне не женился, хотя и собирался…

* * *

А потом случилось моё замужество.

В 17 лет я вышла замуж. И пошли мы с мужем Володенькой на свадьбу к его другу Гене Муливанову. Там Володенька зело переусердствовал с возлияниями, и домой я его тащила на горбу. Тащила, тихо материлась, и, осмелев, стала материться громко.

На беду мимо проходили Володенькины друзья-товарищи, услышали, шо Лида громко скандирует: «ОПЁЗДАЛ!! ОПОССУМ!! О… О… ОНАНИСТ!!! ШОП-ТЫ-СОННЫМ-УСРАЛСЯ-СЦУКО!!!» – и басисто захохотали. Муж Володенька очнулся, понял, что смеются над ним, родимым, и дал мне в гычу. Предварительно оторвав мой шиньон с головы. Для тех, кто не в теме – это хвост такой, из искусственных волос. Он меня украшал, если что. А вот тут Володя ошибку совершил. Ибо не надо было так бездумно любимой жене увечья наносить. И этого простить было нельзя.

Что было дальше?

А всё очень просто. Я пришла домой, написала на листке бумаги пылкие слова: «Владимир! Ты хуёвый муж, у тебя маленький хуй, и я с тобой развожусь! – прилепила сию декларацыю магнитом на холодильник, и ушла горевать и ночевать к подруге Сёме, о которой я уже песала в высере про «Минет со льдом».

Сёма жыла тогда у славного молдавского сожителя Гарика, а Гарик изволил куда-то съебаться на неделю, оставив Сёму жить с пятилетним чёрным догом Скифом. Учитывая вес Сёмы *33 кг. в сапогах, и в мокрой тилагрейке* и вес Скифа *чё-та около 80-ти кг. без ошейника* гулялось с ним Сёме весело и вкусно. Скиф летел по улице стрелой, по своим делам и траектории, а Сёма болталась на конце поводка типа брелока для ключей. А ещё Скиф обладал повышенной гиперсексуальностию, и норовил выипать фсякого, кто перед ним наклонится хотя бы шнурки завязать. Но не о них, собстна, речь.

И вот, пришла я такая сирая, убогая, без шиньона красивого, к Сёме. Пусти, говорю, мать, переночевать сироту отпизженную и оскорблённую. Пустила. Естессна, я ей в красках расписала картину избиения моей тушки Володенькими пудовыми кулаками, Сёма, естессна, ахала, и подливала мне в кружку вотки, и к утру мы совместными усилиями сочинили план Кровавой Мсти, и легли спать.

Сёма спала как удав, а вот я фсю ночь лежала и тряслась, ибо мне под одеяло сунул свою прямоугольную голову Скиф, лизнул мне песду, и зарычал…

Я покрылась потом, и пересала дышать. Песда мне была дорога.

Так всю ночь я и лежала с собачьей харей на гениталиях, и больше всего боялась бзднуть…

Наступило утро.

Проснулась Сёма. Весело смеясь, она отогнала от меня Скифа, и призывно погремела ошейником. Пёс потерял интерес к моей песде, и убежал в коридор. Кряхтя, я встала, и наклонилась, чтобы застелить постель…

Народ, вы проебали кодовое слово.

НАКЛОНИЛАСЬ!!!!!!!!!

Ага-ага.

Через секунду я почувствовала лёгкий дискомфорт… На спину мне, легко и непринуждённо, взгромоздилась собачья туша. Псина обхватила когтистыми лапами мои бока, вывалила мне на шею язык, и принялась ритмично куда-то меня сношать, весело рыча мне в правое ухо. Я так же ритмично орала, и, в промежутках между собачьими фрикциями, взывала к помощи. Сзади стояла Сёма, и философски разглагольствовала: «Я тя предупреждала – не наклоняться? Ну, вот и не песди теперь. И не дёргайся. Ща он тебе на жопу кончит, и уйдёт. Не ссы, я тебя потом вытру…»

…Я стояла раком, меня практически имела куда-то в область жопы какая-то уёбищная страшная слюнявая собака, я рыдала от унижения и страха, и понимала, что Володенька попал шо песдец… Ведь это ОН виноват в том, что мне пришлось ночевать в обществе озабоченной псины, бездушной её хозяйки, и рисковать самым ценным, что у меня есть!

Скиф кончил мне на жопу и в тапочек…

Сёма, неприятно смеясь, меня вытерла, дала свою кофточку, и ушла гулять с моим насильником, а заодно осуществлять первую часть плана Кровавой Мсти…

Я, в ожидании прихода подруги, скинула с себя обдроченное шмотьё, живописно упала на Сёмину кровать, радуясь тому, что собачьи когти оставили на моих боках кровавые царапины, сплющила харю, и замерла в ожидании…

Через полчаса в коридоре послышались голоса.

Сёмин:

– Ой, Вова-Вова… Что же ты натворил… Пиздец теперь Лидке. Ага. Помирает подруженька моя-я-я-я-я… – Тут Сёма очень неправдоподобно завыла, и добавила: – Я б на твоём месте даже не заходила бы… Прибежала она ко мне ночью, бедненькая, вся в кровище, ебло разбитое, нос – набок, в жопе монтировка. Кровью блевала… Стонала и кричала… По ходу, Вован, ты ей печень отбил… Всё, Вова. Точно говорю, не жилец Лидка. Да.

И Вовкин:

– Бля… Сёма… Ничего не помню… Как?? Как я мог??? Девочка моя… Лидушенька моя… На кого ж ты меня покинула-а-а-а-а-а?!

Я скорчилась ещё больше, вывалила язык, и на челе моём проступила информация, что мне до смерти пять минут осталось.

В комнату, на трясущихся ногах вполз Вова…

Мои зелёные глаза, подёрнутые бельмом, медленно открылись, кровь на моих разодранных боках запеклась, придавая моему телу отвратительный вид, рот приоткрылся, и я хрипло каркнула:

– Прощай, муж… Я простила тебя… Недолго мне уж осталось… Пришло время прощать… Мать за мной пришла… Вижу…

Тут я стала простирать руки к небу, и биться в корчах, а Вовка отмер:

– Какая мать?! Мать твоя, сука лысая, жива-здорова, и ещё нас переживёт!

Я поняла, что спезднула лишнее, и вновь завыла:

– Мать Божья за мной пришла! Вижу! Вижу её лик божественный, и сияние небесное!

Вовка кинулся мне в ноги, и зарыдал:

– Прости, меня, жёнушка! Только не умирай! Я ж это самое… Всё сделаю! Только не мри раньше времени, а?

Тут Сёма сзади подсказала:

– Сдохнет Лидка. Точно говорю. Ежели ты шубу ей не купишь. Ценный мех возвращает здоровье. Недавно в газете научной прочитала.

Вовка был убит горем, иначе бы вспомнил, что за всю свою жизнь Сёма прочитала только букварь, и три страницы книги «Ягуар – вождь араваков».

Но он не вспомнил.

А я вывалила язык, и принялась давить из себя слюни…

Ну, комментарии тут излишне, зато домой меня несли на руках, чтоб не потревожить мои «сломанные рёбра» и «отбитую печень».

В конечном итоге, я разжилась песцовой шубой, бриллиантовым кольцом, и непьющим мужем.

А мораль сей басни такова: просто так, без выгоды, мстят только лохи.

Умные люди мстят корыстно.

* * *

Потом был Валя, который меня обул на золотые серёжки, а я познакомилась с его женой, и мы с ней вдвоём выбили ему 3 зупа, был Дима, которого я уличила в измене, лёжа 4 (!) часа под кроватью, и подслушав-таки его палевный телефонный разговор, и которому я насыпала в жратву Гуталлакса, и напесдила, что я его прокляла с ведьмой тётей Клавой ночью, на кладбищенском перекрёстке, и Дима проникся темой, и поехал к какому-то отцу Дормидонту, который с него «снимал порчу» За штуку баксов…

Много чего было… всего и не вспомнишь сразу…

И поверьте мне, всё могло бы быть намного хуже. Ибо «страшнее бабы зверя нет»!

Жаль, что я за все последующие годы так и не встретила никого, кому можно было бы достойно отомстить.

Жду предложений.

За сим уёбываю гулять с собакой, и желаю всем здравия могучего, и настроения песдатого! Ваша Старая Пелотка.

Армянский Бандерос

27-07-2007

Как-то так получаеццо, что не умею я песать о вымышленных персонажах… Может, кишка тонка, может, с фантазией дефицит, а может, просто креатива хватает в моей собственной жизни. И до сих пор не пойму: хорошо это – или плохо? Сегодня я, в очередной раз, подниму избитую тему об Интернет-знакомствах. Возможно, ничего такого нового я не привнесу, но вот вам флаг в руки, и барабан на шею: решать вам.

Итак, дело было в далёком 2000-ом году. В том знаменательном году я уже хрен знает скока была брошенной маманей-одиночкой, и не имела ничего кроме лучшего Друга Дениски. Дениска неспроста был мои лучшим другом (хотя, почему это был? Он и щас есть!), он радел за Лидкину личную или, хотя бы, половую, жызнь и всячески пытался ей её устроить…

Вначале рассмотрению была подвергнута его личная персона, но очень быстро отвергнута по многим причинам. Если Диня и обиделся – я до сих пор об этом не подозреваю… А ещё у Дини был Тырнет. По карточкам. Тормозной шопесдец. Но был. И тёмными ночами Диня заходил в какой-нить московский чат под ником Линда, и клеил там мужыГов. Наклеив пяток-другой, он показывал их мне, и мы уже вместе решали кому отвалить щастья в виде меня.

В ту кошмарную ночь Диня нарыл мне Роберта Робертовича. Именно так. Роберт Робертович. И это нифига не ник! Это фамилие ево такое. Имя, вернее. С отчеством. А ник у него был, шоп мне сдохнуть если вру – Лав Мэн Из Москвы! И не меньше. И писал он Дине-Линде: «Если ты, – пишет – Кракозябра с кривыми ногами и с горбом – иди сразу в жопу. Немедленно. Ибо я – копия Антонио Бандероса (да-да, именно так!), и весь из себя небожытель ниибацца. И даже если ты милая симпатичная девчушка – всё равно иди в жопу. Патамушта мне, такому Антонию-Бандеросу-Прынцу Ниибическому-Роберту-Робертовичу нужна как минимум Мисс Вселенная. И только так. Да.»

Линда-Диня хрюкнул, и написал ему: «Да твоя Мисс Вселенная третьего дня приходила автографу у меня выпросить, да была послана нахуй, и сопровождена пинчищем пионерским, для скорости, понял? Я ваще баба охрененная, а ты, наверное, гном бородавчатый.» Роберт Робертович возмутился, и потребовал очной встречи. А я дала на неё согласие. К сожалению, как оказалось…

И вот, я стою на станции метро «Цветной бульвар», с газетой «СПИД-инфо», в виде пароля, и жду Антония Бандеросу. Стою, мечтаю о том, как я щас ахуею от такой красотищи, и какой у меня Динечка молодец, шо выкопал мне такого жониха, ёпвашумать!

Из брильянтового дыма меня вывел осторожный стук по плечу, и писклявый голос: «Ты – Лида, да?» Я порывисто обернулась, волосы мои взметнулись пшеничным вихрем, на щеках алел румянец, и губы жадно зачавкали: «Роберт… Бандерос…»

И тут я вижу, собственно, Роберта…

Лирическое отступление. Грешна я. грешна тем, что иногда слишком что-то преувеличиваю либо приукрашиваю. В принципе, незначительно, но понятие «Точность» – это не мой конёк. Но всё, о чём я напишу ниже – чистая правда, без преувеличения. Возможно, даже, приуменьшила, ибо достаточно дохуя лет прошло с того момента, и что-то я могла и подзабыть… Итак:

Карлик. Почти. Метра полтора. На коньках, и в шапке. Армянин. Стопудовый. На носу – бородавка, с торчащим из неё кустиком сизых волос. Волосы длинные, давно немытые, в перхоти, и перетянуты в хвостик ПАССИКОМ ОТ ПРЕЗЕРВАТИВА!!!!!! И это ещё не всё. На нём была рубашка в клеточку с мокрыми, и добела вытравленными армянским потом, подмышками, и он дышал мне в лицо ароматом трёх десятков мёртвых хорьков, убитых дустом в момент группового калоотложения.

Я вздрогнула, и уронила пароль. Роберт улыбнулся улыбкой Фредди Крюгера, поднял пароль, и, обдав меня запахом покойных хорьков, пропищал: «А ты это… Ничё такая… Я думал, хуже будешь. Ну чо, пошли гулять шоле?»

По-хорошему, мне надо было срочно съёбывать от него с воплями Видоплясова, но я впала в маразм и ступор, и покорно поплелась за Бандеросом-карликом, не веря своим глазам…

На улице был апрель. И лужи-лужи-лужи… Много луж. Я шла по ним с обречённостью бурлака с Волги, и думала о Диньке… О том, что зря я отвергла его кандидатуру… о том, что щас бы я лежала у Диньки на диване, он бы суетился и делал свой фирменный жутко гунявый глинтвейн, а потом я бы уткнулась в него носом, и мы бы смотрели с ним Шрека…

Но вместо этого я шла как бригантина по зелёным волнам за Робертом. Неизвестно куда.

Я замечталась настолько, что пришла в себя у дермантиновой двери от писка карлика Бандероса: «А вот тут я жыву… Проходи!» Тут я встрепенулась, и хриплым басом прокаркала: «НЕЕЕЕТ!! Я домой хочу! У меня молоко убежало, и я пИсать хочу очень!» Чо я несла, Господи…

Но Роберт уже открыл дверь, и дал мне поджопника. Я влетела в помещение, и замерла, раззявив рот: кто-нить из вас видел клип «Дюны» «Коммунальная квартира»? Ага-ага. Теперь я знаю, где это клип снимался! Мимо меня бегали дети без трусов, и с горшками в руках, тётки в бигудях и с тазами, мужыги в семейниках… И никто не обращал внимания на то, как я, получив второй поджопник, резво полетела по коридору в голубую даль.

Долетела я до каморки Роберта. Отдышалась, поймала себя на том, что потею и воняю от страха не хуже Роберта, и пошевелила булками, проверяя наличие влаги меж ними. Сухобля. Видать, организм мой сильнее, чем я думала. Роберт по-босяцки пнул ногой облезлую дверь, и впустил меня в свои палаты. Впустил – это, правда, мягко сказано. Он меня туда впнул. Знаю, что нет такого слова, но по-другому и не скажешь. Когда дверь за мной захлопнулась, я медленно огляделась…

2 пивных ящика. На них лежит матрас. Ссаный. Судя по цвету, виду и запаху. Это, типа, кровать. Ещё один ящик. На нём доска. Это стол. За ним едят. Такой же стул. На нём сидят. И шифоньер с тёмным потрескавшимся зеркалом. Я шлёпнулась на стул. Который ящик. И стала ждать смерти от армянского надругательства.

Роберт важно сел рядом, шлёпнул мне на стол фотоальбом, и сказал: «Это фотки с нудистского пляжа. Оцени мой член.» Я судорожно сглотнула, и поняла, что меня щас выипут. Возможно, с извращениями. И заставят мастурбировать бородавку. икнула. Снова пошевелила булками. Сухо. Вздохнула и открыла альбом.

Увидела члены. Сплошные члены. В зарослях чего-то дикорастущего. С мотнёй а-ля «Тут потерялся и умер Индиана Джонс». Зажмурилась. Пошевелила булками. Сухо. Аминь.

Не знаю, правда, какой из этих членов принадлежал Роберту, но на всякий случай сказала: «Неплохой такой… Пенис. Да.»

Роберт очень обрадовался, и обнажил в смущённой улыбке коричневые зубы.

И сказал: «А теперь выпьем с горя! Где же кружка?» И убежал. Пока его не было, я предприняла попытку свалить через форточку, но поняла, что пятый этаж, а жопа у меня нихуя не с кулачок, еси чо… И загрустила. И снова настроилась на армянское надругательство.

И оно пришло. Через пять минут. С эмалированной зелёной кружкой, с которой, по видимому, прошёл весь ГУЛАГ его героический дедушка Автандил… В кружке плавали опилки и небольшие брёвна. Это был чай. Наверное. Ибо перед смертью пробовать яд не хотелось. Наверняка, он был долгоиграющий. Я бы сначала изошла поносом, соплями, и билась бы в корчах минимум 5 часов…

А вот в довесок к яду мне принесли овсяное печенье. Одно. Но, что характерно, спизжено оно было явно из клетки с попугаем. Ибо было явно поклёвано с одного краю.

Паника меня потихоньку отпустила. Раз меня поят чаем с печеньем – значит, уважают, и убивать прям щас не будут точно. Возможно, я отделаюсь только дрочуванием бородавки.

Тем временем у меня затекла жопа. Реально так затекла. И я встала. В полный рост. При этом у меня задралась рубашка, и на секунду мелькнула серёжка в пупке…

ЖЕСТЬ!!! Жесть-жесть-жесть!!!!! Кто ж знал, что пирсинг – это фетиш Роберта Робертовича??? Мой дырявый пуп с дешёвой серёжкой из хирургической стали произвёл на Бандероса неизгладимое впечатление: он рухнул на колени, припал к моему животу губами, и стал грызть мою серёжку, бормоча: «Принцесса моя… Я тебя люблю… Выходи за меня замуж… Мондула моя…» Я случайно опустила глаза вниз, и увидела 2 жёлтые пятки, торчащие из рваных разноцветных носков…

Всё. Это меня и спасло. Это вывело меня из какого-то гипноза, и я рванула прочь из каморки, по инерции схватив СПИД-инфо-пароль. И безошибочно пролетела по лабиринту коридоров к входной двери…

Сзади топал по линолеуму жёлтыми копытами армянский Бандерос, и кричал: «Отдай газету!!!!!!!! Я её ещё не читал!!!!! Отдай!!!»

Я кинула ему газету, и вылетела на лестницу. По лестнице я скатилась кубарем, и понеслась, не разбирая дороги… Я бежала, черпая апрельскую уличную жижу своими полусапожками, на ходу крестилась, и, на ходу тусуя булки, наконец, обнаружила меж ними приятную влажность. Бля. «Легко отделалась!» – мелькнула мысль, и я продолжила своё бегство из Шоушенка.

…С тех пор прошло 7 лет, а я всё ещё ненавижу словосочетание «Антонио Бандерос», рубашки в клетку, и длинные волосы у мужчин.

Павловский рефлекс – форева!!!