Текст книги "Сборник рассказов"
Автор книги: Лидия Раевская
Жанры:
Современная проза
,сообщить о нарушении
Текущая страница: 19 (всего у книги 51 страниц)
Я покрепче схватилась за дверную ручку, и сильно дёрнула её на себя. Я, еси чо, в состоянии аффекта сильная што твой песдец. За дверью явно не рассчитывали на такой мощный рывок, и к моим ногам выпало тело в Юлькином халате.
– Здрасьте, дама… – поздоровалась я с телом, – Вставайте, и проходите на кухню. Чай? Кофе? Пиздюлей?
– Мне б домой… – жалобно простонало тело, и поднялось с пола.
– На такси отправлю. – Пообещала я, и дала несильного пинка телу. Для скорости.
Завидев свой халат на теле, Юлька завизжала:
– Ну-ка, блять, быстро сняла мой халат!!! Совсем ахуела что ли?! – и занесла над головой лыжную палку.
Тело взвизгнуло, и побежало куда-то вглубь квартиры. Я подошла к зайке, присела на корточки, и улыбнулась:
– А что, денег на что-то более приличное не хватило, да? Почём у нас щас опиум для народа? Пиццот рублей за ночь?
– Штука… – Тихо буркнула зайка, и вовремя зажмурилась. Правильно: зрение беречь надо.
– Слыш, Юльк, – я отчего-то развеселилась, – ты смари, какие у нас мужуки экономные: гандоны «Ванька-встанька» за рупь дваццать мешок, блядь за штуку на троих…Одна на всех – мы за ценой не постоим… Не мужуки, а золото! Всё в дом, всё в семью…
– Угу, – отозвалась Юлька, которая уже оставила в покое полутруп супруга, и деловито шарила по кастрюлям, – Зацени: они тут креветки варили. Морепродуктов захотелось, импотенты? На Виагре тоже сэкономили? Ай, маладцы какие!
В кухню на цыпочках, пряча глаза, вошла продажная женщина.
– Садись, Дуся. – Гостеприимно выдвинула ногой табуретку Юлька, – Садись, и рассказывай нам: чо вы тут делали, карамельки? Отчего вся моя квартира в серпантине и в гандонах? Вы веселились? Фестивалили? Праздники праздновали?
– Мы танцевали… – тихо ответила жрица любви, и присела на краешек табуретки.
– Ай! Танцевали они! Танцоры диско! – Юлька стукнула Бумбастика по голове крышкой от кастрюли, и заржала: – Чо танцевали-то? Рэп? Хип-хоп? Танец с саблями? Бумбастик-то у нас ещё тот танцор…
Меня уже порядком подзаебала эта пьеса абсурда, да и на работу всё-таки, хоть и с опозданием, а подъехать бы надо. Поэтому я быстро спросила:
– Вот этот хуедрыга тебя ебал? – сопроводив свой вопрос торжественным ударом кастрюльной крышкой по зайкиной голове.
– Пять раз. Два раза в жопу. – Сразу призналась жертва групового секса, и потупилась ещё больше.
– Угу. В жопу. Жопоебля – это наше всё…Вопросов больше не имею.
Я кинула взгляд на Юльку:
– У тебя ещё есть вопросы?
Юлька задумчиво посмотрела куда-то в сторону, и ответила:
– Вопросов нет. Нахуй тут они нужны, эти вопросы? Есть предложение… Интересное.
– Какое?
– Четвёртый… – расплылась в странной улыбке Юлька, и нервно дёрнула глазом пять раз подряд. – Сдаёцца мне, Алла даже не подозревает, где щас отвисает её молодой супруг. Исправим это?
Я посмотрела на часы. Хуй с ними, с начальниками… Ещё на час опоздаю.
– Исправим.
…Через полчаса, когда мы с Юлькой стоял на улице и курили, к подъезду со свистом подлетел Алкин Мицубиси Паджеро.
– Быстро она… – шепнула я Юльке.
– А ты через сколько бы прилетела, если б я тебе позвонила, и сказала: «А где твой муж? Ах, к дедушке в деревню поехал, лекарств старику отвезти? Ну-ну. Приезжай, щас покажу тебе и деда, и мужа, и лекарства»
Я почесала нос, и ничего не ответила.
Из салона машины вылезла огромная женщина в песцовой шубе, и, тяжело дыша, подошла к нам:
– Где он?! – взревела Алла, и страшно завращала глазами.
– Подожди, – притормозила родственницу Юлька, – ты помнишь в каких трусах твой муж уехал к дедушке?
– Да!!! – снова взревела оскорблённая супруга. – Сама лично гладила!
Юлька сплюнула себе под ноги, и достала из кармана пакетик с трусами Четвёртого:
– В этих?
Невинно так спросила, и пакетиком этим перед Алкиным носом качает, как маятником.
Три секунда Алла смотрела на пакет, потом вырвала его из Юлькиных рук, и ринулась в подъезд.
– Подождём тут, – философски сказала Юлька, и, задрав голову посмотрела на свои окна на пятом этаже, – щас Алка за нас всю грязную работу сделает…
– Ах ты пидор! – донёсся откуда-то сверху голос Бумбастиковой сестры, – К дедушке поехало, чмо поносное?! Я тебе щас покажу дедушку, быдло лишайное! Я тебе щас яйца вырву! ААААААААААААЫЫЫЫЫЫЫЫЫЫЫЫЫЫ!!!
Нечеловеческий вопль, вырвавшийся из Юлькиного окна, вспугнул стаю ворон, сидящих на мусорном баке, и меня до кучи.
Я вздрогнула, и сказала:
– Юльк, я к тебе больше не пойду. Мне на работу надо. Ты уж там сама потом приберись, ладно? Только сразу домй не иди. Алке под горячую руку попадёшься – не выживешь ведь…
– Иди, – махнула рукой Юлька, – я тебе потом позвоню.
И я ушла.
* * *
…Юлька позвонила мне только в шесть часов вечера. Из Склифа. Куда на двух машинах «Скорой помощи» привезли мою зайку и Бумбастика. Тело Четвёртого Алла привезла лично. В багажнике джипа.
Через два месяца в Медведковском ЗАГСе было расторгнуто два брака. Между Юлией Ершовой и Анатолием Мунтяну, и между Аллой Денисовой и Сергеем Кузнецовым.
Я ничего не расторгала, а просто выпиздила зайку вместе с его шмотками в тот же день, как он выписался из больницы.
А на память о том дне нам с Юлькой осталась алюминиевая кастрюля, с вдавленным вовнутрь днищем в форме головы Четвёртого.
Иногда достаём, смеёмся, ага.
А ещё со мной навсегда осталась пара комплексов неполноценности.
Мужики, всё-таки, редкостные сволочи, в своей общей массе. Особенно один из них. Тот, который придумал моду на сисястых двухметровых сволочей.
Я не соответствую этим параметрам. Поэтому импирически приходим к выводу, что все мужики – козлы.
Вы не поняли логики моих рассуждений? Ебитесь в рот. Это ваши проблемы.
200805-01-2008
Зима настоебенила. Московская, сука, зима…
Снега нет, под ногами хрустит прошлогоднее собачье говно, а до весны ещё как до Киева раком. Да и весну я тоже не люблю. Лужи, сырость, и снова прошлогоднее говно. Только по весне оно не хрустит. Оно чавкает. Как Коля Мухин во время кунилингуса.
Я осень люблю. Сентябрь. Штоп листья жолтые кружылись, и я в таких белых, блять, сапошках, по этим листьям величаво маршыровала, как генерал Карбышев.
А вот что я не люблю в сентябре – так это его первое число.
Потому что надо песдовать в школу.
Я, конечно, редкостное дуро, но школу с горем пополам закончила ещё 12 лет назад.
А теперь у меня есть сын, которому тоже надо с горем пополам закончить школу. Но до этого ещё долго.
А это значит, что ещё долго первое сентября будет моей агонией и проклятием…
* * *
– Мам, вставай, мы нахрен всё проспали! Нас теперь бабка сожрёт!
Открываю глаза. Сын, стоя в одних трусах, с зубной щоткой за щекой, тыкает мне в опухшую со сна рожу будильник.
Точно. Проспали. Да нуихуй с ней, с линейкой этой празничной. Опен-эйр для задротов. «Дорогие наши ученики, бля, мы рады видеть вас всех жывыми-здоровыми, хотя очень надеялись, што кто-нить из вас всё-таки наебнёцца летом с велосипеда, и свернёт сибе шею, но вы нас разочаровали, и поэтому песдуйте в классы к вашым любимым учителям».
Из года в год одно и то же. Чо я там не видела на этой линейке?
Но у меня есть мама. Мама, которая меня саму до одиннадцатого класса провожала в школу первого сентября, а теперь требует от меня такого же фанатизма в отношении моего собственного отпрыска. А ево нет! Фанатизма этого. Нету ево, и фсё.
Но мне проще изобразить этот фанатизм, чем объяснить маме, почему у меня ево нет.
Короче, у сына есть десять минут, чтоб собрацца, и припиздячить на празничную линейку.
С букетом гладиолусов, с новеньким портфелем со Спайдер Меном, и с опухшей мамой Лидой.
Опухшая мама Лида – вообще незаменимый девайс. Гладиолусы тут не помогут. Про Спайдер Мена ваще молчу. Надо идти.
– Быстро надевай штаны, я щас встану. – Командую я, и медленно отрываю от кровати жопу. Первое сентября придумали враги. Или пидоры. Не иначе.
В течении последующих десяти минут мы с Дюшесом давимся уёгуртами, быстро застёгиваем друг на друге пуговицы, я делаю себе на башке сироццкий хвостик, а Дрону – прямой пробор, как у приказчика из обувного магазина. Так велела мать. Дюшкин бабтейл по совместительству. Без пробора тоже никак. Мы уж давно не спорим.
И вот мы уже пробираемся сквозь толпу опухших родителей, и оранжерею гладиолусов.
– Дрон, ты своих видишь?
– Неа. Я зато бабку вижу.
– О-о-о-о…
Кстати, родителей первоклашек всегда можно определить по выглаженным костюмам пап, и празничному макияжу мам. «Даже дедушке приснилось, что стоит он у доски, и не может он на карте отыскать Москвы-реки»
По ходу с пяти утра подготавливались. Всей семьёй. Сама такая же была.
Все остальные родители стояли у школьного крыльца, и в разных позах спали. Я выбрала папашку посимпатичнее, закрыла глаза, и привалилась к его плечу.
– Капитан!!! – Вдруг завопил кто-то над головой, и мы с чужим папой проснулись, – Разрешите обратицца?
Чозанах? Какие капитаны?!
Поднимаю мутные глаза, и вижу на крыльце завуча школы. В тельняшке, в бескозырке, и с биноклем. Дожыли, бля…
Первоклашки начали радовацца, и хлопать в ладошы.
Опухшие родители у крыльца поморщились, и снова закрыли глаза.
А я вытянула шею, и стала разглядывать ряженых.
– Разрешаю. – Отрапортовал кто-то голосом директора школы.
– Дорогие нашы ученики, – радостно рявкнула в микрофон завуч-морячок Папай, – сейчас я зачитаю вам пожелание нашего уважаемого мэра, Юрия Михалыча Лужкова!
Тут тётя извлекла из декольте рулон туалетной бумаги, раскатала ево на все пиисят четыре метра, и я поняла, што Лужков попал шопесдец. По крайней мере, четыре сотни человек на следующих выборах за него хуй проголосуют. Как минимум четыре сотни.
Ещё полчаса я мирно спала на чюжом папе…
– …Ваш мэр, Юрий Михалыч Лужков! – на ультразвуке закончила завуч, и опухшие родители снова проснулись.
– Блять, я домой хочу… – вдруг захныкал чюжой папа, и посмотрел на меня глазами описавшегося шарпея.
– Потерпи. – Сурово ответила я, и посмотрела на часы: – Ещё десять минут, и пойдём домой.
– К тебе? – обрадовался папа.
– К тебе. – Подтвердила я, а папа скис как ёгурт.
Тем временем, на крыльцо выскочили три тощих девочки с прыщавыми лицами, и одна из них заголосила:
– Первоклассник, первоклассник, у тебя сиводня пра-а-а-азник!!
А две другие зачем-то сели на шпагат, и натужно стали дудеть в пластмассовые свистки.
Если кто не понял, я потихоньку начала терять рассудок, ога.
На втором куплете прыщавая Монсерат Кабалье поперхнулась, и убежала, прихватив с собой подружек со свистульками.
Вслед за ними на крыльцо втащили две мумии: Тутанхамона, и прабабушки Тутанхамона. Я хуйевознаит, где их откопали, и зачем сюда принесли, но мумий прислонили к двери, и сунули им под нос микрофон.
– Пи-пи-пи… – сказала мумия бабушки Тутанхамона, и добавила: – В светлый путь.
Блять, спасибо, что не «Царствие небесное».
– Кхе-кхе, бля! – совершенно отчотливо сказала мумия Тутанхамона, и у неё тут же отобрали микрофон.
– Похлопайте нашим ветеранам! – потребовала завуч, и родители первоклашек жидко зааплодировали.
Ветеранам чево – хотелось бы уточнить. Куликофской битвы?
Нет, вы не поймите меня неправильно: я ветеранов уважаю. Я сильно их уважаю. По-настоящему, а не для показухи. Но вот нахуя, объясните мне, выкапывать бедолаг из их норок, где они уже впали в зимнюю спячку, и тащить в семь утра под дождём на школьное крыльцо?! Мудачьё.
– Это кто? – испуганно толкнул меня в бок чюжой папа, наблюдая опухшими глазами процесс демонтажа мумий с крыльца.
– Это ветераны. Спи. Они хорошие.
– Угу… – не стал перечить мне чюжой папа, и снова заснул
Я огляделась по сторонам в поисках сына. Дюша уже благополучно нашол в толпе людей кучку своих одноклассников, и изумительно красиво фехтовал с ними на гладиолусах. Моя строгая маман стояла неподалёку, и фанатично снимала крыльцо на камеру.
– А теперь, – снова раздался с крыльца голос завуча в тельняшке, – девятый Б класс покажет нам танец! Просим!
Нет, это пиздец какой-то. В прошлом году без танцев обошлись. «Пирамиду» показали. Из двух человек. Видимо, поняли, что облажались, и решыли довести всех до опизденения танцами.
На крыльцо выпрыгнули всё те же прыщавые девочки в боа из мишуры как у Сердючки, и в лосинах с оттянутыми коленками, и Монсерат Кабалье заголосила:
– Знаеш ли ты-ы-ы-ы-ы вдоль ночных даро-о-ог шла басико-о-ом не жалея но-о-ог…
С музыкой на этом празнике жызни был явный дефицыт. Хотя на крыльце сидел какой-то унылый обсос в бифолокальных очках марки «В ясную пагоду НюЁрк видно», и агрессивно дрочил какие-то пупырки на каком-то пульте. Но музыки не было. А может, так и было задумано.
В общем, Кабалье пела, а две подрушки в ритузиках совершенно неприлично изгибались, и ласкали ладошками те места, где у кого-то иногда бывают сиськи. У падрушек там было боа, а сисек не было. Но всё равно чюжой папа проснулся, и с интересом стал наблюдать педо-стриптиз.
Сын продолжал изящно тыкать гладиолусами в лица одноклассников, и не менее изящно уворачивацца от чужих гладиолусов.
Мама маниакально снимала крыльцо на свою мясорубку, не замечая, что стоит в эпицентре тропическово ливня.
А я начала звереть…
– Оу-оу-оу… – вдруг экспрессивно взывала Кабалье, а падрушки в ритузах снова сели на шпагат, и свистнули в хуй (зачёркнуто) в свистки.
Родители первоклашек три раза хлопнули в ладошы.
По моим скромным наблюдениям, назревала гражданская вайна…
– А теперь – добро пожаловать в школу!!!! – заорала наконец завуч, и на крыльцо поднялся мальчик-таджик в жолтом кастюме, улыбнулся десятизубым ртом, и ёбнул палкой по колокольчику, который держал в руке. Язык у колокольчика проебался ещё на позапрошлое первое сентября, я помнила.
Первоклашки в голос зарыдали, и тут унылый обсос в очках-бычьих яйцах вдруг случайно тыцнул в какую-то пипирку на пульте, и из огромных колонок, стоящих на крыше крыльца, раздалось:
– Мальчик-гей, мальчик-гей, буть са мной понаглей!!!!!!
Чюжой папа распахнул глаза так, что я даже поняла, что они голубово цвета, моя мама опустила свою видеомясорупку, сын уронил гладиолусы, а завуч тихо йобнула локтем очкастому диджею, и растянула рот как Маша Распутина перед минетом:
– Прахаа-а-адите!
Плачущие первоклашки и старшие классы, подметая асфальт останками гладиолусов двинулись в родную школу.
Я с облегчением выдохнула. Всё. Теперь до следующего года…
– Ну так чо, к тебе?
Я обернулась. Чюжой папа, когда не спал был гораздо менее симпатичным…
– Иди ты нахуй. – Просто ответила я, поправила свой сироццкий хвостик, и гордо виляя когда-то красивой жопой, направилась домой.
«…Как ты терпиш твёрдые предметы??!!» – нёсся мне вслед истеричный крик из колонок, а я шла и думала, что пидорам, навеорное, живёцца всё-таки легче…
12-01-2008
Когда он вернулся с кладбища, на улице уже стемнело.
«Как тогда, год назад. Тоже темно было. В ноябре темнеет рано»
Он механически посмотрел в окно.
Чернота
Черным-черно. За окном. В доме. И в сердце…
«Как на пожарище. Только что гарью не пахнет. За год запах выветрился. Хотя, какой год? Таню хоронили – уже ничего на месте аварии не осталось. Ни пятнышка…»
Таня-Таня-Танечка…
«Время, говорят, лечит… Да ни черта оно не лечит! Год прошёл, год! А легче и не стало. И станет ли?»
Он щёлкнул выключателем на стене, и за окном стало ещё чернее.
Со стены ему улыбалась Таня.
Обхватив плечи руками, он с минуту смотрел на плоскую фотографию в траурной рамке, потом снова щёлкнул выключателем, и вышел из комнаты, тихо прикрыв за собой дверь.
* * *
– Константин Сергеевич… – полный мужчина в белом халате постучал кончиком шариковой ручки по лакированной столешнице, – вы отдаёте себе отчёт в своей просьбе?
– Это не просьба. Это заказ услуги.
Доктор ему не нравился. Было в нём что-то такое неуловимо-скользкое…
– В перечне услуг, предоставляемых нашей клиникой, ваша не указана. Вы должны понимать…
– Дайте мне вашу авторучку. Пожалуйста.
Каждое слово ему приходилось из себя выжимать. Он готовился к этому разговору. Он долго к этому шёл. И решение принято. У всего есть своя цена. А он – он готов платить две. Три цены.
«Сломается Айболит. Рано или поздно – но сломается»
Доктор взглянул на ручку, которой он нервно барабанил по столу, и сморщился, словно только что осознав, что он себя выдал.
«Нервничает. Это хорошо»
Он взял протянутую ручку, поднял глаза, и взглядом спросил разрешения оторвать листок с бумажного блока.
Айболит кивнул.
На листке бумаги с логотипом клиники, он медленно вывел цифру.
Доктор судорожно сглотнул, но отказ уже читался во взгляде.
«Всё как надо. Надо паузу выдержать. Только не пережать бы…»
Истекли положенные секунды.
Врач откинулся назад, распрямив плечи, и сказал:
– Дорогой Константин…
«Сейчас!»
Он стиснул зубы, покрепче схватил авторучку, норовившую выскользнуть из вдруг вспотевшей руки, и дописал к цифре ещё один нолик.
Айболит вздрогнул, и зачем-то оглянулся по сторонам.
«Вот так вот. Всего один ноль. Ноль. Ничего. Пустота. Абсолютный ноль. И сейчас он мне скажет…»
– Константин, – голос врача опустился почти до шёпота, – можно без отчества?
– Можно.
Третья фраза за всё то время, что он провёл в этом кабинете. И это не просто фраза. Это клич победителя.
– Константин, я полагаю, мы могли бы с вами придти к какому-то, обоюдоустраивающему нас консенсусу, правильно? Правильно. – Врач подбирал слова, а левый глаз его мелко дёргался. «Нервы у мужика ни к чёрту. Потянет ли?», – Со своей стороны я вам гарантирую, что сделаю всё возможное, хотя вы должны понимать, что стопроцентной гарантии вам никто не даст. А услуга не из дешёвых. Плюс, сами понимаете, чем нам с вами всё это грозит обернуться в случае утечки информации…
«Боится мужик. Перестраховывается. Минздрав предупреждает…»
– Утечки не будет. Информируйте меня о каждом своём шаге. О каждом движении. Об остальном я позабочусь. Просто работайте. Просто делайте своё дело. Пусть вас не отвлекают такие мелочи.
Говорить короткими фразами научил его отец. Когда-то давным-давно. Он тогда ещё что-то говорил про то, что мозг человека лучше воспринимает короткие рубленые фразы. Как приказы.
С тех пор много лет прошло, а привычка осталась. И, справедливости ради, заметить нужно, что не такая уж и плохая привычка.
Айболит посмотрел ему прямо в глаза.
Он выдержал этот взгляд.
И не просто выдержал. Он даже успел по ниточке этой, той что натянулась между ними, ещё многое сказать…
Доктор моргнул.
«Готов. Вот что ноль животворящий делает»
Почему-то захотелось неудержимо расхохотаться. На пол упасть захотелось. Валяться по ковру, и хохотать, дрыгая ногами, и сбивая серебряные статуэтки-призы, выставленные в ряд на столе у Айболита.
Он подавил в себе идиотское желание, и коротко, по-отцовски, спросил:
– Когда начнёте?
Врач хрустнул шеей, и ответил куда-то вбок:
– Через неделю.
Он поднялся из-за стола, оперевшись на влажные ладони, и скомкал в руке бумажку с написанной цифрой:
– Позвоните мне, когда всё будет готово.
Молчание в ответ.
– Илья Васильевич? Вы меня слышите?
Айболит сжал губы в нитку, а потом глубоко и шумно выдохнул:
– Я вам позвоню.
Вежливый кивок, и уже такое привычное тихое и осторожное прикрывание двери за собой…
* * *
Экран ноутбука отбрасывал голубые отблески на Костино лицо, а глаза Кости в тысячный раз пробегали по уже выученным наизусть строчкам из Википедии.
«Клонирование (англ. cloning от греч; – «веточка, побег, отпрыск») – в самом общем значении – точное воспроизведение какого-либо объекта любое требуемое количество раз.
Клонирование животных возможно с помощью экспериментальных манипуляций с яйцеклетками (ооцитами) и ядрами соматических клеток млекопитающих. В окончательном виде проблема клонирования животных была решена группой Яна Вильмута в 1997, когда родилась овца по кличке Долли – первое млекопитающее, полученное из ядра взрослой соматической клетки.
Появление технологии клонирования животных вызвало не только большой научный интерес, но и привлекло внимание крупного бизнеса во многих странах. Подобные работы ведутся и в России, но целенаправленной программы исследований не существует. В целом технология клонирования животных ещё находится в стадия развития. У большого числа полученных таким образом организмов наблюдаются различные патологии, приводящие к внутриутробной гибели или гибели сразу после рождения» (с)
Лицо Кости болезненно морщилось, когда он в очередной раз натыкался глазами на последнюю фразу.
«Гибель сразу после рождения…»
Гибель.
Гибель…
Одно только слово это вызывало у Кости ярость, и сила какая-то, странная, непонятная, скрючивала его пальцы.
«Один гандон два раза не рвётся. Двум смертям не бывать, а одной не миновать»
Колоритный русский язык. Многогранный фольклор. Как не верти – а смысл один…
«Обратной дороги нет»
Костя щёлкнул мышкой, закрывая окно Википедии, и перевёл взгляд на стену.
Со стены ему по-прежнему улыбалась Таня.
– Потерпи, родная, подожди… – Костя чувствовал, как лицо его растягивается в жалком подобии улыбки, и силился проглотить горький ком, колом стоящий в горле. Горький и колючий. Колючий как морской ёж. Танечка два года назад наступила на такого на пляже, когда они с ней отдыхали… Где, кстати, они тогда отдыхали? Забылось уже… – Скоро, Танечка, скоро, родная… Подожди немножко. И я… Подожду… И мы снова будем рядышком, да? Да, Танюшка?
И – не выдержал.
И заклокотало что-то в горле.
И плечи затряслись.
…В соседнем доме зажёгся свет. Молодая женщина в голубом пеньюаре влетела в тёмную спальню, и затеребила лежащего на кровати мужчину:
– Коля, ты слышишь? Где это так орут?! Где мы, вообще, живём?! Я не в первый раз слышу этот вой! Ну что ты молчишь? Сделай же что-нибудь, у меня мороз по коже!
Откинулось одеяло, и волосатая рука грубо толкнула женщину в грудь:
– Завали ебало, истеричка. Ночь на дворе. Я щас тебе что-нибудь сделаю – тоже выть будешь. Две недели минимум. Это Костя, сосед мой. У него в прошлом году жена в аварии погибла. Сгорела заживо. На его же глазах. Тут любой завоет. Так что пиздуй обратно в ванную, и продолжай класть примочки на свою симпатичную рожу. И меня не буди. Всё.
Женщина всхлипнула, прижала руки к груди, выбежала из спальни, и громко хлопнула дверью.
Свет в доме погас…
* * *
Звонок раздался ровно через десять дней.
– Константин?
– Десять дней уже прошло. Нехорошо. Здравствуйте, Илья Васильевич.
– Извините. Здравствуйте, Костя. У нас всё готово.
«Вот оно. Началось. Господи, спаси, сохрани, помоги…»
– Это хорошая новость. Куда я могу подъехать?
– Приезжайте туда, где мы с вами были в прошлый раз, помните? А оттуда уедем вместе.
«Молодец. Конспирацию блюдёт»
– Буду у вас… – быстрый взгляд на хрустальный циферблат, – через час, час десять.
– Жду вас.
Отбой.
Он посмотрел на стену. Как всегда. Таня ободряюще улыбалась.
– Ну вот… – сказал он, и замолчал. Ему всегда было трудно разговаривать с Таниным портетом. Словно не один находился, словно его слышит кто-то третий. Потом прокашлялся, и добавил: – Сейчас поеду, маленькая. Ну, туда, к Айболиту этому, я тебе рассказывал, помнишь?
Таня молчала и улыбалась.
– Немножко осталось, Танечка. Ты мне только помоги, родная. Ты же всё видишь… Я делаю всё что могу. Мне только удача нужна. Только удача. Попроси там, наверху… Не знаю, кто там у вас главный… В общем, ты попроси, чтоб у Костика Власова всё получилось, ладно?
Таня молчала. И улыбалась.
Он сделал шаг к портрету, словно стремясь поцеловать его, но тут же отступил, и вытер впотевший лоб.
– Молись там за меня, малыш. Это нужно нам обоим. Я в тебя верю.
Часы показывали десять часов утра.
– Вы задержались, Костя.
– Вы тоже. На три дня. Для меня это очень много…
– Костя, сегодня у нас очень важный день. И для вас, и для меня. Давайте не будем начинать его с разговоров на повышенных тонах?
– Вы правы. Извините. Это нервы.
– Понимаю. Теперь слушайте меня внимательно: сейчас вы спуститесь вниз, подойдёте к администратору, и скажете: «Илья Васильевич направил меня к Вербицкому. Где я могу его найти?» Администратор даст вам листок с адресом. Поезжайте туда. Я поеду вслед за вами, через десять минут. У входа встретимся. Вы меня поняли?
– Вполне.
– Тогда до встречи.
На электронных часах, висящих над дверью кабинета было одиннадцать тридцать шесть.
…Когда Костя вернулся домой, за окном уже было темно.
«Как тогда, год назад… В ноябре темнеет так рано…»
Он щёлкнул выключателем, и привычно посмотрел на стену.
И вздрогнул.
Танечки не было.
Сначала он не понял, на какую-то долю секунды в нём возникла паника, которая тут же трансформировалась в первобытный, суеверный ужас, когда он увидел на полу осколки стекла.
«Как так?! Не могла она упасть, не могла никак! Портрет на четырёх саморезах держался, не на гвозде хлипком!»
Ещё не веря своим глазам, он кинулся к осколкам, и лихорадочно стал сгребать их ладонями. Боли от порезов Костя не чувствовал.
На глянцевую щёку Тани упала капля крови, и потекла вниз…
В доме напротив на три секунды зажёгся, и быстро погас свет…
* * *
Второй звонок от Айболита раздался через две недели.
– Костя?
– Да? – ответ прозвучал вопросительно.
– Первая стадия прошла удачно.
Напряжение, державшее его в своих тисках четырнадцать дней, вдруг как-то отпустило его, выйдя через поры кожи как воздух из воздушного шарика.
– Я… Я… Я рад…
«Рад. Да какое там к чёрту рад?! Я в восторге! Господи, я счастлив! Пусть это только начало, пусть. Но теперь шансы возросли»
– Я тоже рад, поверьте.
– От меня ещё что-то требуется? Говорите прямо. Если неудобно говорить по телефону, я могу подъехать к вам туда, где мы с вами были в последний раз. Вы ведь там?
Сухое покашливание в трубке.
– Нет, сейчас там находится очень ограниченное число людей, и в моём присутствии нет необходимости. После удачного завершения первой стадии должно пройти ещё минимум две недели. Вы слышите меня? Минимум. Пока от вас ничего не требуется. Ждите звонка.
«Танечка, всё будет хорошо. Я постараюсь. И ты постарайся. Всё должно получиться…»
… И полетели дни и недели.
Костя механически, как робот, просыпался, чистил зубы, надевал костюм и пальто, и ездил на работу.
Десятки встреч и совещаний он проводил на автомате, а потом устало садился за руль, и нёсся туда, где целый день ждала его в одиночестве Таня.
Таня в новой рамке.
Иногда раздавались звонки с телефона, номер которого не определялся, и голос Айболита сухо, но с плохо скрываемой радостью, сообщал, что «Всё идёт хорошо». И тогда становилось легче. И с каждым таким звонком росла уверенность, что всё действительно идёт хорошо.
Идёт и закончится хорошо.
Теперь, когда Костя возвращался домой, за окном ещё было светло.
Ноябрь с запахом гари отступал всё дальше и дальше…
Приближая долгожданный июль.
* * *
За окном летний дождь смывал в канализацию остатки июньского тополиного пуха.
Он сидел за столом, и рисовал на листе бумаги маленькую девочку в платье с оборочками, и с двумя косичками.
В дверь постучали.
Он вздрогнул, и поспешно убрал рисунок в ящик стола.
– Входите.
Дверь распахнулась.
– Ко-о-стик… – раздалось с порога, и, распространяя вокруг себя горький запах духов, в кабинет вошла молодая женщина, – Ко-о-остик… Я тебе звоню третий день, а ты не берёшь трубку. Что такое? Мы с тобой поссорились? Я что-то упустила?
– Здравствуй, Аня. – Поздоровался, и одновременно попытался увернуться от поцелуя в щёку. Не успел.
Девушка улыбнулась, поигрывая ямочками на щеках, и бесцеремонно уселась на край стола:
– Что такое? Ты не рад меня видеть? Ты огорчаешь меня, Косточка.
Косточка. Когда-то ему даже нравилось это прозвище. Так его называла только Аня. Гсподи, сколько ж лет прошло с тех пор? Хотя, и не так уж много… Шесть. Или семь. В общем, меньше десяти это точно. Танечки у него тогда ещё не было.
С трудом поборов в себе желание спихнуть Аню со стола, он улыбнулся:
– Очень рад. Очень. Давно тебя не видел. Знаешь, я занят был очень. Работа-работа-работа. Может, и пропустил твой звонок, не обижайся.
Аня улыбнулась ещё шире, и кокетливо поболтала в воздухе ножкой, обутой в красную лаковую туфельку.
– Не оправдывайся, Костик. Таким мужчинам как ты – оправдываться не к лицу. Ты же всегда был таким… Уверенным в себе. Что с тобой?
– Ань, ты же знаешь…
Улыбка девушки стала вдруг скептической:
– Костя, полтора года прошло. Пол-то-ра. Год траура ты выдержал, молодец. Долго ещё бобылём ходить будешь? Тебе всего тридцать семь. Жизнь продолжается, Костя. Ты в последний раз когда отдыхал? Когда ездил куда-то? Что ты как улитка сидишь в своей раковине, и носа не кажешь? Мёртвое – мёртвым, живое – живым. На Тане твоей свет клином не сошёлся…
…Он даже не понял, каким образом его рука оказалась на Анином горле.
Он остановился только тогда, когда она захрипела.
– Блядь! – То ли выругался, то ли констастатировал факт, и, сжав руку в кулак, подошёл к окну, упёрся лбом в стекло, и свободной рукой ослабил узел галстука. Глубоко задышал.
Потом обернулся.
Аня сидела на полу, держась руками за горло, и кашляла.
Он молча наблюдал за тем, как меняет цвет её лицо. С красного на молочно-белый.
Кашель утих.
– Всё? – Спросил он, и его щека нервно дёрнулась.
Аня медленно поднялась с пола, не сводя с него глаз. В её взгляде читалась целая гамма чувств. От страха до презрения.
– Тебе надо лечиться, Костя. Ты реально поехал головой. Тебе нельзя находиться в обществе нормальных людей.
– Так не находись. В моём обществе. Я тебя не звал.
Видно было, что шок уже позади. Анины щёки стали розоветь.
– Мне говорили, что ты после её смерти с катушек съехал. Я не верила. Я, наверное, одна только и не верила…
– А теперь?
– Теперь? – Аня посмотрела в окно, и задумалась, поглаживая своё горло, – А теперь верю. Ты стал другим, Костя. С тобой страшно.
– Страшно? Вот и не звони. И всем тем, другим, тоже передай, что Власов съехал с катушек. Власов страшным стал! У-у-у-у-у-у! – он взвыл, и поднял над головой руки, – Страшно? То-то же. Вот пойди, и расскажи всем. Быстро!
Аня посмотрела на него с жалостью:
– Никому я ничего не скажу. Потому что… А это уже и неважно почему. Прощай, Косточка. И старайся держать себя в руках. В следующий раз на моём месте может оказаться не тот человек… Дурак ты.
Он не стал провожать Аню глазами. И одновременно со звуком захлопывающейся двери раздался звонок.
Номер не определён.
Трясущимися руками он схватил трубку, и постарался выровнять дыхание:
– Слушаю.
– Костя, три недели беременности. Пока всё хорошо.
У него перехватило дыхание, и он схватился рукой за горло.
Как Аня.
– Костя, вы меня слышите?
Он сглотнул слюну, и хрипло ответил:
– Да. Я вас слышу. Спасибо.
В трубке возникла пауза. Словно на том конце раздумывали: положить трубку сейчас, или добавить к сказанному ещё что-то. Потом раздался голос:
