Текст книги "Улица вдоль океана"

Автор книги: Лидия Вакуловская

сообщить о нарушении

Текущая страница: 17 (всего у книги 18 страниц)

Киреев смотрел, как Фомич забирается в кабину, и вдруг сказал Ване.

– Сынок, езжай, на стан, поспишь там.

Ваня насупился, мотнул головой и попятился от машины.

– Ты что? – рассердился Киреев. – Тебе сказано – езжай!

– Не поеду с ним!.. Лучше совсем уеду. Ясно?!. Не хочу с ним!..

Ветер давно утих, и тишину в распадке разрывал звенящий, надрывный голос Вани. Продолжая выкрикивать все те же слова, он побежал вверх на сопку, лохматившуюся зеленым пламенем стланика и лиственниц.

– Сынок, ты что, ты что?.. – растерялся Киреев и торопливо пошел догонять Ваню.

– Ванюха, постой! – крикнул Хомяков. – Постой, ты же у меня парень во всех смыслах!

Фомич, глядевший на все это из кабины, сплюнул в открытое окно и сказал:

– Тю, психованный. Ну и детки пошли: чуть что против скажи – и в истерику кидаются. Иссинить бы веревкой, знал бы истерику…

Явка с повинной

1

Пожилой оперуполномоченный исправительно-трудовой колонии, капитан по званию, Серошапка слушал заключенного Моргунова, упершись грудью (он был крайне низок ростом) в ребро высокого письменного стола, за которым сидел. На широком, румяном лице капитана, обращенном со служебной непроницаемостью к Моргунову, постепенно загорался интерес. Не смея выразить свой интерес словами, оперуполномоченный проявлял его все большим перекосом лица. До тех пор, пока вся левая половина лица, вместе с толстым носом, серым круглым глазом и исседевшей до желтизны бровью, не вздернулась вверх, а правая половина не съехала вниз.

Моргунов, правда, этого не видел, так как, рассказывая, глядел не на капитана, а на свой руки с иссиня-черными, запекшимися кровью ногтями, лежавшие на его коленях, туго обтянутых хлопчатобумажными штанами, когда-то серыми, а нынче побелевшими и сузившимися от долгой носки и многих стирок. Оттого казалось, что Моргунов говорит с закрытыми глазами. Точно сидя спит и говорит. Причем веки в его этом кажущемся спящем состоянии все время подрагивали, стриженная под машинку голова дергалась, а лоб страдальчески морщился.

Но вот он умолк. Несмело глянул на капитана изболелыми глазами и придушенным голосом сказал:

– Вот… Как на духу выложился. Столько лет мучился – отмучился… Пускай уж шлепнут меня, зато камень с души долей. Эх, гражданин начальник!.. Ведь вышку дадут, верно? Ведь одна мне теперь дорожка: деревянный бушлатик на плечи – и в землю, верно?..

От напряжения, душевной муки и предчувствия страшного, жуткого конца у Моргунова взмокрел лоб и завлажнелись глаза Кривая струйка пота выкатилась от виска на щеку и слилась с другой струйкой – вырвавшейся из глаз слезы.

– Да ты что Моргунов? Какой тебе еще деревянный бушлатик? – принялся успокаивать его Серошапка. Лицо его избавилось от перекоса и приняло лунообразную форму. – У тебя явка с повинной, ты по тридцать восьмой статье пойдешь, пункт девятый.

– По тридцать восьмой? – переспросил Моргунов и с такой мукой усмехнулся, будто наверняка знал, что именно тридцать восьмая статья несет ему неминуемо жуткий конец.

– По тридцать восьмой, пункт девятый, – твердо повторил капитан. – А пункт девятый гласит. «При назначении наказания обстоятельствами, смягчающими ответственность, признаются чистосердечное раскаяние или явка с повинной, а так же активное способствование раскрытию преступления», – наизусть процитировал он из уголовного кодекса. И чтобы окончательно успокоить Моргунова, потерявшего от страха всякое соображение, пояснил ему цитату своими словами: – Раз у тебя явка с повинной, значит, высшую меру ни в коем случае нельзя применить. Понял, Моргунов?

Но у Моргунова будто что-то заклинилось в мозгах.

– Так это ж золото… Двадцать кило чистого металла, а за него вышка, – твердил он свое и кривился при этом жалкой улыбкой обреченного.

Капитана рассмешил напавший на Моргунова столбняк непонятливости. Он поднялся, низенький, квадратный человек с седым ежиком, направился к Моргунову в обход высокого массивного стола – очень красивого стола, фигуристого, крашенного в два цвета, ореховый и черный, и до зеркальности отполированного. Подобные столы изготовляла исправительная колония, полностью специализировавшаяся на поделке канцелярской мебели, и эта мебель пользовалась большим спросом со стороны всех без исключения учреждений области.

– Вот что, Моргунов. Я все-таки оперуполномоченный и знаю что говорю, – сказал, посмеиваясь круглым лицом, капитан. – Вот тебе бумага, вот ручка, – положил он перед Моргуновым то и другое, – Придвигайся плотней к столу и пиши, что рассказывал. Так пиши…

Капитан короткими шажками прошел к окну (окно в его кабинете было зарешечено) и вдруг, обернувшись, спросил:

– У тебя какое образование?

– Десять классов и курсы механизаторов, – подавленно ответил Моргунов, не глядя на капитана.

– Грамотны-ы-ый, – протянул капитан с какой-то непонятной завистью. – Ну, пиши… Пиши так. Оперуполномоченному, капитану Серошапке Мэ Фэ от заключенного Моргунова… Проставь свои инициалы… А какие твои инициалы? Может, и позабыл, как тебя звать? – пошутил капитан.

– Меня? – Моргунов приподнял от бумаги стриженую голову и в карих глазах его наконец-то появилось какое-то подобие жизни. – Почему забыл? Меня Евгением зовут, а батю Семеном звали.

– Ну вот, значит, помнишь, – одобрительно заметил капитан и полюбопытствовал: – И батю, значит, своего помнишь?

– Нет, батю не помню, – глухо ответил Моргунов, и глаза его снова потухли. – Батя на войне погиб.

– Ну, война многих забрала. Война, брат, не теща, чтоб к ней на блины ходить, – посочувствовал капитан. – Ну ладно… Инициалы свои проставил?

– Проставил…

– Так… – задумался капитан. Он стоял у окна, спиной к решетке, лицом к фасонистому, столу, и покачивался вперед-назад корпусом – все думал. Потом спросил: – В каком году это было?.

– В каком батя погиб? – полуобернулся к нему Моргунов.

– Да нет, в каком ты золото закопал?

– А-а… – Моргунов снова нагнул голову и вперил глаза в лежавший перед ним лист бумаги. – В пятьдесят восьмом.

– Вот так и пиши, – строго сказал капитан, – В одна тыща девятьсот пятьдесят восьмом году я, Моргунов Е Сэ, будучи…

Вдруг по лицу капитана пробежала тень. Он прервал себя на полуслове и спросил:

– А какого ты года рождения?

– Я? – испуганно дернул головой Моргунов. – В сорок третьем родился…

– Так это сколько ж тебе тогда было? – подозрительно сощурил круглые глаза капитан. – Тебе пятнадцать было и ты металл своровал?

– Пятнадцать… Так получилось, – глухо сказал Моргунов. Неживые глаза его вновь подернулись слезами, он виновато заговорил: – Я тогда в школу еще ходил, а меня одни на промывку в тайгу позвали. Каникулы тогда были. Они меня и подговорили золото украсть, а сами… Ну, а сами удрали… Кто-то их спугнул, и они удрали… А я и после них понемногу воровал и в ту железную банку ссыпал, пока под крышку не набралось…

– Свинья ты, Моргунов, – с досадой сказал капитан и заходил короткими шажками вдоль стены, в которую было врезано зарешеченное окно. – Тебя государство в школе обучало, получку учителям платило, а ты как ему отблагодарил? Ты ему бессовестным образом отблагодарил, воровством золотого запаса из сокровищей страны. У тебя какой срок?

– Три года, – как-то со всхлипом ответил Моргунов.

– По воровству идешь?

– Нет, эти три года за драку.

По правде говоря, оперуполномоченному следовало самому знать, за что и по какой статье осужден его подопечный. Но таких Моргуновых в колонии дай бог сколько, всех судебных биографий не упомнишь! И он сказал с прежней сердитостью:

– Сперва золото воровал, потом драка. Так-то ты государству за науку благодарил? Отец за правое дело голову сложил, а ты по тюрьмам да по колониям… Ладно, пиши дальше; На чем остановились?

– Я, Моргунов Е Сэ, будучи… – покорно напомнил Моргунов.

– Будучи в пятнадцатилетнем возрасте, занимался промывкой золота, – начал диктовать капитан. И снова спросил: – Как то место называется, где промывали?

– Тогда там участок Медвежий был, от прииска Вольный, – сказал Моргунов. Он жалобно поежился, втянул голову в плечи и виновато забормотал: – Теперь он закрыт, Вольный. А я с тех пор там не бывал, боялся потыкаться… Зачем мне? Я от греха подальше…

– Боялся! Воровать не боялся, а тут забоялся, – снова осерчал капитан – Ну, а местность ту помнишь, сможешь показать, где закопал?

– Смогу, – вздохнул Моргунов – Там ключик есть, узенький такой ключик… Тайга там и отвалы мытой породы…

– Вот и пиши это. Сам пиши, ты грамотны-ы-ый. Укажи, что место помнишь, показать можешь. Коротко и ясно пиши…

Когда все было написано, скреплено подписью Моргунова и помечено числом (20 июля 1970 года), капитан Серошапка, взяв бумагу и прочитав ее, сказал:

– Можешь идти, я тебя после вызову. Как понадобишься, так и вызову.

Моргунов послушно встал со стула – не высокий и не низкий, довольно щуплый с виду. Выражение страха так и не сошло с его резко суженного к подбородку лица. В глазах – все та же мука и никакой живинки. Он стоял, не уходил – похоже, что-то хотел сказать.

– Что еще, Моргунов? – спросил его капитан.

– Гражданин капитан, поведите сами мое дело, – нерешительно попросил он. – А то новый возьмется… Разве поймет?.. К новому я сам бы не пошел, а вас уважаю…

Уже с неделю, как в колонии было известно, что капитан уходит в отставку, сдает дела вновь присланному лейтенанту и собирается покинуть Колыму.

– А это будет видно. Будет видно, Моргунов, – ответил ему капитан. – Ступай пока.

Из зарешеченного окна капитан видел, как по двору зоны, понурив голову, плелся Моргунов, направляясь к находившейся здесь же, в зоне, столярке – длинной дощатой коробке под плоской крышей, возле которой сугробились кучи опилок, древесные обрезки, лежали заштабелеванные доски. Но вот из кухонного барака, над которым попыхивала дымом белая каменная труба, вынырнул заключенный Крошкин – верзила по прозвищу Щука, отбывавший срок за угон «Волги», оставленной без присмотра на трассе грибниками. Щука окликнул Моргунова, заговорил о чем-то, подойдя к нему. Моргунов слушал Щуку, понурившись. Потом безнадежно махнул рукой, побрел от него к столярке.

Капитану отчего-то стало жаль Моргунова. И он подумал, что Моргунов, должно быть, соврал ему, сказав, что сидит за драку. С его ли жидким телосложением да с его ли трусливостью зачинать драку? То, что Моргунов труслив, видно с первого взгляда. Это капитан понял сразу. А еще он сразу понял, что дело Моргунова он не отдаст присланному на смену ему лейтенанту. Не каждый день к тебе являются с такой повинной, не каждый день приходят, чтоб покаяться вот в таком никому не известном преступлении! Двадцать килограммов золота – это двадцать килограммов! И хотя контейнер с вещами уже ушел на «материк», хотя жена сидит на чемоданах, он уедет не раньше, чем подымет из тайника это золото. Он до конца исполнит свой долг и, возможно, тем самым заслужит свою последнюю служебную благодарность, потому что двадцать килограммов золота – это двадцать килограммов!..

Так мысленно говорил себе капитан Серошапка, вымеривая мелкими шагами небольшое свободное пространство от зеркально блестевшего стола к зарешеченному окну и от зарешеченного окна к зеркально блестевшему столу. Потом он сходил в спецчасть, взял папку с личным делом Моргунова.

В папке, как водится, были фотографии Моргунова (фас и профиль), копия судебного решения и несколько характеристик. Из копии судебного решения явствовало, что Моргунов избил без всякого на то повода четырех человек и одному из них нанес тяжкое физическое повреждение, за что и осужден. А характеристики, подписанные воспитателями, лейтенантом Малкиным и капитаном Душкиным, утверждали, что Моргунов ведет себя в колонии примерно: работает столяром, норму перевыполняет, в обращении скромен и учтив, читает библиотечные книжки, а нецензурной бранью и картами не увлекается.

Прочтя все это и подивившись силе хлипкого Моргунова, избившего в одиночку четырех человек, капитан спрятал папку в сейф и позвонил прокурору.

Спустя час «газик» ввез его в райцентр и подрулил к прокуратуре. С полчаса он оставался наедине с прокурором, и они обо всем договорились. Потом капитан поехал в горное управление, – ведавшее всеми золотыми, приисками района. С полчаса он говорил с начальником управления, и они тоже обо всем договорились.

2

В тайге творилось что-то невообразимое. Тайга, как пьяная баба, качалась в солнечном мареве, источая дурман смолистых, грибных и ягодных запахов. Терпкими хмельными настоями дышали травы, иссохшиеся до угольной черноты пни, заросли жимолости и красной смородины. И вся тайга, необозримая и дикая, плыла, плыла по сопкам куда-то вверх – к лиловому небу, к желтому солнцу, плыла, полыхая зеленым пожаром деревьев, звеня комариным писком, бормотаньем ручьев, криком птиц, сытым медвежьим ревом и еще бог знает каким непередаваемым звучанием полнивших ее шорохов, тресков, шевелений…

Попав в тайгу, Моргунов ошалел. В поисках зарытого им когда-то золота он с такой скоростью носился по зарослям, по бугристым, поросшим мхом кочкам, с такой прытью продирался сквозь сухостой, что капитан Серошапка, геолог управления Черногор и два солдатика из охраны едва поспевали за ним. В тайге у него вдруг прорезался голос, и этим крепким, раскатистым голосом Моргунов поминутно оглашал тайгу, заставляя умолкать птиц или спугивая их с веток.

– Ого-го-о!.. Гражданин капитан, где вы там? – орал он. – Я тут, не бойтесь!.. Я вот он!..

Или заорет, не щадя глотки:

– Э-эй, служба!.. Влево гребите!.. Справа болото, потопнете!..

Забежав вперед и вволю накричавшись, вволю наслушавшись ответного эха, Моргунов поджидал «службу», сидя на каком-нибудь кособоком пне или растянувшись в топком, густом мху. Подходила, едва волоча ноги, «служба».

– Что, подустали? Передохните малость, – заботливо советовал Моргунов. – Тайга – известная стервь: из кого хочешь силу выжмет, пот из тебя выкрутит, – Он размахивал скинутой рубашкой, не допуская к своему оголенному по пояс телу наседавшего комарья. Сизоватое тело его, лишенное загара, с остро выступавшими лопатками было сплошь исцарапано ветками и сучьями.

Упревшие, разморенные солнцем солдатики сбрасывали с мокрых спин рюкзаки с провизией, валились в мох. Капитан Серошапка в первые же часы ходьбы натер до крови ногу, при каждой мало-мальской передышке он, кряхтя, принимался переобуваться. Исправнее других держался геолог Черногор, молодой, угрюмый парень, привыкший, видимо, к таежным походам.

Но долго засиживаться «службе» Моргунов не давал. Ом подхватывался с земли, вращал по сторонам шалыми глазами запрокидывал стриженую голову к проглядывавшему сквозь деревья небу, скреб пятерней исцарапанную, искусанную мошкой грудь, говорил:

– Ну, пошли-потопали, что ли? Скоро выбредем… Тут где-то ложбинка должна быть, а в ней ключик…

Вскоре действительно, выходили к ложбинке и по ней, действительно, протекал ключик. Но опять выяснялась, что ключик и ложбинка не те. Их было сотни в этой таежной глухомани, всяких ключиков и всяких ложбинок. Ключики вытекали прямо из-под обнаженных корней деревьев, били из какого-нибудь бугра, широко разливались и снова вдруг пропадали в гальке Они вызванивали, выбулькивали, шипели ледяной водой. Вдоль ключиков, по ложбинам и распадкам, громоздились отвалы отмытой породы, поросшие лозой тальника, фиолетовым кипреем, какими-то серебристыми метелками. Все это были старые отмытые выработки. Ключик походил на ключик, ложбина на ложбину, отвал на отвал – немудрено запутаться!

– Ничего не я буду, если не найду, – успокаивал Моргунов капитана, когда выяснялось; что ключ, хоть и похожий, да не тот.

У каждого ключа передыхали. Установив, что место не то, и известив об этом капитана, Моргунов проворно стягивал с себя штаны и голышом кидался в ручей, издавая при этом всякие ликующие звуки и выбрасывая вперед руки, будто собирался «ласточкой» нырнуть в полуметровую глубину. Он фыркал гоготал, наслаждался в этом ручье, садился и ложился на галечное дно громко шлепал по воде ладонями и, как бы ни был мелок ручей, умудрялся окунуть в него стриженую голову.

Солдатики не купались. Засучив по локти рукава гимнастерок они лишь остужали холодной водой лица. Серошапка разувал один сапог, усаживался на какой-либо камень, побольше, и погружал в воду натертую ногу, стараясь другую ногу в сапоге, держать на сухом. А Черногор оставался, равнодушен и к тайге, и к солнцу, и к воде. Его занимали поросшие зеленью отвалы да мелкая галька по бортам ручьев. Он где-то подобрал старый деревянный лоток с потрескавшимся днищем, таскал его под мышкой, промывал в нем породу, а точнее, эти самые камни из отвалов и меленькую речную гальку. При этом он все время бурчал что-то себе под нос, чего нельзя было разобрать, и досадливо качал головой.

– И тут не добрали золота? – строго спрашивал его всякий раз Серошапка.

– И тут не добрали.

– Так добрать надо, – не то советовал, не то настаивал капитан.

– Доберем когда-нибудь, – отвечал Черногор.

– А как доберете, если прииск закрыли? – пытался уяснить капитан.

– В том-то и дело, – непонятно отвечал Черногор.

Так они три дня кружили по тайге: с сопки на сопку, из распадка в распадок. Да так ничего и не выкружили. Чем дальше, тем больше Моргунов сбивался с толку. То ему казалось, что ручей, где зарыто золото, лежит влево от бывшего четвертого полигона, то вспоминал, что по дороге к ручью должен встретиться каменный грот. Один раз тайгу пропорол его голос:

– Эй, служба, давай сюда!.. Нашел!.. Место нашел!..

Первым в пологую низинку, где беззвучно протекал мутный ручеек, прибежал Черногор. За ним – солдатики, потом – сильно прихрамывавший на одну ногу Серошапка.

– Здесь!.. Точно помню, что здесь!.. – возбужденно размахивал руками Моргунов. – Как глянул, так и вспомнил! Сейчас подумаю, где точно коробка зарыта. Где точно нам копать…

– Постой, ты ж говорил, отвалы породы должны быть. – напомнил ему капитан.

– Насколько я понимаю, вы в той ложбине мыли? – спросил его Черногор.

– А как же, – ответил Моргунов и растерянно огляделся в поисках отвалов.

– Тогда пустой звон, – сказал Черногор.

– А похоже, зар-р-раза-а!.. – тоскливо проговорил упавшим голосом Моргунов.

И так расстроился, что не стал купаться в ручье.

Ночевали они в пустовавших домиках бывшего участка Медвежий. Пяток брошенных домишек совсем пришел в негодность. Штукатурка с них опала пластами, ветер посносил с петель двери, а с крыш железо. Крыши глядели в небо черными ребрами догнивавших стропил. Все расщелилось, перекосилось, в сенях проросла трава, подоконники оплелись мхом, а рамы – какой-то блеклой, ползучей травкой.

Каждый день, к вечеру, сюда прилетал вертолет, садился в гущу травы возле беспризорных домиков. Домишки тряслись от поднятого им ветра, трава дыбилась и ходила ходуном, а с ближних лиственниц опадали сухие ветки.

Летчиков было трое – все молодые, курносые и рыжие, точно семейный экипаж. Они привозили им продукты, а главное – прилетали осведомиться, найдено ли золото и не пора ли их снимать. В первый день рыжий экипаж прилетал дважды: утром высадил их, вечером – полагая, что их надо забрать. Узнав, что золото пока не найдено, пилоты не стали улетать, а вынесли из вертолета ружья и часа на три скрылись в тайге. Вернулись они с трофеями: курносый механик нес на плечё целлофановый мешок, полный битых куропаток. Моргунов в это время сидел на трухлявом крылечке и от нечего делать разглядывал вертолет.

– Парень, иди поделюсь! – позвал его механик.

Моргунов подошел к нему. Механик стал выбрасывать из мешка на траву серых, с кроваво-красными гребешками петушков и курочек, тоже серых, но без гребешков.

– Будет… Куда столько? – сказал ему Моргунов.

– Как – куда? Суп сваришь, это почище курятины, – ответил ему второй пилот, такой же курносый, как механик, и подмигнул голубым глазом в рыжих ресницах.

– Вы бы ружьишко оставили… На один денек, а? – попросил Моргунов. – Оставьте на денек.

Пилоты переглянулись. Рыжий командир покачал головой в кожаном шлеме:

– Нельзя, парень.

– Ладно… – вздохнул Моргунов.

– А ты за что отбываешь? – спросил его механик.

– За драку. Три года отмерили, – охотно объяснил Моргунов…

– Зачем же ты дрался? – спросил его командир.

– По делу… заслужили, – сдержанно сказал Моргунов.

– Ну, раз заслужили – значит, по делу, – снова подмигнул ему второй пилот.

К вертолету, прихрамывая, подошел Серошапка. Попросил пилотов привезти ему зеленки, йоду и какой-нибудь мази для ноги. Те пообещали привезти и улетели.

А на четвертый день с ними улетел и Черногор. Решил поискать в архивах старые геологические карты здешних мест и здешних выработок. Сказал Моргунову, что с картами они скорее сориентируются. Когда вертолет скрылся из виду, взлохматив траву на поляне и раскачав лиственницы, Серошапка с обидой спросил Моргунова:

– Что ж ты, Моргунов, так?.. А?..

– Как? – не понял тот.

– А ты подумал, сколько час полета на такой машине стоит? – снова спросил капитан, кивнув на небо.

– А что, дорого? – поинтересовался Моргунов.

– Двести двадцать рублей, – ответил капитан. – Теперь прикинь, сколько уже часов налетали. А ты никак свою ложбину не вспомнишь. Не мог же ты совсем забыть?

– Не мог, конечно, – ответил Моргунов.

– Тогда чего ж ты?.. Вспоминай, вспоминай получше, – попросил его капитан.

– Я вспоминаю, – ответил Моргунов. Потом спросил у капитана разрешения половить с солдатиками рыбу.

– Ступай лови, – разрешил Серошапка и заковылял от Моргунова к домику, где ночевал. Одна нога его была в сапоге, другая – в шерстяном носке, натянутом поверх забинтованной ступни. Нога никак не заживала, и, возвращаясь из тайги, капитан первым делом, освобождал ее от тисков сапога.

Рыбачили в неширокой речушке, протекавшей метрах в ста от домиков. Еще в первый день Моргунов смастерил «морду» из четырех палок и обрывка сети, найденного в одном из чуланов. Речушка кишмя кишела хариусом, рыба плотными косяками ходила под самым берегом. За каких-то полчаса Моргунов с солдатиками набивали хариусом вместительную «морду» и втроем тащили тяжелую ношу к домикам. Уху варил сам Моргунов, солдатики помогали чистить скользкий хариус, нанизывали на ржавую проволоку, развешивали вялиться. Соли для рыбы хватало: в одном из домиков нашли среди брошенных дырявых кастрюль, тазов и ведер трехлитровую стеклянную банку, полную приржавевшей сверху соли. Капитан Серошапка благосклонно относился к рыбной ловле, сам с удовольствием хлебал уху и поедал жаренных на свином жире (за неимением постного масла) хариусов.

Черногор вернулся на другой день. Привез пуд бумаги в мешке – связки пропыленных карт, стянутых бечевками. Рыжие пилоты тут же улетели, пообещав завтра наведаться, а Черногор занялся картами: разворачивал захватанные грязными руками, продырявленные на изгибах листы, раскладывал их на траве. Капитан, солдатики и Моргунов помогали ему поровнен укладывать листы, прижимали их камешками по углам…

Когда карты длинной простыней выстлались по траве, Черногор попросил Моргунова подойти к нему и начал объяснять, показывая тонким прутиком в разные места карт:

– Смотрите, Моргунов, вот здесь мы с вами сейчас находимся А это – старые полигоны прииска: первый, четвертый, двенадцатый и так далее. Вы говорите, мыли недалеко от четвертого?..

– Да, за четвертым мыли, – подтвердил Моргунов, пристально всматриваясь в карты.

– Тогда здесь вот какие ручьи… Уж, Звонкий, Синеглазка, Фиалка – читал Черногор по карте названия ручьев. И, прочитав десятка два, спросил Моргунова: – Не помните, какой из них?

– Не помню, – сдвинул плечами Моргунов – Мы названий не знали – ручей и ручей… Геологи, наверно, знали, а мы так мыли…

– Что ж вы помните? – поморщился Черногор. – Возможно, и этих домов не помните? – кивнул он на ветхие домишки.

– Почему, дома помню – смутился Моргунов, – вон там – горный мастер жил, а в этой хибаре – один бульдозерист семейный. Тут еще вагончики стояли, в них кино крутили… Тогда как раз «Свинарка и пастух» шла…

– Ну, хорошо, – остановил его Черногор. – Давайте вспоминать. Сколько примерно километров от четвертого полигона к тому ручью?

– Сколько?.. – задумался Моргунов, морща лоб.

– Вспоминай, Моргунов, вспоминай, – помогал ему Серошапка. – Ну, сколько: десять, двадцать?

– Да так километров пятнадцать было, – сказал Моргунов. И вдруг хлопнул себя рукой по лбу: – Вспомнил! Там дорога на восьмой полигон шла!

– На восьмой? – удивился Черногор, наклоняясь к картам. – Но восьмой полигон вот где лежит, на северо-северо-запад…

– Говорю, туда дорога шла! – уже убежденно утверждал Моргунов. – Не так, чтоб настоящая дорога, ее бульдозер протянул… Да я сам по ней на восьмой пехом ходил.

– Выходит, вы между четвертым и восьмым мыли?

– Ну! – подтвердил Моргунов.

– Да, здесь тоже ключики есть… Мурзилка, Антошка, Светлана, Лысый… – Черногор опустился коленями на карту, стал читать названия других ручьев. Потом поднялся, сказал – Значит, мы до этого не в том квадрате искали.

До вечера они ходили с картой и компасом в другом квадрате, отыскивая следы старой дороги. Следов не находили, а солнце уже начало скатываться за деревья. Черногор предложил возвращаться. Поплелись назад. Теперь впереди с компасом и картой шел Черногор, за ним, изрядно поотстав, – солдатики, за ними – размахивавший веткой Моргунов. Позади, как всегда, брел, опираясь на суковатую палку, Серошапка. Вид у капитана был болезненно-печальный – донимала незаживавшая нога.

Моргунов услышал какой-то монотонный шум в стороне. Остановился, прислушался и понял, что шумит вода. Подождал капитана, сказал ему, что пойдет попьет, и свернул в гущу деревьев к шумевшей едва слышно воде. Деревья вывели его к ручью с мягкими песчаными бережками. Он напился воды, черпая ее пригоршнями, и хотел уходить, как вдруг заметил невдалеке лосиху и малого лосенка, выходивших из кустов тальника. Боясь вспугнуть их, Моргунов присел на первую попавшуюся кочку и застыл. Лоси вошли в ручей, стали пить воду. Они пили, а он сидел и смотрел, как деликатно, почти нежно касаются они губами воды, отрывают от нее толстые розовые губы и снова припадают к ручью.

– Моргунов, ты где? – раздался за деревьями хрипловатый голос капитана. – Моргу-ууно-ов!.. – прокричал он громче.

Лосиха встревоженно вскинула голову, начала пятиться от ручья в кусты..

– Моргу-у-уно-о-ов!.. – снова прокричал капитан.

Лосихи с лосенком не стало.

Моргунов поднялся, пошел от ручья.

– Ты куда пропал? – недовольно спросил его стоявший у дерева капитан.

– Там лоси пили, а вы вспугнули, – с досадой сказал Моргунов.

– Тьфу! – сплюнул Серошапка. – Лоси ему надо! Давай пошли… Лучше вспоминай, где коробка зарыта!

А на рассвете, вопреки ожиданию, прилетел вертолет. Рыжий командир сказал Серошапке, что ему велено покинуть тайгу: синоптики предсказывают затяжной циклон с дождями, полетов не будет, оставаться в тайге нечего. Серошапка и Черногор опечалились: только напали на след – и возвращайся! Солдатики встретили сообщение равнодушно: им, мол, все равно – оставаться или улетать. А Моргунов тоже загорюнился, сказал капитану:

– Что ж, так и бросим здесь золото? Только я про дорогу вспомнил, а тут…

– Как это мы его бросим? – ответил капитан и успокоил его: – Пройдет циклон, – опять прилетим.

Моргунов как-то сразу утешился и стал быстро готовиться в дорогу. Не успели солдатики собрать рюкзаки, а Черногор увязать бечевками свои карты, как Моргунов уже пообрывал на дворе все проволоки, ссыпал всю недовялившуюся рыбу в мешок, тоже найденный в каком-то чулане, и затащил мешок в вертолет.

– Рыбешки отсыпать? – предложил он курносому механику, наделившему его недавно битыми куропатками.

– Не откажусь, – ответил тот.

Механик вынес из пилотской кабины целлофановый мешок, Моргунов щедро отсыпал ему рыбы – треть своего мешка.

– В вертолете он вел себя беспокойно: пересаживался с левой скамейки на правую, привставал, глядел в иллюминатор на проплывавшую внизу тайгу, спрашивал капитана, нё возьмет ли тот домой часть рыбы. Рыбу он предлагал и солдатикам, и Черногору, но те, как и Серошапка, отказались.

3

Синоптики не ошиблись. Дождь хлынул в тот же вечер и три дня лил сплошной стеной… Резко захолодало, заветрилось – не скажешь, что июль. В эти нудно-дождливые дни капитан Серошапка сдал дела своему преемнику-лейтенанту, получил на руки все документы и полный расчет. В пору бы чемоданы в руки да в дорогу на «материк». Но уехать он не мог. И прокурор, и начальник горного управления просили его довести до точки дело Моргунова, тем более, что он уже побывал в тайге. Это было важное поручение, отказаться от него Серошапка даже не помышлял.

Наконец, из неба вылилось все, что могло вылиться. Хмарь разбежалась, стрелка барометра повернула на «ясно». И свободный теперь от службы Серошапка заторопился: ему хоть тотчас бы в тайгу! Но в прокуратуре и в горном управлении его уговорили повременить: пусть чуть-чуть подсохнет в тайге, там ведь тоже ливмя лило. Вылет назначили на вторник, ждать оставалось три дня.

Эти три дня, не пропали у капитана даром. В суде он поднял из архива и внимательно изучил дело Моргунова, потом съездил к его тетке на прииск Роговой, за двести километров от райцентра. У него вызывал сомнение, не давал покоя один вопрос, который, как он считал, могла разрешить встреча с теткой. Ему казалось, что Моргунов темнит, скрывает время, когда зарыл золото. Он не очень-то верил, чтоб пятнадцатилетний парнишка, да еще школьник, мог это сделать. Скорее всего Моргунов воровал и прятал золото гораздо позже, уже работая бульдозеристом на золотых полигонах Рогового. Из Рогового он мог вывезти металл и зарыть где угодно. Зарыл же он, конечно, там, где говорит – на старых выработках Медвежьего, так как, если по прямой, то от Рогового до Медвежьего всего каких-то двадцать километров по тайге. Зарыл и забыл где. Теперь же ему, Серошапке, предстояло найти вместе с Моргуновым это место и уже одному, без Моргунова, а возможно, с помощью его тетки точно установить время хищения.

Тетка Моргунова, Вера Иссаевна, женщина лет пятидесяти, полная, моложавая лицом, работала на пекарне, была эту неделю в ночной смене, и Серошапке повезло, в том смысле, что он застал ее днем дома. Услышав, что он «от Женички», тетка сперва заплакала, потом усадила его на диванчик к столу, принялась выставлять на стол всякую еду: только что испеченные блины, селедочку, маринованные грибы, разные консервы в банках. Появился и графинчик с сизоватой жидкостью – закрашенная голубикой водка. И все время, пока хлопотала у стола, Вера Иссаевна расспрашивала о племяннике: какой он стал, как его там кормят, не тяжелая ли там работа? Капитан вежливо отвечал, что работа не тяжелая, что племянник ведет себя положительно, заслужил похвальные характеристики, и выглядит хорошо. (В тайге от обилия чистого воздуха, свежей рыбы и мясных консервов Моргунов заметно округлился лицом и окреп телом).