Текст книги "Свадьбы"
Автор книги: Лидия Вакуловская
сообщить о нарушении
Текущая страница: 3 (всего у книги 26 страниц)
5
В доме Таисии Огурец было полное затишье. Все ставни на окнах были закрыты (это для того, чтоб в комнатах держалась прохлада), и с улицы казалось, что в доме № 15 никто не живет. Между тем сама Таисия, ее брат с женой и Поля с Андреем были на месте. Просто они вели себя тихо, не кричали, не бегали, не суетились, а по большей части отдыхали, в доме или в саду, и потому не привлекали внимания ни соседей, ни прохожих.
В описываемый день у Огурцов проснулись, как всегда, не рано и не поздно: где-то часам к девяти. Позавтракали свежим сыром со сметаной и малиной с сахаром и молоком. Потом дружно, все участвуя, вымыли посуду, сготовили обед на газовой плите, подключенной к баллону, и когда управились, сделали выезд на вишневых «Жигулях» в село Гороховку, на переговоры к батюшке Павлу.
Переговоры велись в доме батюшки, так как в этот день в церкви не служили, и прошли в сердечной, дружеской обстановке. В них участвовали батюшка Павел и матушка Феодосия, с одной стороны, а с другой – Таисия Огурец, Поля и Андрей. Филипп Демидович остался в «Жигулях», занавешенных ситцевыми шторками.
Вернувшись от батюшки, участники переговоров подробно рассказали жене Филиппа Демидовича, как все было и какой в общем-то приветливый батюшка Павел и какая приветливая матушка Феодосия. Они угостили их вкуснейшим квасом с изюмом, угостили постными пирожками с капустой, поскольку, оказывается, до третьего спаса длится пост, пост кончается в субботу, и в субботу их обвенчают, а во время поста венчать запрещено. Еще батюшка с матушкой показали им карточки своих детей: один сын – инженер-технолог, а другой служит в армии. А сам батюшка выглядит совсем молодо, гораздо моложе матушки. Лицо у него благородное, глаза пронзительные. У него перед самым крыльцом вкопаны в землю турник и брусья: видимо, батюшка неплохой физкультурник. За венчание нужно платить прямо в церковную кассу, и берут недорого – всего десять рублей. Но, конечно, нужно будет еще дать батюшке и лично от себя. Виолетта Кирилловна, жена Филиппа Демидовича, с интересом слушала все это, шевеля по привычке тупым заячьим носиком, и приговаривала:
– Как интересно! Ах, как интересно!..
Виолетта Кирилловна работала массажисткой в одном из киевских салонов косметики, была натура эмоциональная и ко всему на свете проявляла восторженно повышенный интерес. Так что рассказ о батюшке Павле и матушке Феодосии чрезвычайно увлек ее.
Когда тема поездки в Гороховку была исчерпана, Таисия спросила Виолетту Кирилловну, не приходил ли в их отсутствие кто-либо из покупателей.
– Нет, Тая, никого не было, – ответила та. – Ах, зря ты проворонила того отставника. Никогда нельзя упускать первого клиента.
– Найдется другой, – ответила Таисия.
– Вряд ли сейчас найдется, – заметил Филипп Демидович. – Дома́ обычно с весны покупают.
– Ну, посмотрим. Еще сентябрь впереди, – сказала Таисия, хотя в душе сама понимала, что дело с продажей дома может заморозиться до следующей весны.
Уже с полгода в городке висело объявление о продаже ее дома. Сперва покупатели, что называется, валом валили. Но первая цена, назначенная ею, – 15 тысяч, сразу многих отпугнула. Таисия сбавила цену до 13-ти, потом до 11 тысяч. Тут с Севера приехал демобилизованный полковник и сразу предложил десять тысяч. Она поняла, что это верный покупатель, и, решив, что тысяча рублей для него не деньги, уперлась. Полковник являлся к ней ежедневно в течение двух недель. Он говорил: «Десять!» Она отвечала: «Одиннадцать!» Полковник перестал приходить. Таисия заволновалась, зачастила на центральную площадь в надежде «случайно» встретить его и, встретив, сказать: «Ну, пусть по-вашему. Пусть десять». Потом узнала, что он купил дом под лесом, и жутко переживала, потому что другие покупатели давали ей всего шесть-семь тысяч.
Поговорив о будущем венчании и о продаже дома, все решили отдохнуть после поездки. Молодые ушли в комнаты, Филипп Демидович, взяв кипу газет, устроился на раскладушке под яблоней. На другой раскладушке, под сливой, прилегла его жена, а Таисия, тоже с книгой, забралась в гамак, подостлав для мягкости старое ватное одеяло. И все молча занялись чтением.
Тут, видимо, настало время объяснить причину, побудившую молодых к церковному венчанию, а заодно и причину, побудившую Филиппа Демидовича Огурца принять живое участие в этом событии, учитывая его высокий пост на юридическом поприще.
Собственно говоря, никакой причины не было. Дело в том, что Поля Огурец, студентка Киевского университета (исторический факультет), и Андрей Секач, студент того же университета (юридический факультет), неделю назад самым нормальным образом расписались в одном из киевских загсов, после чего Поля Огурец стала Полей Секач, то есть наизаконнейшей женой Андрея Секача. Счастливое бракосочетание тоже отмечалось самым нормальным образом: в кафе «Маричка», в обществе восьмидесяти человек – родных и друзей новобрачных. Было все, как и должно быть: тосты, джаз, танцы и подарки. Отец молодого мужа подарил новобрачным официальную бумагу с гербовой печатью, разрешавшую строительство в городе Киеве двухкомнатной кооперативной квартиры. Полина мать, Таисия Огурец, подарила словесное обещание: полностью оплатить кооператив, после продажи собственного дома, и жить до гроба вместе с дочерью и зятем, помогая им в устройстве жизни и присмотре за будущими детьми. (До продажи дома Таисия Огурец намеревалась оставаться в городке Щ. и продолжать работать буфетчицей в столовой-ресторане.)
И как раз там, в кафе «Маричка», во время тостов и веселья, Поле Секач, бывшей Огурец, и ее молодому мужу пришла в голову потрясающая мысль: обвенчаться в церкви! Поля прошептала эту свою мысль на ухо своей маме, блиставшей на свадьбе смуглой красотой не меньше самой Поли, и Таисия Демидовна так согласно закивала головой, что из высокой ее прически выпало сразу пять шпилек, Тогда Поля отыскала среди танцующих Филиппа Демидовича, увела его в уголок и ему прошептала свою мысль. Филипп Демидович любил племянницу, вдобавок был очень весел, и потому тоже закивал головой в знак согласия. В это время Андрей посвятил в их замысел своих родителей, и таким образом, здесь же, в кафе «Маричка», был составлен веселый план: ехать к Таисии Демидовне в городок Щ. и там обвенчаться.
Филипп Демидович находился в отпуске, и ему ничего не стоило устроить на своих «Жигулях» этакую послесвадебную прогулку из Киева в родной городок и отдохнуть здесь пару-тройку дней. В предстоящее воскресенье им с женой необходимо было вернуться в Киев, так как из «Артека» возвращался сын-семиклассник и нужно было встретить его на вокзале. А венчание – это так, блажь молодежи.
Словом, никакого значения этой чепухе Филипп Демидович не придавал.
– Ну, пускай себе сходят в церковь, – снисходительно посмеиваясь, сказал Филиппу Демидовичу и отец Андрея, тоже видный юрист и его коллега. – В Киеве я бы им не разрешил. А в какой-то там вашей Гороховке… Пускай себе подурачатся.
И потому стояла в доме Таисии тишина, потому и отдыхали все, что свадьба уже прошла и никаких новых забот не предвиделось. У Поли было свадебное платье и фата, были обручальные кольца, Андрей захватил с собой черный костюм. Оставалось только надеть все это и в назначенный час подъехать к церкви…
Лежать в саду было приятно. Солнце жиденько цедилось сквозь листву, низко пролетали желтогрудые синички. Пахло теплой травой, листьями, яблоками. Что-то тонко попискивало, что-то пожужживало. Эти приглушенные звуки и теплые запахи, бродившие в притененном деревьями воздухе, притупляли мысли, навевали дрему. Сон уже сморил Виолетту Кирилловну и Таисию, прервав их чтение, и Филиппа Демидовича тоже неодолимо клонило ко сну. Он еще продолжал водить глазами по газетным строкам, но смысл читаемого плохо доходил до его сознания. Где-то опять меняются правительства… идут переговоры… подписываются договоры… опять запущен спутник… Одно и то же, одно и то же, и ничем никого не удивишь…
Филипп Демидович опустил на траву газету, уже совсем не в силах бороться со сном. Но в это время кто-то вошел в калитку и тихо пошагал к крыльцу. Уловив эти осторожные шаги, Филипп Демидович привстал, прислушался и вышел из-за загородки, отделявшей двор от сада.
По дорожке двигался самый культурный человек Липовой аллеи Поликарп Семенович Ко́жух, живший напротив, в доме № 14. Был он в соломенной шляпе, в сандалетах на босу ногу и держал в руках авоську, где лежали бутылка минеральной воды «Поляна Квасова» и свернутые в трубочку газеты.
– День добрый. С приездом, Филипп Демидович, – сказал он, приподняв шляпу. – Вот шел из магазина и зашел. Если не обременю, посижу с вами полчасика. Хотел вчера зайти и не решился, посчитал – отдыхаете с дороги.
– Какое обременение, Поликарп Семенович? Я просто рад вас видеть, – ответил Филипп Демидович, все еще борясь с сонливостью и вовсе не радуясь приходу соседа, помешавшему ему вздремнуть.
Поликарп Семенович аккуратно постучал носками сандалет о землю, выбивая из них песок, сел на скамью, примостил рядом авоську с «Поляной Квасовой» и снял шляпу, подставив солнцу вспотевшую под шляпой довольно густую шевелюру с благородной сединой.
Филипп Демидович щелкнул крышкой портсигара с сигаретами «BT», протянул портсигар Поликарпу Семеновичу.
– Благодарю, но… не курю, – ответил Поликарп Семенович с некоторой хвастливостью.
– А помнится, курили.
– Бросил. Второй месяц креплюсь. И, представьте, поздоровел. Одышка исчезла, сердцебиение нормализовалось. Да-а…
Поликарп Семенович умолк, а Филипп Демидович закурил. Однако Филипп Демидович наперед знал, какой у них сейчас последует разговор. Всякий раз, когда он появлялся в городке Щ., Поликарп Семенович считал своим долгом нанести ему визит и побеседовать об общегосударственных и мировых проблемах.
Поликарп Семенович не был коренным жителем Липовой аллеи. Всего лет тридцать назад он приехал в городок не то из Херсона, не то из Таганрога (впрочем, какая разница откуда), купил хороший дом (кстати, самый лучший дом на Липовой аллее), купил мотоцикл с коляской (смененный после на «Победу» первого выпуска) и преподавал себе в техшколе, готовившей помощников паровозных машинистов, механику и еще какие-то технические науки. Там у него случился, как уверяли будущие помощники машинистов, «сдвиг по фазе», иными словами, случилось легкое помешательство. Но ученики, видимо, несли напраслину и, возможно, распуская подобные слухи, мстили Поликарпу Семеновичу за свои «неуды» и «тройки». Во всяком случае, подобные слухи не помешали Поликарпу Семеновичу выйти с почетом на пенсию и остаться культурным человеком с широким кругозором. А если у человека широкий кругозор, ему, естественно, не к лицу водиться с представителями узкого кругозора. Этим и объяснялся тот факт, что Поликарп Семенович никогда не находил общего языка с жителями Липовой аллеи и всегда находил его с наезжавшим изредка Филиппом Демидовичем.
– Ну-с, чем же живет сегодня наша столица, златоглавый славный Киев? – спросил, прервав молчание, Поликарп Семенович, и это был тот самый вопрос, которого ожидал Филипп Демидович.
– Столица живет напряженной трудовой жизнью, – ответил как можно серьезнее Филипп Демидович, зная, что Поликарп Семенович явился на серьезную беседу.
– Это верно, – согласился Поликарп Семенович. – Готовясь к вам зайти, я составил себе пять вопросиков. – Он выбросил пять пальцев и тут же свел их в кулак. – Вот первый вопросик, – оттянул он мизинец, – в отношении отношений с Китаем. Как вы думаете, война между нами возможна? Хотел бы знать ваше мнение.
Филипп Демидович коротко вздохнул и начал высказывать Поликарпу Семеновичу свои соображения насчет того, почему невозможна война с Китаем. Поликарп Семенович слушал внимательно, иногда кивал головой, и все время держал мизинец оттопыренным, а четыре других пальца – сжатыми.
– Представьте, я того же мнения, – сказал он после того, как Филипп Демидович до конца высказался. – Я со всех сторон анализировал отношения с Китаем и думаю, что с этой стороны опасности нет. Хотя, знаете, все может быть, если смотреть в аспекте новой и старой истории. Да, кстати, вы не знакомы с трагедиями Кристофера Марло? Он писал несколько раньше Уильяма Шекспира. С большой силой изображен поход Тамерлана. Жестокое время убийств и крови. Если расположены, прочтите.
– Марло? – переспросил Филипп Демидович. – Нужно будет поинтересоваться в библиотеке.
– Да нет, пожалуйста, – сказал Поликарп Семенович, расстегивая летний полотняный пиджак и извлекая, к удивлению Филиппа Демидовича, толстую книгу, которую, оказывается, прятал под мышкой. – Только, пожалуйста, аккуратно, – попросил Поликарп Семенович, передавая Филиппу Демидовичу припотевшую книгу. – Она принадлежит жене, и жена дорожит ею. Тем более что книга редкая.
– Не беспокойтесь, я сразу же оберну газетой, – заверил его Филипп Демидович, открывая первую страницу, где старательным каллиграфическим почерком было выведено:
«Дорогой мамочке в день рождения. Со студенческим приветом твой сын Гена. 12 февр. 1959 г.».
– Да, теперь второй вопросик. – Поликарп Семенович разогнул второй палец. – Второй вопрос, второй вопрос… – напряженно вспоминал он. – Первый – Китай, а что же у меня было во втором вопросе? Вот крутится в голове – и никак… Давайте третий, а второй я вспомню. Значит, третий вопрос – о разработках сибирского газа японцами. – Он разогнул средний палец, а безымянный, означавший забытый им второй вопрос, прижал к ладони.
Но тут он снова запутался в своих пальцах и вопросах и стал нервничать.
– Нет, нет, постойте… – Поликарп Семенович пытался навести порядок в вопросах и пальцах. – Сибирский газ – это четвертый вопрос, а пятый… Пятый, по-моему, у меня – опреснение воды…
Поликарп Семенович все больше волновался, даже голова у него стала дергаться. И вдруг сказал:
– В отношении сибирского газа я решительно с вами не согласен! И вы меня ни в чем не убедили.
– Да я вас ни в чем и не убеждал, – удивился Филипп Демидович.
– Нет, вы убеждали! – горячо возразил Поликарп Семенович. – Вы за то, чтоб продавать газ, а я – против. Зачем нам японцы? И зачем нам китайцы и португальцы? Вы прочтите поход Тамерлана, там все сказано!
– Поликарп Семенович, при чем тут поход Тамерлана? – мягко остановил его Филипп Демидович. – Давайте рассуждать спокойно.
– Нет, я спокойно не могу. Сибирский газ – мой третий… простите, четвертый вопрос, и вопрос острый… – Поликарп Семенович запустил под пиджак руку и начал нервно чесаться.
– Возможно, возможно, я не спорю. Но выслушайте меня, – предельно спокойным голосом остановил его Филипп Демидович, как и подобает человеку, занимавшему высокий пост на поприще правосудия.
Однако и его речь была прервана. На крыльцо вышла Поля, хлопая заспанными глазами.
– Приве-е-т! – полусонно протянула она. – Слышу и не пойму, с кем это дядя Филя разговаривает. Здравствуйте, Поликарп Семенович. – И, не дождавшись ответного приветствия, тут же спросила: – А где наши, в саду? Пора обедать. Дядя Филя, зови их, я буду накрывать. – Она снова ушла в дом.
– Да, да, и мне пора обедать, – поднялся Поликарп Семенович. И стал надевать свою шляпу, говоря: – Я еще зайду к вам. Допустим, сегодня или завтра.
– Заходите, Поликарп Семенович, милости прошу, – приглашал Филипп Демидович, тоже поднимаясь со скамьи.
Он проводил Поликарпа Семеновича до калитки и вернулся к дому. Из сада, позевывая, вышла Таисия.
– А мне показалось, кто-то пришел к нам, – сказала она. – Вроде калитка стукнула. Уж думала, покупатель.
– Да нет, это Ко́жух приходил, – ответил ей брат. – Посидел немного.
– И что тебе за интерес с ним сидеть? – пожала полными смуглыми плечами Таисия. – Давно пора обедать. Совсем заспались… – Она застучала рукомойником, споласкивая руки и лицо.
С улицы донесся какой-то громкий разговор. Таисии подумалось, что это, быть может, явился покупатель дома (последнее время ей постоянно мерещились эти самые покупатели), и поспешила к калитке, выглянула на улицу. Но это Марфа Конь разговаривала с Поликарпом Семеновичем. Таисия не стала их слушать и ушла в дом.
А если бы не ушла, услышала бы следующий разговор.
– Послухайте, Кожу́х… – говорила Марфа.
– Не Кожу́х, а Ко́жух, – прервал ее Поликарп Семенович. – Я вас пятый раз поправляю. Вы запомните, запомните, пожалуйста: моя фамилия Ко́жух, а не Кожу́х. Ведь я не называю вас Марфой Лошадь, а называю Марфой Конь.
– А по мне, так хоть горшком зовите, лишь бы в печь не становили. Я вам про вашу собаку говорю, а вы мне про свою фамилию. Я вам говорю: ваша собака прошлую ночь до утра выла и эту ночь выла. И прямо под моими окнами.
– Но ведь собака не человек, – отвечал Поликарп Семенович. – Я не могу запретить ей выть.
– Послухайте, Кожу́х!..
– Я вам шестой раз говорю: не Кожу́х, а Ко́жух.
– Пускай Ко́жух. Так вы ее хоть от моих окон отведите или в сарай закройте.
– Но я не могу этого сделать: собака стережет гараж.
– Так что ж, по-вашему, так она и будет все время выть под моими окнами?
– Почему же все время? Сейчас у нее такая пора: все собаки гуляют. Пройдет пора, и она успокоится.
Поликарп Семенович элегантным взмахом ног вытряхнул песок из сандалет, вошел к себе во двор и запер за собой высокую калитку на два крючка и на засов. Больше в этот день он со двора не выходил. Только вечером прибежал к Филиппу Демидовичу внук Поликарпа Семеновича, мальчишка десяти лет, приехавший из Житомира на лето к дедушке с бабушкой.
– Дядя, вы уже прочитали книжку? Если прочитали, так верните, – сказал мальчик.
– Что ты, друг мой, когда бы я успел? Я за нее еще не брался. Вот сейчас начну читать, – ответил Филипп Демидович.
– Ладно, читайте, – разрешил мальчик и убежал.
Назавтра он опять явился и сказал:
– Дядя, бабушка просила книжку. Это чужая книжка, нужно срочно отдать. За ней тетенька пришла и требует. Таких книжек нету, ее только за сто рублей достать можно.
– Это бабушка сказала, что чужая?
– Ага, – кивнул мальчик.
– Что ж, возьми, – Филипп Демидович с сожалением вернул мальчику недочитанного Кристофера Марло. – Только скажи бабушке, что обманывать нехорошо. Ведь это бабушкина книжка, ей твой папа подарил. И никакая тетенька за ней не пришла, верно?
– А я не знаю. Это не мое дело, – ответил мальчик, глядя на Филиппа Демидовича ясно-голубыми лживыми глазами.
Взял книжку и убежал.
6
В этот же день во дворе у машиниста Петра Колотухи с раннего утра ширкала пила, стучал молоток, громыхали доски. Это Вася Хомут, уже натянув на столбы и перекладины просторный полотняный навес, мастерил под навесом дощатый стол длиной в пятнадцать метров и лавки к нему. По причине срочного предсвадебного заказа Вася взял кратковременный отпуск, на три дня, в своей конторе, и у Колотух работал не спеша: часто свертывал цигарки и часто заглядывал на кухню, где Настя Колотуха с двумя приглашенными себе в помощь женщинами доводила до ума ладненького кабана, купленного вчера на базаре и вечером забитого.
На кухне начинялись колбасы и кендюх, шпиговался салом и чесноком окорок, жарились в печи кровянки, что-то шкворчало в горшках, высоко обложенных на припечке жаркими углями.
– Настя, золотце, детка моя, там три доски с сучками, – появлялся на кухне Вася, одетый в свою неизменную спецовку с яркими значками-наградами. – Иди, мамочка, кинь оком: класть их или откинуть?
Распарившейся возле печи Насте было не до Васи, и она отвечала ему:
– Клади, Вася, клади. Клеенкой накроется – не видно будет. Выпей рюмочку и клади. Сам налей, вон на окошке стоит, и закуси чем-нибудь. Да много не наливай, а то еще топором поранишься.
– Настя, мамочка, ягодка моя, ты ж меня знаешь! – сипел в ответ Вася, наливая себе рюмочку. – Все, как надо, будет. Я за свою работу головой отвечаю. На меня ни один человек не обидится.
– Да что я, не знаю? – отвечала Настя. – Ты закуси, закуси! Вот ухвати вилкой печенку жареную!
– Не хочу, Настя, золотце, счастье мое! Я закурю лучше, – Вася лез в карман за махорочкой. – Я никого никогда не обдурил. Потому и меня не обдурят. А если захотят обдурить, я мигом догадаюсь. Глянул – и все понял.
– А как же! – отвечала Настя, держа на весу кишку и заталкивая в нее начинку. – Каждый понимает, когда его обманывают.
– Не скажи, Настя, не скажи, золотце, – говорил Вася, чадя вонючей махоркой. – Я тебе, мамочка, вчерашний пример приведу. Сергуня Музы́ка дом через нашу контору ремонтирует. Пришел он вчера с другом – ты его видела, он тоже моряк. Ну, пошли мы смету составлять. Сам Кавун наш, прораб, я и Гмыря. Ну, обмерили, посчитали, на две тыщи восемьсот переделка потянула, с верандой, конечно. И Кавун Сергею говорит: «Если прямо сейчас полную сумму оплатите, прямо с понедельника начнем». Я-то знаю, что он брешет. Он этих подрядов по всему городу нахватал, а в кадрах текучка. Клянусь тебе, мамочка, хорошо, как через месяц матерьял завезут. Сергуне бы так сказать: «Как рабочих пришлете, так и заплачу». Тогда б и Кавун раскумекал, что его обман раскрыт.
– А вы б тому моряку намекнули, если знали, – сказала Васе чернобровая женщина, помогавшая Насте.
– Мамочка, рыбка моя, я ему кивал и моргал, да у него вот тут не сработало! – Вася постучал себя костяшками пальцев по голове. – Я вечером пришел к нему и говорю: «Что ж ты, Серега, я ж тебе моргал!» Так, ягодка моя, думаете, что он? «Я, говорит, деньги внес, значит, сделают».
– Хороший он парень, Сережа, – сказала Настя. – Я с ним вчера на улице разговаривала: самостоятельный такой и серьезный. Вот вам и без родителей рос!
– А зачем им теперь родители? – отозвалась другая помощница Насти, достававшая из печи противни с пахучими кровянками. – Им теперь дружки-подружки дороже. Выдрющиваются один перед другим с гитарами да транзисторами. Понавешают их на шею, волосья распустят и метут клешами землю. Ото и все ихнее занятие.
– А чем это гитара плоха? – ответила Настя, потому что сын ее Толик и гитару с транзистором имел, и волосы длинные носил, а Настя в сыне души не чаяла.
Вот так поговорив с женщинами и пропустив рюмочку, Вася Хомут брался за ножовку и топор. А спустя малое время опять появлялся в проеме дверей и сиплым голосом сообщал:
– Настя, рыбка моя золотая, гвозди кончаются! Мне домой сбегать или у тебя свои есть?
– Есть, Вася, есть. Сейчас найду в сарае. А ты пока рюмочку пригубь. Да заедай ты, ради бога. И не лей много, а то мне Валя твоя задаст!
– Никогда! – уверял Вася и заводил знакомую песню: – Валечка, детка, рыбка моя, красавица ненаглядная!..
В полдень прибежал младший сын Васи Хомута, Лешка (старший, Володька, служил лейтенантом на Дальнем Востоке), тот самый Лешка, что когда-то играл с мальчишками в футбол, побежал за мячом и услышал из колодца голос родного отца. Теперь Лешка подрос и был уже в четвертом классе.
– Пап, пошли обедать, – позвал он отца.
– Видишь, мне некогда. Я после приду, – ответил Вася, старательно затесывая столбик, который надлежало вогнать в землю.
– Пап, пошли. Мамка на перерыв пришла, зовет! – не отходил от него Лешка.
– Правильно: у вас перерывы есть, а у меня их никогда нету. Так вы сами и обедайте, – отвечал Вася, усердно тюкая топором и не оборачиваясь к Лешке, чтоб не выдать принятых рюмочек. – А ты вот скажи, чем ты с утра занимаешься?
– Ничем, – честно ответил Лешка.
– Вот. Ничем. Так оно и есть, рыбка моя. Никакого полезного дела не сделал. Книжку не раскрыл. Нет у тебя, Лешка, никакой тяги к знаниям. А раз так – быть тебе пастухом. Я тебя к деду Сергачу отведу, будешь его козу под лесом пасти.
– Ска-ажешь! – засмеялся Лешка.
– А-а, смеешься! Не смейся, рыбка моя. Как сказал, так и будет, – обернулся к сыну Вася Хомут и малость покачнулся. Но придержался за чурбак, на котором тесал столбик, и сел на него, желая продолжить отеческую беседу с бездельником Лешкой. И сразу же выдал себя.
– Ты уже-е-е! – понимающе сказал Лешка.
– Что значит – «уже»? – удивился Вася Хомут. – Что оно значит, твое «уже»? Ну-ка, ответь отцу, только честно.
– Сам знаешь, – сказал Лешка. – Лучше не ходи обедать, а то опять будет тебе от мамки. А еще слово давал!
– А я и не пойду. Раз слово дал, значит, не пойду, – согласился Вася.
– Ладно тогда. Я тебе скажу, как она уйдет. Тогда спать завалишься, – рассудил Лешка.
– Правильно, рыбка моя, счастье мое босоногое. Но я спать не могу. Видишь, сколько работы? Начать да кончить. Ну, беги быстренько, чтоб мамка не волновалась. Скажешь, некогда мне, понял?
Лешка кивнул и побежал к калитке, стуча по земле босыми пятками.
– Ты смотри мне, чтоб книжку сегодня почитал! – крикнул вдогонку ему Вася. – Тебе что учительница говорила? Чтоб ты чем летом занимался? Слышал?
– Слышал, слышал! – прокричал ему уже из-за забора Лешка.
Вася поднялся с чурбака, попил из колонки холодной воды и снова взялся за топор.
Он еще несколько раз заглядывал на кухню, где уже совсем нечем было дышать от жары и запахов жареного, но Настя больше не предлагала ему рюмочек: боялась, что получится у Васи перебор и он отправится спать, бросив на полдороге работу.
Настя Колотуха от природы была добрейшая женщина, и добряком был ее Петро. Бывают у людей такие лица, с такими глазами, губами, бровями, с такой улыбкой, постоянно таящейся в уголках рта, что лишь посмотришь на них и сразу подумаешь: вот она, доброта людская! Вот такие лица были у Петра и Насти. И профессии у них были добрые: она – медицинская сестра, он – водил тепловозы. Настя получала немного, а Петро до трехсот в месяц. Жили в полном достатке, а потому ни в чем не отказывали Толику, единственному сыну. Захотел радиолу – вот тебе радиола, захотел в Грузию съездить – вот тебе Грузия, решил Москву поглядеть – вот тебе Москва, столица нашей Родины. А выдержал сын экзамены в техникум, Настя от радости плакала. Они ему и один костюм, и другой, и джинсы за семьдесят рублей, и по сотне в месяц в техникум шлют. Насте говорили: балуешь, мол, его, зачем к роскоши приучаешь? Но она рукой махала:
– Хватит, что я в нужде росла, в одном платьишке за Петра выходила. А как хотелось одеться девчонкой! Так пусть он за меня пофорсит. Что ж нам для сына жалеть? Он у нас не какой-нибудь тунеядец. С курса на курс на сплошных четверках да пятерках перескакивает.
Вот и свадьбу они с Петром решили сделать такую, чтоб надолго запомнилась и сыну, и невестке, и ее родителям, и всем приглашенным. Узнав, что Серобабы будут играть свадьбу в столовой-ресторане, Настя даже руками всплеснула:
– Как же им не стыдно? Что им там подадут, в столовке? Борщ с котлетами и колбасу харчпромовскую? Да еще в двенадцать ночи домой выпроводят?
Нет, Настя и Петро и подумать не могли о столовой! Разве нет у них своего дома? Разве нет своего двора, где на свежем воздухе сотня человек спокойно разместится? Разве не продаются на базаре восьмипудовые кабаны, сыр, сметана, цибуля? Разве не растут у нее на огороде отборные огурчики и помидоры? И разве, наконец, нет у нее рук, чтобы нажарить, наварить и напечь? И у Петра есть руки, чтоб наносить из магазина и загодя поставить в погреб водку и шампанское, коньяк и вино. И ноги есть у Петра, чтоб сходить в Дом культуры и договориться насчет оркестра.
Настя срочно ушла в положенный отпуск, и уже третий день в доме и во дворе шли приготовления к свадьбе.
Правда, женитьба сына была для Насти, равно как и для Петра, неожиданностью. Ну, какая тут ожиданность, если сам Толик месяц назад не знал, что вздумает жениться! Все лето он жил в Чернигове, проходил преддипломную практику, приезжая на выходные домой, ходил на танцы, провожал, как водится, девушек – и только-то всего. И вот приехал в прошлую субботу и ошарашил новостью. Да и то не сразу открылся, а лишь тогда, когда Настя стала строго спрашивать, зачем он просит у нее триста рублей, на что они ему понадобились.
– Нужно, – отвечал он сперва. – Раз прошу, значит, нужно.
А Настя все-таки ласково допытывается:
– А ты скажи, зачем? Купить себе что-нибудь хочешь? Так у тебя все есть: и костюмы, и плащи, и выворотка. Ботинки меховые, туфель пар пять, рубашек много… Значит, на что-то другое надо, на что-то нехорошее, раз скрываешь.
И тогда он открылся.
– На хорошее. Мне на свадьбу надо. Я женюсь, мама.
Настя как стояла, так и села.
– Ой, неправда! – побелела она.
– Нет, мама, все правда, – волнуясь, сказал он. – Мы уже заявление в загс подали. Если не веришь, вот… смотри. – Он достал из кармана лощеную бумажку с печатью. – Это талоны в магазин для новобрачных. Видишь, по ним можно все купить на свадьбу.
Настя посмотрела на бумажку, потом на сына. Был он остролицый и худенький. Никакой не мужчина, никакой не муж, а мальчишка мальчишкой: с длинными волосами, по моде, в джинсах с какими-то наклейками, по моде… И она заплакала.
– Мама, ну что ты? Ну, не плачь, не надо, – стал утешать ее Толик. – Ну что ж теперь делать?..
Настя и сама поняла, что делать теперь нечего. И только спросила с упреком:
– Почему ж ты с нею не приехал? Мы с отцом посмотрели б на нее.
– Ей сейчас некогда, – сказал Толик. – Она в народном театре играет, и они поехали в Нежин показывать спектакль.
– Так она артистка? – прямо-таки изумилась Настя.
– Да нет, она в нашем техникуме, тоже дипломница. А это вроде самодеятельности, – объяснил Толик.
– Как же ее зовут? – спохватилась Настя.
– Люда она, Люда Шорох. – Толик подошел, поцеловал мать и сказал: – Да ты не волнуйся, она нормальная девчонка. У нее мать и отец инженеры, на капронке работают.
– Вот что, сынок, – помолчав, сказала Настя. – Я тебе не враг. Раз ты решил, так и будет. И тебя и Люду мы с отцом будем любить. И денег я тебе дам, купи в том магазине, что вам нужно. Но с таким условием, что свадьба ваша здесь будет, в нашем доме. Распишетесь в Чернигове, а после загса – сюда. С ее родителями, конечно. Вот это мое желание.
– Что за вопрос, мама! – обнял ее Толик. – У них своя «Волга», зелененькая, вся блестит. Последняя модель. На ней и прикатим. В субботу распишемся – и к вам.
– Вот и хорошо. Ну, будь же счастлив, сынок, – поцеловала его Настя и опять заплакала.
– Брось, брось!.. – снова обнял ее Толик.
В тот день Петро повел поезд на Ворожбу и задержался в поездке. Толик, не дождавшись его, уехал последним вечерним автобусом.
Вернувшись ночью из поездки, Петро добродушно поворчал, узнав, что сын так быстро ускакал. К тому времени Настя многое передумала, пришла к выводу, что это совсем неплохо, а даже очень хорошо, что Толик женится, поэтому и Петро, живший с Настей в полном душевном согласии, тоже понял, что это замечательно, и они стали готовиться к свадьбе.
