Текст книги "Свадьбы"

Автор книги: Лидия Вакуловская

сообщить о нарушении

Текущая страница: 15 (всего у книги 26 страниц)

– Да пускай идет! Обойдемся! – поддержал Мишу Ерофей Мельник (кларнетист, смоляной чуб, сестра в Нью-Йорке). – Без него человека схороним! Гришуха, так или не так? – спросил он шагавшего впереди Григория Пархоменко.

– Так, – прогудел в ответ Пархоменко (2-й альт, шея в три складки, слова произносит лишь в крайнем случае).

– Хороните, а я с вами не знаюсь! – наконец-то отозвался с противоположной стороны насыпи Митрофан Сосна, их многолетний руководитель. – Пускай Мельник мою долю на бедность возьмет, пока Манька доллары подкинет! Или Мишке отдайте, а то он сиротинкой воет… А все ж свиньи вы, раз забыли, кто вас музыке выучил!

Возможно, сказавши так, Митрофан Сосна сплюнул бы себе под ноги, считая, что довольно дурью тешиться, перешагнул бы через рельсы, да и помирился бы со своей музыкальной братией. Честно говоря, он уж было и намерился так поступить, тем более что они подошли к городку, и улица, ведшая к дому покойника, над которым им предстояло сегодня играть, лежала не с его, Митрофана, а с ихней стороны. Но тут, как назло, их догнал товарняк и, будучи очень длинным, этак вагонов на семьдесят, надолго скрыл Сосну от прочих музыкантов. А когда товарняк прошел, по другую сторону полотна никого не было.

«Вот вы, значит, как?! – закипел обидой Сосна. – Решили, что Митюха и вправду за вами побежит? Не-ет, голуби, не дождетесь!..»

И он отправился домой, твердо положив себе, что больше в оркестр ни при какой погоде не вернется. Не вернется, даже если все они на коленках будут его просить. Не вернется – и баста!

3

На другой день Митрофан Сосна рано утречком колол подле сарая дубовые чурбаки и старался не думать о вчерашнем. Но вчерашнее само лезло в голову, и душа у Сосны исходила обидой. Ну, один бы ушел, ну, двое: Мельник да Капка, рассуждал он, но ведь все покинули его, даже Прохор Груша (2-й тенор, нос от уха до уха, буро-синего цвета, непьющий), считавшийся первым другом. Сосна надеялся, что поутру, опомнившись, хоть один из них да явится к нему с покаянием. Однако никто не являлся. Конечно, можно было предположить, что, изрядно угостившись вчера после похорон на поминках, его подопечные будут до обеда задавать храпака, но все равно это не оправдывало их.

За этими размышлениями он наколол немало дров, снес их в сарай, а затем прилег на раскладушке под сливой переживать дальше свою обиду. Незаметно он стал засыпать, но его засыпанию помешала жена.

– Поднимись, к тебе люди из Вишняков пришли, – сказала ему жена. – На похороны зовут.

– Скажи, не играем больше. Скажи, разъехались, мол, музыканты кто куда, – ответил ей, зевая, Митрофан Сосна. – Или лучше скажи, пускай к Мишке Капке договариваться идут. Я теперь в их дела не мешаюсь.

– Да выйди ты, выйди к людям и сам объясни, – настаивала жена. – У них покойник странный – поп вишняковский. А хоронить с оркестром хотят.

– С чего б это так? – удивился Сосна.

И поднялся после этого, вышел из сада во двор, где жарило солнце и где ожидали его две женщины, стоявшие у крыльца, – молодая и старуха. Молодая была, как всякая молодая, и одета по-летнему – в цветастое платье, а старуха, сразу было видно, что набожная: вся в черном, личико из скорбных морщинок соткано, глаза в землю уперты.

– Так что за нужда у вас? – спросил Митрофан Сосна. – Неужто правда, что попа хоронить с оркестром?

– Не попа, сердешный, не попа, – кротко молвила старуха, не поднимая на Сосну глаз. – А поп слово ругательное, грех так говорить. У нас батюшка Павел помер.

– Ну, пускай будет батюшка, – усмехнулся Сосна. – Так правда, что вы насчет оркестра пришли?

– Правда, сердешный, истинная правдочка, – смиренно подтвердила старуха.

– Да как же это попа… гм-м… то есть батюшку – и с оркестром? Это ж вроде не по правилам? – опять спросил Сосна.

– На то воля усопшего, – ответствовала старуха. – Завещанье он такое сделал, чтоб алькестра грала.

«Вот хорошо! – подумал Сосна. – Направлю их к Мельнику или к Мишке Капке. Пускай они, сукины сыны, по жаре пять километров до Вишняков чешут и над попом играют!..»

– А с чего ж ему такое в голову пришло? – вновь полюбопытствовал Митрофан Сосна и покрутил лысой ореховой головой.

Молодая смешливо сморщила нос и улыбнулась полными малиновыми губами. Потом пожала круглым плечом, перекинула с груди на спину пшеничную косу и серьезно сказала:

– А кто ж его знает, с чего. Я по своему делу в город ехала, да меня Валерьян Павлович попросил подсобить бабе Фекле с куплей платков на похороны, – указала она карими глазами на старуху. – А мне лично поручил насчет оркестра постараться. Валерьян Павлович только утром по телеграмме приехал, а мы с ним суседи. Так он и говорит мне: «Давай, Оля, договорись с оркестром и пятьдесят рублей задатку дай. А другие пятьдесят при расчете». Вот я в клуб зашла, и мне ваш адрес сказали. А деньги при мне, могу отдать. – Она проворно отвернулась, сунула руку за вырез платья на груди и достала тугонький кошелек.

Это было неожиданностью для Сосны – сто рублей за похороны! Так никто никогда не платил. Пятьдесят – твердая ставка. Случалось и за сороковку хоронили… Нет уж, дудки! – попа он этим сукиным сынам не отдаст!..

– Что ж, можно… – сказал Митрофан Сосна, не зная еще толком, что ему предпринять, но понимая, что от похорон нельзя отказываться. Он почесал ореховую лысину, посмыкал за волосок бородавку, как бы что-то прикидывая про себя, и спросил: – А вынос когда?

– В четыре часа, сердешный, – ответила старуха, поглядев, наконец-то, на Сосну мутными, неопределенного цвета глазками. И, горестно сморщив личико, запричитала: – Ох, грех случился, ох, грех великий!.. Молодой еще, слепой як котятко…

– Зачем вам к нему мешаться? – ответила ей молодая, назвавшаяся Олей, и объяснила Сосне: – Это баба Фекла Валерьяна Павловича осуждает, сына батюшки. Валерьян Павлович и сам в духовной академии учился, а после разочаровался и на инженера переучился.

– Правильно сделал, – одобрил Сосна и решительно сказал: – Задаток беру, к четырем часам мы явимся.

– Не надо вам самим ехать, Валерьян Павлович за вами машину пошлет, – сказала Оля. – Ему от покойного отца «Волга» досталась, а Валерьян Павлович с товарищем приехал, так тот править умеет. Он только просил узнать, сколько всех музыкантов будет. За раз в машину сядут или другой раз ехать?

И это было неожиданностью для Сосны – туда и назад на «Волге»!

– Тогда передайте, чтоб к трем часам ко мне подъезжали. Все за раз поместимся, – не стал раздумывать Сосна.

Он взял задаток, проводил женщин за калитку, вернулся во двор, выпил кружку холодной воды из колонки и отправился к Остапу Браге (бас «цэ», седые запорожские усы, подковой виснущие до самой шеи); так как его, Остапа Брагу, вчера прихватило сердце, потому он на реке не был, к случившейся ссоре отношения не имел и, по мнению Митрофана Сосны, должен был поддержать его план.

Остап Остапович Брага (бас «цэ», запорожские усы до шеи) повел Митрофана Сосну в сарай, где с утра столярничал, поскольку сердце его уже вошло в норму, выслушал Сосну и сказал, что со всем согласен. Тогда они стали прикидывать, кого им взять с собой, и выбрали троих, самых надежных. Остап Брага вспомнил еще, что весовщик топливного склада Лебеда лет десять назад поигрывал на кларнете, и они решили взять и Лебеду. После этого Остап Брага кликнул своего внука Петьку, которого в доме звали Чикой, потому что еще в ползунковом возрасте Петька проявлял повышенный интерес к спичкам, ликующе визжал при вспышке огонька и кричал «чика».

– Чика, ступай сюда! – громко позвал Остап Брага, не выходя из сарая.

– Говори, деда, я слышу! – донесся с крыши сарая ломкий басок.

– Ты чем сейчас занят? – спросил Остап Остапович.

– Читаю, – последовал сверху ответ.

– А что читаешь?

– Фантастику!

– Фантастик много. Про что именно?

– «Туманность Андромеды».

– Тогда спустись сюда!

Толь на крыше хрустко зашуршала, и голый, в одних плавках, Петька спрыгнул с крыши и вошел в сарай. И был он похож на черта, выскочившего из трубы, где никогда не трусили сажу.

– На речку б шел, басурман, а не на крышу, – сказал Петьке Сосна. – Сгоришь в головешку. Вон какой обугленный.

– Не сгорю, – ответил Петька. – Я шланг от колонки на крышу забросил и обливаюсь.

– Слухай, фантаст, надень штаны и сбегай позови сюда кой-кого. А кого, я тебе на бумажку напишу, – сказал внуку Остап Брага, извлекая из столярного ящика растерзанную тетрадку и огрызок карандаша. – Кого дома застанешь, пускай сразу идет, бо дело важное.

Петька сдернул с жерди выгоревшие до белизны техасы и стал натягивать их на себя, прыгая то на одной, то на другой ноге.

– Остап, а что как мы его на барабан поставим? – сказал Остапу Браге Сосна, оценив рост и верткость его внука. И спросил Петьку: – Ты на барабане никогда не пробовал?

– А чего на нем пробовать? Бей дробь, лишь бы в такт, – дернул черным от загара плечом Петька.

– Но-но – лишь бы в такт! – осадил внука Остап Остапович. – Потому-то ты все песни на один мотив тянешь, а что за мотив – не поймешь. На вот тебе бумажку и бегом! Одна нога тут, другая там.

– А ну, Остап, как возьмем мы его с собой? – вновь предложил Сосна. – Все ж барабанщик будет. Ты в каком классе? – спросил он Петьку.

– В девятый перешел, – ответил тот и спросил: – А куда возьмете?

– На кудыкину гору, – усмехнулся в длиннющие усы Остап Брага. – Потом узнаешь. И возьмем, если ни отцу, ни матери не сболтнешь. А так не возьмем.

– Зачем, я сболтну? – удивился Петька. – Разве, деда, у нас с тобой мало от них других секретов?

– Тогда беги живо, – махнул ему рукой Остап Остапович.

Остап Брага принес из погреба оплетенную бутыль прошлогоднего яблочного вина, и они с Митрофаном Сосной выпили по кружечке. Когда пришли трое «надежных», а за ними и весовщик топливного склада Лебеда, Остап Остапович и им налил по кружечке. Потом «надежным» все объяснили, они все поняли, и Сосна повел их в клуб, чтобы каждому выдать по музыкальному инструменту. Пока еще Сосну от руководства оркестром никто не освобождал, ключей от комнаты, где хранился духовой инструмент, никто не отбирал, а стало быть, он мог распоряжаться этим инструментом по собственному усмотрению.

В половине третьего весь оркестр (пятеро с трубами, Лебеда с кларнетом и Петька с барабаном, но не с тем, каким владел Миша Капка, а с гораздо меньшим) был полностью готов к выезду. Расположившись в саду на травке, музыканты отдыхали в ожидании «Волги» из Вишняков. Оплетенная бутыль, какую Остап Брага перенес из своего сарая в сад Митрофана Сосны, была пуста и наполнить ее было нечем, так как в погребе у Браги подчистую иссякли все прошлогодние запасы.

Митрофан Сосна сидел на траве, скрестив по-турецки ноги, по-турецки посасывал трубку и давал последние наставления.

– Смотрите ж, хлопцы, чтоб все было, как договорились, – предупреждал он. – Мы, трое играем: я, Остап и Лебеда, а вы, значит, того… Только ж, смотрите, раздувайте щеки как следует… И не забудьте, в каком порядке за гробом пойдем. Мы с Остапом – с боков, альт и тенор – в середке, Лебеда – за нами, а Петька замыкает. И не бойся, Петька, сразу такт лови – и пошел… Может, еще разок прорепетнем?

– Не надо, – отмахнулся грузчик маслозавода Ванька Окунь, самый расторопный из троих «надежных». – В клубе уже пробовали и получалось. И там получится.

В три часа машины не было. Не было ее и в четверть четвертого. Если бы не внушительный задаток, можно было бы предположить, что бывшие друзья Митрофана Сосны сыграли с ним злую шутку, подослав к нему тех женщин с выдуманной историей про почившего в бозе попа. Но пять красненьких задатка гнали прочь всякие сомнения.

В половине четвертого за воротами загудел клаксон, и музыканты заспешили на улицу. Из голубой «Волги» вылез представительный мужчина в траурной черной рубашке и в черных очках.

– Извините за опоздание, – любезно сказал он. – Заблудился на проселках и пришлось поплутать.

Он снял очки и одним взглядом сосчитал музыкантов.

– Семеро и я восьмой?.. Да-а… – покачал он длинноволосой головой. – Ну ничего, как-нибудь доедем. – И распахнул все дверцы: – Втискивайтесь, товарищи!..

Доехать они доехали. Правда, сидели кто на чем и кто на ком, и сильно намяли друг другу бока и отдавили ноги. К выносу тела из дому опоздали. Покойника уже вынесли для прощания на воздух, и гроб стоял на длинном столе возле цветущих алых георгин. Народу собралось тьма: и во дворе и на улице. Двор в основном заполонили старухи в черном, молчаливые, с неживыми лицами, – видимо, прихожанки местной церквушки. Молодые – мужчины, женщины, девчата и даже дети – толпились на улице за воротами. Этих, должно быть, привело сюда любопытство, вызванное странным завещанием усопшего батюшки. По двору, сплошь усыпанному живыми цветами, похаживал тщедушный старец в черной рясе, с восковым лицом, – скорее всего, дьячок этой же церквушки. О чем-то шептался со старухами.

В гробу лежал рослый мужчина, совсем не старый, черноволосый, гладко выбритый, в сером костюме и белой рубашке, и ничто, решительно ничто не указывало на его причастность к церкви. И если бы не божьи старушки во дворе да не дьячок, похаживавший возле гроба и топтавший ногами раскиданные по земле цветы, да не деревянная церквушка с позлащенной маковкой, возвышавшаяся рядом с домом, то в подобное вообще невозможно было бы поверить.

Оля, приходившая утром к Сосне и давшая ему пять красненьких задатка, тоже была здесь. Увидев Сосну, она подошла к нему и сказала:

– Вы погуляйте трошки. Сейчас машина от сельсовета придет, тогда, наверное, грать будете… А лучше я у Валерьяна Павловича спрошу, как сделать. Почекайте трошки. – И ушла в дом, в котором и двери, и окна, и чердак – все было настежь распахнуто.

Пока Сосна с Брагой и Петькой стояли и ожидали Олю, подошли задержавшиеся в уличной толпе весовщик Лебеда с кларнетом и Ваня Окунь с трубой. И стали рассказывать им о том, что узнали и услышали. Оказывается, батюшка, давно схоронивший матушку, вел далеко не богочтенную жизнь. Был вертопрах и выпивоха, раскатывал на своей «Волге» по селам, волочился за молодицами, выбирая для этого дальние села, где его не знали и где он выдавал себя то за фельдшера, то за лесничего. У него и там и сям детки растут. Он по месяцу службу не правил, поручал это дело дьячку. И частенько вроде бы хвалился, что вот когда он помрет, тогда-то все и ахнут, а черти в аду так взбесятся, что сами в кипящую смолу попрыгают. Умер же он по собственной дурости. В пятницу приехал откуда-то средь ночи на «Волге» да, видать, был крепко пьян. Из машины не вышел, заснул в ней, а двигатель не выключил. Вот и надышался газом, да так, что утром его мертвым обнаружили.

Дьячок, проходя мимо, зыркнул на них совиными глазками и загундосил:

– Какое непотребство свершилось… Какое непотребство…

С крыльца спустилась Оля, сказала, чтоб они сыграли, но негромко, а потом чтоб зашли в дом. Митрофан Сосна увел своих за цветник с георгинами, подальше от дьячка и божьих старушек, две из которых уже подобрались к самому гробу и, прилипнув к нему, что-то шептали.

Стоя за высокими георгинами, они сыграли похоронный марш. Митрофан Сосна и Остап Брага умело вели свои партии, Петька в лад постукивал на барабане. И хотя весовщик Лебеда пер не туда, а остальные «надежные» только надували щеки, делая вид, что дуют в трубы, все равно получилось хорошо, и некоторые женщины, услышав музыку, сразу начали плакать. Потом люди отхлынули от ворот, пропуская въезжавший во двор грузовик, оплетенный по бортам зеленой хвоей и яркими цветами. Митрофан Сосна сделал знак кончать игру и повел своих музыкантов в дом, как велела Оля.

В доме уже шла уборка. В одной комнате бабы мыли полы, в другой, где полы уже были вымыты, расставляли столы для предстоящих поминок. В третьей, где, видимо, еще не прибирали, выпивали и закусывали несколько мужчин, и какой-то пьяненький мужичок, шмыгая красным птичьим носом, плаксиво говорил другому:

– Три завещанья оставил, три завещанья!.. Все предчувствовал, все он предчувствовал… Потому одно завещанье в сельсовет сдал. А не сдай в сельсовет, его б дьяк отпевал… Вот человек был, вот человек…

А другой отвечал:

– Не хнычь, подбери слюну. Было б по ком слюну пускать…

Вошел тот представительный, в черных очках, что вез их на «Волге».

– Угоститесь, товарищи, угоститесь! – сразу же сказал он им и стал наливать каждому в стакан водку. Но Петьку обошел: – Тебе паренек, нельзя. Тебя я кагорчиком угощу.

– Но-но, Чика! – строго повел на Петьку глазом Остап Брага. – Вон лимонаду выпей!

Они закусили, после чего представительный, в черных очках, налил им еще по полстакана.

Быстро вошла Оля, которая, похоже, сейчас распоряжалась здесь.

– Выходите, выходите!.. Будем трогаться, – сказала она.

Процессия двинулась со двора и потекла по мощенной булыжником улице, мимо беленьких хат в зеленых садах. Впереди семенили старухи в темных платочках, купленных, видимо, для них в городе бабой Феклой. За ними женщины несли венки. За венками медленно ползла машина с гробом, за машиной шел сын покойного батюшки, Валерьян Павлович, видный мужчина лет тридцати, в меру бледный, с опущенной головой. Рядом с ним находились представительный друг в очках и Оля-соседка. Дальше следовал оркестр, а уж за оркестром – остальное.

Еще раз сыграли марш, и опять получилось неплохо. Только один раз, когда весовщик Лебеда сильно попер не туда, Валерьян Павлович оглянулся и внимательно поглядел на музыкантов. Заметив это, Митрофан Сосна заморгал выпученным глазом Лебеде, чтоб тот не портачил и приглушил звук. Лебеда норовисто дернул плечом и мотнул головой, показывая тем самым, что он свое дело знает и нечего его учить.

Кладбище находилось в лесу, который вплотную подступал к селу, и как только вошли в лес, оставив позади булыжник, так над дорогой сразу заклубилась страшенная пылища, поднимаемая медленно ползущим грузовиком и десятками ног. Как раз в это время Митрофана Сосну стало развозить от выпитого и в глазах у него начало все качаться: и дубы, и березы, и люди, и шагавший рядом Ваня Окунь… Сосна уже хотел было сказать Окуню, что надо всем им сойти с дороги и двигаться меж деревьями, как сделали тщедушный дьячок и божьи старухи, не желавшие брести по пылюке. Но в это время к нему подошла Оля и сказала:

– Дядя, заграйте. А то вы совсем не граете.

– Приготовились! – сказал своим Митрофан Сосна. – Марш Шопена!..

Но никакого марша у них не получилось, потому что Ванька Окунь и другие, кому положено было лишь раздувать щеки и делать вид, что играют, стали дуть изо всех сил в трубы, кто во что горазд, лишь бы выходило громче. Митрофан Сосна со злостью поддал Ваньке локтем в бок и крепко наступил ему на ногу, призывая его опомниться. Окунь сильно пошатнулся, но на ногах устоял, и тут же сам дал под бок Митрофану Сосне и пьяным голосом изрек:

– Не мешай! Не хуже тебя играю!..

Валерьян Павлович опять оглянулся и замахал рукой, чтоб они перестали играть.

– Перестаньте играть! – приказал своим Митрофан Сосна, который, несмотря на клубившуюся пыль и качавшиеся в глазах деревья, все-таки заметил взмах Валерьяна Павловича и сообразил, чего тот хочет.

Но его послушались только Остап Брага да Петька. Остальные продолжали с остервенением дуть в трубы.

– Не надо грать! – подбежала к ним Оля. – Валерьян Павлович не хочет, чтоб вы больше грали!

– Прочь! – крикнул ей, оторвав от мундштука мокрые губы, Ванька Окунь, весь красный от усердного дутья, и хотел было двинуть Олю трубой.

Но в эту самую секунду с Митрофаном Сосной случилось что-то непонятное.

– А-а-а!.. – диким голосом вскричал Митрофан Сосна, вскидывая над собой свою трубу-баритон, и опустил ее прямехонько на голову Ваньки Окуня.

– А-а-а!.. – пронзительно взвыл он снова, опять вздымая вверх трубу и собираясь опустить ее на голову весовщика Лебеды. Но в Лебеду не попал, а только вышиб у него из рук кларнет.

– За мной!.. – вскричал он после этого и бросился со своей трубой в лес, сметая с пути насмерть перепуганных божьих старух, которые подняли страшенный визг.

За ним в лес кинулся Остап Брага, волоча на спине свою огромную трубу – бас «цэ», и Петька с барабаном.

– Митюха, не бросай меня!.. – тоже диким голосом закричал Сосне Остап Брага. – Митю-юха!..

– Деда, не беги!.. – кричал Остапу Браге внук Петька. – У тебя сердце лопнет!.. Деда, тебе нельзя бегать!..

– Чика, Чика!.. – кричал внуку Остап Брага. – Не бросай меня!.. У меня в голове все крутится!..

А трое «надежных» вместе с весовщиком Лебедой остались на дороге и пытались уже играть что-то веселое, похожее не то на полечку, не то на краковяк, а в общем-то ни на что не похожее. Пока представительный друг Валерьяна Павловича да тщедушный дьячок не прогнали их с дороги и не велели убираться вон.

Поздно ночью Митрофан Сосна с Остапом Брагой и Петькой добрались до города, изрядно поплутав в лесу и хорошенько изодрав о сучья свою парадную одежду. Петьку немедленно послали узнать, вернулись ли остальные и цел ли инструмент.

– Только б инструмент вернуть!.. Только б инструмент… Ведь все на мне числится, – чуть не плакал от горя Митрофан Сосна.

К счастью, «надежные» хоть в чем-то, да оправдали себя: Петька приволок три трубы и кларнет, правда, без мундштука. Сами «надежные» в этот час уже отсыпались по домам.

– Вот ироды, ах, ироды! – сокрушался Митрофан Сосна. – Да они нас специально напоили! Ей-богу, специально!.. Никогда с попами дел не имел и иметь не буду! – клялся он.

Опасаясь, что Валерьян Павлович и его представительный друг явятся к нему учинять скандал и требовать назад задаток, который еще перед выездом в Вишняки был честно поделен между музыкантами, Митрофан Сосна скрылся в дальнее село к двоюродному брату и отсиживался там целых две недели.

А в день, когда вернулся, к нему заявились… кто б вы думали? Заявился к нему Миша Капка вместе с Ерофеем Мельником.

– Ну, изверг-мучитель, про духовную особу мы всё знаем. Папа римский тебе не простит! – сказал ему Миша Капка. – Так что давай лучше мириться, чтоб никаких последствий. А мы в своем нехорошем поведенье раскаиваемся.

– Давайте мириться, я не против! – обрадовался Митрофан Сосна. И трижды облобызался с Мишей Капкой, а затем трижды с Ерофеем Мельником.

И они помирились. Теперь в нашем городке оркестр играет в прежнем составе:

1. Митрофан Сосна – руководитель, баритон, ореховая лысина, ноги колесом, на подбородке торчит бородавка с седым волоском, как мыс Доброй Надежды торчит на оконечности Африки.

2. Остап Брага – бас «цэ», запорожские усы до самой шеи.

3. Григорий Пархоменко – 2-й альт, шея в три складки, слова произносит лишь в крайнем случае.

4. Ерофей Мельник – кларнетист, смоляной чуб, сестра Маня-Мери в Нью-Йорке.

5. Нестер Козодуб – 1-й тенор, козлиная бородка, зеленые веснушки, оставленные дробью.

6. Прохор Груша – 2-й тенор, нос от уха до уха буро-синего цвета, непьющий.

7. Яков Деревяненко – 1-й альт, седой бобрик, грудь вперед, незадачливый охотник и отпетый враль.

8. Миша Капка – барабанщик, без шансов перерасти свой барабан.

9. И другие не менее колоритные личности.

А теперь скажите: есть в вашем городе оркестр, подобный нашему? И такие музыканты?.. То-то же!

Да, еще. Последнее время в клуб на репетиции стал ходить весовщик топливного склада Лебеда и есть надежда, что в недалеком будущем он начнет играть на кларнете по нотам. А у Ваньки Окуня ни малейшей надежды нет. Он тоже как-то заявился на репетицию, но Сосна сразу указал ему на дверь. Митрофан Сосна еще на похоронах в Вишняках определил, что Окуню с рождения крепко наступил на ухо медведь.