Текст книги "Стерва. Обольщение (СИ)"

Автор книги: Лера Виннер

сообщить о нарушении

Текущая страница: 18 (всего у книги 19 страниц)

Глава 29

– Он не должен был этого делать.

Всё, что случилось в деревне потом, я помнила смутно.

Сначала меня позвала по имени Мира.

Потом кто-то хлопал по щекам.

А потом пришла боль.

Половину лица, в которую пришёлся удар от Удо, я практически не чувствовала, зато увидела прямо над собой глаза его брата – почти безумные.

– Где Удо? Мелли⁈

Бруно не был похож на самого себя, а за плотной стеной чёрного тумана продолжало неистовствовать голубое пламя. Оно разгоняло тьму и одновременно делало её ещё непрогляднее.

– Ушёл… с ним. Он сказал, что… заплатит…

Каждое слово давалось мне с болью, а из горла вырывался только хриплый шёпот.

Губы герцога сжались, а потом он поднялся.

– Мира, не отходи от них. Из круга не выходи́ть.

Монтейн по-прежнему лежал, раскинувшись на земле, и, казалось, глубоко спал.

Бруно развернулся и побежал в ту сторону, где должна была быть церковь, но была тьма, а я хотела попросить Миру его остановить, а потом небо для меня качнулось снова.

Оказалось, что Удо всё предусмотрел.

Во время его отсутствия Ханна мирно спала – таким же неестественным, наведённым с помощью колдовства сном, как и барон.

Чтобы не помешала, не пыталась отговорить, не могла опять увязаться следом.

Первым её желанием, когда мы вернулись, было броситься к своему герцогу, привести его в чувства и устроить ему хорошую, абсолютно недостойную герцогини взбучку.

А потом она поняла, и даже сквозь застилавшую взгляд пелену я видела, как менялось её лицо, как от него отливала краска.

Беспомощность, отчаяние, неверие…

Я понятия не имела, что могла бы сказать ей.

– Он не должен был этого делать, – это я повторяла уже себе.

Хватаясь за голову, до боли стискивая волосы пальцами, пытаясь вернуть таким образом утраченную связь с реальностью.

Мы были друг другу никем. Чужими людьми, встретившимися случайно.

Я даже не была особенно ему приятна.

Разве что барон был.

Уважение к достойному противнику и готовность пожертвовать собственной жизнью не имели между собой ничего общего.

– Не должен был. Я этого не заслуживаю. Ах!

Чужой локоть надавил мне на горло так неожиданно и сильно, что моя голова мотнулась назад, а руки упали плетьми. Я не слишком сильно, но ударилась затылком о каменную стену и вдруг пришла в себя.

Лицо после мази, которой его обработала Мира, уже не болело, на нём не расплылся чудовищный синяк.

Зато от нового удара, и близко не такого болезненного, но всё же ощутимого, я глупо моргнула, пытаясь понять.

Рука старшей герцогини мешала мне дышать, а её глаза так близко показались неестественно яркими на слишком бледном заострившемся лице.

– Хватит, – голос Миры прозвучал тихо и твёрдо. – Он всё отдал, чтобы ты жила. Поэтому не смей так говорить. Ты поняла меня?

Я понимала.

Как понимала и то, что за попытку поспорить она ударит меня уже по-настоящему.

– И прекрати его хоронить, – убедившись, что я на самом деле всё усвоила, она убрала руку и отступила на шаг назад, к противоположной стене.

Мы снова стояли в полутёмном коридоре замка Керн. Только она и я.

Едва держащийся на ногах, но собранный и серьёзный Монтейн, молчавший несколько часов кряду, без лишних объяснений заперся с Ханной в их с герцогом супружеских покоях.

Удо…

Удо был пуст.

Бруно так и сказал нам на опустевшей, стылой, окутанной лишь обычной ночной темнотой деревенской площади: «Он пуст».

Он был жив, и это в тот момент казалось главным.

На обратном пути в замок я не могла думать ни о чём, кроме того, что глядящий мутным взглядом Вильгельм не мог даже держаться в седле, и ему пришлось ехать в повозке вместе с бесчувственным Удо.

И о том, как шла рядом с этой повозкой моя сердитая, но так и не бросившая меня Красавица.

Понимание пришло потом.

Сейчас оно окатило новой волной пронизывающего холода, и я медленно сползла по стене на пол, чтобы сесть, обхватив колени руками.

Даже Мирабелла не знала, что именно пытался сделать её муж – мы обе знали, что он делал всё, что только мог, и даже больше.

Жизни Удо ничего не угрожало ни прошедшей ночью, ни теперь, когда новый день уже клонился к закату.

Вот только его силы, той искрящейся силы, что восхитила меня в момент наше встречи, больше не было. Он отдал всё до последней капли, чтобы я жила.

И Вильгельм.

– Ты знала? – я спросила, глядя мимо Мирабеллы.

Прежде чем ответить, она подошла и села со мной рядом. Не скопировала мою позу, а устало прислонилась затылком к стене.

– Догадалась. Я увидела, что Удо уезжает на Мороке. Но мы всё равно не успели.

В её голосе была безнадёжная усталость и всё тот же страх. Уже привычный, чудовищный в своей неотвратимости.

Я не могла заставить себя смотреть еще и на неё и потому уставилась в стену – я уже нагляделась на Ханну вдоволь. Сначала, когда она не понимала и просто злилась на Удо за то, что он посмел ворожить на неё. Потом – в момент, когда она узнала, что именно с ним случилось.

– Нельзя было. Он ведь без этого не сможет. Для него же это… как дышать, – я зажала себе рот ладонью, чтобы не дать рвущимся из груди рыданиями прозвучать в голосе, и только тогда поняла вслух. – Зачем он это сделал? Почему?

– Не понимаешь? – Мира повернулась ко мне, её взгляд обжёг мой висок.

Ни в её словах, ни в её тоне больше не было ни злости, ни желания ещё раз меня ударить, и я не знала, что было хуже.

Она же немного сменила положение. Кажется, пожала плечами.

– Это же… чертов Удо! – а вот в её голосе прорвался нездоровый смех, и она почти беззвучно хлопнула себя ладонью по колену. – Когда мы познакомились, я была ослеплена им. После свадьбы мне потребовалось меньше года, чтобы его возненавидеть. А потом я научилась понимать. Бруно мне объяснил. Я понимаю, как он думает.

Она тоже, как и я, говорила скорее сама с собой, и я всё-таки повернулась встретила её взгляд.

– Зачем? Я ведь ничего хорошего ему не сделала.

Герцогиня осеклась. Медленно облизнула губы, молчаливо соглашаясь с тем, что мы обе не в себе, а потом попробовала начать сначала.

– Потому что он считал, что должен. Это было слишком серьёзно, ты не имела права ни на отсрочку, ни на откуп.

– Бруно хотел сделать то же самое, – я медленно кивнула, наплевав даже на то, что называю герцога просто по имени.

– Даже я не поняла вовремя.

Она точно до меня не дотрагивалась, но мне показалось, что руки коснулось нечто тёплое и ласковое.

Мира постепенно начала успокаиваться, или же у неё просто кончались терпение и силы, и она пыталась утешить меня тоже.

– Он… – теперь пришла её очередь смотреть в никуда.

Я видела, как тяжело вздымалась при поверхностном дыхании её грудь.

– Барон бы погиб. Он не родился с этой силой, он её заработал. Вырвать её это как вырвать сердце. Бруно предложил бы ровно половину, и ему бы не отказали. Он справился бы и с тем, что осталось. Но он старший герцог, к тому же, у нас дети. Он должен быть силён. И безупречен. А Удо, – герцогиня облизнула губы, пытаясь начать заново или продолжить, а пальцами правой руки обхватила левое запястье. – Он считает себя хуже их обоих. Тем, из-за кого ничего не изменится. Он смирял свою силу три года, он знает, каково это. Научился с этим жить. А отобрать у Бруно или Монтейна – нельзя. Понимаешь?

Перед глазами встало лицо младшего Керна в то утро, когда мы говорили в беседке.

Он ведь смотрел на меня и ещё раз взвешивал свои силы. Быть может, гадал, что во мне такого, если сам Чёрный Барон готов за меня умереть.

Он ведь уже был готов. Ещё надеялся на Бруно, изо всех сил искал другие варианты, но был.

Только потому он и поехал к Кернам.

Потому, рассказывая мне историю своего знакомства с Удо, не назвал его имени.

Он заставил себя поверить, что знает меньше, чем они, что есть другой способ.

Убедившись, что его не существует, он пошёл на смерть без колебаний.

Герцогу ничего не стоило бы просто не мешать ему.

– Это потому что он никогда не встретил бы Ханну, если бы не барон со своей местью.

Секунда тишины, а потом Мира рассмеялась коротко и как-то отчаянно.

– Да, и это тоже. Возиться с разбойниками на дороге – последнее, чем стал бы развлекаться герцог Керн. Да и она бы к нему просто не приблизилась.

Я снова перевела взгляд на неё, потому что за этим должно́ было последовать продолжение. Но Мира молчала. Снова подбирала слова.

– Она ему подходит. Это было первое, о чём я подумала, когда он её привёл. Бруно ведь когда-то обещал свернуть ей шею за её художества в границах герцогства, ты знаешь?

Я вытаращилась на герцогиню глупо, почти по-детски, потому что поверить в это было невозможно.

Эти двое казались мне не просто членами одной семьи. Между ними было понимание и уважение, далеко не всегда возможное между кровными родственниками.

– Но как же?..

– Вот так, – Мира посмотрела на меня в ответ, и уголки её губ дрогнули в подобии улыбки. – Они оба любят Удо, всё остальное несущественно. Ради её спасения он отказался от собственного слова не возвращаться сюда, пока проклятие в силе. А они всегда держат слово. Оба. Это был первый и последний раз. Но, по сути, он сделал то же самое, что твой барон. Поставил Бруно перед фактом.

– Но Уил ему не Удо, – я опустила глаза, потому что это «твой барон» обожгло грудь неприличным сейчас тёплом.

Да, он в действительности был моим.

Теперь уже точно.

Мне снова вспомнилась беседка и его слова, и я опять ошарашенно посмотрела на Миру:

– Вина́? Он сыграл на роли жертвы.

Она засмеялась. Хрипло, почти истерично и очень тихо.

– Узнаю́ герцога Удо! Он тебя уже просветил. Но… да. Бруно забрал меня самым грязным из всех возможных способов. Такое не прощают. У него хватило благородства для этого, но грех было не воспользоваться ситуацией.

Мы улыбнулись одновременно и абсолютно одинаково – сквозь подступающие слёзы.

Мира глубоко и судорожно вздохнула, в очередной раз призывая себя и меня к спокойствию.

– Она его женщина. Его жена. Его друг. Не безликая тень, бродящая по замку. С ней он впервые узнал, что это такое. Ради неё он не то, что на колени встанет…

Она оборвала саму себя, а мне отчаянно захотелось вцепиться в её руку.

– Помочь ей может только барон, – закончила она уже спокойнее.

– Потому что именно Удо сделал его таким?

Я спрашивала о запредельном, но так уж между нами повелось.

Мира в очередной раз пожала плечами:

– Да. Если бы он не смешал его с грязью тогда, как знать. Он, вероятно, так и остался бы заурядным бароном. Вернул бы своё состояние или его часть, и всю жизнь тосковал о чём-то так и неизведанном. Бруно прав, эти двое и правда друг друга стоят.

Я прикусила губу, чтобы не издать ни звука, потому что слишком ярко мне представилось, насколько безрадостной оказалась бы в таком случае жизнь моего барона.

– Он… – дыхание перехватило, и я пригладила волосы, а потом попробовала ещё раз, уже твёрже, не допуская в голосе скорбных интонаций. – Забрать силу у такого человека, как Удо Керн, всё равно, что лишить его руки…

– Если у такого, как Удо забрать одну руку, где-то у него наверняка найдётся запасная, – Мира ответила мне тихо, но с такой страстью, что я вскинула голову и будто очнулась. – Он справится. Он знает, как с этим быть. Все остались живы, и тот, кому ты принадлежала, больше не придёт. Значит, он сделал, что хотел. Но как только эта сволочь очнётся, я сама его прикончу. Когда Ханна с ним закончит.

Она растёрла лицо ладонями, а я всё-таки заплакала и улыбнулась одновременно.

Дверь, под которой мы сидели, открылась, и Бруно показался на пороге.

Мирабелла поднялась первой, пусть и немного неровно, держась за стену.

Я вскочила вслед за ней, едва не запутавшись в подоле собственного платья.

– Ну что?

Спросила, конечно же, она.

И устало глядящий в пространство герцог сфокусировался на ней, сосредоточился. Как будто пошёл на её голос.

– Всё будет нормально. Он очнётся к утру. После будем думать, как помочь ему восстановиться.

На виске Бруно остался глубокий уродливый ожог – соприкосновение с тем пламенем не прошло для него даром.

Я знала, что и с этим всё будет хорошо. Он сотрёт этот шрам, как пыль с комода, и даже следа не останется, но прямо сейчас смотреть ему в лицо было стыдно и жутко.

– Как ты, Мелли?

В том, что он меня возненавидит, я практически не сомневалась. Была готова к тому, что все станут смотреть с упрёком и неприязнью, а он не сможет выносить моего присутствия.

Однако в голосе старшего Керна была мягкая тревога и участие.

– Простите, – я не знала, что ещё могла сказать. – Простите меня. Так не должно́ было быть.

– У Удо всё может быть. Тебе не в чем себя винить, – он вдруг потянулся, поправил мою висящую в беспорядке прядь, и я заметила, что пальцы у него дрожали.

Слишком много отдал он сам, чтобы Удо просто проснулся завтра утром.

– Не в чем, потому что ты будешь винить себя? – в глаза ему я всё же посмотрела.

Нет, ненависти в них точно не было.

Бруно чуть рассеяно и совсем невесело улыбнулся.

– Быть может, и стоило бы.

Он явно хотел сказать что-то ещё, но не успел закончить, потому что открылась и вторая дверь.

Монтейн вышел в коридор, пошатываясь, безо всякого стеснения держась за стену.

– Я забыл…

Голос его звучал так глухо, будто каждое слово давалось огромным трудом.

Герцог Керн бросился к нему, почти оттолкнув меня, подхватил под локоть, не давая упасть.

– Забыл что?

Мне оставалось лишь бросить беспомощный и почти невидящий взгляд на Миру и прижать руки к груди в таком глупом жесте.

Уж не безумия ли опасался в нём Бруно?

Даже если так, он сам только что сказал, что нет ничего непоправимого.

Даже если выяснится, что то существо успело навредить ему, мы справимся. Я научусь справляться. Он сам придумает, как это исправить. Да и Керны помогут.

Если бы не Удо, мы оба погибли бы там.

А он, спасая нас, даже не позаботился о том, как станет выбираться после.

Что бы я делала с двумя бесчувственными мужчинами, если бы Мира не подумала о том, что кто-то наверняка окажется ранен и понадобится повозка?

Барон коротко и благодарно кивнул, опираясь на плечо Керна.

– Что вы оба – идиоты, с которыми нельзя иметь дело без подготовки.

Вильгельму явно требовалось приложить усилия для того, чтобы держать голову ровно, но он всё равно смотрел Бруно в лицо.

– Герцогиня уже беременна. И я, как ты понимаешь, здесь ни при чем. Срок совсем небольшой, она еще сама не почувствовала. Насколько я смог увидеть, это произошло буквально вчера. Или позавчера.

Я совершенно точно знала, когда это произошло. После того, как мы с Удо поговорили в беседке и он вернулся в постель.

Бруно отступил на полшага, чтобы лучше видеть лицо барона.

– Это точно?

Тот криво болезненно улыбнулся и кивнул, его пошатнуло и герцогу пришлось держать крепче.

И всё же его разум был так же ясен, как прежде. Ничего, что стоило бы серьёзного беспокойства и приложения больших усилий, с ним не произошло.

И всё же что-то изменилось. Стало по-другому.

Я не могла понять что.

А вот Мира, судя по всему, понимала. Она сжала мой локоть, мешая сорваться с места, не давая прервать их.

Бруно тоже продолжал смотреть с убийственной серьёзностью, а Монтейн… Он как будто всего этого не замечал.

Только медленно облизнул губы.

– Сила чистого желания, герцог. Ничего кроме.

У него то ли кружилась голова, то ли ноги не держали, а лицо Мирабеллы становилось всё мрачнее, как будто теперь даже она готова была сорваться на крик.

Бруно же медленно поднял руку, сжал воротник Монтейна, вынуждая того смотреть себе в глаза.

– Что ты сделал, Вильгельм? Ты что, чёрт тебя дери, сделал?..

Этот полушепот оказался громче самого отчаянного крика.

Барон улыбнулся ему в ответ совершенно пьяно.

– Вложил в неё всё, что имел. Разве что самую каплю оставил. Так что береги её так же, как берег Миру. Когда она родит, восстановится и твой отвратительный брат. Ему, в конце концов, нужнее, чем мне.

Бруно словно окаменел, глядя на него без слов, без чувств, без мыслей.

Я услышала только, как рвано вздохнула Мира за моей спиной.

А потом подошла, и, оттеснив герцога Керна, обняла своего барона за шею.

Эпилог

Графство Лейн и правда оказалось сказочно красивым местом.

Мы провели там осень, зиму и почти всю весну. Этого времени мне хватило, чтобы от души полюбоваться, а потом привыкнуть к огненно-ярким шапкам деревьев, холодному, ласковому даже в холода ветру и крупным диковинным цветам, которые в моих родных местах не росли.

Дом Монтейна оказался восхитителен. Двухэтажный, просторный, построенный из потемневшего от времени толстого камня, он был настоящим семейным гнездом, и поначалу я чувствовала себя в нём ужасно неуместно. Как будто ходила грязной обувью по чистым коврам. Вильгельм сразу же понял причины моей робости, но так ничего и не сказал. Первые несколько дней мы занимались тем, что открывали окна, вытирали пыль и мыли полы. Впускали внутрь тёплый летний воздух.

Всё это время мы почти не разговаривали. Я старательно делала вид, что не замечаю, как он стискивает зубы от досады. Он отчаянно изображал нормальность всего происходящего.

После, когда пребывание в этом доме перестало казаться мне таким странным, мы взялись за то, чтобы наполнить его жизнью, и занялись любовью в каждой комнате по очереди.

Мне показалось, что именно это нам и помогло.

По крайней мере, после этого с лица Монтейна начала пропадать чудовищная бледность, а тёмные круги под глазами растаяли окончательно.

От его великолепной искрящейся силы, которой я с таким удовольствием любовалась в мёртвой деревне, мало что осталось.

Кое-что он, конечно же, мог. Например, заговорить приготовленный мною отвар. Но пламени, что играло в его ладони, больше не было.

Когда мы ещё гостили у Кернов, он пытался меня избегать.

– Опасается, что перестанет быть тебе интересен таким, – безошибочно угадавшая причины моей подавленности Ханна только пожала плечами, когда мы столкнулись с ней в той самой беседке.

К своему ужасу, я нашла, что она была права.

Монтейн опасался моей холодности из-за своего прошлого. Теперь – из-за того, что не был так силён, как прежде.

Ничего удивительного в этом не было, ведь изначально я связалась с ним именно потому, что он был на многое способен.

Теперь перестал.

Отчаянно сожалея лишь о том, что не обладаю темпераментом Чокнутой Ханны и не могу в буквальном смысле вдолбить ему в голову обратное, я призвала себя к терпению, и оно помогло.

Привыкнув жить вдвоём, постепенно мы снова начали разговаривать, и с каждым днём, с каждой проведённой вместе ночью Уил как будто оттаивал.

– Уверена, что тебе это нужно? – единственный раз, когда он о чём-то меня спросил.

Вместо ответа я закрыла ему рот поцелуем, потому что не нашла в себе сил сказать прямо.

В конце концов, он мог передумать в любой момент.

Мог в самом деле пожертвовать дом какому-нибудь приюту и уехать в свои бескрайние дальние страны.

Мог мечтать только о том, чтобы забыть о случившемся, в то время как я была прямым напоминанием об этом.

О том, что он пожертвовал силой, которой так жаждал, ради того, чтобы Удо Керн однажды снова смог стать собой, я не решалась даже думать.

Что он чувствовал, решаясь на это?

Пожалел ли потом?

Я знала, что нет.

Три дня после той страшной ночи я не решалась высунуться из комнаты, опасаясь встречи с герцогом.

На четвёртый всё же выскользнула в сад, когда все, включая барона, уже спали, и, разумеется, столкнулась с Удо нос к носу.

Он оказался так же бледен, как был Монтейн, а в уголках губ залегла горькая складка, но от моей благодарности отмахнулся, как от надоедливой мухи.

Ему было столь же неловко, сколько и мне.

Мира сказала, что Бруно решил пока его не посвящать. Не обнадёживать на случай, если план Монтейна провалится и его сила не вернётся.

Так или иначе, обоим предстояло учиться жить заново. Даже если на время.

В середине октября Мирабелла внезапно приехала в гости с детьми. Пока Эми и Удо носились по заросшему саду, она будто между прочим, с поразительной естественностью вручила мне маленького Рене, и только несколько минут спустя, сумев кое-как отдышаться, я поймала на себе тяжёлый и внимательный взгляд Вильгельма.

После всего, что с нами случилось, держать малыша оказалось… восхитительно.

В их замке я успела подумать и о том, что теперь, вероятно, никогда не захочу иметь детей, но будто бы случайная выходка герцогини заставила меня хотеть плакать.

Её младший сын возился у меня на руках, хватал за непривычные ему рыжие пряди, и я чувствовала себя счастливой в тот момент.

О чём думал барон, я не знала.

Он так ничего и не сказал ни мне, ни Мире, а я сама предпочла избежать этого разговора после короткой прогулки по лесу в её обществе.

– Бруно сказал, что это должно сработать в обе стороны, – она произнесла это быстро и тихо, глядя на дом через позолоченную листву и убеждаясь в том, что нас никто не может подслушать. – Когда Ханна родит, сила вернётся не только к Удо. По крайней мере, должна. Как ты понимаешь, барону точно так же ничего не гарантированно.

С того дня у меня появилась настоящая надежда.

Какова бы ни была причина, Монтейн привык быть Чёрным Бароном. Пусть, в отличие от Удо Керна, он и знал, что значит быть всего лишь обычным человеком, это знание не делало случившееся для него менее трагичным.

Вот только он точно так же, как и Удо, ни в чём меня не винил.

Они оба просто сделали вид, что ничего особенного не произошло. Как будто случилось только то, что должно было.

Дрожащий мёртвый туман больше не являлся в мои сны, леденящие кровь видения меня не беспокоили и, делая всё, чтобы украсить жизнь своего барона и сделать её приятной, я сама не заметила, как вспомнила о том, каково это – просто жить.

Возиться в саду, готовить обед. Обнимать его по вечерам.

Вот это было новым, странным, изумительным.

Я чувствовала, знала точно, что Уил наслаждался этим не меньше, чем я. Без лишних объяснений позволив мне стать хозяйкой в своём доме, он был сосредоточен только и исключительно на мне.

Мы объехали все окрестности, и он с каким-то пьянящим вдохновением показывал мне дикие сады и ухоженные пастбища. Те самые странные цветы, огромные, фиолетовые и белые.

Во время одной из таких прогулок мы встретили графа Лейна.

Я спешилась, отважившись, наконец, познакомиться с местными травами, и барон спрыгнул с Морока вслед за мной. Наши кони мирно паслись рядом, а он целовал меня глубоко и нежно, щурясь на солнце.

Увлечённые друг другом, мы слишком поздно услышали топот копыт.

Граф, разумеется, проезжал не один, а в сопровождении положенного правителю этих мест отряда. Он показался далеко не молодым, но ещё крепким мужчиной с густой бородой и прекрасно держался в седле.

Брошенный им на Вильгельма взгляд оказался задумчивым и не сулящим ничего хорошего.

Возвращением теперь уже далеко не бедного барона, да ещё и его появлением в моём обществе Его Светлость очевидно доволен не был.

Мог ли он выставить Монтейна за пределы своей территории, несмотря на то, что он родился в этих землях, а его семья поколениями верно служила правящей фамилии?

По всей видимости, мог.

Но почему-то не стал.

У Чёрного Барона всё ещё была неоднозначная слава.

Слухи о том, что он остался почти бессилен так и не поползли – Керны хорошо оберегали и собственные, и чужие тайны, а Монтейн умел производить должное впечатление.

Люди предпочитали обходить нас и ставший нашим общим дом стороной. Или же, напротив, здоровались до неприличия почтительно.

Уил отвечал им кивками или со сдержанной вежливостью, и его возвращение в эти места обрастало ещё большим количеством слухов.

Одни говорили, что он вернулся, чтобы мстить графу. Другие – о том, что он желает занять его место. Третьи считали его своим покровителем и посланником небес.

С приближением зимы к нашему порогу осторожно потянулись страждущие и нуждающиеся в помощи и лечении.

Вильгельм никому не отказал.

Я готовила отвары и мази, он заговаривал их, и люди начали возвращаться с благодарностью.

Тогда я почувствовала себя по-настоящему живой.

Я так и не испытала тоски по огромной и послушной мне силе, хотя и видела, что Бруно этого опасался. Напротив, я была счастлива от того, что сохранила всё, что имела и могла быть полезна своему барону.

В последний день осени он подарил мне собаку.

Шёл сильный холодный дождь. Он падал с неба плотной стеной, а Уила всё не было, и я просто грелась у камина, гадая, где он пропадает так долго.

А потом дверь хлопнула, и кто-то тоненько тявкнул в прихожей.

Он принёс рыжего щенка, точно такого, как я мечтала – толстого, лопоухого, ещё маленького и неловкого, грязного и мокрого.

– Нашёл на дороге.

Мокрые волосы падали ему на лицо, но он улыбался, потому что радовалась я.

Вечер мы потратили на то, чтобы отмыть и накормить нашу общую собаку, а после лежали вместе с ней на ковре и полушёпотом, чтобы не разбудить крепко спящего щенка, решали, как его назовём.

– Удо, – Монтейн предложил это с совершенно непроницаемым лицом.

От моего смеха щенок завозился, начал дёргать лапами, будто куда-то бежал в своём сладком сне и очень не хотел отрываться.

К утру, лёжа всё на том же ковре, но уже без одежды, усталые и довольные, мы дали ему имя Лаки.

Наступившая вслед за этим зима стала для меня настоящей сказкой.

Лаки жил с нами и следовал за нами неотступно. Мы проводили вечера вместе, лишь один раз выбрались по приглашению графа Лейна на ежегодный прием для знати в замок.

Когда Вильгельм вскрыл конверт, я была уверена, что он молча отправит его в огонь, но неожиданно он захотел поехать.

Догадываясь, чем может закончиться этот вечер, я обещала себе быть понимающей и сдержанной, делать вид, что ничего не замечаю вовсе, но ни одно из моих опасений не сбылось. Он бросил лишь один задумчивый взгляд на полукруглый балкон, а после несколько часов знакомил меня с самыми именитыми представителями этих земель и вёл с ними светскую беседу.

Сам граф в тот вечер к нам так и не приблизился, а Уил не стал искать возможности, чтобы засвидетельствовать почтение ему, но я сочла все свои тревоги исчерпанными.

Его Светлость желал делать вид, что барона Монтейна не существует, и того это вполне устраивало.

На Смену Лет я получила от него кольцо. Чистейшие изумруды, оправленные в старинное золото – семейная реликвия, много лет пролежавшая в шкатулке.

Это кольцо в роду Монтейнов передавалось от матери дочери, либо от старшей женщины невестке, но никогда не уходило из семьи.

Вильгельм ничего не сказал, но подарок был таким однозначным, что я так же молча бросилась ему на шею.

Не вопрос и не ответ. Просто данность.

Мы наслаждались друг другом и ставшей такой понятной и радостной жизнью и ничего не обсуждали вслух.

И всё же, с приходом весны я начала обмирать в ожидании.

Пушистый мягкий снег таял, солнце начинало становиться игривым.

Близился тот день, когда нам предстояло узнать, ошибся Бруно или оказался единственным из нас, кто был прав.

Зная, как сильно второй вариант может всё изменить, я всей душой желала, чтобы именно он состоялся.

Даже если Чёрный Барон передумает жениться на мне. Даже если он всё же захочет уехать и не позовёт с собой. Я всё равно желала и ему, и герцогу Удо вернуться к себе, и это было самым главным.

Лаки чувствовал мою тревогу и всё чаще приходил, чтобы положить голову на мои колени.

Монтейн тоже чувствовал, но продолжал молчать, не задал мне ни единого вопроса.

В самом конце апреля, когда уже не понять было, продолжается ли весна или уже наступило лето, Ханна родила здорового мальчика.

За несколько дней до она затребовала нашего приезда.

Слушая, как отчаянно ругается герцогиня, я совершенно не думала о том, что с её родами что-то может пойти не так.

В конце концов, она была не первой, у кого я их принимала, а присутствие Миры бодрило не меньше, чем откровенно разбойничья брань, из которой пару слов я даже запомнила.

Удо выглядел счастливым.

Накануне того, как всё случилось, он сам позвал меня прогуляться по саду, и в очередной раз, когда я старательно отводила глаза, фыркнул чуть слышно:

– Можешь не стараться, Бруно всё равно проболтался. Пусть будет как будет.

Интонацию, с которой он улыбнулся мне при этом, я так до конца и не поняла.

Когда усталая, но счастливая Ханна поднесла ребёнка к груди, мне следовало подумать о ней.

Вместо этого я замерла посреди комнаты так же, как и Мира, и смотрела на бушующее за окном чистое голубое пламя.

Оно оказалось неровным и пока жидким, но очень высоким. Таким, что со второго этажа мы видели пляшущие кончики.

– Саду конец, – заключила Мирабелла так серьёзно, что мы втроём засмеялись.

Казалось, она одна ни секунды ни в чём не сомневалась.

Для Вильгельма всё было совсем не так.

Когда я прибежала в гостиную, не было ни пламени, ни вихрей, ни молнии между его пальцами.

Только неуловимые, но такие разительные перемены в его лице.

В ту ночь, когда мы остались наедине всё в тех же, – наших, – гостевых комнатах, он любил меня так страстно и восхитительно, как, кажется, ещё никогда прежде.

За девять месяцев, что мы прожили вместе, так привычно и правильно стало делить с ним не только быт, но и спальню. Засыпать и просыпаться рядом. Без всякого стеснения тянуться к нему, если хотелось прикоснуться.

Он откликался всегда и незамедлительно, если я приглашала первой. Первым делом ловил мою руку и подносил к губам пальцы.

Более того, мне казалось, что его влечение ко мне росло с каждым днём, становилось всё более глубоким и обдуманным.

Это была уже не просто страсть, хотя она и тлела на дне его зрачков спокойно и ровно.

В каждом его поцелуе, в каждом движении во мне читалось нечто большее. Почти страшное.

По молчаливому же соглашению мы не поднимали тему моей возможной беременности, пока Ханна и Удо ждали своего ребёнка, но постепенно я уверилась в том, что отцом моего малыша может стать только барон Вильгельм Монтейн. Никто другой.

Теперь же, когда герцогиня благополучно разрешилась, а на ладони Уила снова плясал совсем крошечный, но до плача знакомый и родной мне огонёк, никаких преград, помимо нас самих, больше не было.

Обвивая ногами его бёдра, я подумала об этом мельком, и тут же забыла, ловя знакомый и такой потрясающий ритм.

Потому что именно так всё должно было быть.

Не ради цели, не в силу обстоятельств, а потому что и предстоящая теперь свадьба, и ребёнок могли стать лишь закономерным следствием того, что мы оба не хотели никого, кроме друг друга.

В самый неожиданный для меня момент, когда мир за моими опущенными ресницами уже качался, Монтейн вдруг сбавил темп и почти вышел из меня. Приподнялся, чтобы удобнее было осыпать шею, плечи и грудь невесомыми дразнящими поцелуями.

Я тут же потянулась за ними, сжала волосы на затылке и требовательно потянула обратно к себе.