Текст книги "Стерва. Обольщение (СИ)"

Автор книги: Лера Виннер

сообщить о нарушении

Текущая страница: 12 (всего у книги 19 страниц)

Глава 19

Несмотря на ставший очевидным голод, я не смогла проглотить ни кусочка и, конечно же, не собиралась засыпа́ть.

Однако заставивший меня прилечь хотя бы на широкий обитый атла́сом диван Монтейн устроился рядом, обнял со спины, и в его руках я провалилась в сон мгновенно.

Ни жидкий чёрный туман, ни Чёрный человек меня предсказуемо не тревожили, но сон этот всё равно был зыбким, как трясина.

Забыв бояться за себя, теперь я боялась за своего барона.

Боялась, что он не выдержит всего этого.

Боялась того, как герцог Керн может себя повести. Сейчас, когда сделавший с ним столько страшных для него вещей Монтейн оказался фактически в его власти…

Ни один из этих страхов я не решилась бы перевести в конкретную законченную мысль, и всё же проснулась я с мокрыми ресницами, потому что вспомнила имя.

Приподнявшись на диване, я попыталась найти Монтейна взглядом и предсказуемо обнаружила его на всё том же подоконнике.

Он больше не пил, но смотрел на улицу так, словно за окном было нечто очень важное для него. Или он кого-нибудь ждал.

Не зная, как именно, да и должна ли вообще окликать его, я встала и расправила порядком измятый подол, чтобы подойти и без спроса снова сесть с ним рядом.

– Ты назвал её Дета. Одетта, так звали покойную дочь графа Лэйна, если я не ошибаюсь.

Я не спрашивала напрямую, но всё равно оставляла за ним право не отвечать.

Нищий барон и младшая дочь правителя богатых и плодородных земель – такие истории были хороши разве что в сказке, и мне всегда казалось, что они не могут случаться на самом деле.

Вильгельм же посмотрел на меня с нечитаемой полуулыбкой, как будто готовился к удару и заранее меня в нём не винил.

А, впрочем, того, что мы теперь знали друг о друге, любому по-настоящему хорошему человеку хватило бы, чтобы никогда не пода́ть нам обоим руки.

– Мы с графом встретились в прошлом году, когда я приезжал домой. Случайно. Как оказалось, в силе духа Его сиятельство уступает герцогу Удо многократно. Он так и не смог посмотреть мне в глаза.

В его голосе не было ни едкой насмешки, ни снисходительности. Лишь печальная ирония.

Я же продолжала разглядывать его сложенные на подогнутом колене руки.

– Он знает?..

Мне было так страшно спрашивать, как будто это я унизила его и отобрала дорогого ему человека, но барон с присущим ему тактом моментально пришёл мне на помощь:

– О том, что я сделал с Керном? Или о том, кем я стал? Первое вряд ли, о втором, я думаю, наслышан.

Он встал и направился к столику, я же осталась сидеть, глядя в небо и стараясь дышать ровно.

Теперь я понимала, почему Вильгельм так странно отреагировал, услышав о моём происхождении.

Дура, дура, дура! Непроходимая дура…

Вильгельм вернулся, поставил между нами тарелку с сыром и хлебом.

– Граф Лэйн – суровый и властолюбивый человек. Очень упрямый, к тому же. И не лишённый прагматизма. В Удо его не смутили ни отвратительная репутация, ни подозрительно раннее вдовство в первом браке. Думаю, если бы герцог Бруно не скрывал своё происхождение так долго, граф всеми правдами и неправдами постарался бы выдать за него одну из старших дочерей. И в результате лишился бы обеих.

Я вскинула на него удивлённый взгляд, а Монтейн взял с тарелки горбушку, посмотрел на неё и опустил руку, как если бы откусить у него уже не хватило сил.

– Не только в несчастной любви было дело. Такое в юности случается со многими. Она стала чужой женой, и я уехал, чтобы не мозолить ей глаза и не навевать ненужных воспоминаний, потому что объективно я ни в чём не был ему ровней. Желание уничтожить его пришло потом, – он прислонился затылком к стене, чтобы смотреть мне в лицо продолжая. – У Кернов не просто так дурная слава. На этой фамилии много грехов. Мне не хватило ни ума, ни опыта, чтобы узнать подробности до того, как Дета за него вышла. А потом стало поздно. И она, и герцогиня Анна умерли, зачав от него детей. Он знал, что это рискованно, но всё равно продолжал пытаться. Очевидно, надеялся, что повезёт.

Поймав себя на том, что с каждым его словом мне всё больше хочется сжаться комок, я заставила себя расправить плечи.

– Но мальчик?.. Ханна сказала, что на неё оставили троих детей.

Вильгельм кивнул и провёл ладонью по волосам, убирая рассыпавшиеся пряди с лица.

– Мирабелла стала для них спасением. Никто не знает, почему именно она, но из всех жён Удо только она уцелела. А их проблемы прекратились, – он вдруг улыбнулся уголками губ, как будто воспоминание об этой женщине доставило ему настоящее удовольствие. – Она душа этого дома. Последнее слово всегда за ней, даже если оно умело вложено в уста одного из герцогов. Тебе она понравится.

От нереальности происходящего, от его непонятного мне спокойствия и, должно быть, немножко от голода голова начала кружиться, и я растёрла лицо ладонями.

– Я всё равно не понимаю, в чём ты винишь себя. Ты не мог знать тогда. Никто не знал, если граф Лэйн отдал за него дочь…

– Я мог её увезти, – Монтейн пожал плечами, и теперь его невозмутимость показалась мне особенно жуткой, как у обречённого. – Я не сделал этого, потому что был нищ, как церковная мышь. А думать следовало о том, как спасти её от этого брака.

«А так ли она не желала его, как ты полагал?», – я не имела права спрашивать о подобном, хотя вопрос так и рвался с языка.

Если он так сильно её любил…

– Что ты мог, сколько тебе было?..

– Даже если бы она возненавидела меня потом, то хотя бы осталась бы жива, – он продолжил резче, чем можно, как будто продолжил давний спор с самим собой.

Я хмыкнула и сцепила пальцы в замок, невольно умиляясь такой его наивности.

– И что потом? Как бы вы жили? – свой приглушённый голос я услышала, как чужой.

Монтейн, судя по всему, снова пожал плечами – я не видела, потому, что продолжала разглядывал свои руки.

– Как все. Твоя мать ведь сбежала с твоим отцом.

Я подняла глаза, надеясь, что смотрю на него не с тоской и не с ужасом.

– Да. И я видела её руки. Слышала, как она плакала по ночам, хотя так много времени прошло. Графская дочка, привыкшая жить в богатстве… Не каждая такое выдержит. Мать тоже не выдержала. Если бы граф не отрёкся от меня, она бы к нему вернулась, – я сделала глубокий вдох, чтобы сказать то, чего говорить тоже не следовало. – Если бы он был согласен принять её обратно без меня, она бы поехала. Но он не захотел. А ты запомнил свою Одетту влюблённой в тебя. А не ненавидящей за то, как ей пришлось жить.

Барон немного сменил позу, склонил голову набок, рассматривая меня со смесью удивления и… признательности?

– У тебя так и не повернётся язык сказать, что если бы она выжила тогда, сегодня ты была бы мертва?

Я вздрогнула и опустила глаза снова, потому что именно эти преступные слова стояли комом у меня в горле.

Либо Одетта Лэйн тогда.

Либо я теперь.

– Я вовсе не это…

Вильгельм подался вперёд и взял меня за подбородок, вынуждая поднять лицо и посмотреть на него.

– Я не такой дурак, Мелли. Я уже думал об этом. Если бы Дета осталась жива, сейчас я так или иначе, но был бы очень далеко отсюда.

Задержав дыхание, я тонула в его глазах, и сама не заметила, как накрыла его запястье ладонью.

– Уил, я…

– Как ты думаешь, – казалось, он даже не заметил, что меня перебил. – Можно ли забыть лицо человека, которого любишь по-настоящему? Или оно навсегда врезается в память, сколько бы лет ни прошло?

Ответа на этот вопрос я не знала.

Мне оставалось только встать с подоконника и отодвинуть тарелку, чтобы вовсе не опрокинуть её на пол. Положить руки Монтейну на плечи и поцеловать его первой – неловко, но искренне, размыкая губами его губы.

Его руки тут же сжались на моей талии так крепко, словно он только этого и ждал, но не смел надеяться.

Он не пытался оттолкнуть меня, но и не делал ничего в ответ.

Точно так же, как я не настаивала на том, чтобы он рассказал мне всю болезненную для себя правду, он не требовал от меня продолжения. Давал мне время на то, чтобы передумать, отступить, взглянуть на все известные мне факты иначе.

Вместо этого я легонько, чтобы не оставить синяков, прикусила его подбородок и, постепенно смелея, скользнула губами по шее вниз, до распущенного ворота рубашки.

Пусть о плотской любви между мужчиной и женщиной я и знала преимущественно по чужим отрывочным рассказам, кое-какие представления о ней у меня всё же имелись.

В те времена, когда мы с Эрваном почти дружили, и он надеялся на мою взаимность, он много рассказывал о том, что успел попробовать в городе.

Слушая его, я сгорала от стыда и просила прекратить, а потом старательно забывала всё рассказанное им, но кое-что в моей памяти всё-таки оседало.

Например, о том, как в его голове стреляли молнии, а перед глазами сверкали все звёзды мира, когда женщина, которой он заплатил, опустилась перед ним на колени и ласкала его член губами.

Тогда мне показалось это отвратительным, невозможным, странным, а так, кто оказалась согласна на подобное за деньги – падшей и грязной.

Теперь же отчего-то стало любопытно, насколько близко к истине было то, о чём говорил Эрван. В действительности ощущения, которые он испытал, были настолько яркими, незабываемыми?

Правда ли, что это оказалось даже лучше, чем войти в женщину?

Я не могла предположить, что когда-нибудь задумаюсь о подобном, поставлю себя вровень с той продажной женщиной.

Впрочем, я уже стала такой же, когда решилась продать свою невинность Удо Керну за саму эфемерную возможность заручиться его покровительством.

Едва ли Чёрный Барон не пробовал подобного.

Разумеется, не с боготворимой им Одеттой.

– Мел, – моё имя прозвучало сверху коротко и резко, как удар хлыста.

Он был слишком потрясён, чтобы пытаться меня остановить, а я зажмурилась для храбрости, погладила его колено и, сделав быстрый вдох, взялась за пояс.

Сочтёт ли он меня падшей после?

Отчего-то стало блаженно всё равно.

Не умея выразить словами всё, что хотела сказать ему, всё моё восхищением им и благодарность за то, как он поступился собственными чувствами ради моего спасения, я желала подарить ему хотя бы это. Заставить пересчитать все звёзды и пусть ненадолго, но обо всём забыть.

– Ты что творишь? – Монтейн всё же сжал волосы на моём затылке, не сильно, но так, что поднять голову мне всё же пришлось.

Глаза у него потемнели. То ли тень упала так удачно, то ли он и правда терял над собой контроль.

Сейчас меня устроили бы оба варианта.

– Не мешай, – мне удалось попросить его очень спокойно и мягко.

Я готова была и хотела попробовать нечто запредельное с ним, доверяя ему достаточно, чтобы решиться. Это он должен был понять.

И он понял.

Вильгельм медленно, словно нехотя, убрал руку, но взгляда не отвёл.

Ободрённая этим безмолвным разрешением, я неожиданно для себя ловко справилась с нехитрым узлом и потянула ткань вниз.

А потом замерла.

Я видела его обнажённым и, как мне казалось, почти перестала стесняться его. Вернее, вовсе не думала о том, что мне должно быть неловко.

Но теперь всё было по-другому.

Его в момент отвердевший член оказался прямо перед моим лицом, и щёки обожгло от стыда.

Неужели же я правда собиралась касаться его… там?

Барон меня не торопил, и спешить я не стала – постепенно привыкая к этому новому ощущению, обхватила его ладонью, провела вверх-вниз.

Кожа под моими пальцами оказалась такой тонкой и нежной, и дыхание Монтейна сбилось, а я почувствовала, как изнутри начинает подниматься мелкая щекотная дрожь.

Неожиданно для себя я нашла то, что видела, красивым. Выступившую каплю влаги. То, как обозначилась под этой тонкой кожей вена.

Вместо того чтобы испытать отвращение и превозмогать себя, я наслаждалась обжигающим и будоражащим теплом в груди.

Почему-то с Монтейном было не страшно даже это, и я склонилась ближе, медленно и осторожно, на пробу повторила путь своей ладони губами – легко-легко провела снизу вверх и обратно.

Он задохнулся. Вдохнул и замер, не сумел выдохнуть.

Сама не зная, чему вдруг улыбнулась, я быстро облизнула губы, а потом повторила этот полупоцелуй, но уже смелее.

Ещё можно было передумать. Достаточно было попросить прощения за свою самонадеянность и встать, он бы не стал настаивать или демонстрировать недовольство.

Эта даже не мысль, а уверенность вдохновляла не меньше, чем желание сделать ему по-настоящему приятно.

Ладонь барона снова опустилась на мой затылок, без нажима, но в качестве жеста поддержки, и я решилась зайти дальше, накрыла навершие губами, собрала влагу языком и застыла ненадолго.

Было неудобно. Стыдно.

И почему-то так хорошо, что голова начинала кружиться.

Необычный привкус, непристойно, развратно растянутые губы…

Это слово – «разврат» – ни разу не пришло мне на ум за время знакомства с ним.

Чего барон Монтейн не любил точно, так это грязи, и если сейчас он, убедившись в моей неопытности, не пытался оттолкнуть…

Я оборвала саму себя, потому что думать связно оказалось сложно.

Оказалось, что такая ласка способна порадовать не только мужчину – чуть ниже моего живота ощущался уже знакомый влажный жар. Он не хуже сорванного и частого дыхания Вильгельма толкал вперёд, и я приподнялась, сжала его бёдра крепче и попыталась пропустить его член глубже. Получалось с трудом.

Я отстранилась, задыхаясь и умирая от стыда уже не за то, что делала, а потому что слюны оказалось слишком много.

– Мелли.

Он позвал так тихо, горячо и нежно, что не поднять глаза оказалось невозможно.

Взгляд Монтейна был абсолютно бешеным. Мне даже почудилось то самое белое пламя, что играло в его ладони, но теперь – на дне зрачков.

– Не торопись. И ничего не бойся.

Кончики его пальцев скользнули по моему виску и щеке, спустились к подбородку, и я поняла, что теперь совершенно точно покраснела.

Он ничего об этом не сказал.

Не задал ни одного дурацкого и неуместного вопроса, не попытался отпустить скабрезную шуточку, но и отговорить больше не пытался.

Словно в самом деле понял, сколь многое я хотела выразить этим нехитрым, как выяснилось действием.

С ним – ничуть не унизительным.

– Расслабь горло. И скажи, если тебе неудобно.

О том, чем мы занимались, он говорил так же свободно, как об ужине или остановке в деревне, и это сбивало с толку и делало меня счастливой одновременно.

Как будто ничего предосудительного в этом у самом деле не было.

Не в силах ответить вслух, я просто кивнула, и Вильгельм убрал руку, чтобы мне не мешать, но не отвернулся.

Он хотел всё видеть.

От понимания этого в жар бросило ещё сильнее, и я поспешно скрутила волосы, перекинула их на бок, оправдываясь перед собой тем, что так мне будет удобнее. На деле же – для того, чтобы он мог смотреть. Терять мне всё равно было уже нечего.

Расслабиться получалось с трудом, и я прикрыла глаза, хотя под веками тоже пекло.

Взгляд барона обжигал лицо, его рука опять лежала на моём затылке.

Это походило одновременно на отпущение грехов и на близость настолько отчаянную, что её невозможно было бы описать словами.

Взять его глубже со второй попытки мне удалось почти легко.

Я остановилась, привыкая к ощущению тяжёлой и горячей плоти на языке, а Уил снова позвал меня по имени.

В том, как он произнёс это «Мел», было удивление и восторг, и почти что трепет.

Куда более искусных любовниц у него наверняка было множество. И едва ли ему приходилось кому-нибудь из них платить.

Неожиданно взбудораженная этой мыслью, я почувствовала себя увереннее и свободнее, и двинулась вверх, а потом обратно.

Несколько раз – отчаянно, неумело, сбиваясь, но потом в этом сам собой начал прослеживаться некий ритм.

Мышцы сейчас уж точно моего барона напряглись – он с больши́м трудом сдерживался, заставлял себя стоять неподвижно.

Осмелившись открыть глаза, я увидела, что свободной рукой он вцепился в подоконник так сильно, что побелели костяшки пальцев.

От этого зрелища воздух закончился совсем, и я отстранилась, чтобы жадно схватить его губами, и тут же поддаться порыву, поцеловать Монтейна в самый низ живота.

– Хорошо?

Что я хотела, чтобы он мне ответил?

Он и не стал отвечать. Просто вздёрнул меня она ноги, крепко сжав предплечье, и поцеловал так глубоко и страстно, что это стало почти больно.

Поцеловал сразу после того, как я…

Я тихо, но всё же вскрикнула, когда Уил развернул меня, вынуждая поменяться с ним местами, привалиться к подоконнику.

Его ладонь быстро и очень уверенно скользнула под безнадёжно измятый подол.

Ещё секунду, и он подтянул моё колено к своему бедру и оказался во мне.

Теперь, когда я рассмотрела его вблизи, когда попробовала на вкус, почувствовать его внутри оказалось до крика приятно.

Помня лишь о том, что кричать нельзя, одной рукой я обхватила его плечи, а другой оперлась на подоконник.

В такой позе оказалось проще, потому что больше барон меня не щадил. Его член был во мне полностью, и, будто сорвавшись с цепи, он двигался отчаянно быстро и сильно, так, что с каждым новым движением звезды считала уже я.

Странный звук, раздавшийся над самым моим ухом, было то ли всхлипом, то ли стоном.

Лучшим из возможных ответов, потому что теперь ему стало хорошо по-настоящему.

Хорошо настолько, что он не опасался, не думал, не испытывал ни тени сомнения в том, что мне нравится происходящее.

Только теперь, когда он брал меня безоглядно, почти что грубо, я в полной мере прочувствовала, насколько он на самом деле сильнее меня.

Эта сила ощущалась в каждом движении, в каждом его вдохе. Я не могла ни сопротивляться ей, ни двинуться навстречу, и моя голова запрокинулась будто сама собой.

Доверчиво подставленное ему беззащитное горло.

Монтейн оставил на нём изумительно нежный поцелуй, а потом перехватил меня за бёдра удобнее, приподнял, и мне пришлось вцепиться в него обеими руками, чтобы погасить новый вскрик на его плече.

Перед глазами плыло и темнело, до хрипа острое, почти невыносимое, но при этом неизбежное удовольствие начало подниматься от живота к груди.

Он продолжал двигаться, уже даже не входя, а вбиваясь в меня откровенно и жадно, и в очередной раз мир для меня померк окончательно, разорванный в клочья той самой молнией, что ударила прямо в голове.

Глава 20

– Ты теперь считаешь меня падшей женщиной?

Я спросила его немногим позже, когда мы оба смогли чуть-чуть отдышаться, сидя прямо на полу.

Монтейн над чем-то рассмеялся.

– Разумеется. Самой распутной из всех, кого я встречал.

Он не позволил мне ответить, поцеловав глубоко, нежно, и так чувственно, что мне осталось лишь обхватить ладонью его затылок и просто поверить на слово.

Именно это – поверить – оказалось особенно легко.

Барон выглядел расслабленным и счастливым, прикасался ко мне так, будто имел значение каждый мой жест, каждый мой вздох.

Прислонясь к его плечу и закрывая глаза, я знала, что это в самом деле так.

Стань я для него всего лишь случайным эпизодом, он никогда не пошёл бы к герцогу Керну на поклон. Ни к одному из них.

Не помчался бы галопом по ночной дороге, бросив даже плащ, гонимый страхом, что не успеет меня догнать.

Он ведь молчал, всё это время молчал об Удо Керне. Будучи посвящённым в мой сумасбродный план, даже рассказал мне о нём, но ни разу не назвал имени, чтобы не напугать раньше времени. Чтобы я не попыталась свернуть с пути или отговорить его.

На этом фоне даже тела убитых мной людей, уничтоженные им на берегу озера, казались такой малостью. Небольшой, хотя и важной деталью.

Не пытаясь гадать, чем могла заслужить всё это, я думала о глупостях вроде того, что теперь точно могу называть его «своим» в мыслях.

Тем, как всё было в этот раз, оказались до определённой степени потрясены мы оба, но именно теперь, после всего, мне стало по-настоящему легко дышать. С души как будто сняли огромный и тяжёлый камень, и я даже не попыталась возразить, когда Монтейн всё же настоял на позднем ужине.

Спальня, выбранная для нас герцогиней Ханной, оказалась великолепной, а кровать в ней – почти что королевской.

Заявив, что, имея в своём распоряжении прекрасную перину, спать на диване просто глупо, барон потянул меня под одеяло.

Он тоже как будто успокоился, стал мягче, даже его голос стал иным. Проваливаясь в полудрёму на его плече, я подумала, что так, должно быть, и должен выглядеть человек, у которого вдруг открылось второе дыхание. А ещё о том, что если это произошло хоть немного благодаря мне, значит я точно живу не зря.

Непростительно быстро наступившее утро оказалось легкомысленно солнечным.

Приведённое за ночь в безобразное состояние платье стараниями барона выглядело как новое. Надев его, я смущённо и счастливо улыбнулась тому, что губы немного саднило, а на душе было всё так же хорошо.

Вильгельма в комнате не оказалось.

Руководствуясь логикой и здоровой подозрительностью, мне следовало бы испугаться его отсутствия, но, как ни странно, тревоги не было.

Он вполне мог и уйти по каким-то делам.

Мог как минимум искать встречи с герцогиней – им явно было о чем говорить, к тому же они неплохо друг друга понимали.

Я прислушалась к себе, боясь и одновременно надеясь ощутить что-то хотя бы отдалённо похожее на ревность.

Её не было.

Монтейн ничего мне не обещал, не сказал ничего конкретного, но он был со мной настолько же, насколько я была с ним.

Удивительное, волшебное, бесценное чувство.

В дверь дважды негромко постучали, и я бросилась открывать, считая неприличным заставлять горничную, ждать, однако на пороге оказалась Ханна.

– Можно? – она приподняла, демонстрируя мне поднос, который держала в руках, и я поспешила отступить, давая ей дорогу.

– Зачем вы спрашиваете…

– Вот как, уже «вы»? – Ханна хмыкнула, ставя поднос на столик.

Опустевшей ночью посуды на нём не было, значит, и об этом позаботился барон.

Чувствуя себя до крайности неловко, я заправила волосы за ухо.

– Вчера я уже наговорила лишнего.

– Если бы кто-то влез на мою лошадь, я бы начала стрелять, – она пожала плечами и села на диван.

Стараясь подавить неуместный смешок, я уставилась на поднос.

Чайник, две чашки, тарелка с пирожными.

Герцогиня тем временем положила ногу на ногу, и я невольно залюбовалась ею, одновременно убеждаясь в том, что и в этом Вильгельм не солгал. Высокородные девицы избегали подобных поз, считая их едва ли не непристойными, а у крестьянок не хватало ни достоинства, ни изящества для них. Ханна же сидела спокойно и красиво, не вызывающе, но свободно.

Аромат этой свободы и уверенности в себе и завтрашнем дне навек впитался в её кожу и волосы, вплавился во взгляд и улыбку.

«На дороге её называли Чокнутой и боялись как огня».

Она и правда не побоялась бы выстрелить, должно быть.

Меж тем и герцогиня наблюдала за мной.

К каким выводам она пришла, мне оставалось только гадать, и оставалось только надеяться, что Уилу эти умозаключения никак не навредят.

– Знаешь?

Она задала всего один короткий вопрос.

Разумеется, можно было сделать вид, что я не понимаю, о чём речь. Потянуть время в ожидании, что вернётся Монтейн или она сама бросит мне подсказку.

Вместо всего этого я кивнула и, садясь в оставшееся свободным кресло, ответила честно:

– Да.

– Хорошо, – Ханна побарабанила пальцами по подлокотнику, глядя в пространство, и только потом посмотрела на меня. – Потому что меня нет сколько-нибудь приличной версии происходящего для непосвящённой девицы, а эти двое не трудятся её придумать.

Я всё-таки рассмеялась.

Ничего весёлого ни в сложившейся ситуации, ни в этом разговоре не было, но этой единственной фразой она довела все мои страхи почти что до абсурда.

Ханна встала, чтобы налить нам чай, а я постаралась держать спину прямо, чтобы хотя бы тут не ударить в грязь лицом и не опозорить барона своими манерами.

– Удо ничего ему не сделает. Это я могу обещать.

Она вернулась на диван и снова смотрела на меня прямо как будто ждала от меня таких же гарантий, и мне оставалось только малодушно отвести взгляд в сторону окна.

– Он пришёл не воевать. Если бы я знала, что речь идёт о герцоге Керне, никогда не позволила бы ему поехать сюда.

– Ты давно его знаешь?

Она склонила голову набок, с очевидным трудом сдерживая абсолютно искреннее удивление.

Мне пришлось запретить себе трусить.

– Герцогиня…

Я повернулась к ней, сбитая с толку тем, что не могла ответить на этот вопрос.

Как давно я знакома с бароном Монтейном?..

Неделю?

Несколько дней?

Мне на полном серьёзе казалось, что он просто всегда был в моей жизни. А ведь так быстро всё произошло…

Ужасающе, до неприличия быстро.

К счастью, Ханна поморщилась, кажется, вовсе забыв, что о чём-то меня спросила.

– Давай без этого, пожалуйста. И на «ты». Я до сих пор не могу к этому привыкнуть.

Всего каких-нибудь пять минут назад эта женщина представлялась мне почти что божеством, недосягаемым и прекрасным. А сейчас вдруг стала совсем своей.

В таком тоне могли болтать деревенские девочки, сидя на сене тёплой летней ночью.

Или те, кто привык вращаться в самых разных кругах и иметь дело с людьми из любых сословий, не оглядываясь при этом на чины и предрассудки.

Она. Вильгельм.

– Не можешь… – я всё-таки споткнулась на этом обращении. – Привыкнуть быть герцогиней?

Ей ведь и правда должно было быть непросто. Жить, как вольный ветер, лететь куда вздумается, не считаясь при этом ни с законом, ни с нормами приличий, а после – вдруг стать женой настоящего герцога. Ещё и настолько непростого, как Удо Керн.

– Да, – Ханна взяла чашку и кивнула мне на мою приглашая. – Меня всё устраивало так, как оно было, но чёртов Удо настоял на свадьбе. Мне кажется, ему просто нравится сама церемония.

На этот раз мы засмеялись одновременно, и вдруг стало легче.

Две жены герцога Удо умерли, третья сбежала от него к его же старшему брату. Казалось, Ханну тот факт, что она стала четвёртой герцогиней Керн, не смущал ни капли. Если такая женщина полюбила его и верила ему…

Она сделала всего один глоток, а потом поставила чашку.

Неужели тоже волновалась?

– Картина, которую описывал тебе барон, немного не совпадает с тем, что ты увидела, не так ли?

Сформулировать лучше не смогла бы даже я сама, поэтому пришлось просто кивнуть.

Ханна кивнула в ответ и зачем-то расправила подол.

– Я могу сказать тебе, что Удо очень изменился после того, что с ним случилось. Что он многое переосмыслил и на множество вещей взглянул иначе, научился по-новому относиться к окружающим его людям, ценить и беречь их.

Не в силах скрыть изумление, я только моргнула, а герцогиня покачала головой.

– Либо я могу сказать тебе, что Удо Керн всегда останется Удо Керном, чертовски умной, изобретательной и абсолютно непредсказуемой сволочью с собственными представлениями о чести и справедливости. Как тебе нравится больше?

Себе я могла признаться честно: ни один из предложенных вариантов меня не радовал.

Однако Ханна ждала от меня другого ответа, а та страсть, с которой она говорила о герцоге…

– Ты восхищаешься им, – я почти прошептала это.

Она вдруг улыбнулась озорно и искренне:

– Почему бы ещё я была с ним?.. Я хочу кое-что показать тебе.

Прежде чем я успела опомниться и ещё о чём-то её спросить, Ханна, ничуть не смущаясь, расшнуровала свой корсаж и спустила платье с плеча.

Едва не вспыхнув от такой откровенности, я задохнулась, увидев то, что она готова была доверить мне. Глубокое, оставленное с чудовищной жестокостью клеймо справа подмышкой. Волчий профиль – как печать, как символ того, что она принадлежала кому-то как вещь, как животное.

Герцогиня же с потрясающим спокойствием позволила мне насмотреться вдоволь, а потом стала столь же невозмутимо приводить себя в порядок.

– Его можно свести. Это не сложно, мы с Мирой справились бы сами. Но я решила оставить.

Затянув ленту почти небрежно, она подняла на меня ясный взгляд.

Мне хотелось от неё отвернуться. Закрыть лицо руками, закричать – сделать что угодно, лишь бы не думать о том, какую боль ей пришлось выдержать, когда с ней делали это. Не помнить о той лёгкости, с которой я намеревалась затащить в постель её мужа, ни секунды не задумываясь о том, каково придётся ей, если он согласится.

Стало так чудовищно стыдно, что у меня вспыхнули щёки.

– Почему? – я спросила на выдохе, имея в виду и клеймо, и её странное желание пойти со мной на такую откровенность.

Ханна пожала плечами и откинулась на спинку дивана.

– Потому что оно сводит Удо с ума. Напоминает ему о том, что тот, кто посмел мучить меня и считать своей, мёртв. А он может делать с этим, – она едва заметно кивнула вправо. – Всё, что хочет.

Интонация, с которой она сказала это, оказалась настолько выразительной, что у меня пересохли губы, а поднявшийся волной жар не имел со стыдом уже ничего общего.

– Но… – понимая, что выдаю себя с головой, я попыталась начать ещё раз.

Новая улыбка Ханны оказалась мягкой и понимающей.

– Если барон пошёл на то, чтобы привезти тебя сюда, значит, у тебя действительно серьёзные проблемы. Но они с этим разберутся. Быть может, перед тем поскандалят как следует. Или кто-нибудь кому-нибудь врежет, если я не услежу. Но ту стадию, на которой готовы были убить друг друга, они оба уже миновали. Я хотела сказать тебе об этом.

Озвучивая недопустимые, дикие, способные вызвать лишь недоверие вещи, она говорила спокойно и прямо и была абсолютно уверена в каждом своём слове.

Я всё-таки закрыла лицо ладонями, и сама не поняла, всхлипнула или рассмеялась, сгибаясь пополам.

Разумеется, невозможно было ожидать, что попавшим в беду они сочтут Монтейна. Он скорее умер бы, чем обратился за помощью к Кернам. Его визит сюда стал не просто унижением, а демонстрацией слабости, поэтому герцог пошутил насчет знакомства со мной, едва меня увидев.

А ещё он наверняка понял.

Увидел, почувствовал – не имело значения, как это называть.

Он наверняка уже знал, что именно со мной не так. Возможно, даже принял решение о том, что именно ответит Вильгельму, когда тот его попросит.

Станет ли он вообще этого ждать?

И если станет, то…

– Мелания? – Ханна позвала меня по имени совсем негромко.

В её голосе не было откровенной жалости или снисходительности, но слышалось то трогательное сочувствие, которое способен испытать лишь человек, по-настоящему понимающий. Переживший нечто подобное тому, что переживала я.

Я заставила себя вдохнуть и поднять лицо.

Так хотелось рассказать ей. Извиниться. Убедить её в том, что я правда не знала об истинной природе её отношений с герцогом Керном.

Если бы я могла хотя бы помыслить о том, как всё обстоит на самом деле, никогда не посмела бы…

– Прости, я…

Я не представляла, как можно сказать подобное.

Ханна же то ли поняла без слов, то ли просто не хотела позволить мне наделать глупостей.

Она встала и подошла ко мне, присела на подлокотник кресла и вдруг погладила меня по волосам.

– Иногда не стыдно плакать. Особенно если за тобой гонится какая-то жуткая тварь. А за тобой должна гнаться особенно страшная.