Текст книги "Судьба Илюши Барабанова"

Автор книги: Леонид Жариков

сообщить о нарушении

Текущая страница: 20 (всего у книги 24 страниц)

Глава двадцать четвертая
ДИСПУТ

 
Что с попом, что с кулаком
Вся беседа —
В брюхо толстое штыком
Мироеда.
 

1

Комсомольский карнавал взбудоражил весь город. Обыватели и церковнослужители проклинали безбожников, грозились пожаловаться в Москву Ленину. Слыхано ли дело – надеть на Иисуса Христа валенки и заставить его плясать посреди улицы, точно это не господь бог, а самый последний мужик-пьяница. В старые времена за такое богохульство вырывали язык, сжигали живьем на кострах. Хороша же власть, которая допускает поругание веры!..

Комсомолия праздновала победу. Никогда раньше не бывало такого прилива желающих вступить в ее ряды. Казалось, поповская камарилья была положена на обе лопатки. И комсомольцы были удивлены, когда их вожаков потребовали для ответа в губкомпарт и там сделали строгое внушение.

Оказалось, что ответили церковники на антирелигиозный карнавал многолюдным крестным ходом за реку и там под пение молитвы сожгли на костре соломенные чучела представителей губкома.

Это был вызов рабоче-крестьянской власти.

В уездах и того пуще – были случаи зверских расправ. Правда, молодежь сама давала к этому повод. В одной церкви пятеро не в меру развеселившихся парней во время крестного хода сбросили с колокольни мяукающего кота, подвязанного к зонтику. Озлобленное кулачье и монахи схватили всех пятерых и поволокли к реке. Один пытался убежать, но его догнали и убили кольями на месте. Остальных скрутили проволокой, привязали тяжелый камень и столкнули с берега в реку.

Такой ценой заплатили комсомольцы за необдуманное озорство.

– Выходит, что мы, коммунисты, тоже дали ошибку, – говорил секретарь губкома, оглядывая смущенных комсомольцев. – Недосмотрели, не подсказали вам, что у церкви политика хитрая и что к борьбе с нею надо относиться серьезно. Мы забываем, что религия – это вера бедных людей. Да, да, я не оговорился… Пойдите в церковь и посмотрите, кто там бьет поклоны. Горемычные вдовы, калеки, больные, те, кого обошло счастье на земле. Они верят, что получат его от бога на небе. Вот почему, рисуя карикатуры на богов, мы оскорбляем чувства верующих, наших же товарищей, временно заблудших.

Секретарь распахнул окно и подозвал к нему комсомольцев. Вдали видна была Никитская церковь, окруженная толпой верующих.

– Вы вчера нарядили Иисуса Христа в драные валенки и решили, что разделались с богом навсегда. Почему же сегодня церкви переполнены молящимися? Потому, что вы боролись против верующих, а надо было драться за них. Вы хотели взять бога штурмом, а нужна длительная осада… Давайте организуем диспут «Есть ли бог?», вызовем попов на открытый бой и раскроем перед народом обман и лицемерие церкви. Вот это будет борьба!..

Невеселые уходили комсомольцы из губкома. На лестнице кто-то хлопнул Митю Азарова ладонью по спине.

– Как дела, отец Димитрий?

Митя оглянулся и увидел Пашку Булочкина, известного балагура и насмешника.

– Отвяжись.

– Лихо ты вчера кадилом размахивал…

– Вот и домахался…

– Не тужи. Все-таки мы сделали доброе дело, и за это дети наши скажут нам спасибо и доломают церкви и тюрьмы…

2

«На бедного Макара все шишки валятся…» Как будто специально для Степы придумали эту поговорку. Ему опять крепко влетело от крестной за участие в карнавале. А дальше и того хуже – она догадалась, кто вредно влияет на Степу, и запретила ему дружить с Илюшей.

– Еще раз увижу того бусурмана, безотцовщину в моем доме – обоим головы оторву! – заявила она.

Пришлось изобрести телефон. Ребята протянули через улицу нитку, привязали на концы железки и звонили ими, когда требовалось «поговорить».

Сегодня Илюша с самого утра забрался на чердак и подавал условный сигнал, но Степа не отзывался. Выйдя за калитку, Илюша долго прохаживался на виду у Степиного дома, ожидая, что друг заметит его и выйдет на улицу.

В городе звонили церковные колокола. Они будто дразнили Илюшу: «Дилинь-бом, дилинь-бом, а у нас идет служба, и никакие карнавалы нам не страшны».

Оглянувшись по сторонам, Илюша негромко свистнул. Если Степа дома, он обязательно покажется в калитке. Так и было: Степа высунул голову из чердачного окна и, прищурившись, посмотрел на улицу. Он узнал Илюшу и таинственно замахал рукой:

– Иди кругом. На огороде лестница приставлена.

Пригнувшись, Илюша прошмыгнул под окнами Степиного дома, осторожно открыл калитку, пересек небольшой дворик и очутился в огороде. Степа уже выглядывал из другого чердачного окна, смешно вытянув шею.

– Лезь сюда.

– А крестная где?

– В церковь ушла.

– Мои тоже…

– Скатертью дорога!

– Степа подал товарищу руку и втащил его на чердак.

Илюша сказал с упреком:

– Я тебе с утра сигналил по телефону, дергал-дергал, а ты молчишь.

– Ты мне тоже нужен… Дело есть.

– Какое?

Вместо ответа Степа взял руку товарища и приложил к своей макушке.

– Чувствуешь?

– Что?

– Шишку чувствуешь?.. Вчера встретили меня Фоня и Шурик, схватили и спрашивают: «Хочешь, мы тебе диспут устроим?»

– Какой диспут?

– Спроси их… Колотят и говорят: «Вот тебе за Георгия Победоносца! А это за богородицу!» Потом Шурик ка-ак стукнет меня палкой по голове: «За Иисуса Христа! Будешь знать, как надевать на господа бога валенки. Беги, пака цел…» А Фоня догнал меня и говорит: «А ну стой. Отвечай: есть бог или нет?» Я подумал и сказал: «Для кого есть, а для кого нету». Они засмеялись: «Косой, косой, а хитрый».

– Знаю, – воскликнул Илюша, – знаю, что такое диспут! Вчера дядя Петя говорил, что в городском театре будут спорить про бога. Одни – что он есть, а другие – нету. Чья возьмет – это и есть диспут.

– Скорее всего…

– А вот ты скажи мне, почему в церквах служба идет, как будто бог опять появился? Ведь его тогда отменили.

– Откуда мне знать, чудак-человек, – пожал плечами Степа.

– Степа, а что, если нам пойти на этот… диспут?

– Крестная не пустит.

– Убежим…

– Ладно, может быть, пойдем.

3

Наконец настал день – в городском театре сошлись два враждебных лагеря: защитники бога и его враги, собрались не для примирения, а для борьбы.

В посланиях патриарха Тихона церквам было сказано: нельзя больше терпеть богохульства. Иначе не прекратятся насмешки и нападки на святую религию.

Дело дошло уже до того, что дочь священника отца Серафима Богоявленского отреклась от веры и ушла из родительского дома. Об этом было объявлено в большевистской газете «Коммуна». Девица писала, что ей стыдно за отца-священника, который скрыл церковные ценности, необходимые для спасения голодных детей. Весть об отречении девушки поразила духовенство, и газета переходила из рук в руки.

Если дочь священника восстала против самого господа, чего еще ожидать? Хорошо, что в уезде учинили суд над пятью богохульниками, правильно сделали, что утопили их в Оке. Бог учил: «Приведите ко мне тех, кто не хочет, чтобы я царствовал над ними, и убейте их предо мною».

Афиши оповещали жителей города о том, что в диспуте «Есть ли бог?» могут принять участие все желающие. Докладчиком от губкомпарта назначен Азаров. Против него выступят представитель духовенства иеромонах Антоний, а также руководители старообрядческой церкви и всех религиозных общин.

Задолго до начала у входа в театр выстроились очереди. Зал не мог вместить всех, кто пришел.

А комсомольцы весело шагали мимо стены врагов и, словно не замечая их, пели:

 
Карла Маркса поп читает,
       Чум-чура, чура-ра!
Ничего не понимает,
       Ку-ку, ха-ха!
 

Проходя мимо городского базара, комсомольцы дружно грянули:

 
Посмотрите, как нелепо
      расплылася рожа нэпа,
Ап-чхи!
 

В театр они входили строем по двое в ряд. В зрительном зале заполнили все передние ряды и по сигналу перестали петь.

Обстановка здесь была чужая: на пустой сцене вместо привычного стола для президиума одиноко торчала тумба, похожая на церковный аналой. Нигде не видно портретов вождей революции.

Монахи в островерхих бархатных скуфьях, задрав полы ряс, пробирались между рядами, отыскивая свободные места. Церковники держались надменно, подчеркивая презрение к своим противникам.

Комсомольцы с интересом присматривались к духовным пастырям. Митя Азаров держал под мышкой стопку книг со множеством закладок – готовился разить церковников изречениями из трудов Карла Маркса, Фейербаха и Энгельса.

Друзья подшучивали над Митей:

– Зачем столько книг приволок?

– Если слово не поможет, я этими книгами буду колотить попов. Они меня крестом били, а я их Карлом Марксом…

Возле театра шумела и волновалась толпа. Илюша и Степа стояли у входа. Ребята искали кого-нибудь из комсомольцев, чтобы пройти с ними, но в суете никого не могли найти.

Диспут уже начинался, когда в окружении черных монахинь и богомольцев к театру пришел юродивый. Его называли святым Фофаном и говорили, будто он хочет выступать на диспуте.

При появлении «святого» многие в толпе стали креститься, а кое-кто упал перед ним на колени, прося благословить.

На его рубище и грязные косматые волосы, закрывавшие глаза, неприятно было смотреть. Юродивый с трудом передвигал ноги. Две монахини вели его под руки.

– Степа, это тот самый Фофан?

– Кажись, он. Я его только один раз видел… в гробу.

– Как в гробу? Почему?

– А так. Он живет в келье, а на ночь ложится в гроб.

– Зачем?

– Зачем, зачем… Спит в гробу, взял себе муку такую…

Контролеры у дверей растерялись, не зная, пускать юродивого или нет.

– Куда вы это чучело ведете? Его в бане надо мыть…

За Фофаном в театр устремились и другие. Милиционер уговаривал толпу:

– Товарищи, поимейте совесть, там же дыхнуть нечем. Не напирайте!

Илюша подошел к женщине-контролеру и сказал с упреком:

– Святого пропустили, а нас не хотите…

Она улыбнулась:

– Он святой, а ты кто?

– Мы безбожники, – неожиданно для самого себя выпалил Илюша и покосился на Степу.

Тот молчал, потом тоже стал просить:

– Тетенька, пропусти…

– Разве и ты безбожник? – спросила она у Степы. – Я ведь знаю тебя. Ты в церкви Василия Блаженного прислуживал.

– Он уже не ходит туда, – заступился Илюша. – Это он раньше ошибался.

Наконец женщина сжалилась над ребятами и пропустила их на самую верхотуру, на галерку, где было тесно и душно.

4

Едва ребята протиснулись на галерку, как их оглушил взрыв смеха. Не зная, что происходит в зрительном зале, Илюша глянул через барьер и увидел на сцене человека в длинном черном подряснике. Над ним потешались зрители. У старичка был всклокоченный вид, он потрясал Евангелием, но ему не давали говорить.

В зрительном зале поднялся с места Пашка Булочкин и, обращаясь к дьячку, спросил:

– Папаша, скажи: правда, Иисус Христос накормил пятью хлебами пять тысяч человек?

– Правда.

– И они все съели или осталось что-нибудь?

– Согласно Святому писанию, – ответил дьячок, не догадываясь о подвохе, – Иисус Христос повелел ученикам собрать куски, чтобы ничто не пропадало.

– Много было кусков-то?

– Двенадцать коробов.

Чувствовалось, что люди в зало сдерживали смех, а паренек с невинным видом продолжал спрашивать:

– Ну и что сделали с этими кусками?

– Доели! – крикнул кто-то в зале.

Из-за смеха не было слышно, что ответил дьячок, и он, махнув рукой, ушел со сцены.

Примостившись вдвоем на одном стуле, Илюша и Степа рассматривали публику в зале, узнавали знакомых. Вон сидит Синеус – завшколой Борис Иннокентьевич. Справа от него – Подагра Ивановна.

Гога о чем-то шептался с Полем и еще каким-то человеком в полувоенном френче.

На галерке сидели скауты. Кто-то из них запустил в Илюшу надкусанной картошкой, но он был весь поглощен тем, что происходило в зале, и не повернул головы.

Наконец на сцену поднялся священник в высоком черном клобуке. Должно быть, это и был иеромонах Антоний. Настороженная тишина воцарилась в зале. Священник поднялся на трибуну, и голос его зазвучал спокойно и величественно:

– Святое Евангелие гласит: «Любите враги ваша, благословите клянущие вы, творите добро ненавидящим вас». Вот почему мы пришли сюда: чтобы говорить с теми, кто заблудился и предал бога забвению. Вы спрашиваете: есть ли бог? Человечество искало и томилось, пока не нашло Христа – абсолютного начала бытия. Оно и сейчас жаждет бога и его правды. Ваше неверие не есть отмирание религиозного чувства, а всего лишь болезнь. Неверующая молодежь поет «Долой монахов». Они думают, что этим отменяют бога. Но это ни о чем не говорит, кроме невежества, и не доказывает победы атеизма…

В той части зала, где собрались защитники церкви, послышался одобрительный гул. Священник подождал, пока станет тише, и продолжал:

– Мы не спорим: религия для многих перестала быть первой необходимостью в жизни. Несмотря на это, мы утверждаем, что современный атеизм не есть победа неверия. Религия может быть оттеснена – власть ваша. Но верующие будут хранить в своем сердце религиозное чувство, ибо оно неистребимо!..

Последние слова иеромонаха были встречены взрывом аплодисментов и восторженными криками тех, кто пришел защищать церковь.

– Вот гады, смотри, как попу хлопают, – сказал кто-то.

Обернувшись, Илюша узнал Пашку Булочника, известного безбожника, который во время комсомольского карнавала изображал божью матерь.

С галерки было хорошо видно, как бил в ладоши Поль, как радостно улыбался Борис Иннокентьевич и тоже незаметно аплодировал, а сам озирался по сторонам – не следит ли кто-нибудь за ним, ведь он заведует советской школой!

– Посмотрите на нынешнюю молодежь, которая ходит по улицам со святотатственными изображениями, – продолжал иеромонах. – Может быть, они нашли новое слово правды? Нет! Это испорченность нравов. Из этих людей могут выйти только чурбаки, но не люди с тонкой душой…

На этот раз засвистели, затопали ногами противники бога.

– Вы, большевики, проповедуете грубую силу, а мы сеем добро. Вы призываете к ненависти, а мы к любви в сердце человеческом… Храмы божьи стояли и вечно будут стоять. К ним не зарастет тропа верующих, она будет разрастаться до размеров великого пути, потому что церковь дает успокоение сердцу, и ему становится легче от веры…

В одной половине зала кричали, одобряя речь священника, в другой – протестовали.

Иеромонах, закончив речь, удалился со сцены, величаво неся на себе высокий черный клобук с крестом.

– Смотри, дядя Коля пошел на сцену, – прошептал Илюша, толкая локтем Степу.

Но тот, перегнувшись через перила, смотрел в зал, он искал Тину.

Появление на сцене Азарова встретили по-разному: одни – дружными аплодисментами, другие – зловещим молчанием.

Илюша хлопал в ладоши и смотрел на Шурика Золотарева. Тот отвечал взглядом, полным презрения и ненависти. «Злись, злись, – подумал Илюша, – сейчас услышишь, как дядя Коля скажет – щепок не останется от ваших богов…»

– Легенда о воскресшем боге есть самый большой обман, – начал дядя Коля. – Эта легенда родилась из страха и горя, из неудач и человеческого бессилия. Бог порожден слезами и требует от людей рабства и унижения…

Дядя Коля говорил о том, что вера в загробный мир придумана богатеями. Капиталисты уговаривают бедный люд терпеть и не жаловаться на нужду. За это, мол, на том свете богачи будут гореть в аду, а бедные разгуливать по раю.

Но мы нашли новое слово правды, да, нашли! Революция принесла пароду освобождение от страха перед богами. Рабочие и крестьяне отбросили фальшивые сказки и взяли в руки винтовку. Они сами совершат суд, не дожидаясь пришельцев с неба.

В зале поднялся невообразимый шум. Скауты топали ногами, свистели. Кто-то опять швырнул в Илюшу огрызком, но попал в Степу.

После дяди Коли выступал какой-то «брат во Христе». Он смеялся над безбожниками, кривляясь, изображал из себя дурачка.

– Большевики говорят, что материя вечна. А вот на мне сукно, то есть материя. Стало быть, мой костюм вечный, почему же на нем дырки?

Защитники церкви одобрительно смеялись, и «брат» покинул сцену с видом победителя.

Нашлись шутники и среди безбожников. Паренек в синей косоворотке поднялся с места и крикнул:

– Дьячок говорил о чуде, когда Христос накормил пятью хлебами пять тысяч человек. Какое же это чудо? Вот у нас пять тысяч прихожан одного попа кормят и не могут накормить – вот это чудо!

Когда смех в зале прекратился, на сцену поднялась девушка в скромном сером костюме, с черным бархатным бантиком на блузке.

Илюша чуть не вскочил с места, узнав Лидию Ивановну.

– Степа, гляди скорее!

– Чего?

– Лидия Ивановна вышла.

– Где?

– Тише, не мешай…

– В так называемую «Неделю православия» церковь проклинает имена славных вождей крестьянских восстаний Пугачева и Стеньку Разина, – так начала свою речь учительница, и ее голос от волнения казался неестественно громким. – Почему же церковь предает анафеме защитников бедного люда?

– Долой! Не будем слушать!

Илюше показалось, что эти слова выкрикнул Синеус, он сидел багровый от возмущения.

– Религия – враг науки, – продолжала Лидия Ивановна. – Священники на уроках закона божьего учили, что звезды прибиты к небу гвоздями! Попы сожгли на костре великого ученого Джордано Бруно, который осмелился заявить, что звезды – миры Вселенной и они движутся… У нас в Калуге живет ученый-самоучка Циолковский, он выдвинул гениальную идею о полетах аэронавтов в околосолнечное пространство. Его учение отвергает басни о седьмом небе, где якобы находится рай. Если этим священникам дать власть, они бы и Циолковского сожгли на костре.

В зале долго не умолкал шум.

Илюша хотел напомнить Степе что он говорил «о седьмом небе», по в это время Лидия Ивановна заговорила именно о нем, о Степе.

– В моем классе учится мальчик Степа Бакунин. Он очень способный, сам построил радиоприемник. А святые отцы города заманили его в церковь и сделали прислужником. Вместо того чтобы ходить в клуб, мальчик поет в храме молитвы!

Как видно, слова Лидии Ивановны крепко задели иеромонаха Антония – он поднялся и заговорил с раздражением:

– Не из невежества мы мало думаем о науках, а из презрения к их бесполезной деятельности. Мы же посвящаем свое служение вечности.

Взрыв смеха не смутил священника, и он продолжал гневно:

– Спасение душ человеческих – вот наша цель! Вечная жизнь на том свете и блаженство – вот цель нашей жизни. Ибо написано: «Погублю мудрость мудрецов и разум разумных отвергну».

Борьба накалялась. Казалось, что сторонники церкви берут верх. Даже юродивый святой Фофан взмахивал руками, точно рвался на сцену. Но монахини сдерживали его.

В шуме и злобных выкриках Митя Азаров поднялся на трибуну.

– Вот вы, гражданин, простите, не знаю, как вас величать, гражданин монах, ругали комсомольцев, называли нас чурбаками. Но эти «чурбаки» отдают последний паек голодающим. А вы с вашей любовью к ближнему отказываете несчастным. Во имя какой любви вы это делаете?.. Молчите?

– За нас ответит бог! – выкрикнул с места кто-то из сторонников церкви.

– Где был ваш бог, когда детишки просили: «Подайте Христа ради!» Слышите, они просили Христа ради! А что же Христос? Оттолкнул детскую руку: дескать, умирайте! И маленькие беззащитные души умирали. Кто же после этого будет верить вашему… господу?

Когда на сцену решительной походкой вышел Поль, его встретили такими бурными аплодисментами, что казалось, будто все только и ждали его появления.

– Постановку диспута считаю неправильной. Она с самого начала поставила под сомнение существование бога. Для нас он всегда был и всегда будет. Пусть безбожники не ходят в храмы, чище будет в святых обителях.

В зале послышались крики одобрения.

Поль продолжал говорить, обращаясь к передним рядам, где на самом видном месте сидел известный «дебошир», комсомолец-инвалид Сережка.

– Не о боге мы должны спорить, а о свободе, – продолжал Поль. – Мы лишены ее. Комсомол – не наша стихия. Он придаток партии большевиков, а мы хотим строить будущее по образу демократического свободомыслия. Надоела политика! От имени всех юношей и девушек города я предлагаю создать беспартийную организацию славных соколов!

Комсомольцы вскочили со своих мест. Митя Азаров крикнул Полю:

– Тебе давно хочется, чтобы рабочая молодежь стала аполитичной, и тогда ты уведешь ее за собой в болото мещанства. Не выйдет, господинчик!

– Можете выкрикивать что угодно, – ответил ему Поль с наигранным спокойствием. – Ваши слова ничего не изменят. И никто за вами не пойдет, потому что комсомолу чужды сострадание и любовь. Вы не знаете, что такое совесть и чувство милосердия. Вы признаете одну лишь силу. Не кичитесь помощью голодающим, потому что вы ничего не сделали доброго кому-нибудь из несчастных, вроде вот этого гражданина, которого я вижу перед собой в первом ряду!

Все повернули головы в сторону Сережки. Побледневший, он поднялся с места и грозой пошел на Поля.

– Это кто несчастный? – спросил Сережка. – Это я несчастный?! Что ты понимаешь в счастье? Да знаешь ли ты, что я самый счастливый, потому что сражался за народ и шел грудью на врага. Смотри, гад, мои раны! Я потерял эти руки за то, чтобы рабочие жили счастливо. А ты где был? Может, ты с буржуями был, когда мы дрались? Почему заводишь разговор о политике? Мы пришли спорить о боге, а ты куда гнешь? Зачем тебе нужно, чтобы молодежь была беспартийной? Говори, буржуй недобитый!..

В той стороне зрительного зала, где сидели Каретниковы и откуда пришел на сцену Поль, с места вскочил рабочий паренек, сидевший рядом с Олегом Каретниковым. Он крикнул через весь зал:

– Сережка, правильно говоришь. Он контра! Вот тут еще дружок его сидит и подсказывает ему! – Паренек повернулся к Олегу. – Ты почему кричишь: «Браво, Поль!» Ты тоже контра?

– А ну пусть покажется!

– Тащи его на сцену!

Олег поднялся, пытаясь пробраться к выходу, но ему преградили дорогу.

– Пусти, хам! – потребовал Олег, с презрением глядя на паренька.

– Не спеши, разберемся.

– Отвяжись, негодяй! – взвизгнула Подагра Ивановна и схватила комсомольца, разорвав на нем рубаху.

– Вы не имеете права задерживать меня. Я советский служащий, у меня справка есть, – возмущался Олег.

Никто уже не смотрел на сцену, где стояли друг против друга Сережка и Поль. Они сами повернулись в ту сторону, где затевалась ссора.

Но вот Сережка изменился в лице. Он пристально вглядывался в Олега Каретникова. Расстояние, которое разделяло их, было велико, но Сережка неожиданно крикнул:

– Он! Ей-богу, он!..

Спрыгнув со сцены, натыкаясь на людей, Сережка помчался к Олегу.

Он растолкал всех, кто окружал Каретникова, и медленно подходил к Олегу.

– Так вот где мы встретились, ваше благородие! Вот где я тебя нашел! – почти с радостью повторил Сережка.

Все, кто находился поблизости, замерли.

– Ты моих вот этих рук боялся. Так ими я тебя и покараю. Ребята, хватай его. Это офицер врангелевской контрразведки. Я это в два счета докажу. Вяжи его!

– Прекратите беззаконие! – потребовал иеромонах Антоний.

Откуда-то выскочил дьячок и крикнул:

– Вот их свобода! Честных людей среди белого дня хватают!

– Господа! – поддержал его толстопузый нэпман. – Нас заманили в ловушку.

– Не знали, как нас посадить в тюрьму, так диспут придумали! – истерически закричала Подагра Ивановна.

Комсомольцы готовы были скрутить Олега, когда на сцене появился святой Фофан.

Потрясая лохмотьями, повисшими на его костлявом теле, он подпрыгивал, кривлялся и хриплым голосом выкрикивал заклинания.

Неизвестно, как долго бы продолжался этот «спектакль», если бы на сцене не появился милиционер.

– Эй, гражданин святой, брось ваньку валять. Подымайся и уматывай.

Юродивый взглянул на представителя власти, проворно поднялся и, боязливо оглядываясь на милиционера, засеменил к выходу.

Толпа на галерке навалилась на перила. Илюшу придавили так, что невозможно стало дышать. Все молчали, пораженные необычайной встречей комсомольца Сережки с белогвардейским офицером.

Воспользовавшись общим замешательством, Гога Каретников прибежал с галерки, ловким ударом сбил с ног паренька, державшего за руку Олега. Но убежать Олегу не удалось.

«Так вот кем оказался брат Гоги, о котором писали в школьной стенгазете», – думал Илюша, глядя, как комсомольцы связывают руки Олегу Каретникову.