Текст книги "Судьба Илюши Барабанова"

Автор книги: Леонид Жариков

сообщить о нарушении

Текущая страница: 12 (всего у книги 24 страниц)

Глава четырнадцатая
МУСТАЙ

 
Голод в двери постучал,
Протянул в окно ладонь.
Крепче молотом сплеча,
В горне горячей огонь!
 

1

По улицам ходил беспризорный мальчик в брезентовой куртке, подпоясанной пожарным ремнем, и спрашивал у встречных:

– Дядю Колю не знаешь?

Прохожие останавливались и спрашивали:

– Фамилия как?

Мальчишка пожимал плечами и останавливал следующего:

– Не знаешь, однако, где дядя Коля живет?

Появись в эту минуту на улице Илюша, он с радостью бросился бы к Мустаю. Друзья разминулись: когда Илюшу выгнали из дому, Мустай хоронил в бору братишку. А на другой день Илюша прибежал в лес, но застал лишь свежий могильный холмик да потухший костер. Мустай в это время ходил по городу и разыскивал «дядю Колю».

Солнце палило нестерпимо. От каменных домов веяло жаром. Налетал горячий ветер, кружил по дороге пыль вместе с соломой и плеванной подсолнечной шелухой.

Голод привел Мустая в городскую столовую деткомпита. Она помещалась в здании бывшего Дворянского собрания, а теперь Рабочего дворца. Дом с колоннами стоял на высоком берегу Оки, к нему примыкала липовая аллея. По ней до самого Каменного моста извивалась тысячная очередь голодных. Дети пришли с жестяными банками, котелками, бутылями, судками. Мустай пристроился в хвост, и, когда очутился у окошечка, ему подали селедочную голову и велели подходить следующему. Мустай бережно спрятал «обед» в карман и поспешил за Оку, где его ожидала мать.

В центре города, на бывшей Плацпарадной площади, Мустай увидел скопление людей. По примеру других ребятишек он взобрался на дерево и долго не мог понять, что происходит. По площади маршировали подростки. Мальчики были в коротких штанишках, девочки – в юбках из сурового полотна в складку. Вместо блузок на них были гимнастерки с нагрудными карманами и погончиками на плечах. На широкополых шляпах, загнутых с правой стороны, виднелись красные пятиконечные звездочки. Каждый нес в руках посох, точно винтовку.

Впереди колонны шли двое мальчиков и, вскинув к небу длинные серебристые фанфары, звонко трубили в них. Старушки крестились, не понимая, что происходит.

За фанфаристами шагал знаменосец. Зеленый шелковый флаг, с Георгием Победоносцем на одной стороне и красной пятиконечной звездой – на другой, развевался на ветру. Двое часовых с рапирами охраняли знаменосца.

Парад городских скаутов начался представлением на площади: состязались в сноровке и ловкости. Первое испытание – кто скорее разожжет костер с помощью одной спички. Над холмиками дров был протянут шпагат с прикрепленным листком бумаги. Выигрывал тот, чей костер, разгоревшись, поднимался кверху до бумажки и сжигал ее.

После костров началась новая игра – в переправу через пропасть.

Один из скаутов с ловкостью обезьяны вскарабкался на верхушку столба. Снизу ему подали люльку, связанную из четырех посохов. Скаут прикрепил ее к натянутому над площадью канату, сел верхом и на глазах восторженных ребятишек поплыл по воздуху. Кто-то крикнул: «Оборвется!», и люлька в самом деле сорвалась с каната. Скаут вывалился на мостовую, и все увидели, как его лицо залилось кровью. Мало кто заметил, что то была не кровь, а клюква, которой «пострадавший» сам себя намазал.

Санитары спешили на помощь. Связист с помощью двух флажков передал в другой конец площади о несчастье. Из палатки с красным крестом четверо скаутов вытащили носилки и бегом кинулись к месту происшествия. «Раненому» перевязали лицо и голову, положили его на носилки и понесли к палатке.

Мальчишки кричали: «Разбился! В больницу понесли!»

– Как тебе нравится этот спектакль? – услышал Мустай голос паренька, стоящего под деревом.

– Представь себе, интересно, – ответила ему девушка в голубой сатиновой кофточке со знаком «КИМ» на груди.

– Чем?

– Не знаю. Есть у них какая-то завлекающая сила. Смотри, сколько людей собралось.

– Маскируются… Белую лилию закрыли пятиконечной звездой.

– Только Георгия Победоносца забыли переделать в буденновца, – усмехнулась девушка.

Парад скаутов закончился. Они свернули палатки, построились в ряды и пошли под звуки оркестра.

2

Мустай вернулся на берег Оки, где оставил свою обессилевшую от голода родную эни.

Она сидела у самой воды, и легкая волна чуть накатывалась на ее опухшие ноги. Мустай отдал матери селедочную голову. И та стала есть, глядя перед собой безучастными, выцветшими от слез глазами.

В некотором отдалении от них на огородах работали комсомольцы. Оттуда доносились веселые голоса:

– Эй, Самара, качай воду!

От реки до самой деревни Ромоданово тянулись грядки, покрытые рядами капустной рассады. Комсомольцы поливали их с помощью пожарного насоса. Четверо парней в засученных до колен штанах, загорелые, без рубах, качали помпу. Один стоял в воде и поддерживал хлюпающий хобот полярного рукава, чтобы не засасывало в него речной ил. Мустай подумал, что этот паренек здесь главный. Он изредка взбегал на высокий берег и громко кричал девушкам, готовившим обед:

– Эй, там, на кухне, поскорее шрапнель варите! А то у ребят кишки марш играют!

Увидев Мустая, он спросил:

– Братишка, что глазеешь? Становись воду качать!

– Дядю Колю не знаешь? – спросил Мустай.

– Дядю Колю? А дядя Митя тебе не годится?

– Какой?

– Вот я.

Мустаю было не до шуток, и он сказал:

– Дядя Коля нужен, однако.

Засучив штаны до колен, Мустай вошел в реку, сначала придерживал хобот пожарного рукава, чтобы не очень хлюпало, а когда паренек в матросской тельняшке устал качать, занял его место.

Он работал с долговязым парнем. Тому из-за роста приходилось нагибаться, а Мустаю подниматься на носки и чуть не виснуть на рычаге насоса, взлетавшем высоко кверху.

– Тебя как зовут? – спросил чернявый.

– Мустафа, Мустай серавно.

Когда работа подошла к концу, Мустай отряхнул намокшие штаны и, ни слова не говоря, пошел прочь.

– Куда ты? Сейчас обедать будем, – остановил его Митя Азаров.

– Серавно, мамка ждет.

– Зови сюда и мамку.

– Дядю Колю, однако, искать надо.

– Кто такой?

– Не знаю… Хороший человек… Детишка коммуну берет.

– Ах вот что! Ну, считай, что ты нашел дядю Колю, – рассмеялся Митя. – Кончим поливать, поведу тебя к нему.

Комсомольцы собрались на обед в овражке, неподалеку от берега Оки. Там коптила старая полевая кухня с единственным колесом. Вместо второго был подставлен чурбак. На круглых железных боках закопченной кухни виднелись вмятины: когда-то она была прострелена и запаяна. Кухню раздобыли в военкомате, и с тех пор она стояла здесь. Комсомольцы приходили на огороды после смены, работали бесплатно. Они организовали коммуну – сложились скудными пайками, выбрали дежурных, и хотя не слишком было сытно, зато работалось весело и дружно. Не для себя старались – спасали голодных детей.

Над величавой, спокойной рекой гулко прозвучали удары в обрезок рельса. Обед. Дежурные разливали чечевичную похлебку в котелки, а у кого их не было – в алюминиевые кружки. Мустаю налили первому и велели отнести больной матери. Комсомольцы с сочувствием смотрели, как жадно набросился на еду Мустай и как безразлично, вяло орудовала ложкой мать.

– Ее надо в больницу определить, – предложил кто-то из комсомольцев.

– Не примут, лазареты переполнены.

– Но не оставлять же ее здесь. Возьмем ее. В губкоме помогут устроить в Хлюстинскую больницу.

3

В разгар обеда в огороды пришел комсомолец Сережка: для одних – красный герой, для других – дебошир и анархист.

– Явился, партизан? – с ходу атаковал его Митя. – Ты чего там устроил на базаре?

Сережка стащил культяпками кепку с головы, утер подкладкой потное лицо и сказал, присаживаясь рядом с Митей:

– А тебе что, нэпманов жалко?

– Брось бузить… Я не их, а честь комсомольскую защищаю, а ты ее роняешь.

– О чести помалкивай, я ее своей кровью отстаивал! – И Сережка спрятал в карманы изуродованные руки.

– Знаю… – хмуро сказал Митя. – Война кончилась, и надо не шашкой работать, а головой.

– Кому как, – не соглашался Сережка. – Ты головой работай, она у тебя крепкая, а я буду шашкой…

Комсомольцы знали – Сережка не даст спуску секретарю. Разговор будет прямой и резкий, а это всегда интересно.

– Ты вот хлебаешь суп из шрапнели, носом дергаешь, а в городе буржуазия возрождается, как в старое время. Ты был на базаре? Нэпман ведет себя хозяином: хочет – рубль с тебя возьмет, хочет – тысячу, полная его воля. А рабочему человеку где взять такие деньги? Выходит, мы опять в кабале. Только раньше были дворяне да купцы, а сейчас совбуржуи-нэпманы.

– Чудак ты, Сережка, – усмехнулся Митя, – это они у нас в кабале, а не мы у них.

– Интересно… чем же ты их закабалил?

– Налогами… И вообще возвращение капитализма исключено, потому что командные высоты в руках государства. – И Митя перечислял, загибая один палец за другим. – Армия у нас, промышленность в руках рабочих, земля у крестьян…

– Считай, считай, а буржуи посмеиваются.

– Больше не будут, – пошутил кто-то из комсомольцев. – Сережка на них страху нагнал…

– Налейте супу этому борцу за Советскую власть, – сказал Митя, чтобы закончить спор.

4

Место в Хлюстинской больнице добыли с трудом и положили туда мать Мустая. Самого мальчика взяли Азаровы: где четверо, там и пятый прокормится. К тому же детские дома были переполнены.

Валя и Надя встретили Мустая заботливо, нашли кое-что из белья и вместе с Митей отправили в баню.

Вернулись они веселые. Мустай выглядел комично. На нем была черная косоворотка, Валины сатиновые шаровары и стоптанные лыковые лапти, подаренные Илюшей в бору.

Почему Мустай не захотел расстаться с лаптями, выяснилось неожиданно. За ужином возник разговор о том, почему Мустай искал «дядю Колю».

– Илюшка сказал… В бору стадо пасет. Пиньжак мине дал, чабата скинул, молока приносил.

Митя и Валя переглянулись. Они знали от Петра Николаевича, что Илюша пасет в бору стадо.

– Какой из себя Илюшка, не белобрысый?

– Маленький совсем, чабата дал. Гляди. – И Мустай показал ногу, обутую в лапоть.

– Да ведь куртка-то Илюшкина! – воскликнула Надя, рассматривая на Мустае пожарный пиджак. – Я ее по медным пуговицам узнала.

– Выходит, тебя Илюшка прислал? – с удивлением спросил Митя, а потом с укоризной сказал сестрам: – Эх вы, пигалицы, забыли парня!

– А ты? – спросила Валя. – А ты не забыл?

– То-то и оно, что забыл, – согласился Митя. – Вы еще не все знаете, сестренки, а мне признаться стыдно. На прошлой неделе я получил письмо от Женьки Дунаева. Он спрашивал про Илюшку, просил узнать, доехал ли мальчик. И я ему ответил, как бюрократ. Мол, доехал, жив-здоров. А вот не сходил, не узнал, как живется парнишке. Может быть, его там совсем богом придавили. Я-то знаю деда Дунаева – чуть родного сына не убил за бога.

Надя на минуту задумалась, что-то вспоминая.

– Я знаю девочку с Солдатской улицы, она говорила, что Илюшу хотели отдать в церковь прислужником.

Митя с досадой стукнул кулаком себя по груди:

– А ведь все почему? Некогда! Хоть на части разорвись: голод надвигается, безработица началась, огороды гибнут, электрическую станцию надо восстанавливать. Я и рабфак забросил, только по ночам и готовлю уроки, а голова что котел гудит… На кого же мне надеяться, как не на вас, сестренки? Вы должны помогать.

Надя увидала кого-то на улице и бросилась к двери.

– Папа идет! – И она побежала навстречу отцу, чтобы первой сообщить о новости в семье.

Мустай тоже поднялся и замер в ожидании.

Вместе с Азаровым пришли двое знакомых Мите чоновцев и тетя Даша, председатель деткомиссии Помгола. Все были молчаливо-сосредоточенные.

– Вот и дядя Коля! – Митя обнял Мустая за плечи. – Такой дядя Коля годится?

Азаров выдвинул ящик комода, достал из-под белья вороненый наган, покрутил пальцем барабан, проверяя, все ли патроны на месте, и опустил револьвер в карман.

– Папа, ты куда собрался? – спросила Надя.

Азаров не ответил. Тетя Даша с серьезным видом объяснила:

– На улицу Труляля, дом номер два нуля. Знаешь такую?

– Знаю, – смущенно и понимающе сказала девочка, – это улица рядом с Кудыкиной.

– Вот именно, только чуть правее, – согласился Азаров и, жестом приглашая всех к столу, сказал старшей дочери: – Валюша, подкрепи нас на дорогу.

– Папа, а мы взяли к себе голодающего мальчика, – похвалилась Надя и подвела Мустая к отцу.

Только теперь Азаров заметил подростка в девичьих сатиновых шароварах и черной косоворотке с засученными выше локтей рукавами.

– Что ж, я не возражаю, – ответил Азаров, рассматривая мальчика. – Взяли так взяли. Ты откуда родом? Подсаживайся к столу и покажи, хорошо ли умеешь работать зубами.

Азаров принял от Вали чугунок с теплой картошкой и поставил на стол. В это время открылась дверь, и вошли еще двое: паренек в красноармейской гимнастерке и девушка со значком «КИМ» на груди. Мустай сразу узнал их – эти двое разговаривали под деревом во время скаутского парада.

Паренек увидел на столе чугун с едой, потер от удовольствия руки и сказал:

– Главное – прийти вовремя, пока не остыла картошка. Правильно я мыслю, дядя Коля?

Он за руку поздоровался с Азаровым, с чоновцами, с тетей Дашей, пожал худенькую руку Вале и лишь потом обратился к Мите:

– Слыхал новость? Скауты в городе парад устроили.

– Парад победы, – добавила девушка.

– Ты скажешь, Аня, – отозвался Митя. – Какая там победа, хвастовство одно…

– Но они думают, что победа.

– Ну и пусть думают.

– Посмотрел бы, сколько ребятишек шло за скаутами, со всего города сбежались.

– Ну и что с того?

– А то, что упустим мы ребят. Увлекут их скауты, затянут в болото мещанства.

– Не затянут. У наших ребят пролетарское чутье!

– Пролетарское чутье надо воспитывать, – заметила тетя Даша. – Мы его когда-то впитывали в себя вместе с пороховым дымом на баррикадах.

– Не понимаю, кто разрешает такие парады? – спросил один из чоновцев. – Откуда взялись у нас скауты?

– Я знаю, – сказала Валя. – Они у нас в школе орудуют – Жорж Каретников, Шурик Золотарев…

– Это пескари, а есть щука, – прервал Митя сестру. – Щука эта – скаутмастер Поль Раск. Это он сколачивает отряды из нэпманских сынков. Но все это напрасные потуги.

– Не скажи, – возразила Аня, – у них четкая линия и задача: отвоевать у нас ребят, чтобы потом диктовать нам свои условия.

– Пора кончать с этими жоржиками, – решительно заключил Митя. – Разгоним их, и амба! Верно, Федя?

– Правильно, – подтвердил паренек в гимнастерке.

Старший Азаров молча макал вареную картошку в крупную хрустящую соль и не спеша ел. Но было заметно, что он внимательно вслушивался в спор комсомольцев. Вдруг он сказал:

– Разгонять скаутов вам никто не позволит.

– Это почему так? – с возмущением спросил Митя.

– Разогнать – не значит победить. Нужно бороться с их идеологией и победить в открытом бою. Аня правильно сказала. Можно потерять самые великие завоевания, если не готовить смену. Вы думаете, что буржуазия, которую мы ликвидировали в семнадцатом году, сложила оружие? Шалишь!.. Она будет бороться с нами за наших детей, чтобы через них вернуть утраченное… Враг не сдается и не прощает…

– Что же, мы должны с хлебом-солью встречать скаутов? – спросил Митя. – На поклон к ним идти?

– Ну, у кого для этого спина приспособлена, пусть кланяется… А мы зовем к борьбе. Комсомольцы так должны вести свою работу, чтобы молодежь не к скаутам шла, а к нам, не в церковь, а в рабочий клуб. Тогда будет победа. – Азаров ободряюще хлопнул ладонью по спине сына. – Такие-то дела, товарищ комсомол.

Все поднялись и стали собираться.

– Ты далеко, батя? – примирительно и заботливо спросил Митя у отца.

– На сплав леса. В верховьях Оки лес заготовляют. Надо плоты пригнать.

– А наган берешь зачем?

– На всякий случай.

Когда Митя вышел с отцом на улицу, тот сказал сыну об истинной причине поездки: где-то в уезде организовалась банда под названием «Христово воинство»; в одной деревне они убили мальчика-батрака по имени Серенька.

– Да, враг не сдается и не прощает. – Митя сурово повторил любимое выражение отца.

Глава пятнадцатая
ЕВГЕНИЙ ДУНАЕВ

 
Коль не хватит солдат,
Старики станут в ряд,
Станут дети и жены бороться!
Всяк боец рядовой, сын семьи трудовой,
Всяк, в ком сердце мятежное бьется!
 

1

Илюша вошел в переднюю и увидел на вешалке незнакомую шинель. Поверх нее на гвозде висела портупея с наганом в кобуре.

В столовой никого не оказалось. В зале тоже. Илюша бросился во двор и услышал приглушенный голос бабушки: она с кем-то разговаривала в коровнике. В это время звякнула щеколда калитки, и с улицы вошел он сам, чекист Евгений Дунаев, загорелый, в закатанных до колен штанах, босиком. Они глядели друг на друга: один в радостном порыве, другой с веселым удивлением.

– Ого, как ты подрос! – сказал Дунаев, опуская на землю ведра с водой. – Ну, здравствуй, брат Илюшка!

В один миг Илюше вспомнилось все: зимняя ночь, незнакомая станция, рельсы в мокром снегу и закопченная керосиновая лампа в дежурке чекистов…

В настороженных, полных испуга и надежды глазах мальчика Дунаев прочитал немой вопрос и нахмурился.

– Не нашли твоего брата, – сказал он. – Искали повсюду: в приютах, на базарах. Наверно, живет где-нибудь в детской коммуне под другой фамилией – это бывает. Словом, не огорчайся, найдем его… А сейчас давай отнесем воду бабушке, а ты расскажешь все по порядку, ведь мы с тобой с самой зимы не виделись. Выходит, мы тогда правильно решили послать тебя в Калугу. Между прочим, Пашка просил передать привет. А котенок твой обжился у нас, с Пашкой на пост ходит… Ну, об этом еще поговорим. Пойдем, я видел, бабушка лепешки пекла, глядишь, и нам перепадет. – Евгений поднял ведра, Илюша тоже ухватился за дужку, помогая.

С порога Евгений крикнул:

– Мам, воды принесли! За работу давай по лепешке!

Бабушка с приездом сына точно помолодела, она была весела. Вот и сейчас, приняв от Илюши ведро с водой, легонько ткнула пальцем ему в лоб и сказала:

– Что, голова садовая, забыл станцию! Слышь, Женюшка, приехал он к нам весной весь грязный, прости господи, во вшах. Спрашиваю, где видел моего сына, на какой станции? Говорит, не знаю… А станция-то, как бишь она? Конотоп? Слыхал? Конотоп, где был всемирный потоп. – Бабушка собиралась засмеяться, а сама заплакала.

– Мама, – с упреком сказал Евгений, – радоваться надо, а ты в слезы.

– Измучилась я, сыночек, все об тебе думала…

Илюшу ждала еще одна радость: Евгений привез целый ворох подарков – настоящую, хоть и поношенную, буденовку, красноармейские ботинки… Кто-то из чекистов отдал свои галифе. А Пашка прислал кусок рафинада, правда, слегка замусоленный и пахнущий махоркой, но до невозможности сладкий!

В доме говорили без умолку. Дедушка Никита снова и снова ставил самовар. Дело было не в чае, а в потребности говорить и говорить – счастье-то какое, сын объявился!

В разгар семейного торжества приехала Подагра Ивановна. Увидев Евгения, она бросилась к нему, причитая.

– Женечка, родненький! Откуда же тебя бог послал? Да какой же ты худой да черный… – чмокая крестника в лоб, причитала она. – А мой-то Олег пропал, поди уж, и косточки сгнили… Аграфенушка, как я рада, что Женя нашелся!.. Лизочка, здравствуй, милая. Я за вещами приехала, да уж, видно, не до них сегодня. Эй, кто там, позовите моего кучера! Мальчик, все забываю, как тебя зовут, – обратилась она к Илюше, – сбегай… Нет, постой, я сама.

Подагра Ивановна выбежала во двор и, открыв калитку на улицу, крикнула кучеру, дремавшему на козлах:

– Ерема! Поезжай за Иван Петровичем, скажи: нашелся Женя Дунаев. Ищи на бирже или на бегах, небось опять деньги проигрывает, идол. Без него не являйся! – И она вернулась в дом, сморкаясь в платок и приговаривая: – Радость-то какая! Женечка, дай хоть насмотрюсь на тебя…

Иван Петрович Каретников, муж Подагры Ивановны, не замедлил явиться. Он знал своенравный характер супруги: если требует, бросай все дела и мчись сломя голову.

Его привезли в пролетке, жирного, одетого в новый серый костюм и модные ботинки с гамашами. В руках он держал трость с серебряным набалдашником. На затылке вызывающе торчал котелок, опять, как в старорежимное время, входивший в моду.

– Мое вам с кисточкой! Здравствуй, герой, – приветствовал он Евгения и, обнимая, уперся в него животом. – Вон ты теперь кто – чекист! Гроза всемирного капитала. Как это поют нынче… «Мы на горе всем буржуям мировой пожар раздуем!» Правильно, так их, вампиров…

Иван Петрович сыпал шутками. Вид у него был независимый. На розовых пальцах перстни. Рот полон золотых зубов. Евгений понял, что его «родственничек» опять стал богатым человеком.

– Где служишь? На Украине? Как там с засухой? Выходит, голод не тетка. То-то же, голубчики марксисты, – революция, контрибуция, а жрать нечего.

– Дайте срок, все будет, – сказал Евгений мирно.

– Верно говоришь, – согласился Иван Петрович не без ехидства, – дайте срок, будет и белка и свисток… Лучше уж признайся: обанкротились. Кричали: мы новый мир построим, а вышла одна разруха.

– Нужду организовали у нас капиталисты, – возразил Евгений, – хотят этим сломить народ, вернуть себе власть.

Иван Петрович деланно рассмеялся.

– Вот уж истинно: с больной головы да на здоровую…

Не справились большевички с экономикой, в этом все дело. Хорошо, что пришли к нам с поклоном: дескать, возьмите, проклятые буржуи, торговлю в свои руки. Что ж, мы незлопамятны, поможем коммунистам восстановить хозяйство. И уже помогли. Пойди на базар – всего завались!

– У вас «завались», а рабочему пока голодно живется, – сказал Евгений.

– Почему же? – с ехидным удивлением спросил Иван Петрович. – Ведь сейчас диктатура пролетариата. Пролетариат всему голова: бери и властвуй!.. Нет, мил человек, диктатура хороша, когда хлебушек имеется. А у них шиш с маслом. – И, уже не скрывая злорадства, Иван Петрович свернул кукиш и показал его Евгению.

Издевательский тон нэпмана начал задевать Евгения, и он сказал:

– Кому-кому, а вам, мелким собственникам, следовало бы уважать пролетарскую диктатуру. Она разрешила вам свободно торговать, она же вас…

– Прихлопнет? Так, так… Значит, кто – кого? Но я скажу тебе прямо, по-родственному: частная торговля устоит, а может случиться, что и сама скушает вашу государственную торговлю вместе с потрохами.

– Зубы не поломаете?

– Зачем? Они у меня, глянь-ка, из благородного металла. – Иван Петрович, открыв рот, постучал ногтем по ослепительным золотым зубам. – Да и незачем жевать-то, целиком проглотим.

Довольный своей шуткой, Иван Петрович прошелся по комнате, поглаживая круглый живот, точно уже проглотил государственную торговлю.

Разговор пошел с колкостями. Илюше из-за перегородки было слышно все, и он радовался тому, как смело отвечает чекист Ивану Петровичу.

– Революция сходит на нет, – кричал тот, – и знаешь почему? Потому что подняли руку на святая святых – собственность!

Евгений достал кисет с самосадом и стал набивать обгорелую, пахнущую махоркой трубку.

– Человек не может жить без собственности, слышишь? – продолжал ораторствовать Иван Петрович. – Собственность двигала историю, она совершала великие открытия, из-за нее лились реки крови! «Мое» – вот вечная правда жизни. А вы, большевики, хотели раз-два и в дамки. Дескать, все общественное. Не мое, а наше. Обман! Если все «наше», значит, я могу взять, что мне хочется. Ан черта с два! В тюрьму за это. Вот и выходит, что каждый человек говорит: мое – это мое и ничье больше!

– Что же вы предлагаете, – спросил Евгений, попыхивая трубкой, – вернуться к капитализму?

– Ничего страшного, – не замечая пропни, ответил Иван Петрович. – А может быть, это единственный путь, чтобы сохранить государство и народ.

– Какой народ? Говорите точнее.

– Опять за свое – дескать, богатые, бедные. Народ есть народ, и все одним миром мазаны.

В комнате стоял дым коромыслом и шел такой спор, точно противники не разговаривали, а палили друг в друга из пушек. Тетя Лиза делала Евгению умоляющие знаки, чтобы он уступил. Но тот, распалившись, уже ничего не замечал, кроме самодовольной физиономии родственника и поблескивающих во рту золотых зубов.

Из сада вернулась Подагра Ивановна в сопровождении бабушки.

– Кто тут у вас кого проглотил? – спросила она весело. – Я слышала в саду ваши голоса.

– Это не я, – отозвался Евгений с усмешкой, – это Иван Петрович говорит, что капиталисты пашу торговлю проглотят, а заодно скушают всю рабоче-крестьянскую республику.

– Увольте, надоело, – перехватила разговор Подагра Ивановна. – Это большевики выдумали делить людей на богатых и бедных.

– И натравливают одних на других, – подсказал Иван Петрович, чтобы задеть Евгения.

– Так говорили меньшевики, – отпарировал Евгений.

– Кто, мы? То есть?.. Брось, знаешь, эту демагогию, не таких ораторов слышать приходилось.

Бабушка, чтобы прервать нарастающую ссору, стала приглашать гостей к столу. Но страсти накалились так, что уже невозможно было успокоить ни того, ни другого.

– Не могу понять, чего вы, большевики, добиваетесь? – с притворным удивлением воскликнула Подагра Ивановна. – Уж, кажется, дошли до нищеты, дальше некуда. Чего ищете?

– Счастья, – язвительно вставил Иван Петрович, достал из жилетного кармана золотые часы и, взглянув на них, звонко щелкнул крышкой, – счастья ищут… Так сказать, жар-птицу…

Евгений усмехнулся:

– Какое вы имеете понятие о счастье, кроме позорного счастья мелкого собственника?

– А вы как были беспортошными, так и останетесь ими! – вспылила Подагра Ивановна, оттолкнула руку тети Лизы и стала поспешно собираться.

Иван Петрович, раскрасневшийся, потный, подошел к бабушке и насильно заставил себя улыбнуться.

– Ну вот, повидались, слава богу. Желаем оставаться со своим счастьем, а мы удаляемся к нашей позорной частной собственности. Покорнейше благодарим. – И он церемонно раскланялся, показав бабушке розовую от злости лысину.

2

Чтобы успокоиться, Евгений пошел за перегородку в комнатку Илюши. Мальчик выкладывал из жестяной коробочки от печенья «Эйнем» свои сокровища: засушенных бабочек, зеленого жука, сучок сосны, похожий на скачущего конька-горбунка.

– Вот ты где живешь, – все еще думая об Иване Петровиче, сказал Евгений. – Когда-то я здесь обитал… В школу не ходишь?

Евгений заметил на столе плакат и заинтересовался:

– А ну покажи! Зачем же ты прячешь такую замечательную наглядную агитацию?

– Бабушка не велит на стенку прибивать.

– А ты воюй с ней… За Ленина смело иди в бой… Подай-ка молоток. Этот плакат нужно прибить на самом видном месте, чтобы заметно было всем, что в этом доме живет коммунист Илюшка. И красный бант прибьем сверху. Вот так… Видишь, красота какая!

Илюше было так хорошо с Евгением, как ни с кем. Разве только с Ваней…

Пошли в сад. Там Илюша показал выстроганную им деревянную саблю.

– А что? – одобрительно сказал чекист. – Вполне подходящее. Сейчас мы для нее ножны смастерим. Подай-ка вон тот кусок жести.

Дедушка несколько раз выходил в сад, словно по делу, а сам наблюдал за сыном и приемышем. Видя, как Евгений внимателен к мальчику, чувствовал себя виноватым.

– Отец, есть у нас наковальня? – окликнул Евгений.

И старик, тяжело дыша, быстро притащил кусок рельса и гвозди для заклепок.

Случайно заглянув в сад, бабушка была удивлена: ее старик вместе с мальчишкой и сыном клепали жестяные ножны для детской деревянной сабли. Они были так увлечены работой, что бабушка решила не мешать и потихоньку удалилась.

Евгению постелили в зале. Дедушка Никита вынес на чердак несколько икон, отнес их в мешке, чтобы никто не видел. Евгений хитровато подмигнул Илюше, указав на «похудевший» иконостас: дескать, наша берет – богов выселяем!

В доме было душно. Перешли на сеновал. Дедушка постелил ребятам старый армяк, принес подушки и одно одеяло на двоих.

Хорошо было лежать на душистом сене. Пели сверчки, в открытую дверь виднелись далекие звезды.

Разговаривали вполголоса. Евгений рассказывал про войну, про то, как боролся с бандами Махно, и дал пощупать сабельную рану на плече. Илюша вспомнил изувеченные руки Сережки, но ничего не сказал.

– Горя у нас еще много, – продолжал Евгений. – Видишь, опять беда: в Поволжье засуха, да такая, что подумать страшно.

Илюша стал рассказывать о себе. Вспомнил случай с крестиком, похвалился дружбой со Степой. А про голод Илюша тоже знал. Он поведал, как встретил в бору семью с Поволжья, как отдал Мустаю дедушкин пиджак, а его за это выгнали из дому.

Слушая исповедь мальчика, Евгений вспомнил о разладе с отцом. Хорошо, что теперь это позади…

– Я знаю, Илья, что здесь тебя обижают. Но поверь: родители мои люди не злые. Их придушил страх перед бедностью. Они боялись ее больше всего на свете, потому что раньше каждый думал только о себе и никому не было дела до того, беден ты, болен или голоден. И вот отец построил дом и решил, что в этом все счастье человека. А мы с тобой ленинцы, коммунисты и боремся, чтобы не было бедных и богатых, а народ жил единой дружной семьей…

– Коммуной, да? – спросил Илюша, блестя во тьме счастливыми глазами.

– Коммуной, Илюша.

«Удивительное слово „Коммуна“, – думал Илюша. – Почему оно манит к себе одних и вызывает злобу у других?»

– Дядя Женя, расскажите про Коммуну.

И мальчик услышал волнующий рассказ о первой рабочей республике – Парижской коммуне. Впервые узнал он, что «коммуна» – слово французское и означает «общий». И Ваня говорил – нельзя только себе заграбастывать, а надо о людях думать.

Затаив дыхание слушал Илюша о том, как французские рабочие первый раз завоевали власть. Но они были доверчивы, и буржуи воспользовались этим, окружили вооруженный народ и утопили Коммуну в крови. Больно было слушать, как богачи кололи рабочих штыками, расстреливали прямо на улицах Парижа. Раненых заковывали в цепи и вели сквозь толпу буржуев, а те плевали им в лица, выкалывали зонтиками глаза. До последней капли крови бились коммунары. И один из них сказал товарищам: «Если погибну, исполните мою последнюю просьбу, заверните мое тело в красное знамя». Илюша чуть не заплакал, вспомнив, что его отца тоже привезли покрытого знаменем и так похоронили…

– Вместе со взрослыми бились за Коммуну дети рабочих. Их тоже расстреливали. А когда раненых вели по улицам, буржуи кричали: «Бейте их, они не верят в бога!» Об этом песни сложены. Мы у себя в части спектакль ставили, и я помню одну до сих пор. Хочешь, прочитаю?

 
Коммуна! Слушайте, друзья,
        Вот что оно такое.
Хочу сказать об этом я
        Всем маленьким героям.
Коммуна – значит братски жить,
        А вырастим – тиранов бить!
Да здравствует Коммуна!
        Ребята,
Да здравствует Коммуна!
 

Евгений приподнялся на локте и заглянул в лицо Илюши – не заснул ли. Но тот молча лежал с открытыми глазами. Светало, замолкли сверчки, и в открытую дверь видны были поблекшие звезды Большой Медведицы.

– Я знаю, Илья, что многое из того, о чем я говорил, пока не очень тебе понятно. Запомни одно: Коммуна – эта твоя жизнь, твое будущее, твоя судьба. И что бы с тобой ни случилось, где бы ты ни был, борись за бедных и угнетенных. Это будет означать, что ты бьешься за Коммуну.