Текст книги "Судьба Илюши Барабанова"

Автор книги: Леонид Жариков

сообщить о нарушении

Текущая страница: 13 (всего у книги 24 страниц)

3

С приездом Евгения дом наполнился веселыми голосами, исчезла гнетущая тишина, прекратились ссоры. По вечерам мирно пили чай в саду. Дядя Петя и Евгений затевали возню: кто кого поборет. Илюша наваливался сверху.

– А не пойти ли нам на рыбалку? – сказал Евгений.

С вечера накопали червей, приготовили удочки.

Из дому вышли в полночь. В темноте спустились с горы к Яченке, миновали мельницу, а дальше через луг направились к бору, где он примыкал к берегу Оки.

Когда пришли на место, уже рассвело. Молочный туман стоял над рекой. С верховьев шли плоты; с середины Оки доносились голоса, виден был огонь костра, плывущий вместе с плотами. Потом послышалась негромкая песня.

Вокруг было красиво: река струилась, вся розовая в отблесках зари, даже туман порозовел, и сосны на берегу, и лодка-душегубка, и прибрежный песок.

А плоты шли и шли вниз. Песня становилась громче, она плыла над рекой, тихая, задумчивая и такая неожиданная в этот ранний час:

 
…Там, вдали за рекой,
Зажигались огни,
В небе ясном заря догорала.
Сотня юных бойцов
Из буденновских войск
На разведку в поля поскакала…
 

Евгений весело крикнул в туман:

– Эй, на плотах!

Из тумана кто-то поднялся. Он так и проплывал мимо, погруженный по пояс в туман. Потом помахал рукой в сторону берега и ответил:

– Пламенный привет рыбакам! Хоть ерша выудили?

– Не поймали рыбу-щуку, поймали кита, – отшутился Евгений.

Глядя на уплывающего человека, Илюша порывисто взял Евгения за руку:

– Я его знаю. Это Митя Азаров.

Евгений держал перемет, который запутался в речной тине. После Илюшиного возгласа он бросил снасть и стал вглядываться в туман. А потом на всякий случай он крикнул:

– Азаров!

– Эге!

– Это ты, Митька?

На плоту было трое; все поднялись и смотрели в сторону берега. Потом первый отозвался:

– Женька, шут полосатый, неужто ты?

Плот относило, раздумывать было некогда, и Митя Азаров, как стоял одетый, прыгнул в реку. Сначала его не было видно, лишь доносились из тумана всплески. Потом он появился у берега и мокрый, обрадованный неожиданной встречей, пошел к Евгению.

– Ты что, с неба свалился? – И друзья обнялись.

– А я к тебе вчера забегал. Сказали, на сплав уехал.

– Целую неделю плоты гоним. Кем только не приходится быть: и агитатором, и огородником, и, как видишь, плотогоном.

Рыбалка сорвалась. В разговорах не заметили, как дошли до дома Дунаевых. Бабушка встретила Митю сдержанно.

– Здравствуй, мать, – приветствовал он ее. – Дождалась сынка? То-то же! Комсомолец в огне не сгорит и в воде не утонет… Правда, сам я сегодня чуть не утонул…

Илюша не отходил от Евгения. Они устроились на диване. Митя сел на край стола.

– Ну, рассказывай, где воюешь? Письмо насчет вот этого огольца, – Митя кивнул в сторону Илюши, – получил весной, а ответил, сам знаешь, через полгода. Но ты меня не ругай, дел невпроворот. Хозяйство в разрухе. Голодно. Детишки без отцов и матерей. Открыли бесплатную столовую, да ведь это капля в море. Кончай-ка, Женька, службу и возвращайся в ячейку. Комсомольцев в городе маловато, а нэпманы распоясались. Кстати, и твои родственнички Каретниковы магазин открыли.

– Знаю, – усмехнулся Евгений. – Виделись вчера, поговорили по душам…

Бабушка увидела Митю сидящим на столе спиной к иконам и осуждающе покачала головой. Но дедушка Никита погрозил ей пальцем: дескать, молчи, не мешай людям разговаривать. Он даже принес из кладовой махорки – сам не курил, но табачок про всякий случай имел.

– Вот это лафа! – обрадовался Митя, оторвал угол старой газеты и свернул такую большую козью ножку, что через минуту вся комната окуталась синеватой мглой. Боги с иконостаса тускло поглядывали сквозь дым.

– Расскажи, как поживает наш дружок? – спросил Евгений.

– Ты про Сережку?

– Про него. Правда, что он с фронта без рук вернулся?

– Жалко парня, но и зло на него берет. Недавно знаешь какой он выкинул номер? Собрал на базаре всю голытьбу и приказал всем частным торговцам платить этим людям контрибуцию. Говорит, они за вас, гадов, кровь проливали, а вы опять разжирели!

Илюша даже привстал: ведь он мог бы рассказать все, как было.

Где-то над Подзавальем загрохотал гром. Все кинулись к окнам. Небо заволокло тучами. На город шла гроза. Тетя Лиза, ухватив трепетавшую от ветра занавеску, стала закрывать окно. Бабушка бросилась за самоваром, который закипал во дворе, и внесла его в дом.

Позавтракать не удалось. Хлынул ливень, и в эту минуту, накрывшись газетой, вбежал дядя Петя. Оказывается, в городе объявлена тревога: на Оке сорвало с прикола плоты. Надо было спасать мост.

Митя и Евгений стали быстро одеваться.

– А мне можно с вами? – попросился Илюша.

– Пригодишься и ты. Собирайся! – согласился Митя. – В твои годы я уже на станке работал, – добавил он отечески-назидательным топом, хотя самому еще не было девятнадцати.

4

Ветер набирал силу, гнул деревья к земле. С высокого берега Оки было видно, как от Живого моста до самого бора река запружена плотами. Старые баржи и какой-то пароходик с чумазой трубой были прижаты к берегу. Наплавной мост выгнулся дугой под напором развязавшихся плотов. Сжатые бревна трещали, налезали одно на другое. Мост с трудом сдерживал напор, и если бы разорвался надвое, то весь драгоценный лес мог бы уйти по течению.

Вода в реке грозно пенилась. По всему берегу и в воде работали люди. Слышались отрывистые команды, крики. Одни рубили топорами связки, другие вколачивали в дно реки колья, закрепляя концы канатов. Третьи выносили на берег мокрые бревна. Кто посмелее, те ходили по скользким бревнам, баграми подтаскивали их одно к другому. То здесь, то там поблескивали медные каски пожарников – вся команда примчалась на помощь.

Митя скинул на ходу рубаху, разулся, и они с Евгением пошли по плотам, в самую гущу затора.

Стон и гул стоял над рекой, хлестал дождь с ветром. К голосам людей примешивалось ржание лошадей: возле моста они вытягивали из воды связки бревен. Штабеля вырастали вдоль берега, а люди продолжали выносить из реки мокрые столбы, иные подгоняли вплавь отдельные бревна.

Сотни мальчишек сбежались на помощь. К ним и присоединился Илюша. Ребята подавали инструменты, резали ивняк для связок, дружно ухватившись за канаты, подтягивали их.

Илюша работал горячо. Он видел, как дядя Петя, стоя в воде по пояс, пытался подтянуть к себе топляк. Парень без рубахи помогал ему, и, когда бревно ткнулось концом в песчаный берег, они вытащили его на руках.

Среди ребятишек не было знакомых. Илюша оглядывался в надежде увидеть Степу или кого-нибудь с Солдатской улицы. Курносый рыжий мальчишка, тащивший длинную жердь, споткнулся и уронил ее на ногу Илюше.

– Полегче…

– Не будешь болтаться под ногами.

Илюша похромал и снова полез в воду – не драться нее с этим атаманом с Воробьевки.

Гроза утихла, из-за туч выглянуло солнце, и от натруженных спин, от мокрых рубах поднимался теплый парок. Мост удалось спасти.

– Теперь бы кстати пришелся бабушкин чаек, – сказал Митя, выливая из сапога грязную речную воду. – Как считаешь, Илья, правильно я закидываю удочку?

– Насчет чайку иди вон туда, – сказал с грустной обидой паренек в драной кепке и кивнул в сторону Городского сада, откуда доносилось хриплое пение граммофона, столь неуместное в эту тревожную рабочую пору.

 
…Очи черные, очи страстные,
Очи жгучие и прекрасные…
 

– Слыхал? – спросил у Мити паренек. – «Очи жгучие…» Вчера открылся ресторан «Кукушка», с бильярдом, с холодными и горячими закусками… Сходи закуси…

– Пошли они ко всем чертям! Нет на них нашего Сережки.

– О, кстати! – обрадовался Евгений. – Давай-ка навестим. Серегу.

– Доброе слово, что ладья к перевозу.

Втроем поднимались вверх по крутому берегу Оки, чтобы сократить путь. В Городском саду прошли мимо только что отстроенного и выкрашенного в ядовито-желтый цвет ресторана «Кукушка». Изнутри доносился веселый звон посуды, сидели за столиками самодовольные нэпманы.

Илюша толкнул локтем Евгения, узнав среди посетителей ресторана Ивана Петровича Каретникова. Тот нацелился длинным кием в шар и сказал:

– Краузе в угол!

– Пошли, смотреть противно… – сказал Митя. – Между прочим, Сережа не может их видеть. Даже нас винит: вы, говорит, расплодили этих буржуев.

– Эх, Сережка… Я его понимаю…

5

Один из первых калужских комсомольцев, Сережка, по фронтовому прозвищу Калуга, жил в той части города, что примыкал к главным железнодорожным мастерским. Его отец, бурлак, всю жизнь работал на купцов, тянул вдоль берега баржи с зерном, с картошкой, с дровами. Горькую долю заливал вином, да так и сгнил, утонув где-то на Оке.

Сын люто возненавидел виновников гибели отца – богатеев. Он считал, что все зло заключено в деньгах, что они разделяют людей на богатых и бедных. Поэтому нужно деньги сжечь, собственность отменить, а всех буржуев – стереть с лица земли.

После революции Сережка первым отказался от собственности и передал свой дом в общую пользу. Представители городских властей явились по его заявлению, оглядели ветхую избушку и сказали:

– Советская власть выносит тебе, товарищ, благодарность за революционный порыв. Но пока живи в этом доме, который жертвуешь народу. – И, чтобы не обидеть комсомольца, прибили над калиткой жестяную табличку «Дом комхоза».

Тот год был трудным для рабоче-крестьянской республики. Генерал Врангель повел из Крыма наступление. Сережка попросился на фронт, но из-за возраста ему отказали. Обидевшись, он ударил кулаком по столу:

– Буденному пожалуюсь! Засели тут бюрократы! – и поднял такой тарарам, что его зачислили добровольцем.

Однажды врангелевцы окружили красноармейцев. Сережка успел спрятать боевое знамя. Но кто-то из врагов дознался, и его пытали в контрразведке: «Где знамя?» – «Впереди полков!» Его снова били: «Говори, где знамя?» – «Ведет товарищей в бой!»

Офицер-контрразведчик, родом из Калуги, велел продолжать пытки. Очнувшись, Сережка сказал ему: «Все равно ты меня боишься. Вот этих моих рабочих рук боишься! Но я тебя ими покараю!» Офицер кликнул солдата и сказал с усмешкой: «Вот этот красный грозит покарать нас с тобой своими руками. Укороти-ка их!» Солдаты потащили комсомольца к деревянной колоде, связанные руки положили на нее, и бородатый казак с маху ударил по ним шашкой.

Илюша волновался оттого, что сейчас увидит Сережку, того самого красноармейца, который кормил их кашей на далекой станции в Донбассе и которого здесь, в Калуге, встретил на базаре уже инвалидом…

Хозяина застали лежащим на кровати в мрачной задумчивости. Старушка мать хлопотала у печи.

Когда в дверях появился Митя Азаров, Сережка не удивился. Евгения он не узнал.

Друзья еще на улице сговорились подшутить над товарищем, и Евгений, войдя, строго окликнул:

– Кто здесь хозяин? Приказываю встать и предъявить документы на право… частной собственности!

Подложив под голову культяпки, Сережка лежал и в ответ на окрик даже не пошевелился. Потом его глаза подобрели, он вскочил, чтобы обнять друга, но вместо этого протянул изуродованные руки. Губы его дрожали.

– Сергей! – сурово прикрикнул Евгений. – Не хватало еще, чтобы герой-комсомолец слезу пускал. Ты и сейчас гроза для врагов.

– Гроза… – глухо отозвался тот и сел на кровать. – Чуть разволнуюсь, и горло перехватывает. Садись, Женька. Каким тебя ветром занесло? Мать, где ты там? Выкладывай на стол картошку – лучшие друзья пришли ко мне!

Илюша робко стоял в стороне и, волнуясь, смотрел на Сережку Калугу. Теперь он был уверен, что это тот самый буденновец, который когда-то повстречался им с Ваней на далекой станции в Донбассе.

– А это кто с тобой? – спросил Сережка.

– Братишка, – улыбаясь, ответил Евгений.

– У тебя вроде не было братьев.

– А теперь есть. Что, не похож?

– Похож, – согласился Сережка, догадавшись, что друг его просто-напросто спас еще одну маленькую душу.

– Мы с Илюшкой братья по крови. Пролетарии. Правильно я говорю? – весело кивнул он Илюше.

За столом полились воспоминания, прерываемые возгласами, раскатистым смехом друзей.

– А помнишь, как мы ячейку создавали? – спросил Митя. – Собрались втроем. Надо выбрать секретаря. Ты, Женька, говоришь: «Ну, давайте голосовать. Кто за меня?» Потом махнул рукой и сел: «Ну вас к чертям. Как я сам за себя агитировать могу?» Пришлось Сережке объявить себя председателем, и мы выбрали тебя… единогласно.

Илюша смотрел на Сережку, мысленно разговаривая с ним: «Неужели не помнишь? Тогда еще Ленька Устинов поход заиграл на своей трубе. А когда ваш поезд ушел, мы с Ваней ночью сели на паровоз и к Ленину поехали. Потом мы потерялись, и вот я в Калуге живу…»

Илюша так и не набрался смелости напомнить Сережке о себе. Впрочем, друзьям было не до него…

6

Евгений уезжал через неделю. Провожали его всей семьей. Илюша и Степа несли красноармейский мешок, полный снеди, и отдельный узелок для Пашки и котенка.

На станции собрались комсомольцы ячейки железнодорожных мастерских. Даже знамя принесли с собой.

Евгению жалко было расставаться с матерью, отцом, сестрой и зятем, но последние минуты он был с Илюшей. Степа скромно отошел в сторонку, чтобы дать им поговорить.

– Молодец ты, Илья, что не поддался уговорам и не захотел прислуживать в церкви, – говорил Евгений, теребя белесые Илюшкины вихры. – Знаешь, какая петрушка получилась бы? Сделали бы из тебя поповского подпевалу, и стал бы ты бороться против своих же пролетариев. Попам и нэпманам нужны заблудшие души. Они готовят из таких людей врагов революции.

Паровоз разводил пары. И когда вагоны, лязгнув буферами, тронулись, Евгений задержал в своей руке маленькую сильную руку Илюши, точно не хотел расставаться с ним.

– Прощай, братишка. Оставляю тебя здесь и даю боевое задание – во всех делах, во всех случаях жизни будь коммунистом! Собери ребят и скажи: никакого бога не было и нет. А сам будь верен отцу, погибшему за Коммуну. Мы все теперь коммунары.

ЧАСТЬ ВТОРАЯ
КТО – КОГО?

Глава шестнадцатая БАБУШКА АГРАФЕНА

 
Уж ты зимушка-зима,
Зима лютая была.
Завеяло, замело
Все дорожки и пути.
 

1

Осталось позади тревожное лето. Дождей так и не было до самой осени, а когда они хлынули, затяжные, беспросветные, было уже поздно. Лишь в бору и в лесных оврагах за Окой ожила и зазеленела трава. Появились даже грибы, но и они были редкие, росли невесело.

Стадо пасли до заморозков. Вместе с Илюшей и Михеичем в бор теперь ходил дедушка: он пас Белянку отдельно от стада, чтобы ее, стельную, не задели рогами коровы, чтобы не споткнулась где-нибудь и не упала.

Зима надвигалась, как черная беда. Продукты на базаре вздорожали еще больше, а деньги падали в цене: счет уже шел на миллионы. В магазинах вместо хлеба по карточкам выдавали по фунту жмыха, да и то лишь тем, кто работал.

Готовились к зиме кто как мог: собирали и вручную мололи желуди, добавляя их к отрубям, пекли горький хлеб, сушили ягоды рябины, брусники – в голодную зимнюю пору все пригодится.

У Дунаевых сарай до крыши был забит дровами, и все-таки по воскресеньям всей семьей отправлялись в бор за хворостом: зимой можно будет его поменять на пшено, керосин или мыло.

Илюша каждый день приносил из бора то мешок еловых шишек, то связку ивовых прутьев для корзин, то березовых веток на метелки.

Бабушка с суровой ласковостью похваливала приемыша:

– Молодец, всегда так делай: неси в дом, а не из дому. Бородавка и та к телу прибавка. У нас в деревне в старину говаривали: хлеб на стол, так и стол престол, а хлеба ни куска, так и стол доска. Так-то, запасливый человек нужды не знает.

Надежды на огороды не оправдались, урожай вышел никудышный. Дедушка все лето ухаживал за двумя огородами: своим и священника, вкладывая в чужой огород больше сил, чем в свой. И все-таки попадья упрекнула – плохо старался. Старик чуть не расплакался от обиды. И только бабушка, прямая по натуре, сердито сказала:

– Ишь, длинногривые, бесплатно работали на них, и мы же оказались виноватыми. Видно, правду говорят: у попа глаза завидущие, а руки загребущие.

2

В школах давно начались занятия, а Илюша все еще был занят по хозяйству. Дунаевы будто забыли вовсе, как Евгений, уезжая, наказывал:

– Илюшка пусть ходит в школу.

Стоило дяде Пете напомнить об этом, как бабушка возразила:

– В старину и без ученья выходили в люди.

– Теперь другое время, – сказал дядя Петя, – весь народ пошел учиться: и старые и малые.

– Делать им нечего, вот и учатся, – не уступала бабушка. – Пословица недаром молвит: не нужен ученый, нужен смышленый.

– Мало хорошего в том, что ты, мать, осталась неграмотной, – вступила в разговор тетя Лиза. – Век прожила и даже расписаться не умеешь, ни одной буквы не знаешь.

– На что мне сдалась твоя буква? Если бы я ее, как морковку, в суп положила, а то невидаль – буква! Сказал и забыл, пустой звук: ер-еры упал с горы, ер-ять, некому поднять – ну, что пользы с такой науки? Кабы малый в церкви на батюшку учился, тогда другое дело…

– Мальчику нечего делать в церкви, – сказал дядя Петя.

Бабушка сердито поглядела на зятя, но возражать не стала – должно быть, вспомнила, что такие же слова говорил сын.

Больше в тот вечер о школе не спорили.

А на другой день бабушка услышала стук в калитку, открыла и увидела девочку в стареньком женском жакете с закатанными рукавами, в стоптанных башмаках и с тетрадкой.

– Здравствуйте, бабушка, – проговорила она и, не спрашивая разрешения, шагнула во двор.

Бабушка с удивлением посмотрела ей вслед и закрыла калитку.

– У вас неграмотные есть? – спросила гостья, стреляя по окнам хитрыми глазами, словно искала кого-то. – Что же вы молчите? Распишитесь вот здесь, в тетрадке…

Бабушка не спешила выполнить требование и ждала, что будет дальше.

– Что же вы? Расписывайтесь…

– Зачем?

– Проверю, грамотная вы или нет.

– А ты чья такая бедовая? Кто тебя прислал?

– Из ЧК, переписываем неграмотных.

– Помилуй господи, – мелко перекрестившись, проговорила бабушка. – За что же меня в ЧК?

– Не одну вас, бабушка, всех, кто грамоты не знает.

– Вот как?.. В тюрьму, значит, нас, неграмотных?

– Не в тюрьму, а в школу.

– Что же я в школе делать буду?

– Учиться. Теперь все должны уметь читать и писать. А кто не захочет, значит, он за буржуев и против Советской власти.

– Ишь как строго…

Из сарая выглянула тетя Лиза, перебиравшая в погребе картошку. Но Надя Азарова – а это была она – даже не удостоила ее своим вниманием.

– Бабушка, ну есть у вас неграмотные или нету? – Надя всячески маскировала свою заинтересованность в судьбе Илюши и все-таки вынуждена была признать, что ее послали узнать, почему живущий у Дунаевых мальчик не ходит в школу.

За воротами послышалось мычание Белянки. Дедушка открыл калитку и пропустил корову во двор. Вслед за ней вошел Илюша. Он был запылен, обветрен, волосы выцвели и стали белесыми, точно солома.

– Слышь, Илюшка, – сказала бабушка, – вот эта пигалица хочет посадить тебя в тюрьму.

– За что?

– Уж не знаю. Запрут в ЧК, тогда будешь знать…

– Бабушка, вы не про ту ЧК говорите, – засмеялась Надя. – У нас губграмчека, мы ликвидируем неграмотных.

– То-то что ликвидируете… – проворчала бабушка и пошла за Белянкой в сарай.

Надя как будто этого и ждала, она шагнула к Илюше и восторженно зашептала:

– Здравствуй! Это я… Скоро к тебе учительница придет, будешь в школу ходить. – И, довольная тем, что поговорила с Илюшей, стала прощаться. – До свиданья, бабушка, – крикнула она в сторону сарая, – я еще приду к вам!

– Не приходи, не пущу больше, – пошутила бабушка.

– А я все равно приду…

3

Пастушье время кончилось.

По утрам все чаще выпадали заморозки, трава покрывалась инеем и хрустела под ногами. Лишь к полудню она оттаивала.

Наконец стало совсем холодно. Белянку не выпускали даже во двор. Она отяжелела, притихла и лежала в сарае на соломенной подстилке, жалобно мыча, будто звала к себе бабушку.

В конце октября она отелилась. Случилось это вечером. В дверь раздался необычно громкий стук ногой. Когда открыли, на пороге стоял дедушка и держал на руках ушастого мокрого теленочка мышиной масти.

– Встречайте новорожденного, – весело сказал дедушка и поставил на пол теленка.

Все засмеялись, глядя, как телок, выпучив глаза, неумело стоит на прямых и длинных, точно палки, ногах. Бабушка ласково гладила его и приговаривала:

– Молочная будет: уши торчат, как два лопуха.

– А глаза какие! – восторженно восклицала тетя Лиза. – Погляди, синие!.

– А на лбу звездочка, – сказал Илюша.

– Звездочка, как в небе на зорьке, – добавил дядя Петя, помогавший теленочку стоять на ногах. – А если так, то быть телушке Зорькой. Согласны?

– Красиво! – сказала тетя Лиза.

Бабушка перекрестила телушку, точно благословила данное ей имя.

Вокруг Зорьки радостно хлопотали. Бабушка налила в ушат молока и наклонила голову теленку, точно хотела утопить его. Другой рукой она поболтала в ушате, а потом сунула пятерню телушке в рот. Та сладко зачмокала и принялась сосать ее пальцы. Потом она вынула пальцы, и телушка, захлебываясь и фыркая, стала пить сама.

Зорьке постелили соломы на кухне возле теплой печки. Ноги у Зорьки постепенно окрепли, и она взбрыкивала копытцами. Мальчишки смеялись: было забавно слушать, как телушка мычала – вытягивала слюнявую мордочку и неумело, как-то по-козлиному, блеяла: «Б-б-бэ-е…»

Время от времени Зорьку водили к Белянке в коровник, чтобы мать не скучала по дочке. Бабушка сшила телушке теплую телогрейку, концы которой завязывались тесемками на животе. Илюша и Степа покатывались со смеху, ощупывая телячье «сак-пальто», как в шутку называл его дядя Петя.

4

Быстро промелькнули дни осени, и выпал первый снег. Илюша проснулся утром и не узнал свою комнату: она стала светлее и казалась просторнее. Он глянул в окно и удивился – улица была в снегу, даже крыши укутались белой шубой. Деревья тоже покрылись снегом – пушистым, ослепительно свежим.

После завтрака пришел Степа и предложил покататься на лыжах.

Через минуту Степа притащил свои кадушечные лыжи. По их образцу стали делать лыжи для Илюши. Выпросили у дедушки два лотка от старого бочонка, просверлили дырочки на концах, продели туда веревку. Потом прибили два ремешка поперек, и лыжи были готовы.

Отправились на Калелую гору, мимо которой Илюша все лето гонял стадо. Теперь гора была белая от снега и спускалась к Яченке крутым обрывом.

Первым вызвался ехать Степа. Было страшновато, но он перекрестился, надвинул поглубже шапку, присел и, гикнув, помчался вниз. На середине горы он упал, несколько раз перевернулся и, отплевываясь от снега, выковыривая его из ушей, весело смеялся. Кадушечные лотки разлетелись, и, если бы не были связаны, не найти бы их в снегу. Степа нащупал в сугробе одну лыжу, другая потянулась следом, и снова полез на гору, крича:

– Съезжай, не бойся! Ничуть не страшно!

Наконец Илюша решился: присел, закрыл глаза и, точно в пропасть, провалился в пустоту. Он тут же упал и даже шапку потерял, но все равно было весело; он поднялся, сгреб в охапку лыжи и снова стал взбираться на вершину. А оттуда уже летел в снежном вихре Степа, что-то крича от страха и радости. Илюша только и успел разобрать:

– Вот как… Учись у старших! – Вцепившись в натянутые веревки, Степа мчался так быстро, что пальто сзади вздулось от ветра. Все же он не удержался и опять нырнул головой в снег.

Возвращались домой в сумерках, оба были в снегу, раскрасневшиеся и довольные.

Дома бабушка встретила Илюшу добродушным ворчанием:

– Ах, пострел, весь в снегу вывалялся, как анчутка. Раздевайся и повесь одёжу на печку, к утру высохнет.

5

После отъезда Евгения в доме Дунаевых многое переменилось. Тетя Лиза стала ходить на фабрику шить белье для голодающих. Дедушка чаще подавал нищим милостыню. Единственно, с чем он не мог смириться, был плакат, прибитый над кроватью Илюши.

Бабушка относилась к плакату более терпимо, хотя тоже ворчала:

– Бусурманы вы с дядей Женей, богохульники… И зачем этакое повесили на стене? Ну да шут с вами, живите как хотите.

Все чаще бабушка открывалась перед Илюшей необычными сторонами своего характера – неожиданной добротой, любовью к шутке. Однажды зимним вечером, расчесывая деревянным гребнем седые волосы, она стала рассказывать Илюше, сидевшему на скамеечке возле печки:

– Ты, малый, небось думаешь, что я всегда старухой была. В девках я всем парням головы кружила. Бывало, ходят под окнами, а я внимания не обращаю. Косы у меня были разве такие ощипанные, как теперь? Вон какие, до колен! А сарафан красный. Выйдем, помню, работать на барскую землю. Начнем, когда чуть зорька занимается, а к вечеру столько сожнем серпами, что господский дом еле виден издали… По вечерам хороводы водили, песни играли, да какие певучие!

Бабушка закрыла глаза и, чуть покачиваясь, запела негромко и хрипловато:

 
Вдоль по морю, морю синему,
По синему, по Хвалынскому
Плывет стадо лебединое,
Лебединое и утиное…
 

Мирно потрескивали дрова в печке, ветер за темным окном скрипел ставней. Илюша почувствовал, как голос бабушки задрожал: наверно, вспомнила свою молодость.

 
Откуль взялся млад сизой орел,
Разбил стадо лебединое.
Он бил лебедушку белую,
Он бить не убил, только кровь пустил,
А перышки – по дубравушке,
Мелкий пух – во зеленый луг…
 

– А то веселую заведем, плясовую. И тут зачнется спор, кто кого перепляшет. Парни в дудки играют, а девки возьмутся за руки и водят хоровод:

 
Ах вы, сени мои, сени, сени новые мои,
Сени новые, кленовые, решетчатые…
 

– А как я замуж выходила, рассказать тебе? – продолжала бабушка. – Приходит домой отец и говорит матери: «Грушку нашу сватают. На красную горку свадьбу сыграем». Мне – ни слова, сами решили за меня, а я и не знаю, за кого просватана. Думаю: вдруг рябой какой-нибудь или калека. Спросить у отца боюсь – затопает ногами, закричит так, что душа в пятки уйдет, – в наше время разве можно было отца-батюшку ослушаться? Сижу в горнице, плачу. Подружки пришли, а я прошу их: «Девоньки, узнайте, кто у меня жених». Прошу их, а сама слезами заливаюсь. И что ты думаешь? Так и не узнала про жениха до самой свадьбы. А когда меня обрядили да повели в церковь под венец, стою я и вижу – притулился рядом со мной парнишечка, ростиком маленький, едва до плеча головой достает. Тут я залилась слезами еще пуще – за что меня таким женихом обидели? Обвенчали нас, и поехали мы домой пировать. А уж потом, когда мы вдвоем остались, гляжу я на своего жениха и не знаю – не то плакать, не то смеяться: дед-то наш маленький, шустрый, бегает по избе из угла в угол, точно боится подойти, а сам говорит: «Ты, Грушка, меня не бойся, я тебя обижать не буду». Это дед-то наш так говорит мне! – И она залилась беззвучным смехом.

Илюша и тетя Лиза тоже не удержались – уж очень смешным выходил дедушка Никита. Насмеявшись вдоволь, бабушка махнула на Илюшу рукой и сказала:

– Ну, чего смеешься, малый? Наш дед знаешь какой храбрый, он на войне турку заколол!

– Как?

– А вот так: взял штык да кы-ык пырнет в пузо!..

В эту самую минуту вернулся из бани дедушка – розовощекий, свеженький, поставил сумку на пол. Он не мог понять, почему все смеются.

Веселое настроение царило в доме весь вечер. Бабушка расспрашивала Илюшу, как он жил в Юзовке и верно ли, что шахтеры черные как головешки. Илюша отвечал серьезно, не подозревая, что бабушка подшучивает над ним.

Когда пришел со службы дядя Петя, бабушка устыдилась своей нечаянной веселости, нахмурилась и сказала Илюше:

– Ну, чего уши развесил? Иди закрой ставни, гляди, как снег лепит в окна.

Илюша накинул на плечи дедушкин полушубок, сунул ноги в валенки и с непокрытой головой выбежал на улицу.

– Чумовой, шапку надень! – кричала ему вслед тетя Лиза, переходя от веселого настроения к сердитому, потому что надо было отчитать мужа за опоздание к обеду.

– Завтра придет учительница, – объявил за столом дядя Петя. – Проверит Илюшу, и отдадим мальчика в школу.

– Пускай учится, а то перед соседями стыдно, – согласилась тетя Лиза.

6

Учительница Лидия Ивановна была знакомая Азаровых. По их просьбе она и согласилась проверить знания Илюши.

Гостья понравилась Илюше, она чем-то напоминала маму: может быть, прической, может быть, голосом мягким и ласковым. Дунаевы усадили Лидию Ивановну пить чай, и бабушка пустилась в рассуждения, что ученье нынче пошло шиворот-навыворот.

– Баловников коленками на горох ставите?

– Нет.

– За уши дерете, если уроки не выучит?

– Нет, не дерем, – улыбнулась Лидия Ивановна.

– Ну какое после этого будет ученье? Потому и дети пошли оголтелые… Бывало, батюшка так стукнет Евангелием по башке, что враз все выучишь.

– Так воспитывали рабов, – серьезно сказала Лидия Ивановна. – А теперь у нас первые слова, которые узнают дети в школе: «Мы не рабы».

– Ишь ты… Не рабы, а кто же вы?

– Свободные люди.

– Гм… свободные. Если в кармане ни гроша, никакой свободы не будет.

– Не согласна с вами, бабушка, – твердо возразила учительница. – Деньги еще никого не сделали свободным. Богатеи держали народ в темноте, так его легче угнетать.

Бабушка лукаво прищурила глаза и сказала:

– А ты темному-то рубль покажи, он сразу светлым сделается.

Все засмеялись, Илюша с уважением смотрел на Лидию Ивановну: хоть последнее слово было за бабушкой, но правда была на стороне учительницы.

Лидия Ивановна пошла с Илюшей в его каморку, достала из старенького парусинового портфеля букварь и сказала:

– Ну-ка посмотрим, Илья, какой ты грамотей. Читай.

Азбуку Илюше показал еще отец, потом Ваня помогал.

А больше всего Илюша учился читать по вывескам. Это было увлекательное занятие: смотреть на рисунок и догадываться, что написано под ним.

Довольно бойко Илюша прочитал страницу из букваря. Хотел продолжать, но учительница остановила:

– Знаешь ли ты какое-нибудь стихотворение?

– Про весну… Дедушка Михеич научил.

Илюша наморщил лоб, припоминая начало, потом стал читать:

 
Полюбуйся: весна наступает,
Журавли караваном летят,
В ярком золоте день угасает,
И ручьи по оврагам шумят…
Скоро гости к тебе соберутся,
Сколько гнезд понавьют, посмотри!
Что за звуки, за песни польются
День-деньской от зари до зари!
 

– Молодец, – похвалила Лидия Ивановна, – хорошо читаешь, с душой. Ты, наверное, природу любишь?.. А это у тебя откуда? – спросила Лидия Ивановна, с интересом разглядывая плакат.

– Наш с Ваней… У меня брат был. Мы ехали с ним к Ленину, да потерялись.

Лидию Ивановну растрогали слова мальчика, и ей захотелось принять участие в его судьбе. Прощаясь с Дунаевыми, она сказала Петру Николаевичу, что решила взять Илюшу к себе, прямо в третью группу.

Из дальнейшего разговора Илюша понял, что его хотят записать в ту самую школу, где учится Степа – в бывшую Шахмагоновскую гимназию на Богоявленской улице.