Текст книги "Судьба Илюши Барабанова"

Автор книги: Леонид Жариков

сообщить о нарушении

Текущая страница: 15 (всего у книги 24 страниц)

Глава восемнадцатая
РОЖДЕСТВО

 
Злоба, грустная злоба
Кипит в груди…
Черная злоба, святая злоба.
Товарищ! Гляди
В оба!
 

1

Дом Каретниковых сиял огнями. Был первый день рождества. Хозяйка дома ходила из комнаты в комнату, волоча за собой длинный шлейф бархатного платья. На ней сверкали украшения из дутого золота – браслеты, кольца. На худой шее висели разноцветные стеклянные бусы, а пышную прическу венчала высокая гребенка с фальшивыми бриллиантами.

Неуклюжая кухарка Акулина с тарелками в руках далеко обходила шлейф барыни, боясь наступить на него.

По случаю предстоящего веселья играл граммофон, ставни на всех окнах были распахнуты, и свет множества керосиновых ламп освещал темную улицу. Довольно таиться, довольно жить за плотными ставнями, вернулось наше время, – как бы говорило это ликование праздничных огней.

Печи цветных кафельных изразцов были жарко натоплены, паркетные полы блестели, двери были раскрыты настежь, всюду вкусно пахло, и сквозь пряные ароматы пробивался неожиданно свежий смолистый запах рождественской елки. Она стояла в углу просторного зала поблизости от черного рояля. Ее ветви были перевиты серебряными нитями, разноцветными бусами, переливались блестками стеклянных шаров, золочеными орехами и бог весть как сохранившимися с давних времен шоколадными конфетами «Шантеклер» и «Жорж Борман».

В зале вдоль стен были расставлены мягкие кресла, обитые голубым шелком. По случаю рождества с них были сняты белые чехлы, и зал принял торжественно-парадный вид.

Первым из гостей явился старый товарищ Ивана Петровича, бывший инспектор гимназии, ныне заведующий совтрудшколой 2-й ступени, Борис Иннокентьевич с дочерью Элен, крестницей Ивана Петровича.

Элен была барышня в летах, она окончила гимназию в первый год революции, ее поклонники и женихи в свое время уехали к Деникину и Колчаку. Она ждала их с победой, а победы не получилось.

Иван Петрович церемонно раскланялся перед Элен и сказал:

– Нынешний вечер, мадемуазель, я ангажирую вас на все вальсы.

– Если не появится блестящий принц… – игриво ответила она, натягивая длинные, до локтей, бальные перчатки.

– Принц есть! Да еще какой! Шик-блеск иммер элегант! – Иван Петрович широким жестом указал на дверь своего кабинета.

Щеки Элен порозовели: она уже знала, что на днях нежданно-негаданно к Каретниковым вернулся старший сын Олег.

Дверь кабинета открылась, и вышел он сам – стройный, молодой, но уже лысеющий.

Некоторое время они с грустной улыбкой смотрели друг на друга. Потом Элен сказала тихо:

– O, cavalier de premier ordre[1]1
  Кавалер высшего класса (фр.).


[Закрыть].– Элен хотелось блеснуть перед Олегом тем, что она еще не забыла французский. А ведь он приехал оттуда, из далекой и благословенной Европы.

Олег учтиво поклонился и поцеловал девушке руку.

Раздался стук в дверь. Пришли Раски.

– Вот еще принц! – воскликнул Иван Петрович, впуская гостей.

Поль выглядел щеголем: на нем был фрак, лакированные узконосые ботинки, входившие в моду. Поль стал раздевать отца – невысокого сухонького старичка в потертой шубейке, которая придавала ему «пролетарский» вид. Под шубейкой скрывался аристократ в смокинге. Из-под рукавов выглядывали белые манжеты с золотыми запонками.

Торговые тузы царской России удивились бы, увидев в Калуге Ивана Францевича Раска, короля ювелирных дел Москвы, Петербурга и Киева. Впрочем, куда только не бросали волны революции «бывших» людей!..

Гога оставил товарищей и помчался в переднюю, на ходу шепнув старшему брату, что пришел Поль.

Олег сразу же прервал разговор с гостями и встретил Поля приветливой улыбкой.

– Можете не представляться, – сказал он и крепко, благодарно пожал ему руку. – Я все о вас знаю, решительно все… Я не верю в провидение, но именно оно свело нас. Ведь нам плыть в одну гавань, не так ли?

Поль был достаточно хитер, чтобы с первого взгляда не распознать своих, но Олег Каретников что-то слишком замысловато и загадочно изъяснялся.

– Нам придется дружить, Поль, – продолжал Олег, – крепко дружить… Впрочем, об этом после.

– Я бы счел за честь дружить с вами, – сказал Поль.

– После, после… – И Олег взял его под руку и повел к Элен.

Последним из гостей явился отец Серафим с матушкой. Попадья долго кряхтела, разматывая шаль.

– Почему Тина не пришла? – подскочил к ним Гога и стал помогать раздеваться.

– Разболелась, голубка, захворала, – певуче отозвалась попадья и закатила глаза в знак того, что не врет, а говорит истинную правду.

Нужно было доложить Полю. Гога нашел его в зале и отозвал в сторонку:

– Тины опять нет… Мне не нравится ее поведение.

– Мне тоже, – в задумчивости проговорил Поль, – и я не знаю, чем это объяснить.

– Переманили ее.

– Кто переманил? – строго спросил Поль.

– Комси-комса… Ведь у нее там возлюбленный.

– Азаров, что ли?.. Ну и пускай развлекается, – сказал Поль с обидой и, помолчав, добавил угрюмо: – Что ищет, то и найдет. Не будем омрачать праздника, идем веселиться.

2

Пир был в разгаре. За столом Олег пользовался всеобщим вниманием, к нему тянулись с бокалами, поздравляли с чудесным возвращением «с того света». Олег держал себя с достоинством, на вопросы отвечал уклончиво. Его прошлое было покрыто тайной. Даже отец и мать знали о нем далеко не все. Явился с повинной, но как это произошло, почему врангелевский офицер был прощен Советской властью, оставалось неизвестным.

Где только не побывал Олег Каретников с тех пор, как зимой восемнадцатого года записался добровольцем в белую гвардию! Сперва служил на Дону у генерала Май-Маевского. После разгрома деникинской армии перебрался в Крым, к Врангелю. Там был штабистом, служил в контрразведке. Впрочем, об этом он вспоминал без охоты… Из Крыма вместе с остатками белой армии пришлось бежать в Румынию. Потом – Париж. И наконец, он обосновался в Праге.

Там Олег круто повернул свою судьбу, он стал сменовеховцем. В Праге, среди белой эмиграции, образовались группы «сочувствующих» Советской власти. Бывший колчаковский министр Устрялов выдвинул идею, будто нэп, введенный в России, перерождает и неизбежно переродит Советскую страну в буржуазно-демократическую республику. Деятели «Смены вех» утверждали, что Советы обанкротились и уже катятся к старым порядкам. Этого и следовало ожидать, потому что не могут же, в самом деле, мужичье-лапотники управлять делами государства! Смешно даже подумать!..

Вскоре Олег добился разрешения Советского правительства вернуться на родину. И когда приехал в Россию, увидел, что сменовеховцы были правы. Иначе чем объяснить то, что отца, бывшего крупного частновладельца, не только не посадили в тюрьму, но даже разрешили вновь открыть магазин. Правда, он был записан на прислугу Акулину, но это пустая формальность, маскировка. В страна бурно развивалась частная торговля, открывались всевозможные заведения – кафе, казино, маленькие фабрики по производству мыла, спичек, церковных свечей. Торговля пока выглядела жалко, но стихия частной собственности разливалась, как половодье, и грозила затопить все.

– Олег Иванович, как вы нашли нашу Калугу? – спросила Элен и сама же ответила с грустью: – Совсем не та, правда?

– Почему же? У вас даже балы дают, маскарады.

– О, вы правы… На каждом шагу ряженые. Люди одеваются в лохмотья и протягивают руку за подаянием. Чем не маскарад?..

– Я не шучу, – сказал Олег серьезно. – Вчера я присутствовал на маскараде.

– Любопытно…

– Шел мимо городского театра, вижу объявление о маскараде в пользу голодающих. Заглянул из интереса…

– И был наказан, – засмеялась Элен.

– Представляю, что там был за балаган, – пробурчал Гога.

– Конечно, маскарад не блистал, – начал рассказывать Олег. – Костюмы производили комическое впечатление. Я было хотел уйти, но меня кто-то взял под руку. Обернулся, возле меня стояла маска: плечистая особа, одетая в красный коленкоровый костюм с громадными золотыми звездами. «Ты мне ндравишься», – шепнула она и засмеялась. Спрашиваю: «Голубушка, что тебе нужно?» – «Хочу с тобой познакомиться». Мне ничего не оставалось, как поклониться и сказать: «Милая, отойди, от тебя пахнет кухней». Лишь после этого моя Кармен отошла, громко топая пятками…

Все заметили, как миловидная девица, сидевшая за столом в конце, затряслась от смеха, закрыв лицо салфеткой.

– Что с тобой, чему смеешься? – спросил Гога.

Девица сказала:

– Олег Иванович, кажется, я знаю вашу маску… Моя кухарка Даша накануне шила красный костюм с золотыми звездами. Я еще спросила ее: «Зачем?» Она ответила: «У нас будя маскарат».

Все, кроме Олега, весело рассмеялись.

– Но должен сказать, господа… – строго, чтобы прервать общий смех, сказал Олег, – должен сказать, что маскарад принес большую пользу: он собрал немало денег для голодающих. Это благородно!..

Всем стало неловко, и за столом притихли. Кто-то опрокинул рюмку, и вино плеснулось на белую скатерть. Элен вскочила, стряхивая брызги с платья. Поль выхватил белоснежный платок и предложил девушке:

– Пардон, мадемуазель, разрешите поухаживать…

– Господа! – воскликнул Борис Иннокентьевич. Он был полупьян и к тому же не терпел, когда его не слушали. – Господа, революция выбросила за борт все высокое и святое. В наши прекрасные дворцы явился мужик в портянках и сказал: «Чаво, ета ничаво». И кончилась тысячелетняя культура, воцарился в России хаос. Вы только послушайте, как говорит на улице российская молодежь: «Пошамать», «Сижу на дикофте», «Поперли в клуб», «Не дрейфь»… Боже мой! Гибнет великий русский язык…

Старший Раск, сидевший до того молча, швырнул салфетку и сказал:

– Все ушло, одни лапти остались.

– Насчет лаптей не очень! – воскликнул Иван Петрович, взял с тарелки соленый огурец и с хрустом откусил половину. – Лапти на базаре стоят десять тысяч рубликов! Так-то…

В разговор вступила Подагра Ивановна. Она посадила к себе на колени пушистого сибирского кота.

– Вчера Акулина принесла из мясных рядов связку рыбок, мальчишки наловили в Яченке. Сколько бы вы думали стоят они? Шестьдесят тысяч рублей! Рыбок было двенадцать штук, стало быть, каждая стоила пять тысяч. В старое время за такие деньги можно было купить имение. А мой Тимофей, – Подагра Ивановна погладила кота, – мой Тимофеюшка за один присест съел… двенадцать имений.

Борис Иннокентьевич, которому так и не дали закончить торжественную речь, стоял, покачиваясь.

– Господа! И все-таки я верю в Россию. Я вижу ее будущее. – Он перенес бокал в левую руку, а правой указал на молодежь, сидевшую в конце стола. – Вот будущая Россия, вот наша смена и наша надежда. За них я поднимаю свой бокал!

Все шумно поднялись с бокалами в руках. Учитель запрокинул голову и стал пить шампанское крупными глотками.

3

После ужина старики направились в «зимний сад», где росли в кадках пыльные фикусы, а из-под лавки выглядывала корзина с луком.

Гости расселись в старых кожаных креслах и закурили сигары, привезенные Олегом.

В зале веселилась молодежь. Мальчики, надев маски, пугали девочек, потом стали играть в фанты с комическим переодеванием, смехом и беготней.

Элен согласилась спеть. Олег аккомпанировал. Девушка в белом шелковом платье стояла, опершись о крышку рояля, и с наигранной стыдливостью улыбалась, изображая смущение. Потом она запела сильным и чистым голосом:

 
Слышен звон бубенцов издалека,
Это тройки знакомый разбег,
А вдали расстилался широко-о
Белым саваном искристый снег…
 

Подагра Ивановна остановилась в дверях и слушала с умилением. Она вспоминала ушедшую юность, а может быть, радовалась тому, что вернулось в дом благоденствие, и снова, как прежде, звучит музыка, и все, слава богу, хорошо.

Элен пела, и в ее голосе звучала грусть:

 
Что-то сердце забилось пугливо,
Пережитого стало мне жаль…
Пусть же кони с распущенной гривой
С бубенцами умчат меня вдаль…
 

Олег взял последний аккорд, и певице шумно зааплодировали.

Когда снова начались танцы, Поль и Олег перешли к старикам. Там дым стоял коромыслом и шел ожесточенный спор. Иван Петрович, горячась и подавшись к Борису Иннокентьевичу, говорил:

– Рубль сильнее пушек, сильнее законов, сильнее совести. Не зря в народе говорится: бог на небе, рубль на земле! И если большевики дали свободу вот этой штучке. – Иван Петрович торопливо достал из кармана жилетки николаевский серебряный рубль с двуглавым орлом, ударил монетой по столу и снова подхватил ее на лету, – если дали этому орлу волю, то он подомнет под себя все! Поверьте, господа, не пройдет и трех лет, как все пойдет по-старому. Не будет царя? Шут с ним. Во все века государством правили не цари и не министры, а люди, у которых звякали в кармане вот такие кружочки.

Борис Иннокентьевич яростно замотал головой в знак того, что он не согласен.

– Значит, по-твоему, – сказал он, – надо свернуть боевые знамена, залезть на печку и смотреть, как рубль станет подминать под себя Советское государство? Увольте, я больше верю в штык, чем в рубль.

– В борьбе с большевиками все средства хороши, – сказал старший Раск. – Сегодня настоящие герои России – Махно, Антонов, все, кто не свернул боевых знамен. Вот и Америка предлагает оружие, лишь бы задушить Советы. Мы должны принять эту помощь.

Польщенный поддержкой, Борис Иннокентьевич воскликнул:

– Конечно! Иначе как спасти Россию? – Увидев Олега, входящего под руку с Полем, он обратился к нему: – Вот Олег Иванович, он человек военный и скажет, кто прав.

– Я не просто военный, – сказал Олег, присаживаясь к столу. – Я битый военный…

– За битого двух небитых дают, – заметил Борис Иннокентьевич.

– И, как человек битый, скажу: открытая борьба против большевиков потерпела крах. Если прекрасно обученные армии Колчака были разбиты, если Деникин с его цветом русского офицерства вынужден был сложить оружие, если, наконец, Врангель, поддержанный английскими танками, не смог ничего сделать с Красной Армией, то какая надежда на этих несчастных батек – Антонова, Махно?

– Что же делать?

– Менять тактику борьбы.

– Как именно, позвольте узнать?

– Поддерживать Советскую власть.

– Да вы с ума сошли! – патетически воскликнул Раск. – Идти на поклон к большевикам?

– Зачем на поклон? Помогать им…

Борис Иннокентьевич даже поперхнулся. Отец Серафим хотел перекреститься, но лишь погладил рукой крест на груди. Поль с уважением смотрел на Олега.

– Господа, – с трудом сдерживая волнение, проговорил Борис Иннокентьевич, – может быть, споем «Интернационал» под руководством Олега Ивановича?

– Споем, если нужно будет для пользы дела, – спокойно согласился Олег.

– Отказываюсь понимать.

– Что же тут непонятного? – Олег явно кокетничал, не торопясь открывать свои планы. – Советы перерождаются в обычную буржуазную республику. А если это так, зачем воевать с ними? Наоборот, надо помогать… Нынче не солдаты и не генералы решают судьбы мира. Это делают люди с деньгами и такие, например, как наш дорогой Поль или Борис Иннокентьевич, то есть те, кто воспитывает молодежь.

– Ну слава богу, понял, – издевательски произнес Борис Иннокентьевич. – Делаем ставку на ребятишек. Будем просить детей вернуть нам старую Россию.

– Напрасно иронизируете, – заметил Олег. – Дети – это будущий народ, и от того, под чьими знаменами они пойдут, зависит все.

– Ну хорошо, – не желал сдаваться Борис Иннокентьевич. – Как я стану агитировать ребятишек против Советской власти? Да меня попросту заберут в ЧК.

– России нужен царь! – со злобой сказал Раск. – И тогда все станет на свое место.

Олег не ответил, он закурил новую сигару и прошелся по веранде:

– Цари нынче упали в цене, гривенник дюжина, а на войны незачем тратить колоссальные деньги. Можно ликвидировать революцию без единого выстрела.

– Любопытно. Как вы думаете воевать без выстрелов?

– Стрелять не пулями, а рублями, – подсказал Иван Петрович, гордый тем, что начинал понимать сына. – Пуля, она дура и может пролететь мимо. А рубль всегда попадет в точку, потому что в каждом человеке сидит собственник.

– Я согласен с Олегом Ивановичем, – сказал Поль. – Отвоевать у большевиков молодежь – значит выиграть главное сражение.

– Вот именно, – согласился Олег. Он присел к столу, в задумчивости повертел в руках морскую раковину-пепельницу и сказал: – Вот вы, Борис Иннокентьевич, говорили о штыке, о боевых знаменах и помощи с Запада. Дескать, призовем варягов – Рюрика, Трувора и Синеуса… – Олег не понял, почему при слове «Синеус» Гога и его дружки прыснули от смеха, а Борис Иннокентьевич побагровел. – Мол, земля наша велика и обильна, а порядка в ней нет… Знаете ли вы, что Западу плевать на Россию, они ищут свою выгоду. И что касается меня лично, то я не хочу России американской или России английской. Пусть она будет русская. И когда вы, Борис Иннокентьевич, подняли давеча бокал за нашу молодежь и назвали ее будущим России, я с удовольствием присоединился к вашему тосту…

Сигарный дым плыл под потолком веранды. Олег откинулся на спинку кресла и молчал.

– А что скажет отец Серафим? – спросил Иван Петрович.

Священник слегка вздрогнул. Его оторвали от горьких раздумий о дочери, с которой пошли нелады.

– Сокровенные слова сказали вы, уважаемый Олег Иванович. Молодежь перестала чтить Евангелие, вера пошатнулась. А если так, то ни мы с вами, ни армия, ни деньги ничего не изменят. Люди стали высокомерны и злоязычны, а это великое горе…

Все, кто сидел за столом, с почтением выслушали священника. Борис Иннокентьевич, которому не терпелось взять верх в споре, снова обратился к Олегу:

– Как же вы хотите помогать Советской власти, Олег Иванович, чем и, позволю себе полюбопытствовать, зачем?

– Мой папа человек практичный, – начал Олег. Ему было приятно, что все с таким вниманием слушают его. – Папа остроумно говорил о стрельбе рублями. Но я думаю, что лучше стрелять идеями. Мы должны воевать с большевиками пропагандой иного образа жизни. Чтобы воспитать человека сильного, надо с малых лет развивать в нем интерес к собственному «я», к удобствам и удовольствиям жизни. В каждом из нас сидит величайшая сила – эгоизм. Без этого человек теряет себя и становится частицей толпы. Большевики говорят – «массы». Мы говорим – «человек». Они твердят – «наше», мы отвечаем – «мое». А «мое» всегда сильнее «нашего». Человек охотнее сражается за «мое», чем за «наше». Оно ему роднее, дороже. Посудите сами – кому интересно заботиться о соседе, а тем более работать на него? Коммунизм? Ерунда, Синяя птица…

Слова Олега проникали в души этих жадных до наживы людей и согревали их. Они знали, что Олег Каретников приехал оттуда, где на страже собственности закон и полиция. Посланец того мира зажигал в них надежду и придавал сил.

– Вы спрашиваете, как воевать за молодежь? – продолжал Олег. – Надо уводить их от политики, вытравлять из их голов и сердец идеи революции. Надо повторять им, что человек живет один раз, и поэтому нельзя отказывать себе в удовольствиях. Жизнь хороша, но коротка, и за ее пределами нет ничего, даже сожаления о ней. Поэтому – живи!.. Короче говоря, мы должны противопоставить большевистским проповедям о служении народу нашу проповедь – забота о собственном благополучии, служение самому себе.

Иван Петрович, взволнованный словами сына, в приливе восторга хватил кулаком по столу так, что подпрыгнула пепельница.

– Каков у меня сын, а? – И он, потрясая кулаками, забегал по веранде. – Нет, господа, у нас есть смена! И пусть не думают комиссары, что мы собираемся отступать. Они объявили нэп и рассчитывали нашими руками восстановить разрушенное хозяйство. Нет, промах! Мы укрепимся и зубами будем защищать свою собственность.

Страсти разгорались. Уже никто не сдерживал себя, в этих людях проснулась волчья злоба.

– Надо говорить всюду, что голод вызван большевиками…

– Если Советы не задушить, они нас задушат.

– Большевики хотят реквизировать ценности в церквах…

– Не давать! – воскликнул Раск, пьянея от ярости. – Не давать и не кормить. Пусть дохнут от тифа, от холеры, с голоду!

4

Гости расходились под утро.

– Вы пешком? – спросил Борис Иннокентьевич у отца Серафима.

– Да разве теперь найдешь извозчика?

– Пожалуй, – рассмеялся учитель. – Если в такую пору появится на улице лошадь, ее съедят вместе с извозчиком.

– Да, трудные времена… – согласился священник. – Вси, яко овцы, заблудихом…

Когда все разошлись, Олег повел Поля в кабинет отца. За ними воровато вошел Гога.

– Прикрой дверь, – приказал ему Олег.

Осторожно притворив высокую белую створку двери и повернув ключ, Гога уселся в кожаное кресло.

– Дорогой Поль, – начал Олег после некоторого молчания, – я знаю о вашей деятельности в Калуге и склоняю голову перед вашим мужеством. Жить в стане большевиков и сохранить верность матери-России – для этого надо быть поистине героем… Что же касается меня, то могу лишь порадовать вас приветом от друзей.

С этими словами Олег вынул из-под дивана саквояж и, аккуратно вспоров тайник, достал письмо, написанное на куске белого шелка.

Поль встал с кресла и невольно вытянулся по-военному.

– Самому богу было угодно, чтобы это письмо попало к вам. – И Олег передал послание скаутмастеру.

Поль так и впился в неясные строки неизвестного послания.

Русским скаутам и волчатам.

Шлю всем скаутам России дружеский привет. Мы рассеяны по всему свету, но душою составляем одно целое. Несмотря ни на какое расстояние и препятствие, все мы родные братья и будем сплочены крепко друг с другом нашими законами, нашими обещаниями, нашим флагом и девизом. Настанет время, когда мы соединимся снова и пожмем друг другу руки и дружно примемся за работу.

Россия поднимается, Россия будет жить и еще достигнет своего расцвета, если каждый из вас, каждый из молодежи, исполнит свой долг:

 
Умом Россию не понять,
Аршином общим не измерить:
У ней особенная стать —
В Россию можно только верить.
 

Я желаю всем русским скаутам счастливой разведки.

Олег Пантюхов, старший скаут.

Пока Поль читал послание, Олег молча смотрел на него. Наконец Поль оторвался от письма и сказал, волнуясь:

– Олег Иванович, я не спрашиваю, как это письмо попало к вам. Я просто говорю: спасибо.

Медленными спокойными шагами Олег подошел к Полю и мягко положил руку ему на плечо.

– Сантименты не ко времени. Если вы хотите знать мое мнение о том, что надо делать, скажу: смелее вводите вашу систему воспитания детей, прямо-таки с ожесточением боритесь за нее. Но действуйте не в лоб. Лучше всего собирать отряды под видом спортивных союзов. Назовитесь как-нибудь: «Легион лыжников» или еще лучше – «Соколы». Если спросят: почему соколы? – отвечайте, что, мол, это любимая птица русского народа, символ смелости и отваги. Учтите, что неплохо назвать себя «Спартаками» – имя этого бунтаря и раба дорого большевикам. Словом, главная задача – объявить войну политике. Надо везде и всюду твердить: надоела ваша политика хуже горькой редьки, она непонятна не только детям, но и взрослым. Дети должны играть, и только играть.

– Я предпочитаю бороться, – гордо заявил Гога.

– Это и есть борьба, Жорж, – объяснил Олег. – Ты думаешь, что в борьбе приемлемы лишь средства джиу-джитсу, которыми ты в совершенстве овладел?.. Надо быть гибким. Меняются не только вехи в истории, но и в тактике борьбы… Я буду вам помогать активно, но вы должны знать, что если мне, белому офицеру, разрешили вернуться на родину, то за мной будут зорко следить.