Текст книги "Судьба Илюши Барабанова"

Автор книги: Леонид Жариков

сообщить о нарушении

Текущая страница: 18 (всего у книги 24 страниц)

Глава двадцать вторая
ХЛЕБ И ЗОЛОТО

 
Все так же духовенство лжет
Хвастливо и упорно.
И знает бог, какой доход
У этой стаи черной.
Кретинов создают,
Морочат глупый люд:
Дурачить им не ново…
 

1

Рабоче-крестьянская республика делала все возможное, чтобы спасти детей. Но в казне не было денег для покупки хлеба за границей. Зато много золота и серебра скопилось в церквах и монастырях. Из голодных мест в Москву, к Ленину, шли посланцы от народа, просили изъять из церквей золото и обменять его на хлеб. Декрета ждали со дня на день: одни говорили об этом с надеждой, другие со злобой.

Но вот пришла весть: декрет издан!

С самого утра у здания губисполкома собрались рабочие Главных железнодорожных мастерских, делегатки женотдела, работники госбанка и общественной безопасности. Больше всего явилось комсомольцев, особенно чоновцев. У этих из-под тужурок виднелись кожаные ремешки от наганов.

Будто вновь вернулись дни Октября. Не хватало лишь матросов с пулеметными лентами. Впрочем, что-то похожее было: из переулка вышел отряд красноармейцев. Они остановились у здания губисполкома, сняли с плеч старенькие винтовки и стали рассчитываться на группы по пяти человек. Каждая пятерка прикреплялась к одной из комиссий по изъятию ценностей из церквей.

Во время короткого митинга председатель губисполкома предупредил собравшихся, что духовенство и патриарх Тихон враждебно встретили декрет Советской власти. Патриарх разослал по церквам послание, в котором призывает сопротивляться изъятию, создавать у верующих представление, будто церкви грабят. Тихон клеветал на советских людей, утверждая, что священные сосуды будут перелиты комиссарами на портсигары.

Гневный ропот прокатился по толпе, послышались крики:

– Пусть не врет, чернорясник!..

– Он и есть первый вор! Ведь золото в церквах народное.

В заключение председатель губисполкома напомнил, что в храмах нужно вести себя вежливо, не допускать грубости, избегать малейших промахов, которые могли бы быть истолкованы церковниками как поругание веры.

Митя Азаров никак не ожидал, что его комиссии выпадет жребий реквизировать золото в церкви Василия Блаженного, где служил Серафим Богоявленский, отец Типы.

2

С самого утра в воскресенье Илюша ждал Степу, но тот пришел поздно, когда уже позавтракали.

– Ты ничего не знаешь? – спросил Степа, обметая веником снег с подшитых валенок.

– Нет. А что?

– У нас в церкви что делается! Приказ пришел – золото отбирать. Отец Серафим злой, с дочкой Тиной повздорил; она кричит: «Отдай все золото!», а он только губы сжал и бледный сделался…

Степа разговаривал шепотом, и все-таки Дунаевы услышали.

– Господи, что же теперь будет? – спрашивала тетя Лиза.

Бабушка ответила со свойственной ей прямотой:

– Если бог в душе есть – и на лопату не грех помолиться, а если нет веры, хоть бриллиантовую икону поверь, толку не будет.

– Степушка, – продолжала тетя Лиза, – что же, отец Серафим отдаст святые иконы или нет?

– Не знаю, мое дело маленькое…

Степа рассказал о тревожных слухах из уездов. Там уже началось изъятие церковных ценностей, и кое-где поднялись волнения. В одном из приходов монахи собрали ополчение и не подпускают к монастырю никого из властей.

В монастыре Оптина Пустынь на колокольне нашли золотые деньги, серебряный крест большой ценности и пятьдесят портретов Николая Второго. В подвалах Шамординского монастыря обнаружили замурованный сундук с золотыми иконами, а в печной трубе – три пуда десять фунтов серебра. Такие же сокрытия были и в Тихоновой Пустыни и в Лаврентьевском монастыре, что в Подзавалье.

– Степа, зачем же они прячут? – с искренним недоумением спросил Илюша.

– Гм… Чай, не железки, а чистое золото.

– Вот и хорошо: больше хлеба будет.

– Я понимаю, да ведь разные священники бывают: одни жадные, другие… Отец Серафим, конечно, отдаст. Только дьякон и дьячок против: говорят, надо прятать иконы. А батюшка отвечает: «Господь бог все видит и не даст церковь на поругание».

Вспомнился Илюше кудлатый дьякон, похожий на цыгана. Этот не даст, привык себе заграбастывать. Вон как прошлый раз хватал соленые огурцы и сало. А батюшка ласковый; наверное, он больной – под глазами темные круги и взгляд грустный…

– Степа, много у вас в церкви золота?

– Еще сколько! Одна золотая икона Игнатия Богоносца весит семнадцать фунтов. Недавно архиерей подарил церкви Евангелие. Переплет из чистого серебра, а сверху вделано шестнадцать драгоценных камней – один, желтый, с голубиное яйцо. Ох и тяжеленная книга! Мы с дьячком Повсикакием выносим ее вдвоем… Пойдем, посмотришь.

– Иди, иди, бусурман, – вмешалась в разговор бабушка. – Редко в церковь ходишь. А ты, Степка, плохо смотришь за товарищем.

– Слыхал? – строго спросил Степа, как будто хотел напугать друга. – А ну одевайся!

Но не потому Илюша стал собираться, что испугался бабушки, – интересно было увидеть своими глазами чудо-книгу в драгоценном переплете, золотые иконы и кресты, которые спасут голодных, посчитать, сколько на них можно купить хлеба…

3

Над высокими железными дверями церкви висела икона. На ней был изображен Спаситель с раскрытым Евангелием в левой руке. Правой он благословлял всех, кто входил в храм. Илюша прочитал надпись по-славянски:

«Приидите ко мне все страждущие и обремененные, и аз успокою вы».

По церкви ходил дьякон, громко цокал подковами по каменным плитам. В тишине гулко отдавался тонкий голос дьячка, читавшего акафист. Перед ним была раскрыта небольшая книга в кожаном переплете. Он то смотрел в нее, то повторял наизусть давно заученное и, как видно, надоевшее, то напевал гундосо, при этом смотрел по сторонам, на потолок, где плыли по небу ангелы в ночных рубахах, с длинными трубами в руках.

Дьячок бубнил:

– Тако поживем: алчущия напитаем, жаждущия напоим, нагия облечем, болящия и в темнице сущие посетим…

Узкая дверь, ведущая в алтарь, была полуоткрыта. В алтаре виден был стол, покрытый парчовой скатертью. На нем стояли серебряные чаши, кубки на высоких гнутых ножках, огромное Евангелие, между страницами которого торчали бархатные закладки. Наверно, это было то самое Евангелие, о котором говорил Степа.

В церкви народу было немного. Из высоких, с железными решетками, окон косо падали на каменный пол яркие лучи солнца. Они освещали большую икону. Золотой оклад ее блестел так, что больно было глазам. Икона изображала божью матерь с младенцем на руках. У нее был жемчужный венец на голове, а в центре горел огнем красный камень. Божья матерь смотрела печально и скорбна, точно младенец, которого она держала на руках, был белен или его нечем накормить, как маленького братишку Мустая, чья могилка осталась в бору.

Перед божьей матерью висела на цепях тяжелая лампада, усеянная драгоценными камнями. Они вспыхивали в лучах солнца то голубыми, то алыми, то желтыми огоньками. Илюша смотрел и радовался: сколько купят хлеба на одну эту лампаду!..

4

Обедня закончилась, огни свечей и лампад поредели. Молящиеся не спеша расходились, надевая шапки у выхода из церкви.

Зайдя за колонну, Илюша от нечего делать рассматривал рисунки на стенах, читал божественные изречения. Вдруг в затемненном углу он заметил Тину. Она стояла на коленях перед иконой божьей матери. Илюша обратил внимание на то, как она, горячо молясь, тревожно взглядывала на входную дверь, точно ожидала чего-то.

Уловив шорох за спиной, Тина быстро поднялась с колен и спряталась за колонну.

– Это ты? – почему-то смущенно и вместе с тем обрадованно прошептала она, узнав Илюшу, и снова бросила беспокойный взгляд на входную дверь. – Илюша, не уходи. Я чего-то боюсь…

Илюша заметил, что последнее время Тина изменилась – похудела, стала какой-то робкой.

Укрывшись за колонной, Илюша и Типа увидели, как в церковь, совсем уже опустевшую, вошли комсомольцы во главе с Митей Азаровым. Вместе с комиссией губисполкома явились понятые от прихожан. Красноармейцы заняли посты у входа и на колокольне.

Тина испуганно отступила за колонну и потянула за собой Илюшу, но он, не в силах побороть любопытства, старался рассмотреть пришедших. Здесь была Аня в своей старенькой стеганке, Федя и несколько незнакомых Илюше рабочих. Сняв шапки, как предупреждали в губисполкоме, комсомольцы стояли посреди церкви, не зная, куда идти. Митя Азаров оглядывался по сторонам. В эту минуту из алтаря вышел дьякон. Он неприветливо оглядел вошедших и спросил:

– Что вам угодно?

Митя подошел к алтарю, но дьякон преградил ему путь:

– Сюда нельзя.

– Почему?

– Мирским людям вход в алтарь запрещен.

– Кем запрещен?

– Богом, – холодно ответил дьякон, как видно, догадываясь, зачем эти люди пришли в храм, и соображая, как предупредить батюшку.

– Хорошо, мы не станем нарушать ваших порядков, – согласился Митя. – Пусть выйдет сюда главный.

Дьякон пошел в алтарь и так зло хлопнул дверью, что она снова приоткрылась. Илюше хорошо были видно в щелку, как в алтаре все засуетились. Дьячок схватил серебряную чашу и, не зная, куда ее деть, сунул под лавку и накрыл половиком. Дьякон торопливо запихивал в широченный карман штанов золотого Иисуса Христа, что стоял под стеклянным колпаком. Ухватив Иисуса за ноги, он старался засунуть его поглубже, но распятие не втискивалось.

Отец Серафим появился в простой черной рясе. Вслед за ним показался дьякон. Как грозная сила, он остановился за спиной батюшки. Из угла вышла монашка с белым лицом, вся в черном, похожая на смерть.

– Кто меня спрашивает? – обратился отец Серафим к группе понятых, точно не видел комсомольцев или не хотел с ними разговаривать.

Понятые смущенно переминались, им было неловко перед батюшкой за то, что они явились невольными «изменниками» церкви. Всем своим видом они старались показать, что их заставили. Священник это чувствовал и разговаривал только с ними, будто не замечая представителей власти. Глаза у отца Серафима смотрели строго. Илюша не узнавал в этом суровом старике кроткого и ласкового батюшку.

Как ни старался Митя Азаров держать себя независимо, он терялся перед этим неприступным седобородым старцем, перед его холодной настороженностью и чувствовал, что разговор будет трудным.

– Нам нужен главный, – сказал Митя.

– В церкви главных нет, – ответил священник, – все мы слуги господни. Если угодно, я настоятель храма, а со мной мои братья.

Митя Азаров переглянулся с товарищами. С чего начать разговор? Он знал: эти длинноволосые люди, облаченные в красивые, расшитые золотом одежды, – враги. У них не проси жалости, с ними надо только драться, а тут разыгрывай из себя вежливого человека.

– Вы, наверно, слышали, гражданин настоятель, что в стране голод и нечем кормить детей. Правительство Рабоче-крестьянской республики обращается за помощью к церкви. Можно изъять лишнее серебро и золото, которое не нужно для богослужения. Мы купим на это золото хлеб и спасем миллионы голодных детей.

Отец Серафим поднял печальные глаза под купол, где был нарисован бог, и сказал:

– Православная церковь озабочена трагедией, охватившей страну. Сердца верующих скорбят, и мы молимся господу, дабы умерить страдания алчущих…

Комсомольцы молчали.

– Еще ни одна молитва не сделала человека сытым, – угрюмо проговорил Федя, – и мы пришли не проповеди слушать. На Волге вымирают целые уезды…

– Если ваша власть желает спасти голодных, она должна изыскать иные средства, а не святотатствовать, – проговорил священник назидательно. – Семьдесят третье апостольское и десятое правило двукратного собора грозит отлучением от церкви за надругательство над священными предметами.

– Мы не тронем вашего имущества, – сказал Митя, – мы возьмем лишь украшения, без которых можно совершать богослужение.

Прячась за передней колонной, Илюша жадно вслушивался в разговор отца Серафима с Митей и думал: куда девался Степа? Неужели он вместе с дьячком прячет золото? Дьякон ведь спрятал в карман золотого Иисуса. Илюша услышал позади себя чьи-то осторожные, крадущиеся шаги и увидел Шурика Золотарева. «Откуда он взялся? Ведь его в церкви не было», – подумал Илюша.

Глаза сына трактирщика по-кошачьи сузились, он с ненавистью глядел на комсомольцев и сказал, ни к кому не обращаясь:

– Варвары! Пришли церковь грабить!

Заметив притаившуюся Тину, Шурик обрадованно шагнул к ней:

– Тина, как хорошо, что ты здесь… Беги к Полю, а я соберу остальных.

Типа, казалось, не слышала его, она с тревогой вслушивалась в разгоравшийся спор.

– Ты слыхала, что я сказал? – повторил Шурик.

– Отстань!..

– Ты тоже красной стала?.. Погоди же, мы тебе припомним! – И он выбежал из церкви.

Митя Азаров протянул священнику предписание губисполкома:

– Гражданин священник, нам некогда вести диспут. Вот приказ, он издан на основании декрета ВЦИКа. Предъявите опись ценностей и откройте хранилища.

– Не глумитесь над богом, – сдерживая гнев, ответил священник. – Церковь автономна, и государство не имеет права вмешиваться в наши дела. Идите с миром…

В гнетущей тишине кто-то робко кашлянул.

– Неужели у вас не дрогнет сердце? – спросила Аня, и в голосе ее послышалась обида. – Голодные дети протягивают к вам руку, а вы кладете в нее камень. Если с вами Христос, где же милосердие?

Священник не ответил и даже не взглянул на девушку, хотя ее слова больно отозвались в его душе: вот так же говорит с ним родная дочь. С трудом справившись с собой, отец Серафим сказал:

– Я повторяю: вам надобно освободить храм.

– Имейте совесть, – с упреком проговорил Федя, – народ отдал все на спасение революции и теперь сам нуждается в помощи. Спасите его, иначе кто вас кормить будет?

Илюша обернулся туда, где пряталась Тина, и увидел ее в слезах. Наверное, и она не узнавала родного отца, всегда такого доброго. Сейчас его голос звучал бесчеловечно и жестоко:

– Не юродствуйте, юноша. Церковь не допустит, чтобы к священным сосудам прикасались посторонние. Освободите храм, нам надо его закрывать!

– Дождетесь, что мы сами его закроем! – крикнул комсомолец, державший в руках заячью шапку. – Закроем и пудовый замок повесим на дверях. Хватит нам унижаться…

Дьякон заслонил собой дорогую лампаду, сверкавшую разноцветными камнями. Глаза у него сделались желтыми от злости, и он уже не мог сдержать себя. Насупившись, по-бычьи, он пошел на комсомольцев.

– Вам кто позволил осквернять храм господень! – громоподобным басом прорычал он и повелительным жестом показал на выход: – Вон из церкви, воры!

Илюша задрожал от обиды. Хотелось крикнуть: «Ты сам вор! Отдай крест, который спрятал в карман!»

Комсомольцы, сгрудившись, стояли перед церковниками. Они еще надеялись убедить несговорчивых духовников. Федя шагнул к отцу Серафиму и сказал миролюбиво:

– Папаша, ну скажи честно, почему нельзя молиться на деревянный крест, а обязательно на серебряный? В каком Евангелии и по каким заветам Христа установлено, что иконы должны быть в золотых ризах? Ведь за такой вот крест, как у тебя, – сказал Федя и простодушно указал рукой на крест, висевший на шее отца Серафима, – за такой крест голодные дети…

Священник ударил Федю по протянутой руке. Дьякон словно этого ждал. Он сгреб Федю в охапку и, подняв над головой, понес к двери, швырнул его на каменные плиты, а сам поспешил обратно. Ему попытались скрутить руки, но дьякон стряхнул с себя всех, ударом кулака сбил того, кто стоял близко, и толкнул Аню так, что она упала.

Митя, увидев кровь на лице девушки, помог ей подняться и отвел в сторону.

Кривоглазый дьячок выскочил из алтаря и помчался к выходу, крича на всю церковь:

– Батюшку убива-ют!

Илюша хотел броситься туда, где дьякон дрался с комсомольцами, но Тина удержала его.

– Илюша, не бросай меня… Господи, что делается? Разве Христос этому учил?..

С улицы доносились крики множества людей. В двери храма с грохотом ударялись камни, как видно, там тоже шла свалка между красноармейцами и толпой.

– Это как называется? – спрашивал Митя, наступая на священника. – В кулаках ваша правда?

– Остановитесь во имя господа! – призывал отец Серафим. И тут до него донесся отчаянный крик дочери:

– Отец, – отдай золото! Ты ведь сам учил меня добру!

Разъяренный дьякон раздавал удары направо и палево.

Илюша не выдержал и побежал к дерущимся. Он уцепился сзади за рясу дьякона, но тот рванулся с такой силой, что Илюша, точно котенок, отлетел и, скользя по каменным плитам, ударился спиной о железную створку двери. В это время в церковь вернулся, прихрамывая, Федя. Он, как гроза, пошел на отца Серафима, сжав кулаки:

– Что ты создал на земле, длинногривый фарисей? Землю ты пахал? Хлеб сеял? Живешь, как паразит, за счет чужого труда. Чье золото на иконах?

Отец Серафим, обессиленный, опустился на колени, он воздел руки кверху, точно призывал в свидетели самого бога. Две монахини поддерживали его под руки.

– Вы не проповедники добра, вы черное воинство! – кричала Аня, подбегая к священнику. Он отшатнулся, точно боялся пощечины. – Почему вы не кричите с амвона, что два миллиона людей погибло от голода? Почему дурачите народ, проповедуя любовь к людям? Молчите, черные вороны? Камни кричат, а вы молчите!..

Комсомольцы старались унять дьякона. Но ярость придавала ему чудовищную силу. Дьякон разбросал повисших на нем ребят и кинулся к Мите. Никто не заметил, когда он успел вынуть из кармана золотое распятие Христа и, схватив Митю за горло, он ударил его. Дьякона снова свалили. Он рычал, барахтаясь, пока комсомольцы связывали ему руки чьим-то ремнем.

С улицы через боковые двери прибежал суетливый дьячок. Он привел с собой толпу юродивых и богомольных стариков, юлил перед ними, тыча в комсомольцев пальцем:

– Вот они – богохульники! Видано ли дело – святую обитель грабить?

Дьякон хрипел, пытаясь встать со связанными руками. Изодранная риза свисала на нем клочьями, волосы растрепались.

Толпа церковных фанатиков двинулась на комсомольцев. Илюша бросился из церкви, чтобы бежать за дядей Колей Азаровым. В дверях он столкнулся с чоновцами, спешившими на помощь комсомольцам. Тетя Даша, расстегивая на ходу кобуру, кричала:

– Прекратить контрреволюцию!

5

У Илюши кружилась голова. Придерживаясь рукой за дверь, он вышел из церкви. На улице гудела толпа. Отовсюду неслись крики:

– Бей комиссаров!

– Братья! Не дадим на поругание святые иконы!

Из толпы летели камни. Один из них, отскочив от железных дверей, ударил Илюшу по ноге.

Какой-то мужик в поддевке вскарабкался на поповский забор и завопил, потрясая кулаком:

– Раньше за такие дела ноздри вырывали! Вечным мукам предавали!

– Бей их, сукиных сынов!

То здесь, то там в Толпе шныряли скауты. Илюша узнал Шурика Золотарева, Гогу и даже Поля. Они о чем-то сговаривались, а Шурик кидал камнями в красноармейцев, охранявших вход в церковь. Чей-то камень сорвался и угодил в икону, что висела над входом. Стекло разбилось, осыпав красноармейцев осколками.

– Надо верующих созывать!

– В набат ударить!

– Прогнать красноармейцев с колокольни!

Под натиском толпы красноармейцы укрылись в притворе. Нападающие заняли паперть. Илюша видел, как пятеро здоровенных мужиков взломали боковую дверь и стали подниматься на колокольню.

Толпа волновалась. Люди, задрав головы, смотрели на верхний ярус звонницы. Оттуда доносились голоса:

– Не подходи, а то шашкой рубану!

– Тащи его за шинель!

– Отойди, говорю, от колокола!

Вверху раздался выстрел, послышался треск деревянных перил. И все увидели, как с колокольни свалилось что-то тяжелое, глухо ударилось о землю, и толпа окаменела. На снегу лежало тело красноармейца с раскинутыми в сто-ропы руками. Изо рта текла струйка крови.

Все бросились врассыпную. В одно мгновение на улице не осталось ни души.

Потрясенный тем, что произошло, Илюша стоял, прислонившись к ограде церкви. Над дверями храма зияла пробоиной икона Спасителя. Брошенный камень оцарапал бесстрастный лик бога и надпись:

«Приидите ко мне все страждущие и обремененные, и аз успокою вы».

6

Илюша понуро брел вдоль улицы. Тяжелые, недетские думы тревожили сердце. Куда девался Степа? Видел ли он, как дьякон ударил Митю крестом? Знает ли, что с колокольни сбросили красноармейца? Неужели Степа потому не вышел из алтаря, что прятал от голодных ребятишек золото в подвалах? Оставив позади Васильевскую улицу, Илюша свернул на Татаринскую и очутился у городского кладбища. Сам не зная зачем, он поплелся на Калелую гору, где катались со Степой на лыжах, постоял, глядя на зимний бор, синеющий за Яченкой, на избы Подзавалья, еле видные в ранних мартовских сумерках.

Уже стемнело, когда он вернулся на Солдатскую улицу. Всюду было безлюдно. Возле Степиной калитки Илюша остановился. Ему почудилось, будто из дома, из-за плотно прикрытых ставен, доносится плач. Не было сомнений – слышался голос Степы:

– Не буду! Не хочу молиться богу!

Слова Степы потонули в глухих ударах, в звоне разбитого стекла. И раздался отчаянный Степин крик:

– Все равно не буду! И в церковь больше не пойду!

Видно, Степу сильно били, он уже хрипел:

– Хоть убей, не пойду! Почему ребята живут, как люди, а я на коленях ползаю? Не хочу быть святым!.. Не хочу!.. – Опять что-то со звоном покатилось по полу. Слышались удары, но Степа не сдавался:

– В приют уйду, на улице жить буду. Не надо мне твоего хлеба!

«Молодец, Степка! – шептал Илюша, сочувствуя другу и восхищаясь его стойкостью. – Не будем мы молиться богу! Нет его ни на небе, ни на земле!»