Текст книги "Судьба Илюши Барабанова"

Автор книги: Леонид Жариков

сообщить о нарушении

Текущая страница: 5 (всего у книги 24 страниц)

Илюша нащупал суровую нитку на шее и без колебании оборвал ее. Крестик выскользнул из рук под ноги.

– Дядя Петя, я бросил крест.

– Ладно. Семь бед – один ответ.

Когда пришли домой, бабушка стрельнула злыми глазами на Илюшин красный бант, приколотый к рубашке.

– На свадьбе, что ли, был? – сердито спросила она и увидела оторванную пуговицу на вороте. – А крест где?

– На колени его, окаянного! – приказала тетя Лиза.

– Не стану я на колени. – Илюша угрюмо свел брови.

– Станешь как миленький! – И тетя Лиза с силой толкнула его к иконам, да еще вдобавок больно ущипнула за руку.

Всем было ясно, что она злилась на мужа и вымещала обиду на Илюше.

Дядя хотел заступиться, но, увидев, как дрожали от злости руки бабушки, досадливо махнул рукой.

– Не будет в моем доме антихристова отродья! Вез бога одни собаки живут, на то они и собаки. Довольно того, что ваши красномольцы Женюшку моего сгубили… А ты был бы хорошим дядей, не учил бы крест снимать, а отдал бы малого в церковь. Вон Степка Косой батюшке прислуживает и денежки домой несет.

– Мальчику нечего делать в церкви, – решительно, возразил Петр Николаевич.

– Ах, ты так? Мы приютили твоего голодранца, и мы же не хороши? Не хочешь, чтобы он в церкви прислуживал?

– Не хочу и не позволю!

– Нет, будет он прислужником! Будет! А не хочешь, уходи вместе с ним на все четыре стороны!

– Будете издеваться – уйдем, – заявил дядя Петя.

Губы тети Лизы побелели, и она с бранью набросилась на мужа:

– Скатертью дорога! Уходи, черт косоротый! И за что покарал меня бог таким мужем, погубил мою молодость…

У людей мужья как мужья, а у меня криворотый…

Илюша испытывал двойную горечь: он чувствовал, что виноват в семейной ссоре, и было жалко дядю.

Бабушка чем-то сердито гремела на кухне. Дядя Петя ушел в сад. Разгневанная тетя Лиза все еще не могла успокоиться. Она дернула Илюшу за рукав:

– Ступай умойся, змееныш! А я, дура, сшила ему новую рубаху. Сейчас же переоденься, скоро гости придут!

Глава шестая
БОЙСКАУТ

 
О чем толкует нам буржуй?
       Чум-чара, чура-ра!
На революцию наплюй!
       Ишь ты, ха-ха!
 

1

Гости явились перед вечером. Вместе с барыней, которую видел Илюша в церкви на пасху, пришел Иван Петрович Каретников. Оказывается, он был мужем этой барыни.

Третьим гостем заявился их сынок, надменного вида подросток в диковинной форме – коричневых брючках, застегнутых под коленкой на пуговицу, такого же цвета рубашке с нагрудными карманами и в шляпе с круглыми полями. Спереди на поясе у него висел нож в кожаном чехле. Все в этом щеголе как бы говорило: вот какой я, смотрите на меня!

Дунаевы встретили гостей радушно: бросились целоваться, раздевали их. Только и слышалось:

– Христос воскресе!

– Воистину воскрес!

Иван Петрович преподнес бабушке алое пасхальное яичко.

– Это вам, Аграфена Ивановна, прямо из-под курочки, тепленькое. – И он громко рассмеялся.

Подросток был вежлив и сдержан. Он помог матери снять пальто. Дедушка Никита, подтянувшись на цыпочках, повесил пальто на отдельный крючок.

– Мерси, – сказал ему юный задавака и, не глядя на Илюшу, прошел мимо.

Пока гости раздевались, Пелагея Ивановна трещала без умолку:

– Ужасно далеко вы живете! И какая тут грязь… Пока шла от пролетки, все ноги поломала. С моей подагрой я совершенно измучилась. Лизанька, ты не слыхала: говорят, во Франции изобрели новый способ лечения подагры, какие-то мази, перуанский бальзам, что ли? Ты не знаешь, где его можно добыть? Впрочем, что я болтаю! Сейчас хлеба и того не достанешь… Иван, ну чего ты стоишь? Помоги мне снять боты. А ты, Гога, займись с мальчиком, как бишь его зовут? Илюшей?

У Пелагеи Ивановны на голой руке висел серебряный ридикюль, сплетенный из мелких колец, точно кольчуга. Она вынимала из него то батистовый платок, пахнущий духами, то треугольную коробочку с лебедем на крышке и, смотрясь в зеркало, пудрилась. Пудра не держалась на ее длинном носу и обсыпала кофточку с черным бантиком на груди.

Пелагея Ивановна никому не давала говорить: она болтала о «сумасшедших ценах» на базаре, о восстании против большевиков в Кронштадте, а больше всего о своей подагре. Илюша про себя так и прозвал ее – Подагрой Ивановной.

– Что же вы стоите, мальчики? – обратилась она к к сыну. – Знакомьтесь. Вы ведь в некотором роде родственники.

– Не согласен! – воскликнул веселый Иван Петрович. – Это мы с Илюшей родственники, вместе на демонстрации песни пели. Верно я говорю?

– Ах, не мешайся, Иван! Ведь Гога воспитатель. Петр Николаевич, наш Гога скоро станет начальником городских бойскаутов, а ему только пятнадцать. Не плохая карьера, правда?

Из разговора Илюша наконец догадался, кем приходятся гости Дунаевым: бабушка и Подагра Ивановна – двоюродные сестры. Иван Петрович работал вместе с дядей Петей в Губземлесе. Его возили на извозчике. Пролетка на мягких рессорах и сейчас стояла на улице.

2

Пока взрослые разговаривали между собой, мальчики некоторое время чуждались друг друга. Потом Гога кивнул Илюше головой и сам пошел в зал.

– Садись вот сюда, – приказал он Илюше и усадил мальчика на диван. Сам он заложил руки за спину и стал ходить по комнате, как учитель. – Между прочим, меня зовут не Гогой, а Жоржем. Запомни! Это родители зовут меня так: им кажется, что я маленький. Понял? Повтори, как меня зовут.

С первого взгляда Илюше не понравился этот самонадеянный подросток с холеным лицом. Он разговаривал пренебрежительно, будто нехотя.

– Ты в бойскаутах состоишь?

– Нет.

– Напрасно. Поди, вовсе не слыхал про бойскаутов?

Илюша не ответил.

– Деревня. Где ты раньше жил?

– В Киеве.

– Где именно, на какой улице?

– На базаре.

– Торговал, что ли?

– Нет.

Гоге надоело спрашивать, и он предложил:

– Садись и слушай. Я расскажу тебе про бойскаутов. Потом благодарить будешь.

Гога с важным видом ходил по комнате.

– По-английски скаут означает разведчик. Понял? Бой – мальчик. Вместе получается – бойскаут. Так вот… Еще во время англо-бурской войны в Южной Африке случилось так, что город Мефкинг в Трансваале был окружен бурами. Англичан было в десять раз меньше, чем буров. Город страдал от недостатка воды и пищи. И тогда английские генералы Роберт Баден Пауэль и лорд Сесиль привлекли для защиты города мальчиков. На призыв откликнулось так много юных разведчиков, что пришлось создать несколько отрядов. Дети сражались храбрее солдат. Однажды мальчишка-связист мчался мимо генерала Баден Пауэля на велосипеде, а вокруг свистели пули. Генерал хотел остановить мальчугана и окликнул его: «Эй, голубчик, если ты будешь ездить под пулями, то одна из них угодит в тебя». Тогда юный герой ответил: «Никак нет, господин генерал, я так быстро еду, что пуле меня не догнать!» В конце концов англичане разбили дикарей и овладели Трансваалем. И с той поры во всем мире стали появляться юные рыцари – бойскауты. Они храбры, великодушны и не боятся никого на свете. Хотел бы ты стать таким?

Илюша пожал плечами.

– Я бы на твоем месте не колебался. Мы научим тебя лазить по деревьям с быстротой обезьяны. Ты научишься выслеживать врага по его приметам… Да мало ли еще чему! Например, можешь ты с помощью одной спички разжечь костер, когда хлещет ливень, а буря ломает деревья? Не сможешь. А я смогу. Видишь, у меня рисунок на рукаве. Это означает, что я «волк».

Только теперь Илюша разглядел на рукаве Гогиной гимнастерки силуэт волка с оскаленной пастью.

– Я начальник над «волками», их патрульный, понимаешь? Каждый патруль выбирает себе тотем – священное животное. Мы учимся подражать ему, изучаем его образ жизни, повадки. Я, например, умею выть по-волчьи так, что у тебя мурашки по спине забегают. Я воспитываю десять таких «волков»… – Гоге снова стало скучно, и он спросил: – Ты что-нибудь кумекаешь или ни бум-бум?

– Бум-бум, не бойся… – ответил Илюша.

Скаут не заметил издевки и продолжал болтать, напоминая словоохотливую мамашу.

– Мы живем по законам, главный из которых – верность. Наш первый закон когда-то гласил так: «Скаут верен королю, родине и своему хозяину». Но теперь в России нет царя, и нам придется заменять слово «король» или «царь» каким-нибудь замкомпоморде. – Гога пристально поглядел на Илюшу и спросил настороженно: – Ты почему не смеешься? Не знаешь, как читается это слово? Могу расшифровать: заместитель комиссара по морским делам. Значит, нам придется переиначить закон так; «Скаут верен замкомпоморде…»

Видя, что Илюша и на этот раз не засмеялся, Гога спросил с затаенной злостью:

– Ты как относишься к Советской власти? Не побежишь доносить в ЧК?.. Впрочем, мы с тобой теперь родственники. Как говорится, двоюродный плетень соседнему забору… Давай покажу, какие мы умеем вязать узлы. Принеси веревку.

Илюша пошел на кухню, где хлопотала по хозяйству бабушка.

– Чего тебе? – спросила она сердито. – Какую веревку? Уходи, не мешайся под ногами.

Илюша вернулся ни с чем.

– Лопух! – заключил Гога, снял с себя черный галстук и затянул его узлом. – На, развяжи.

Как Илюша ни старался развязать, не мог найти, за какой конец потянуть. Гога рывком отобрал галстук и сказал:

– Законченный лопух!.. Этот узел называется прямым морским, а развязывается вот так. Видал? Теперь смотри, как затягивать узел соединительный… А вот этот называется скользящим или, иначе, удавкой… Смотри – это петля клоус… А такой узел называется штыковым. Хочешь, завяжу с закрытыми глазами. – Гога зажмурился и, манипулируя пальцами, затянул галстук новым хитрым узлом.

Илюша не сумел развязать и этот. Зато Гога так же на ощупь распутал узел.

– Ну как, интересно?

Что и говорить, Илюша в душе завидовал ловкости скаута.

– Но все, что я тебе показываю, – чепуха. Посмотрел бы ты на Поля. Это наш скаутмастер. Он умеет сшить рубашку из шкуры дикого животного, сварить любой обед, да так, что и повар пальчики оближет. Приведи его с завязанными глазами в незнакомый лес, он найдет дорогу. Я уж не говорю, какой он меткий стрелок. Ты читал книгу про Вильгельма Телля? Нет? Так вот, Поль попадает из винтовки не в яблоко, как Вильгельм Телль, а в спичку… А как он владеет борьбой джиу-джитсу! Встань, покажу. – Гога поднял Илюшу, вынул из чехла кинжал и отдал ему. – Бери и режь меня. Чего боишься? Коли кинжалом вот сюда, в живот… Ай тюфяк, – морщась, проговорил Гога и молниеносным ударом ноги выбил кинжал из рук Илюши.

Не успел тот опомниться, как Гога ребром ладони, точно топором, сбил его с ног. Падая, Илюша стукнулся лбом о диван и так рассвирепел, что готов был броситься в драку.

– Пардон, – сказал Гога, помогая Илюше подняться и отряхивая его. – Не хнычь. Должен знать, что в трудную минуту улыбка – это луч солнца в ненастный день. Ладно уж, сделаю для тебя любезность, скажу Полю, и он примет тебя в отряд… Послушай, – шепотом спросил Гога, – где у вас сарай?

– Зачем?

– Покурить… Погоди, я оденусь, выйдем незаметно.

Гога не стал разыскивать плащ в ворохе одежды, чтобы не вызвать подозрения, и они вышли раздетыми.

Сарай оказался запертым, пришлось уединиться в клозете. Гога вынул из кармана папироску, подбросил ее и поймал ртом на лету. Потом поглядел в щелку и сказал:

– Приходится курить тайком. Родители – темный народ.

Гога погремел коробком спичек, хотел добыть огонь, но спичечные головки крошились. Раздосадованный, Гога отбросил коробок и сказал:

– Спички шведские, головки советские: пять минут вонь, потом огонь.

Все в Гоге было удивительным. Даже полубрючки со множеством карманов, из которых один был потайным. Из него и вынул Гога блестящую зажигалку в форме сапога. Он крутанул колесо о ладонь, и огонек вспыхнул. Прикурив, Гога кокетливо держал папироску одними кончиками губ.

– Ты дружи со мной, я тебя многому научу. Жизнь – хитрая штука. Шопенгауэр сказал: «В человеке нет добра, и мир несется к своей гибели». Посуди сам. Были мы в городе уважаемыми людьми. Отец имел два дома, лесной склад, магазин. И вот у нас отобрали все, а на доме прибили жестяную табличку: «Дом комхоза». Ну скажи, справедливо это? Ведь дом-то мой? Кто им дал право захватывать чужую собственность?.. Ничего, придет наше время, и мы расправимся с этими пролетариями всех стран… Сам буду вешать их на деревьях вверх ногами и на том крест целую. – Гога картинно расстегнул ворот и приложил нательный золотой крестик к губам. – Будь свидетелем.

Затянувшись в последний раз, Гога выпустил изо рта колечко дыма, откусил изжеванную часть папиросы и окурок протянул Илюше:

– Кури.

Тот отказался.

– Ты настоящий лопух, – заключил Гога и бросил окурок. – Пойдем, а то нас разыскивать станут.

3

– Вы где были? – спросила Подагра Ивановна, когда мальчики вернулись. – Гляньте, у Илюши на лбу шишка вздулась. Вы что, на деревья лазили?

– Я показал ему прием джиу-джитсу, – объяснил Гога, усаживаясь на стул рядом с отцом.

– О, джиу-джитсу! – воскликнула Подагра Ивановна и принялась объяснять бабушке: – Понимаешь, это битва, то есть не битва, а… Гога, как сказать?

– Японская борьба.

– Вот-вот! Ее изучают бойскауты. Петр Николаевич, отдайте племянника в скауты. Ведь ужас что творится с молодежью! В церковь не ходят, родителей не почитают. А у бойскаутов детей учат хорошим делам. Они признают бога, не пьют, не курят, а если кто выругается черным словом, тому наказание – наливают в рукав кружку холодной воды. Замечательно!

Подагра Ивановна тарахтела без умолку, не забывая поглощать кушанья. Невозможно было уследить, так она быстро все поедала. Жеманно, двумя пальчиками она брала огромный кусок пирога и, отставив мизинец, подносила ко рту. Миг – и кусок исчезал в дупле рта, только бородавка на губе двигалась вверх-вниз.

– Если бы вы знали, какие у бойскаутов мудрые законы! Гога, как гласит ваш закон про копейки и рубли?

– Не знаю.

– Ну не важничай, скажи.

– Сберегай копейки, а рубли сами придут, – нехотя произнес Гога.

– Вы слышите? Сберегай копейки… Как мудро! Разве не для этого мы все живем? Большевики кричат: свобода, свобода! Какая может быть свобода, если у меня нет денег?

– Как нет? – спросил Иван Петрович. – Я тебе сегодня дал десять миллионов. Гога свидетель.

– Ах, Иван, мне не до шуток…

Иван Петрович откинулся на спинку стула, подмигнул Илюше и неожиданно запел:

 
Всюду деньги, деньги, деньги,
Всюду деньги, господа!
А без денег жизнь плохая,
Не годится никуда!
 

Гога ковырял вилкой в пироге.

– Ешь, сыночек, ешь, родненький, – уговаривала Подагра Ивановна и подкладывала сыну еду.

– Мерси, я сыт. – Гога перекладывал еду в тарелку Илюши.

Тот хмуро косился на бабушку: если она увидит, кусок остановится в горле.

Гоге было скучно, и он тайком слепил из мякиша чертика и показал под столом Илюше. Если бы узнала бабушка, наверно, взвилась бы до потолка от злости: за пасхальным столом чертик! Илюша отворачивался, чтобы не рассмеяться, но Гога, сам еле сдерживаясь от смеха, придавал чертику комические позы: то ногу ему подожмет, точно чертик пляшет, то голову с рогами наклонит, будто он бодаться собрался. Потом Илюша увидел, как дедушка, заметив их шалости, побледнел. Илюша испугался не на шутку и нахмурился.

– Большевики тянут детей в политику, – продолжала тарахтеть Подагра Ивановна. – Но дети должны играть. Я сама была ребенком и любила водить в «казаков-разбойников». Представьте, я была такая бедовая, что меня назначили атаманом.

– Ты и сейчас двух разбойников стоишь, – сказал Иван Петрович с полным ртом и расхохотался.

– Напрасно смеешься, – обиделась Подагра Ивановна. – Лучше бы выступил на собрании и заявил протест… И вообще, Петр Николаевич, почему все для рабочих? Куда ни придешь, продукты для рабочих, билеты в театр рабочим… В школе все для детей рабочих.

– Диктатура пролетариата, – объяснил Иван Петрович.

– А мы не люди?

Илюша замечал, что дяде Пете разговор этот не нравился. И он, звеня ложечкой в стакане, сказал спокойно:

– Вы, Пелагея Ивановна, всегда были людьми, а рабочему только теперь удалось стать человеком.

– Зачем же нас считать врагами? – с оттенком возмущения проговорила Подагра Ивановна. – Почему нас преследуют, если мы стараемся для людей? Разве для себя мы делали мебель и торговали ею? Терпели одни убытки, только бы служить людям… А большевики сказали: вы враги, частные торговцы, и надо у вас отнять магазин… Хорошо еще, не посадили в тюрьму. Ну ладно, кто старое вспомянет, тому глаз вон! Кажется, теперь большевики одумались и возвращаются к старому. – Она обернулась к мужу и спросила: – Иван, как называется новая линия большевиков? Ну, о чем ихний Ленин объявил?

– Нэп, – ответил Иван Петрович, вытирая губы салфеткой, – а полностью – новая экономическая политика.

– Вот признал же Ленин свою ошибку, – продолжала Подагра Ивановна, – признал и объявил вольную торговлю. За что же нас раньше разоряли?

Подагра Ивановна задавала вопросы и сама же на них отвечала:

– Видно, бог вразумил большевиков, что они возвращаются к старой жизни…

– Ошибаетесь, Пелагея Ивановна. По-моему, нэп означает подготовку к новому наступлению, – сказал Петр Николаевич.

От удивления Подагра Ивановна перестала жевать.

– То есть как? Опять наступление? Иван, что это значит? Мы не сможем открыть магазин?

Иван Петрович нахмурился, и было непонятно, чем он больше недоволен: словами Петра Николаевича или болтливостью жены, которая выдала семейную тайну.

Илюша думал: значит, Иван Петрович и Подагра Ивановна откроют магазин и станут торговать. А как же тогда Иван Петрович будет биться за детей, о чем говорил дядя Коля Азаров?

На минуту Илюше представилась смешная картина, как Иван Петрович бился бы за него с бабушкой. Он взял бы ружье, а она – ухват. Иван Петрович скажет: «Ты что, старуха, Илюшу угнетаешь? А ну, сдавайся!» А бабушка наставит на него ухват, как два штыка, и ответит: «Он мой хлеб ест задаром». – «Что же, тебе хлебца жалко для мальчика?» – «Конечно, жалко! А еще он крест забросил!» И станут они дубасить друг друга: он на нее с ружьем, а она его ухватом по лысине!

За столом некоторое время молча жевали. Потом Иван Петрович сказал:

– Советская власть видоизменяется, вот что главное, – Иван Петрович гордо взглянул на дядю Петю, словно вызывал его на бой. – Ты, Поленька, сказала, что бог вразумил Ленина. Не бог, а жизнь подсказала. Ведь мы восстали на святая святых – собственность. Но собственность всегда была началом всех начал. Разве не чувство собственности сделало человека человеком, отделило его от мира зверей? Ребенок, едва родившись, тянет ручонку и лопочет: «дай», «мне», «мое». Это инстинкт собственности. Уверяют, что первое слово ребенка – слово «мама». Я утверждаю другое, что слово это – «дай».

Илюша плохо разбирался в существе спора, но он заметил, что щеки у дяди Пети порозовели от волнения. Он возражал Ивану Петровичу:

– Не согласен. Чувство собственности больше характерно для зверя. Человек – существо разумное и общественное. Ему ближе добро и взаимопомощь. Человек с большим удовольствием говорит «на», чем «дай». Поэтому он и человек!

Слушая дядю Петю, Гога хмыкал и криво усмехался. Он был на стороне отца. Зато Илюша всей душой стоял за дядю.

– Революция кончилась, – продолжал Иван Петрович, – и Советское государство постепенно превратится в демократическую республику.

– Революция не кончится до тех пор, – настаивал на своем дядя Петя, – пока все человечество не освободится от ига капитала.

Иван Петрович, горячась, отодвинул стул, приподнялся.

– Будет вам спорить! – вмешалась Подагра Ивановна.

– Нет-нет, погоди, дай нам выяснить, кто прав. Петр Николаевич, голубчик, мы с вами не дети и понимаем: дальше идти некуда. В стране нет хлеба, керосина, масла, паровозы стоят, люди разуты…

– Вот именно! – снова ворвалась в разговор Подагра Ивановна. – Наша Калуга когда-то славилась богатством. Бывало, придешь с базара, принесешь свежего зайчишку, сваришь его в молоке – пальчики оближешь!

Иван Петрович переждал, пока говорливая супруга закончит, и продолжал:

– Кто довел страну до такого состояния? Я хоть сам партиец, а скажу честно: мы в этом виноваты, мы, большевики!

– Я беспартийный, – сказал Петр Николаевич, – но думаю, что виноваты капиталисты.

– Извините-подвиньтесь! Оттого, что мы будем валить вину на других, она не перестанет быть нашей виной. История показала, что Октябрьская революция была необязательной.

– Вы так думаете? – сурово спросил Петр Николаевич.

– Кровь напрасно проливали. И вот видите: хозяйничать некому и торговать нечем. – Иван Петрович выставил вперед ладони, как будто защищался. – Я знаю, вы скажете: каждая кухарка должна уметь управлять государством.

При этих словах Подагра Ивановна закатилась от смеха.

– Кухарка управляет государством!.. Я как гляну на свою Акулину, да как представлю ее на месте царя… прямо умираю со смеху! Она молоком-то не умеет управлять – вечно убегает из кастрюли.

– Никто не спорит, – продолжал Иван Петрович, – рабочие и крестьяне – люди необходимые. Скажу больше: без слесарей, котельщиков и дворников мы обойтись не можем. Но поймите, что эти люди не могут вести хозяйство страны. Нужны специалисты вроде нас с вами, милейший Петр Николаевич. Мы заняты лесоводством, а сколько в государстве других дел! Финансы, дипломатия, железные дороги, учебные заведения. Где у нас учителя, где ученый мир? Или за границей, или, простите за выражение, торгуют на базаре подштанниками. Надо было сначала выучить рабочих расписываться, черт возьми, а потом делать революцию и доверять им государство! – Иван Петрович махнул рукой, грузно сел на заскрипевший под ним стул, заткнул салфетку за воротник и уже другим, повеселевшим голосом обратился к тете Лизе: – Елизавета Никитична, налейте лучше чайку, да покрепче. Оставим политику, ну ее к свиньям! Правильно я говорю, Аграфена Ивановна?

– Если объявили вольную торговлю, теперь появятся продукты, – сказала Подагра Ивановна.

– Поросята уже дешевле стали, – заметила тетя Лиза.

– Сено дорого, – добавил дедушка, – совсем нечем кормить Белянку.

– Скоро ли погоним коров на свежую травку? – спросила Подагра Ивановна.

– Теперь скоро. – Бабушка кивнула на Илюшу: – Вон и пастух сидит.

Гости набожно перекрестились на икону в углу и пошли одеваться.

В полутемной передней Подагра Ивановна продолжала говорить:

– Как хорошо, что Женя объявился! А мой Олег где-то скитается, а может быть… – Она всхлипнула и вытерла платочком глаза.

– Бог даст, живой, – посочувствовала тетя Лиза.

– Петр Николаевич, посоветуйте, какое заведение выгоднее открыть: мебельный магазин или свечной завод. Слыхала я, что на свечах можно заработать.

– Дегтем торгуйте, – подсказал Петр Николаевич, и было непонятно, смеется он или говорит всерьез.

– Деготь пахнет дурно.

– Если он приносит денежки, то и деготь становится благоуханным! – смеясь, сказал Иван Петрович.

Каретниковы долго прощались. Уже на пороге тетя Лиза потихоньку спросила у Подагры Ивановны:

– Вещи свои когда заберете?

– Как-нибудь после… Шубу моль не тронула?

– Не беспокойтесь, своими руками все перетряхивала.

– Ужас какое время пережили! – воскликнула Подагра Ивановна и закатила глаза. – Свое же добро приходилось прятать у людей… Ну слава богу, кажется, все возвращается к старому.