Текст книги "Судьба Илюши Барабанова"

Автор книги: Леонид Жариков

сообщить о нарушении

Текущая страница: 16 (всего у книги 24 страниц)

Глава девятнадцатая
У СКАУТОВ

 
За наши берлоги – приют наш полдневный,
За наши приятные сны
Сойдемся мы дружной толпой и сразимся
С врагом из чужой стороны.
 

1

Книга Тины была до того интересной и так взволновала Илюшу, что он прочитал ее дважды. Просто чудо! Казалось, что тот, кто писал эту книгу, тайком приезжал в Калугу, разузнал, о чем думал Илюша и на что он не мог найти ответа, а потом обо всем этом рассказал.

Это была повесть об англо-бурской войне, о далекой стране Трансвааль и ее отважном народе – бурах, покоренных англичанами. В повести упоминался даже город Мэфкинг, о котором рассказывал Гога и где впервые появились бойскауты.

Илюша вспомнил песню, которую напевал старый пастух Михеич:

 
Трансвааль, Трансвааль, страна моя.
Ты вся горишь в огне.
Под деревцем развесистым
Задумчив бур сидел…
 

Тогда Илюша не мог объяснить себе, почему эта грустная песня так волновала его. Сейчас он понял: это была песня угнетенного народа. В ней рассказывалось о том, как сын просит отца взять его на войну:

 
Возьми, возьми, отец, меня
С собою на войну,
Пожертвую за родину
Младую жизнь свою!
 

С болью читал Илюша о том, как англичане захватили в плен старика бура и расстреляли его на глазах сына. И мальчик поклялся отомстить за смерть отца. Песня заканчивалась словами, которые особенно трогали:

 
Настал, настал тяжелый час
Для родины моей.
«Молитеся вы, матери,
За ваших сыновей».
 

На картинках были нарисованы английские офицеры в пробковых шлемах, с плетками в руках. Это они безжалостно истребляли буров, убивали женщин и стариков, поджигали их хижины. Илюше открылась вся злая неправда Поля и Гоги. Английские бойскауты вместе со своими отцами порабощали беззащитных буров, отнимали у них коров, сгоняли с родных мест и хвастались этим, а священники благословляли их на черные дела.

С затаенной радостью, с восторгом листал Илюша те страницы, где описывались похождения бесстрашного юноши Жана, по прозвищу капитан Сорвиголова. Он воевал против англичан, добровольно приехал в Африку и защищал буров. С ним плечом к плечу сражались дети храброго парода, отчаянно смелые Молокососы. Их отважный капитан врывался в расположение врага с небольшим числом боевых друзей и обращал в бегство целое войско англичан. Часто он проникал в самое логово врагов. Смельчак был неуловим и потешался над трусостью завоевателей.

Нельзя было читать без восторга о том, как отважный капитан Молокососов мчался во весь дух на разгоряченном скакуне и посылал пулю за пулей вдогонку улепетывающим всадникам в пробковых шлемах.

Теперь Илюша понимал, почему Гога расхваливал тогда воинские доблести бойскаутов и превозносил до небес генерала Баден Пауэля, старичка в коротких штанишках, с голыми жилистыми ногами, – это он породил на чужой земле волчат-скаутов. Теперь было ясно, почему Поль и Гога ненавидели комсомольцев, ругали Советскую власть и радовались голоду в стране.

Степа готовился к сдаче экзаменов на скаута. По совету Тины он целыми днями бегал, прыгал, «наращивал мышцы». Он даже прикатил во двор большой валун и поднимал его на руках до седьмого пота. Однажды во время службы в церкви, уединившись в алтаре, он тайком от батюшки выжимал увесистый медный подсвечник и, застигнутый врасплох, чуть не уронил его на дьякона.

Заучивая на память законы и заповеди, Степа бубнил себе под нос даже тогда, когда бежал в лавку за керосином.

– Эй, Святой, что ты бормочешь? – окликали его ребята.

– Знаем что… – отзывался Степа неохотно.

Одна из заповедей особенно нравилась ему: «Если ты опоздал на поезд или кто-нибудь наступил тебе на мозоль, заставь себя улыбаться и насвистывай песенку». Степа попробовал испытать эту заповедь на себе. Он подзывал ребят и просил наступать себе на ногу. При этом он болезненно улыбался, но виду не подавал. Когда же Врангель больно придавил ему мизинец, Степа заплясал на одной ноге.

– Ты как наступаешь, черт паршивый?

– Сам просил…

Ребята покатывались со смеху.

Степа продолжал практиковаться. В книге Поля говорилось, что настоящий бойскаут не должен нежиться по утрам на мягкой постели. Он вытащил из-под себя тощий, как блин, соломенный матрац и спал на голых досках.

Так никто бы и не узнал об этом, если бы однажды Илюша не увидел полосатую, точно у зебры, спину Степы.

– Ты что, в великомученики готовишься?

– Закаляюсь…

Над столиком у окна виднелась полоска бумаги, прибитая гвоздиками, на ней большими кривыми буквами было выведено: «Господи, помоги мне стать завтра лучше, чем я был вчера».

Не везет Степе: то богом его пришибли, то теперь в скауты рвется. И все-таки надо его спасать, надо отговорить.

– Степа, спроси, кто я?

– Ну, кто?

– Капитан Сорвиголова, предводитель Молокососов!

– Что ты молокосос, я давно знаю… – пошутил Степа.

– Смотри!

Степа поднес книгу к самому носу, повертел ее в руках, подумал и спросил:

– Из какой жизни?

– Про скаутов. Прочитаешь и сразу бросишь свои буржуйские упражнения.

– Почему буржуйские?

– Потому что скауты – самые настоящие буржуи и гады!

Илюша стал горячо рассказывать про капитана Сорвиголову, про то, как он воевал с англичанами, защищая буров.

– Понял теперь, куда ты хочешь записываться?.. Давай вернем книгу Полю, и пускай он с ней катится колбасой.

– А как же… Они форму дают.

– На что она тебе сдалась!

– А говорящее радио?

– Сами сделаем.

Степа готов был расплакаться. Легче умереть, чем отказаться от того, о чем столько мечтал, к чему готовился.

Почему Илюшка не понимает – там же галстуки бесплатно выдают черные, шелковые и такие большие, что из двух штук можно портки сшить… А как скауты на турнике вертятся, веревочные петли на сук набрасывают! А главное, они в бога верят – стыдно признаться Илюшке, но ведь это лучше, чем безбожие!..

– А еще говорил: давай дружить на пару.

– Да ты пойми…

– Они детей в Трансваале расстреливали…

– Это когда было-то? В истории…

– Не важно когда.

– Я только попробую, можно?

Илюша молчал, а сам думал: почему Тина дала ему, Илюше, книгу про капитана Сорвиголову, а в то же время Степу готовит в скауты?.. Ну, погодите же… Нарочно проберусь к скаутам, как пробирался к англичанам капитан Сорвиголова, пойду и докажу Степке, что скауты самые последние буржуи.

2

Поповский дом стоял против церкви Василия Блаженного. Одиннадцать окон, зашторенных белыми занавесками, возвышались над массивным фундаментом. На парадной двери был звонок с эмалированной табличкой: «Прошу нажать». Ниже мелом чьей-то озорной рукой было написано: «Потом бежать». Надпись так и не стерлась, да и звонок давно не работал. Степа привычно постучал.

Двери долго не открывались. Потом кухарка впустила ребят в просторную переднюю, а сама пошла за Тиной.

Сняв шапку, Илюша робко стоял в передней, оглядывая красные бархатные портьеры, вешалку с шубами. Из соседней комнаты доносились громкие голоса. Тина о чем-то спорила с матерью.

– А что праведного в твоей и моей жизни? – послышался разгневанный голос Тины. – Мне стыдно, что у нас всего по горло, хотя никто в семье не работает. Мы существуем на подачки. Бедные люди несут в церковь последние крохи, а мы их подбираем или, сказать честно, отбираем!

– Побойся бога, доченька, – жалостливо отвечала попадья. – Это дары божьи…

– В стране дети голодают, а мы свиней хлебом кормим… Боже, как стыдно!

– Тсс, тише, там кто-то пришел.

Зашевелились тяжелые портьеры, и в переднюю вышла Тина. Черные брови нахмурены, глаза колючие. Увидев ребят, она заставила себя улыбнуться:

– Вы уже пришли? Подождите, я переоденусь.

Скоро Тина вышла, как всегда, строгая, подтянутая.

Илюше хотелось поговорить с Тиной про капитана Сорвиголову. Он даже захватил книгу с собой и заткнул за пояс под рубашку. Но разговора не получилось: Тина была грустная и всю дорогу молчала.

3

Штаб-квартира городских скаутов находилась в Архиерейском переулке. Летом занятия проводились в просторном дворе, заросшем травой, зимой – в гимнастическом зале.

Илюша удивился, увидев на дверях новенькую вывеску: «Спортивное общество „Сокол“».

Занятия уже начались. Человек тридцать скаутов сидело в зале вдоль стен. Поль прервал беседу и торжественно объявил:

– Друзья, к нам пришел Илюша Барабанов, наш будущий волчонок. А с ним я вижу Степу Бакунина, который сегодня будет сдавать экзамены. Не будем терять времени, – сказал Поль. – Прошу Суд Чести занять места.

Тина усадила Илюшу и Степу на свободную лавку, а сама пошла к столу, из-за которого виднелись высокие спинки кожаных кресел. Там ее ожидали председатель Суда Чести Гога Каретников и скаут со значком патруля «львов». Тина заняла свободное кресло.

«Вот он, стан волков», – с волнением думал Илюша, оглядываясь по сторонам. Прямо перед входом на стене висел огромный портрет вождя скаутов Баден Пауэля. Ниже от стены до стены тянулась длинная непонятная надпись: «Просты как дети, мудры как змеи, осторожны как звери».

В дальнем углу стояло соломенное чучело, на котором практиковались штыковому бою. Рядом стояла учебная винтовка со штыком.

Для начала председатель Суда Чести Гога вызвал Степу и заставил повторить вслух законы и заповеди бойскаутов. Степа неловко потоптался на месте, кашлянул, потом поднял глаза к потолку и скороговоркой выпалил сразу все заповеди. В зале раздался смех.

– Тарахтит, как бочка по мостовой, – сказал кто-то.

– А законы знаешь? – спросил Гога.

– Знаю.

– Назови главный.

Степа угрюмо посмотрел на притихших скаутов, оглянулся на Тину, но продолжал молчать. Рыжий подросток, сидевший впереди Илюши, наклонился к товарищу и зашептал:

– Забыл Косой. Вот потеха…

Но Степа справился с собой, поднял голову и уверенно произнес:

– Красный скаут верен рабочему люду и защищает его от любых врагов.

Тишина взорвалась возгласами протеста:

– Какую он чепуху несет!

– Не засчитывать!..

Рыжий скаут вскочил и, подняв руку, крикнул:

– Главный закон гласит не так: «Скаут верен богу, королю и родине!»

– Правильно!

– Бакунин, ты откуда взял свой закон? – с удивлением спросил Поль.

– Это я его научила! – Голос Тины прозвучал звонко, почти вызывающе.

– С какой стати? – не понял Поль.

– Потому что мы не в Англии, и королей у нас нет. Теперь новое время, и мы служим рабоче-крестьянскому государству.

Поль с трудом восстановил тишину в зале. Сам он был смущен, глаза его сердито смотрели на Тину, но он натянуто улыбнулся и сказал:

– Гм… А ведь она права, друзья. Молодец, Тина! Мы действительно живем в Советской республике и должны защищать ее.

До чего же здорово получилось! Илюша радовался за друга, восхищался Тиной. Затаив дыхание, он ждал, что будет дальше.

– Скажи, что означает салют и как его надо отдавать? – спросил Гога, и в голосе его прозвучала угроза. Чувствовалось, что теперь он хотел Степиного провала.

Уверенно подняв правую руку на уровень плеча, Степа выпрямил три пальца вверх, мизинец и большой соединил в кольцо и быстро проговорил:

– Салют означает: почитаю бога, помогаю ближним, повинуюсь законам.

Дальше экзаменовку продолжала Тина. Она подала Степе обрывок веревки и велела показать искусство в завязывании узлов. На – это отводилось полторы минуты, но Степа так ловко вслепую орудовал пальцами, что за одну минуту завязал рыбацкую петлю, рифовый узел и петлю Клоус.

Но почему-то все у Степы получалось смешно. Опять по залу прокатилось оживление, вызванное молниеносной быстротой Степиных рук.

– Приступаем к последнему испытанию, – объявил Гога Каретников, с трудом подавляя усмешку. Он принялся раскладывать на столе различные предметы, предварительно приказав Степе отвернуться.

Испытание было самым трудным. На столе лежали мелкие предметы: карандаш, два грецких ореха, зеркальце, катушка ниток, скаутская шляпа, нож, карманные часы и три пуговицы. Стоя спиной к вещам, Степа весь напрягся. Наконец Гога подал знак обернуться и стал громко считать до пятнадцати. За это время Степа должен был запомнить разложенные предметы, снова отвернуться и назвать их. На счет «пятнадцать» Гога накрыл стол тужуркой, и все затихли.

– Какие предметы лежали на столе? – спросил Гога.

– Шляпа… – негромко проговорил Степа, морща лоб.

– Сам ты шляпа, – сказал Шурик Золотарев, и все засмеялись.

– Я протестую, – возмутилась Тина. – Как не стыдно смеяться!..

– Там еще карандаш лежал, – добавил Степа, – и платок носовой…

– Довольно! – подал сигнал Поль и дружески обнял Степу. – Сейчас ты примешь присягу.

Трое скаутов внесли священный скаутский стяг – знакомое Илюше зеленое знамя с Георгием Победоносцем на коне. Илюша впервые увидел, что на месте белой лилии на обратной стороне красовалась пятиконечная красная звезда.

Тина что-то шепнула Степе, и тот опустился на правое колено, но не знал, что делать дальше. Тине пришлось снова подсказать, и Степа поцеловал бахрому знамени. Складки стяга зашевелились, казалось, будто Георгий ожил и, сидя на коне, пыряет пикой Степу за нерасторопность.

Когда церемония присяги кончилась, Поль поздравил Степу, стоявшего в смущении, и обратился к скаутам:

– Господа! В племенах зулусов Южной Африки существовал обычай: прежде чем считаться взрослым, юноша должен был доказать, что он хороший разведчик. Его окрашивали с ног до головы в белый цвет, давали щит и короткое копье. При этом ему говорили: «Если поймаем тебя выкрашенным, то убьем». Мальчик уходил в джунгли, прячась от людей, пока краска не сходила с него. Он сам себе добывал пищу и огонь, делал себе одежду из шкур, находил дикие коренья, ягоды и съедобные листья. Если ему удавалось сохранить свою жизнь и он находил дорогу из джунглей в родное селение, ему устраивали пышную встречу и он получал звание воина. В его честь устраивались военные пляски. Давайте и мы в честь Степы Бакунина закончим наш праздник традиционной пляской.

Пока скауты выстраивались в шеренгу, Степа, сконфуженный и счастливый, подошел к Илюше и сел рядом.

– Правильно сказал про республику, молодец! Теперь, если уйдешь от них, совсем будет хорошо…

Степа не слушал, он весь был поглощен новым зрелищем. Скауты начали танец. Каждый положил левую руку на плечо соседа, и все вместе стали приплясывать под звуки песни:

 
Я коршун Рам и брат мой Манг
Вещаем джунглям ночь.
Скот на покой спешит домой,
Скорей из джунглей прочь!
 

Повторив трижды начало танца, скауты сделали поворот налево и гуськом обошли Поля, описав большой круг.

 
Теперь для нас приходит час,
Когда, покинув сон,
Мы ждем призыв: «Тот будет жив,
Кто джунглей чтит закон!»
 

На середину вышел Фоня. Он стал изображать жестами сцены, будто выслеживает в лесу зверя. Когда Фоня делал вид, что подкрадывается, скауты приседали и пели тихими голосами. Когда же он прыгнул на «зверя» и заколол его своим посохом, все вскочили и завыли, закаркали, запищали, подражая каждый своему тотему – патрульному зверю или птице.

4

Скауты увлеклись пляской и не заметили, как в дверях появились посторонние. Это были комсомольский секретарь Митя Азаров, девушка в красной косынке и худощавый паренек со шрамом на шее.

Илюша стиснул руку Степы:

– Смотри, Митя пришел.

Поль подал сигнал прекратить пляску и холодно обратился к вошедшим:

– Что вам угодно?

Митя прошел сквозь ряды скаутов и остановился посреди зала:

– Здравствуйте, ребята.

Ему никто не ответил. Поль стоял, заложив руки за спину.

– Чем вы здесь занимаетесь, товарищи? – просто, по-дружески спросил Митя.

– Дрова рубим, – ответил Гога.

– Я серьезно спрашиваю, – спокойно повторил Митя.

– Изучаем труды Карла Маркса, – поддержал Гогу кто-то из скаутов.

– С кем имею честь? – переходя на изысканную манеру разговора, спросил Поль. Он заметил, что Тина заволновалась с приходом Азарова. Значит, недаром ходили слухи о ее связях с комсомольцами. И Поль решил на глазах у всех высмеять ее новых друзей.

– Мы комсомольцы, – ответил Митя.

– А что это за профессия?

– Есть такая профессия, – произнесла девушка в красной косынке, – и, между прочим, хорошая!

Поль сделал вид, что не слышал ответа девушки, и продолжал разговаривать с Митей.

– Что это за профессия? Вроде министра или повыше?

– Ты дурака не валяй, – осадил его Митя, – лучше скажи, зачем собираешь здесь ребят и чему учишь.

– Не думайте, что только вы служите Советской власти, – сказал Поль, меняя манеру разговора. – Мы тоже служим рабочему люду… Мы соколы! И наша задача – воспитывать красивых людей.

– Говоришь красиво. – Митя отвернулся от Поля и обратился к скаутам: – Ну, зачем вы, ребята, собираетесь и воете по-звериному, когда за стенами этого дома идет битва нового мира со старым?

– Опять политграмота! – весь багровый от злости, выкрикнул Гога. – Революция кончилась, и слава богу!

– Не мешай товарищу комиссару, – заметил Поль с насмешкой. – Пусть учит. Не видишь разве, какой он важный!

И снова двое закадычных друзей – Шурик Золотарев и Фоня – начали свой излюбленный издевательский диалог.

– Почему Ванька нос кверху держит? – громко сил Шурик у дружка.

Фоня отозвался басом:

– Два года носки не менял!

Дружный хохот был ответом на издевку.

Илюша видел, как лицо у Тины побледнело, точно ей было стыдно за своих «братьев». Сам Илюша готов был вцепиться в Шурика – так он сейчас ненавидел его.

Митя Азаров был опытным бойцом, но даже он растерялся перед наглой выходкой скаутов.

– Можете смеяться над нашей бедностью, – сказал он, – можете смеяться над тем, что мы голодные, что руки наши пахнут машинным маслом и железом. Но именно эти руки делают историю! – В голосе Мити прозвучала гордость. – Мы долго жили под гнетом вашей власти и ваших денег, но мы никому не мстим. Мы зовем вас: идите строить новую жизнь. К старому возврата нет, и никогда не будет больше ни царей, ни богатеев.

– Будут! – послышался чей-то визгливый голос.

– И тогда мы поговорим… – поддержал другой.

Митя обвел взглядом возбужденную толпу скаутов.

– Не хочется верить, – сказал он, – не хочется верить, что у вас не болит сердце оттого, что идет голод, а в библиотеках нет книг, в больницах бинтов; не хочется верить, что вам не жалко, что ребятишки стоят в очереди за мороженым супом. Я знаю, что все вы дети имущих родителей и вам трудно понять горе бедного человека, но если пожар – все спешат на помощь.

– Послушайте, гражданин комиссар, – сказал Поль со сдержанной силой, – не мешайте нам жить, как мы хотим, не отнимайте у нас свободу, не командуйте нами. Ведь мы люди, а не скоты. Вам нравится коммунизм – стройте его на здоровье. Мы политикой не занимаемся. Это не детское дело, дети должны играть.

В разговор вмешались друзья Мити.

– Наши дети идут с отцами плечом к плечу, – сказала девушка в красной косынке. – Сегодня каждый мальчишка может собрать горсть сухарей, чтобы спасти голодного.

– Поймите же, – продолжал Митя, – миллионы детей едят солому, а вы закрылись в своих норах и изображаете из себя волков. Какие вы волки, вы – крысы!

Гога вскочил на лавку, призывая к вниманию:

– Я предлагаю вытолкать их в шею!

– Долой красных!

В зале поднялся невообразимый шум. Паренек в шинели рванулся вперед, но девушка удерживала его. Митя пытался что-то сказать, но ему не давали. Скауты свистели, мяукали, топали ногами, улюлюкали. Одна Тина не принимала участия в этой дикой оргии. Она испуганно смотрела на Митю.

Под кошачий визг и кваканье комсомольцы ушли.

В скаутском клубе воцарилась зловещая тишина – не то испугались ответственности, не то ждали от своего вожака ободряющих слов. Но в этой гулкой тревожной тишине кто-то отодвинул стул, и тогда все увидели, как поднялась Тина и, гордая, решительно пошла сквозь толпу скаутов к выходу. Ее провожали растерянными взглядами, и, лишь когда дверь за ней захлопнулась, Поль спросил:

– Куда она пошла? Верните ее!

Шурик помчался следом, но скоро вернулся один.

Глава двадцатая
КОМСОМОЛЬЦЫ

 
Мы – кузнецы, и дух наш молод,
Куем мы счастия ключи,
Вздымайся выше, наш тяжкий
                                                  молот,
В стальную грудь сильней стучи!
 

1

На другой день в коридоре школы Валя и Фрида поймали Илюшу и притиснули его в угол.

– Рабочий класс предаешь?

– Почему? Чем? – не понимал Илюша.

– Дурачком прикидываешься? А сам к нэпманам перекинулся.

По всему было видно, что Илюша действительно не понимал, и тогда Валя сказала:

– Тебя вчера видели у скаутов.

– Ну и что?

– А то, что не друг ты нам больше. А Митя велел привести тебя для ответа.

– Я на разведку ходил к ним.

– «На разведку»… – передразнила Фрида. – Бить тебя некому. Выбрал себе вождя. Да ты знаешь, кто такой Поль? Он с белогвардейцами связан.

Степа встревожился: из-за него товарищ попал в беду. Когда прозвучал последний звонок, он ни на шаг не отходил от Илюши.

Валя Азарова ожидала Илюшу у дверей и, заметив, как Степа, шмыгая подшитыми валенками, не отстает от товарища, сердито сказала:

– Степка, ты за нами не ходи.

– Почемуй-то?

– У нас секретный разговор, и тебе незачем вмешиваться.

– Илюшка не виноват. Это я его к скаутам затащил.

– Можешь подлизываться к своим нэпманам, а других не сбивай.

– Я больше сам туда не пойду, Валь… Не ругай Илюшку.

– Ладно, иди.

В доме Азаровых Илюша увидел Мустая. Тот сидел спиной к двери и что-то старательно писал в тетрадке. Увлекшись, он не заметил вошедших.

– Мустай! – не удержался Илюша от восклицания.

Татарчонок обернулся и, узнав друга, вскочил:

– Илюшка, здорово! – И он закружил товарища и сам заплясал, что-то приговаривая по-татарски. – Гляди, пинжак твой, чабота стоптал…

Раздеваясь, Валя спросила:

– Мустай, ты почему сегодня рано с работы?

– Теперь всегда буду так: шесть часов на станке, два часа рабфак. Ленин так велел, бумага пришла.

– Ты обедал?

– Тебе дожидал. Митя говорил, домой не придет, субботник будет.

– А я привела к нему вот этого… балбеса.

– Очень хорошо. Якши. В цех пойдем.

– Ну и правильно, – согласилась Валя, – мне еще полы мыть да за уроки садиться.

2

Свежий морозный ветерок заставлял поеживаться. Мустай спрятал голову в куцый воротник Илюшиной куртки и бежал вприпрыжку. Он поворачивался к ветру спиной и рассказывал, как умер в бору его маленький братишка, как потом в больнице скончалась от голода мать. С тех пор Мустай жил у Азаровых и работал в Главных калужских мастерских учеником токаря вместе с Митей. Мустай с гордостью говорил о том, что все жалованье до копейки отдает Вале, которую считает сестрой.

За линией железной дороги показались невысокие цехи железнодорожных мастерских, старинной кладки, из красного кирпича, почерневшего от времени, с выбитыми окнами, кое-как заделанными листами ржавого железа или обломками замасленных досок.

Мустай провел Илюшу через множество рельсовых путей к небольшой проходной, похожей на сторожку и открытую всем ветрам. Деревянный забор, когда-то окружавший мастерские, давно был растащен на дрова.

Проходную будку можно было обойти с любой стороны, но Мустай повел Илюшу через проходную и солидно бросил сторожу, кивнув на Илюшу: «Со мной…»

Ребята очутились в просторном заводском дворе, пересеченном в разных направлениях рельсами, на которых в ожидании ремонта стояли паровозы и паровозики с помятыми боками, поломанными дымогарными трубами. И только один, как видно недавно обновленный, сиял свежей краской.

Первым цехом был трубосварочный. Громадное деревянное здание, казалось, стояло на рельсах, потому что две стальные полосы тянулись к его закрытым овальным воротам и пыряли под них. Справа виднелась в воротах небольшая засаленная калитка. Мустай открыл ее плечом, и ребята вошли в цех.

Чем-то родным и забытым повеяло от всего, что предстало перед взором Илюши. Сердце зашлось от радости, будто вернулся он в родной Донбасс и видит синий дым кочегарок, вдыхает сладковато-дурманящую заводскую гарь. Как будто и отец жив и сейчас выйдет из-за угла в своей рабочей тужурке и улыбнется…

В цехе было холодно. Крыша – в прорехах. Сквозь щели задувал снег. Тут и там горели самодельные жаровни из железных бочек или сложенные из кирпича. Зябкий ветер пронизывал насквозь.

Двое рабочих пронесли на плечах тонкую помятую трубу и сбросили ее на землю. Кузнец в парусиновом фартуке стал ногой нагнетать воздух в горн. Кожаные мехи были дырявые, и слышно было, как посвистывал воздух, когда кузнец нажимал на них. Наконец горн загудел, искры взлетели кверху. В это время другой рабочий подставил трубу под дисковую пилу, с визгом отрезал измятый конец, а цельный кусок клещами сунул в пламя. Когда конец накалился добела, его приварили к другому куску трубы.

– Интересно? – с гордостью спросил Мустай, точно не кузнецы, а он сваривал трубы.

Илюша не отозвался. Здесь все было не таким огромным, как на Юзовском заводе, но и эта бедная обстановка мастерских нравилась ему, а рабочие казались давно знакомыми.

Зато глаза Мустая сияли – ему здесь все нравилось: и холод, и копоть, и люди, спасшие его от смерти и приютившие, как родного сына. Илюша понимал Мустая и даже чуть-чуть завидовал ему.

За трубосварочным цехом шел котельный. Здание было таким громадным, что паровозный котел, который притащили сюда, чтобы залатать пробоины, казался небольшим бочонком. Под высокими сводами цеха стоял такой грохот, что ничего не было слышно. Недаром котельщиков называют «глухарями».

Мустай смеялся, что-то кричал Илюше на ухо, но тот мотал головой – вокруг все гремело похлестче, чем тогда на колокольне…

3

Ребята нашли Митю в небольшой конторке механического цеха, где комсомольцы собрались по тревоге: в ячейку пришло письмо от голодающих Поволжья.

Мустай запросто поздоровался за руку с каждым комсомольцем в отдельности, а Мите объяснил:

– Илюшку привел.

Тот мельком взглянул на Илюшу и сказал с усмешкой:

– Явился… рыцарь? Посиди, мы скоро кончим.

Чадила «буржуйка», сырые щепки не хотели разгораться. Ржавая жестяная труба, обмазанная глиной, поднималась к потолку и коленом выходила в форточку.

– Иди грейся, – шепнул Мустай другу и сам присел возле печки, выставив навстречу огню озябшие руки.

Илюша примостился рядом, оглядывая собравшихся. Комсомольцев было много, но, кроме Мустая и Мити, знакомых не было. Потом Илюша узнал красноармейца Федю. На нем и сейчас была та самая старенькая шинель без хлястика. Раненое горло перевязано старым бинтом.

Митя читал письмо вслух. Комсомольцы знали из газет о бедствии, постигшем Поволжье, и все-таки нельзя было без содрогания слушать слова, взывающие о помощи.

– «В скором будущем у нас прекратится жизнь, – писали волжане. – Людоедство приняло громадные размеры. В Пугачевском уезде зарегистрировано больше двухсот случаев…»

На стене конторки Илюша увидел плакат: худой крестьянин, босой, в длинной, до колен, холщовой рубахе, поднял кверху обе руки, как будто звал на помощь. В его глазах были мука и страдание. Под плакатом одно слово:

ПОМОГИ!

Голос Мити Азарова звучал все глуше, точно ему трудно было читать:

– «…Жизнь детей полна кошмара и ужаса. Нельзя видеть без слез, как они терпеливо ждут смерти. Родители уводят своих детей в поле и там бросают, чтобы не видеть, как они будут умирать… Люди гибнут, а в церквах полно золота. Требуйте, чтобы на эти богатства купили за границей хлеб и спасли голодающих».

– Правильно пишут! – послышался за спиной Илюши чей-то голос. – За пуд серебра можно купить много хлеба.

Митя продолжал читать:

– «В урожайные годы мы отдавали все силы на спасение Рабоче-крестьянской республики. Теперь гибнем сами. Спасите нас, товарищи».

Разгладив письмо ребром ладони, Митя добавил от себя:

– Письмо подписали оставшиеся в живых члены Пугачевского укома… Всё. Кто хочет сказать?

– На голод, как на пожар, надо подниматься всем! – сказала Аня.

– Предлагаю отчислить трехдневный заработок.

– В прошлом месяце отчисляли.

Наступило молчание. Все, что можно было отдать из скудного рабочего пайка, давно отчислено. Каждый старался что-то придумать. И никому даже в голову не приходило, что сами они разутые, голодные, плохо одетые.

Паренек, вертевший на пальце кепку, сказал:

– А что, если остановить ремонт паровозов, отковать сотню граблей, вил, топоров и с этим добром отправиться по деревням. Там хлеб есть, особенно у кулаков.

– Долгая история… Лучше отчислить премиальную муку.

– Правильно! Фунта по два с носа.

– Зачем по два? Всю отдать.

С места поднялся Федя.

– Обидно до слез, братва, когда видишь, как по Никитской каруселит сытая публика. Нэпманы пользуются голодом и набивают карманы. Вытрясти из них, гадов, душу. На Волге ребятишки гибнут от голода!..

– Надо церкви закрыть и золото у попов отобрать.

Дверь конторки открылась, и вошел секретарь партячейки Азаров. Было видно по всему, что он только что вернулся из дальней поездки: за плечами висел на ремешке фанерный баул, лицо потемнело от усталости.

– А ну, кто тут хочет церкви закрывать? – спросил он весело.

– Дядя Коль! Из Москвы?

– Садись, батя, – с грубоватой нежностью проговорил Митя, уступая место отцу на лавке.

Азаров подсел к столу, оглядел собравшихся, задержал взгляд на Илюше и, как видно, не узнал его. Потом взял со стола письмо волжан и стал молча читать.

– Дядя Коль, расскажи, Ленина видал?

Дочитав письмо, Азаров открыл свой дорожный баул и, порывшись в нем, выложил на стол ком, похожий на кусок глины.

– Что это?

– Хлеб…

Никакие слова не смогли бы рассказать больше, чем этот страшный ломоть хлеба, потрескавшийся, землисто-серый, с примесью соломы.

– Вот какой хлеб едят в Поволжье, – печально сказал Азаров. – В Москве в витрине бывшего магазина «Мюр и Мерелиз» выставлены такие образцы; люди останавливаются, и кто плачет, а кто злорадствует.

– Правильно говорил! – воскликнул Мустай, и глаза его заблестели от слез. – Сам ел такой хлеб.

Митя сложил письмо волжан и сказал:

– Товарищи! Предлагаю сегодняшний субботник отработать в пользу голодающих Поволжья.

– Дельно! Аня, запиши в протокол.

– Я читала в газете, – сказала Аня, – что нынче в Канаде небывалый урожай пшеницы, а ею топят паровозы. Почему же нам не дадут?

– Держи карман шире… Пшеница дешевле угля, поэтому и жгут ее.

– Но ведь люди гибнут!

– Доллары дороже, – сказал Митя.

Ему что-то хотела возразить Аня, но в разговор вступил старший Азаров.

– Знаете, что говорят о нас капиталисты? Ни куска хлеба голодающим России. Пусть сначала заплатят долги.

– Какие долги?

– Те, что царь занимал, ему нужны были деньги на балы, на содержание жандармов, чтобы революцию подавлять.

Комсомолец Федя поглядел на Азарова так, будто упрекал его в чем-то.

– Мы со своими совбуржуями не знаем, что делать. Нэпманы распоясались: какую хотят цену, такую и назначают. Выходит, что рабочие опять у них в кабале.

– Ничего не поделаешь. Так надо, – отозвался Азаров нехотя. – Зато мы с помощью нэпа укрепим хозяйство. А тогда и за них возьмемся.

– Зачем же мы революцию делали, если отступаем перед частниками?