Текст книги "Заколдованная (сборник)"

Автор книги: Леонид Сергеев

сообщить о нарушении

Текущая страница: 15 (всего у книги 35 страниц)

– Мы рыбнадзор. Следуйте за нами, – строго сказал мужчина.

Я принял это за шутку. Котел, когда нужно все объяснить, вдруг прикусил язык, у него от страха затряслись колени. Кука попытался заикнуться:

– Не понял?

Но парень безжалостно отчеканил:

– Пройдемте!

За поворотом дороги открылся поселок: дома прочные, как крепости, заборы высоченные, на воротах тяжелые замки и надписи: «Осторожно, злая собака!», «Не подходите, опасно! Собака!».

– От кого такая охрана? – плаксиво зашептал Котел.

– Не жужжи! – процедил Кука; он уже резко осаждал Котла. – Не нагоняй тучи на безоблачное небо!

Первыми нас заметили гуляющие на окраине поселка. Когда мы подошли, они на минуту замерли, потом рванули во весь дух к сидящим у домов. Услышав новость, те начали передавать ее друг другу на ухо – казалось, они играют в «испорченный телефон». Когда известие дошло до последнего, какого-то рыжего сорванца, он понесся сломя голову к работающим в огородах и там поднял страшный переполох.

Слухи о нас разрастались: вначале говорили «браконьеры», потом – «шпионы», будто нас забросили спалить все деревни в радиусе ста километров. У поссовета, куда нас привели, уже утверждали, что мы опасные преступники, и за нами давно охотится всесоюзный розыск!

Председателю поссовета, полному и лысому, с мутными глазами, парень доложил:

– Вот, с плота. Вокруг плавала мертвая рыба.

– Похоже глушили, – добавил мужик, пробуравив нас взглядом.

Председатель устало взглянул на нас и кивнул рыбнадзору, как бы благодаря и отпуская бдительную стражу, потом расспросил нас, откуда мы и кто, какова цель нашего путешествия, и сказал:

– Вы знаете, что здесь заповедная зона? Где ваше разрешение находиться в зоне?! Нет?! Так, давайте, убирайтесь подобру-поздорову, а то наложим штраф, – он схватил лежащее на столе яблоко и, вроде, хотел запустить в нас.

Эта фруктовая угроза заставила нас спешно ретироваться.

– Дерьмовая ситуация, корявый мужик, – сплюнул Кука, когда мы очутились на улице.

– В этом поселке все с прибамбасами, – пробормотал Котел. – Даже не извинился, что портит людям отдых.

Около крайнего дома из калитки вышел бородатый дед. Кука набычился и стал было хлестко ругать тех, кто таскал нас в поссовет, раза два выругался чересчур крепко. Дед зашикал на него:

– Разве ж можно сквернословить возле сада? Дерево ж ласку любит. На доброту и отвечает добротой. К примеру, болит голова, поброжу по саду, сразу пройдет. Некоторые как? Допустим, яблоня закапризничает, не плодоносит, сразу показывают ей топор. А я укутаю деревце потеплее, разрыхлю землю – она и пристыдится… Дерево ведь душу имеет: дуб стонет, когда его рубят, береза плачет… А вас что, рыбнадзор прихватил?

Я объяснил суть дела.

– Да какая там рыба! – усмехнулся дед. – Щас ее нет. В мое время знаете, сколько было! Коровы в воду зайдут, так линь сразу к соскам, молоко сосет. А щас нет. Заводы потравили. Вон ниже по реке химзавод, так от него желтый рукав на километры тянется. Какая ж тут рыба? Лодки разъедает, не то что рыбу. А берег там засыпан шлаком, ничего не растет.

Выдержав паузу, дед засмеялся:

– Я теперь тушенку и сгущенку ловлю. Намедни здесь одни байдарочники опрокинулись. Вот и кидаю блесну; то банку тушенки зацепит, то сгущенку. Вы ничего не утопили? Может, какие драгоценности?

– В вашем поселке мы утопили самое драгоценное – свое достоинство, – важно произнес Котел.

25

Подходя к реке, еще издали около плота мы заметили три женские фигуры; они копошились в прибрежных травах, рвали какие-то листья и складывали в корзины; оттуда сразу подул ветерок – некоторое романтическое дуновение. Кука нахмурился.

– Ущипни меня леший, там что-то не то! (Кука становился все более подозрительным).

Подойдя ближе, мы рассмотрели бродивших вокруг плота: полная женщина средних лет и молодые девицы средней красоты – с узкими плечами и грузными бедрами, как кенгуру.

– Пожалуйста, не обрывайте всю растительность вокруг нашего деревянного друга, – проворковал Котел, когда мы подошли (он старался выглядеть как можно приветливей).

– Рвем, чтоб вас же лечить, – ответила женщина.

– Неслабо! – удивился Кука, его голос потеплел. – Вы гомеопаты?

– Я «зельник»… Называйте, как вам угодно.

– Ты знаешь, – обратился Кука к Котлу, – я вообще-то верю в дедовские средства. Вот крапива – лучшая ванна от ревматизма. А муравьиная кислота еще целебней. При простуде очень полезно сунуть ноги в муравейник. А еще лучше – раздеться и голым лечь. Придави меня деревом, лучше всего!

Девицы захихикали и завлекательно посмотрели на Куку, а травознайка покосилась на него.

– Проще проглотить пару таблеток и дело с концом, – проговорил Котел, принимая благородную позу.

– Каждому свое, – хмыкнула травознайка. – Бог даже деревья сделал разными, а то людей… Врачей много развелось, все с дипломами, а народ все равно идет к нам.

Травознайка начала рассказывать про всякие травы, причем одни называла «травушки-муравушки», другие «лихие травы», «вредни»; говорила про «жабник», «черное зелье» и про какого-то царя во всех травах. Ясное дело, рассказывая, она не до конца открывала занавес таинственности, то есть не сообщала основное, чтобы без нее ничего не получилось. Накаркав целую цепь загадок, она посмотрела в сторону леса.

– Надобно идти, шумит дубравушка к непогодушке.

– Может, чуток порвем, – пропела одна девица с ярко-синими глазами. – Вот нашла русалочный цвет, – она протянула цветок Куке и расплылась. – Это вам на дорогу. Русалочный цвет охраняет путников. А его стебель дайте тому, кого хотите приворожить.

Ее старания даром не пропали. Кука закашлял, покраснел, стал ходить взад-вперед, покачиваясь, точно на перебитых ногах. Он ведь только с нами герой, а на людях овечка, и вообще мужчиной выглядит лишь внешне, а внутри – беспомощный мальчишка.

– Пошли, – бросила травознайка девицам. – Ель не сосна, шумит неспроста.

Девицы взяли корзины и заковыляли утиными походками к домам, но вдруг синеглазая поставила корзину на дорогу, подбежала и сбивчиво затараторила:

– А вы плывете по реке, да? У нас сегодня в клубе спектакль драмкружка… Понимаете, у нас совсем мало парней…

– Я вас прекрасно понимаю, продолжайте! – Кука приосанился, встал в балетную позу, пятки вместе, носки врозь.

– Вы, может, не откажетесь… сыграть в спектакле? У вас такие… ну, знаете, актерские внешности… Наша деревня Малино рядом, рукой подать. Пять километров! (У деревенских все рядом).

– Не вопрос! Заметано! Мой девиз: «Ни дня без доброго дела», – выпалил Кука то ли всерьез, то ли чтобы подурить девицу.

– Ой, спасибочко! Вот девчата обрадуются! Может, вас встретить?

– Нет никакого смысла, – Кука торопливо вскинул руку. – Во сколько надо прибыть?

– К вечеру, – девица расплылась и убежала.

– Ты что и правда намылился в клуб? – спросил Котел куку.

– А ты нет? Прочувствуй ситуацию! Поможем людям. Неслабо. И вообще, когда я вижу девушек, мое сердце бьется сильнее.

– Ну что ж, мы с Чайником тоже пойдем, – заворковал Котел. – Я, как духовное прикрытие, а Чайник, как группа скандирования. Возьму гитару, дам небольшой концерт. За плату, разумеется.

– В клуб можно заглянуть. Но никаких концертов. И лично я ни в каком спектакле играть не буду, – круто сказал я, чтобы просто поддержать разговор.

26

Через полчаса плавания на берегу показалась деревня. Мы причалили около низины, где росло несколько деревьев, а под ними какие-то бледные цветы, прилипающие к ногам, словно присоски. Пока мы с Котлом перетаскивали вещи, Кука разжег костер.

Вы, наверное, заметили, что костры чаще всего разжигал Кука – у него огнестойкая, как асбест, кожа. Костер-то он развел, но при этом допустил оплошность. Как я уже говорил, он ужасный нескладеха: идет к реке, так каждый куст заденет, а перед плотом еще и грохнется; несет что-нибудь, так обязательно уронит. Последние дни перед палаткой я ставил графин с водой (его купил в райцентре). За день набегаешься, жарко станет, подойдешь, попьешь – хорошо! Так вот, в тот день графина не стало. Его косолапый Кука разбил. Наполнил его водой и небрежно потащил к костру. Я замер: «вот сейчас, – думаю, – кокнет». Так и есть! Задел графином за дерево, и тот разлетелся вдребезги. Кука вообще небрежно относится к вещам, а сами понимаете, такой человек зачастую небрежно относится и к работе, и к людям.

Предстоящий поход в клуб вселил в нас определенную приподнятость, и обед, впервые за все дни, прошел без споров. Когда берег покрыли вечерние тени, мы приоделись и направились в деревню.

Дома в деревне были добротные, с резными наличниками и расписными ставнями, но особенно впечатляли террасы и ворота – на них красовались целые картины: гуси, разгуливающие среди живописной зелени, рыбаки на берегу реки и другие сюжеты из сельской жизни.

– Талантливый народ живет в этой деревне, – обернувшись, объявил нам Кука (он, как всегда, шел впереди).

По-моему, я уже упоминал – на разведку, как главную ударную силу, мы с Котлом посылали Куку: у него вид представительный, и он проходит куда угодно. Здоровается и проходит. Безо всяких билетов и приглашений. И его никогда не останавливают. Непонятно, почему – дар гипноза, что ли? Взять хотя бы такое: в троллейбусах и трамваях пассажиры показывают ему проездные, в магазинах продавщицы косятся, как на ревизора. У Котла все наоборот: если он идет в кинотеатр, контроллеры рассматривают его с ног до головы, и подолгу вертят билет из стороны в сторону, смотрят на просвет – никак не верят подлинности. Я думаю, это происходит от того, что на лице Котла написаны неискренность и хитрость.

Теперь о приятном. На пороге клуба нас радостно встретила местная учительница. У нее была гладкая прическа с «хвостом» на затылке и тонкий, как у пичуги, голос.

– Спасибо, что пришли, – пропела она. – Все уже в сборе. Ждем только вас. Роли у вас маленькие, но важные. Нужно изобразить разбойников… Грим вам не нужен, вы и так вылитые разбойники… По моему сигналу выбегайте на сцену, размахивая палками. Потом хватайте героиню и тащите за кулисы. Играйте легко, с юмором.

– О чем речь! – выпятил губы Кука. – Неужели мы, трое умных людей, не придумаем одну глупость?!

Я невольно усмехнулся – терпеть не могу бахвальства. Тоже мне удалец! Таких я повидал немало.

Котла внезапно охватил мандраж (вы заметили – так случалось всегда, когда предстояло дело?). Пощипывая нос, он пробормотал:

– Это сразу трудно решить, надо все взвесить.

А я подумал: «А почему бы и не сыграть? Когда еще представится такой случай?».

Перед открытием занавеса я прошелся по сцене и заметил, что она смехотворно мала, а пол неровный, в сучках.

– На такой сцене не очень-то развернешься. Будем играть в полсилы, – сказал я Котлу с Кукой.

– Настоящий актер работает на любой площадке, для любого зрителя играет в полную силу, – заявил Кука и сделал несколько пробных прыжков, прогоняя сцену похищения: – Давайте-ка, подвигайтесь, разогрейтесь! Прочувствуйте ситуацию!

Только мы с Котлом забегали, как плечистый подросток стал открывать занавес. И вовремя, потому что Кука слишком «разогрелся»:

– И-го-го! – ржал как психопат, оскалившись, размахивая пылкой. – Устроим озорство!

Я уж подумал, он свихнулся и отошел на всякий случай в сторону, но Кука засмеялся:

– Раз Чайник сдрейфил, значит я классно вошел в роль.

Наше выступление получилось неудачным. Прежде всего, Кука в яростном вдохновении выскочил на сцену раньше времени. Ну выскочил, ладно, – обыграл бы как-то этот момент, а он встал, закинув голову назад, и разинул рот. Весь зал так и грохнул от хохота. Хорошо мы с Котлом исправили положение – выбежали на сцену, запрыгали вокруг героини, очень полной молодой женщины с волосами, похожими на стеклянную вату. Надо отдать должное Котлу, он играл более-менее точно. Конечно, он актер, не такого калибра, как я, но все же. Тут бы Куке схватить героиню и унести за кулисы, но его ничем нельзя было расшевелить – он стоял, растопырив ноги, как идол. Тряпичная кукла и та умнее. Только, когда я незаметно врезал ему в бок, он вышел из шока, оттолкнул героя и, обхватив какую-то служанку, поволок ее за сцену. Ошарашенный Котел застыл на месте, он совершенно не понял маневра Куки, но до меня-то дошло, что Кука по ошибке схватил не ту женщину. Я подскочил к нему и процедил:

– Не ту схватил, болван! Хватай толстуху!

Кука подбежал к героине и попытался ее поднять, но у него ничего не получилось. Он пыжился изо всех сил, сообразительная героиня, помогая ему, обхватила его шею и подпрыгивала, но Кукины руки, как веревки, бессильно падали вниз. Вспомните, сколько до этого он бахвалился своей силой и вот, пожалуйста, когда нужно, оказался слаб в коленках. Позорище!

Ну понятно, зрители оглушительно визжали; под их крики и топот мы с Котлом провели операцию отчаяния – подбежали к бедняге героине и, изловчившись, приподняли ее. Так, всем скопом, мы и унесли ее за кулисы… Но что бы вы думали? После спектакля нам устроили овацию и сцену закидали полевыми цветами.

По дороге к реке я отчитывал Куку за нерасторопность, за то, что мне приходиться отдуваться за его дурость.

– Вся беда в том, – вмешался Котел, – что ты, Кука, думал, как бы сделать необычное. С великими чувствами, в некотором смысле. А Чайник думал, как бы чего не сделать.

– Это точно. И у Чайника, и у тебя дела мелковатые, а у меня масштабные, – Кука хмыкнул и задрал голову в небо: – А вообще театр – это неслабо! Я женюсь только на девушке, которая любит театр.

– А я равнодушен к театру, – сказал я. – В жизни как? Надул однажды – все! Тебе ставят клеймо – обманщик. А в театре что? Сегодня врун, завтра приклеил усы – уже сама честность… Как-то я был в театре, смотрел трагедию, и вдруг в момент смерти героя зал как захохочет. Оказалось, отпевать умершего вышел поп, а в нем все узнали известного комика. Вот так! Вообще, спектакли я проверяю задом, устал сидеть – значит муть.

– Деликатно сказано! Возвышенно! – откликнулся Котел.

– И актеров не люблю, – продолжал я. – Актрисы еще ничего. Они симпатичные бывают. А вот мужчин актеров не люблю. За одно их чисто женское желание – нравиться.

В полной темноте в довольно праздничном настроении мы подошли к нашему бивуаку.

27

Вот что украшает речников и деревенских жителей, так это честность. Ведь мы все вещи оставляли на плоту, и ничего не пропадало. Искать новое место было поздно и мы решили заночевать в низине, которая теперь в темноте напоминала земляной мешок, над ней взад-вперед мелькали то ли маленькие птицы, то ли большие бабочки.

– Да, Кука, сегодня ты увековечил себя на сцене, – пропел Котел за ужином. – В некотором смысле. Теперь можешь спокойно умирать. И я не тянул бы на твоем месте, хе-хе!

Довольный Кука только хмыкнул, собрал в кучу догорающие головешки, и мы залезли в палатку. Котел врубил приемник, Кука закурил свою огромную трубку и выпустил изо рта, как из кратера, такую сильную струю дыма, что палатка затрещала по швам. Он хотел выжить комаров, но надымил столько, что пришлось вылезать нам.

– Ну и музыка! Что делает! – пролепетал Котел, когда мы проветрили жилище и улеглись снова. – Слушаешь вот так и, если перед тобой появится русалка – не удивишься… Давайте-ка споем (Котел выключил приемник). Что-нибудь, хотя бы «Степь». Ты, Чайник, постарайся правильно, возвышенно петь мелодию. Я буду вести второй голос, а ты, Кука, повторяй на раз, два, три – «пум-ба-ба, пум-ба-ба». (Понятно, Куке, начисто лишенному слуха, Котел отвел роль ударного инструмента).

Мы начали петь, но уже через две фразы Котел остановился и начал распекать Куку за то, что тот три раза повторил «ба». За такую ничтожную ошибку он ругал Куку на чем свет стоит. Похоже, он был уверен, что каждый может спеть правильно, просто не хочет. Никак не мог понять, дурень, что здесь одного желания мало.

Мы начали мелодию снова, пропели чуть больше, Котел опять заорал:

– Ну кто так поет?! Ты, Чайник, фальшивишь. Ведь здесь совсем просто, – и пропел первую часть песни один.

– Да, да, именно так Котел, – сказал Кука. – Распили меня смычком, так. Только нужно громче. Неслабо.

Мы снова затянули «Степь». Когда перешли ко второй части, я взял немного выше возможностей голоса, и у меня не хватило дыхания на высоком месте. Котел все понял и промолчал, но вдруг на меня набросился… Кука! Эта безголосая труба, этот глухой бегемот!

– Пой громче! Ничего не слышно. Ты что, воды в рот набрал? – нахально заявил он.

От неожиданности я растерялся, даже приподнялся на локтях, чтобы убедиться, действительно ли у Куки хватило наглости делать мне замечание. Убедившись, что это так, я начал его колотить.

– Кука, – вмешался Котел, разнимая нас, – ты лучше б сам не так громко орал, и его будет слышно. Ведь здесь надо нежно, вот так, – и Котел снова пропел: «пум-ба-ба».

– Да, да, именно так, – забормотал Кука. – Лопни струна, так.

Мы снова затянули. В середине вещи, когда все шло неплохо, я вдруг подумал: «Какого черта они делают мне замечания, а я молчу?».

– Не спеши, – сказал я Котлу. – Ну, куда тебя несет? Попробуй-ка снова эту фразу!

– Да, Чайник, – вздохнул Котел. – Видимо, мы не допоем песню.

Все это он сказал, глядя куда-то в сторону, давая понять, что ему говорить со мной – сплошная мука.

– Ну, ладно, спокойной ночи, – заключил он, повернулся на бок и нарочито громко захрапел.

Но внезапно разболтался Кука, его захлестнул романтический порыв.

– Хочется чего-то красивого, – начал он. – Познакомиться с красивой девушкой, например.

Ни с того ни с сего Кука принялся рассказывать о своей первой любви. Котел моментально перестал храпеть.

– Вообще-то любовь занятие бездельников, в некотором смысле, – насмешливо бросил он, – но ты, Кука, подожди рассказывать. Я лягу поудобнее и растолкаю Чайника, он обожает любовные истории.

– Не мешайте спать, – буркнул я, натягивая на себя одеяло.

Но Кука уже вовсю сыпал словами, нес какую-то сентиментальную чепуху. Я вытолкнул его из палатки, а он бормотал снаружи. Где-то между похищением девицы Куки и погоней за ней, мои глаза слиплись. До меня только долетали обрывки фраз: «…она была неслабо образованная девушка, застенчивая… подарила мне на память…».

Как видите, вечер закончился без серьезных разногласий. Я хочу сказать вот что: похоже, нас примирило искусство; известное дело, оно делает людей добрее, терпимее друг к другу. До этого, вы же помните, мы посетили деревню бездельников, после которой Котел вообще перестал что-либо делать, а после деревни подозрительных Кука стал подозрительным – дальше некуда. А вот после деревни талантов – вы заметили? – в них проявились кое-какие положительные качества. К сожалению, тот вечер был затишьем перед бурей.

28

Мы вылезли из палатки в девять часов, хотя договорились встать пораньше. Котел с Кукой вообще не умеют держать слово, а я считаю, грош цена мужчине, если он не верен своим обещаниям. Мне ведь тоже хотелось спать, но, обладая исключительной способностью держать себя в руках, я поборол сонливость, встал и размял затекшее тело. Через пять минут я был в форме. Я человек долга. Мое слово как печать.

В общих чертах опишу то утро. Кука приподнялся с лицом цвета незрелой тыквы, рассеянным блуждающим взглядом осмотрел нашу обитель и тут же сидя уснул снова. Котел что-то проблеял из-под одеяла, что-то едкое в мой адрес. Отвратительный все же характер у Котла! Помнится, я тогда подумал: «Если он когда-нибудь женится, то будет говорить жене: „принеси, подай, уходи!“». Но вряд ли найдется такая дура, которая выйдет за него. В конце концов нас с вами совершенно не интересует, как сложится его семейная жизнь, верно?

Так вот, в то утро только в десять часов мы разожгли костер и приготовили завтрак. День начинался нестерпимо жаркий, в палатке можно было окочуриться от духоты – солнце лупило так, что звенела ткань, а вся низина превратилась в горячее одеяло.

Перекусив, мы дунули вниз по течению, а оно в том месте было прижимное – этакая чертова мельница, крутящаяся от выпуклого берега к вогнутому. Мы носились по излучинам среди подводных бугров с плавающими листьями, огромными, с тарелку. Километра через три вплыли в плесовую лощину с пятнами мазута – там на берегу дымил химический завод. Сам по себе он был не больше речного буксира, но вокруг весь берег был засыпан ядовито-желтыми отходами. Как и говорил дед, после завода река превратилась в желтое месиво, с хилыми признаками жизни: больными, скрюченными, в наростах и бородавках кустами. Ошеломленные, мы долго не могли прийти в себя. Даже оптимист Кука сидел насупившись и бормотал:

– Какое варварство! Вот негодяи!

А я вспомнил снимок в одной газете – стая мертвых лебедей на поле, обработанном химикатами, и высказался в том смысле, что деятельность человека рано или поздно уничтожит все живое на земле.

Кука взглянул на меня исподлобья.

– Твой прогноз не оправдается. Когда цивилизация неслабо загубит природу, люди придут к ограничениям, оставят только необходимое, откажутся от излишеств и роскоши.

– Волшебные сказки, – зевнул Котел.

– Ну, а если не откажутся, для землян наступит конец, – повысил голос Кука. – Уже из-за парникового эффекта тают льды Антарктиды и ученые предсказывают всемирный потоп. Под воду уйдет и Европа, и Америка, и Китай. Все будут спасаться у нас, в России.

– Эх! – вздохнул я. – Если бы природа вернулась к первозданному виду! И вообще, какой была бы прекрасной планета без людей! Зеленые леса, голубые реки и озера…

– Иногда у тебя, Чайник, роятся свежие мысли, но кто тогда оценил бы красоту земли? – растянуто проговорил Котел.

– Будь я главой государства, я навел бы порядок, – сквозь зубы произнес Кука.

– Каким образом? Это требует уточнений, поделись своими мечтами, – Котел прилег на бревна и закрыл глаза.

– Слушайте внимательно, – крякнул Кука. – Во-первых, отменил бы все привилегии чиновникам; наоборот – оклад мизерный, а ответственность десятикратная в сравнении с простым смертным, как в Древнем Риме. К примеру, изуродовал природу – не штраф, а тюрьма. Во-вторых, чиновники у меня будут проходить экзамен: на ум, порядочность (Кука уже видел себя на троне). А остальным ужесточу наказание за преступления: залез в чужой дом, пусть даже ничего не взял – десять лет; сел в чужую машину, даже ничего не отвинтил – десятка. А сейчас что? Угнал машину, сказал «покататься», отпускают.

Котел открыл глаза и криво усмехнулся.

– При таком раскладе ты вернешься в средневековье.

– Надо оградить добропорядочных граждан от негодяев. Кстати, именно потому что в твоей Америке у каждого оружие, она и бьет все рекорды по преступности.

– Не мешало бы еще запретить все виды охоты, – сказал я, имея в виду Кукино пристрастие.

– И запрещу! – ударил себя в грудь новоиспеченный вождь. – С завтрашнего дня ружье не беру в руки. И вообще стану вегетарианцем.

– Похвально! Наконец ты поднялся до гуманизма, к чему я давно пришел, – Котел взял гитару и выдал залихватский аккорд. – Меняешься к лучшему Кука. Даже внешне: сбросил жирок, загорел…

– Не загорел, а почернел от общения с вами, – буркнул Кука и гоготнул, довольный своим юмором.

К полудню река более-менее приняла прежний облик, но все уже было не то. Если в верховьях она (хотя бы местами) была прозрачной и постоянно, утомленная жарой, мелела и текла этаким задыхающимся ручьем, то теперь уже представляла собой разрушительный поток, который то и дело раздирался на рукава – поди узнай, какому доверить судьбу! Поплывешь в один – упрешься в старицу, в другом поток такой ослабевший, что без мотора пробарахтаешься весь день, в третьем – бешеное течение, того гляди вынесет на баржу. Все чаще мимо проносились водометные «Зари». Увидишь вдалеке точку и не успеешь чихнуть, на тебя прет этакая громадина. А ведь они не сворачивают. И плот для нее – бумажный кораблик, скорлупа от ореха. Ко всему, над плотом появились огромные, с металлическим блеском слепни – они стали донимать больше, чем комары. В общем, ребята, низовья реки – неважнецкое место. Пытаться там отдыхать – все равно, что искать блеск на ржавой трубе. Извините, за ненаучное сравнение.

29

В полдень мы пристали на дневку среди кустов, напоминающих перевернутые щетки. Жара все наступала: на берегу песок раскалился докрасна – по нему без обуви мог ходить только Кука.

После обеда каждый взялся за свое: Котел за гитару, Кука за дневник, я за рисование – сделал набросок стоянки. Как известно, художник вправе изображать то, что думает по поводу натуры – ну, вы понимаете, что я хочу сказать. В таких работах сегодняшнее живет наравне с прошлым или с будущим. Я нарисовал красивый лагерь: сборный домик, яхту у причала и трех молодых людей с дружелюбными улыбками – ну, проще говоря, блистательно нарисовал мечту.

Как только я закончил рисунок, Котел взглянул на него и протянул:

– Столько начеркал, прямо в глазах рябит, а что изобразил – непонятно. (Вы заметили, стоянки для него были полигонами для умничаний, издевок, а гадости он всегда говорил азартно, вдохновенно).

Естественно, меня покоробили слова Котла, я почувствовал, как по лицу прошли горячие волны, а тут еще встрепенулся Кука:

– Неслабо, но нет реальности в твоей работе, – категорично, тяжеловесно отчудил он, тупо глазея на рисунок. – Обожги меня крапива, но странная работа.

– Странная-то не беда, – опять высунулся Котел. – Во всем талантливом есть доля странности. В некотором смысле. Здесь же просто желание пооригинальничать.

Вам, ребята, наверняка бросилось в глаза, с какой радостью они накинулись на меня. Неприятно вспоминать все это, но что поделаешь, это правда без всяких прикрас и лакировок. Короче, после слов Котла, меня просто бросило в жар, но я не стал ничего объяснять ни ему, ни Куке – просто отмахнулся от них:

– Ерунду городите! Уж лучше б вы помалкивали!

– Убедительное объяснение, – хмыкнул Котел. – Так обычно изъясняются несостоявшиеся таланты, они болезненно переживают критику, – из его рта так и вылетали жалящие стрелы, при этом он, точно неисправный насос, брызгал слюной.

– Это ты бездарь! – я ткнул в Котла пальцем, жалея, что в руках не было шпаги.

Мои нервы натянулись как тетива лука, меня уже всего трясло, а этот клеветник хоть бы что. Скандалы совершенно не выводили его из себя, здесь он был закален.

– Что за уровень спора?! – с едким смешком выдавил Котел. – Ты хотя бы отличай сносные слова от непристойных. За твоими оскорблениями видна шаткость позиции. Хотя, у тебя ее вообще нет. Мне давно ясно, почему ты всегда стоишь в стороне – тебе нечего сказать. В прямом смысле!

– А ты вечно всем недоволен. Тебе везде плохо и скучно, потому что скука внутри тебя самого. Ты страдаешь от недовольства собой, потому что бездарен. Знаю я цену твоей ложной значительности, фальшивому величию! Проклинаю день и час, когда с тобой познакомился!

– А ты ни на что не способен! – взбеленился Котел. – Плот и тот не мог сделать как следует! Надоели твои указы! Только командовать и умеешь, как большинство ни на что не способных.

Вот негодяй! Это я-то ни на что не способный, который умел все! К чему бы я не прикасался, все превращалось в ценность. И всегда добросовестно выполнял работу, а если что и делал не очень хорошо, так от того, что сталкивался с этим впервые. Но таких вещей почти не было. Да не почти, а точно! Этот ханыга нес злостную ложь! Понятно, его нахрапистость на секунду оглоушила меня, а он все продолжал наседать:

– И друзей у тебя нет, потому что ты не можешь быть другом, – у Котла появился нервный тик, он сделал какое-то агрессивное телодвижение – вроде, показал мне кулак.

Меня словно ошпарили кипятком – я вцепился в Котла, повалил его на землю. Кука отложил дневник, встал и закачался, как бы развивая брюшной пресс, потом бросился к нам и зычно рявкнул:

– Брэк! Вы деретесь чересчур эмоционально! Что же это творится?! Это не дружеская компания, а серпентарий! Обсыпьте меня солью, но пора это кончать!

– Заткнись! Не лезь под горячую руку! – я перешел на крик.

Разняв нас, Кука стал ходить взад-вперед, глотая воздух ртом. У Котла под глазом темнел синяк, из моей ободранной руки, как из водопроводного крана, хлестала кровь.

– Ты слышал, что он сказал?! – обратился я к Куке. – Что я только командую и ничего не делаю?!

– Ну и что? – Кука посмотрел на меня отсутствующим взглядом, равнодушно-наплевательски, как будто он здесь вообще по ошибке.

Вначале я подумал, что он просто не очухался, но потом понял – тлетворное влияние Котла дало о себе знать, тот обработал его как надо.

– Я вижу, ты с ним заодно, – прохрипел я. – Как «ну и что»?

– А так. Холостой выстрел. Пусть говорит. И ты говори. По-моему, вы оба мало работаете. Вы и в городе идете на работу будто на пляж, а здесь и вовсе сачкуете. Мне надоело выполнять роль тяговой лошади… Вы оба не владеете ситуацией, осложняете нашу жизнь. Окати меня водой, но ты заводишься по пустякам.

Это была всего лишь артподготовка Куки, закончив ее, он расширил площадь обстрела:

– Вы оба нетерпимы к чужим взглядам. И этот фарс с дракой! Совсем очумели! От этого воротит! Мы для чего поехали? Узнать свои возможности. Неслабые. В такой поездке главное – закрывать глаза на недостатки других. И на пустозвонские заявления. Можно спорить, но вы-то оскорбляете друг друга. Недостойно ведете себя, слабо!

Как бы в противовес нам, в доказательство собственной мощи, Кука замахал кулаками; он вел лобовую атаку, а я чувствовал себя пленником, словно на меня надели кандалы и заточили в темницу.

– Он весь изошел злобой, – я кивнул на Котла. – Весь нашпигован злобой! С утра до вечера только и слышу его злопыхательство. А ты только и орешь: «Безобразие, разгильдяйство!». А что ты сделал, чтобы пресечь это безобразие?! Вы оба трепачи. Для меня это давно очевидно. Отравили весь отдых. Больше ни дня не останусь на плоту. Сыт по горло! Я долго молчал, думал образумитесь. Куда там!.. Доконали меня!.. Есть люди вампиры, есть доноры. Вы – вампиры, высосали всю мою кровь! До последней капли. С меня хватит! Я-то не пропаду! И на душе у меня будет спокойно. А вот вы без меня загнетесь!

Это была моя завершающая вспышка. С этими словами я схватил рюкзак и направился к проселочной дороге. Котел с Кукой что-то кричали мне вслед – наверное, умоляли вернуться, но я был непреклонен. Я всегда долго терплю, но уж если порву – все! Поступаю бесповоротно! Думаю, ребята, вы полностью на моей стороне.

30

Вышагивая по дороге я сознавал, что одному добираться до железнодорожной станции будет нелегко, но зато мои кандалы сразу стали бумажными. «На худой конец заночую где-нибудь в деревне», – решил я, прибавляя шагу.