Текст книги "Лена Сквоттер и парагон возмездия"
Автор книги: Леонид Каганов
сообщить о нарушении
Текущая страница: 6 (всего у книги 25 страниц)
Промысел
Скатерть покрывала столик неуклюжей коркой и сияла при этом неестественной белизной, призванной, очевидно, задать тон этого гламурного кабинета в полтора квадратных метра. Но ощущение гламура не появлялось. Наоборот, мне подумалось, что скатерть здесь не стирают, а лишь всякий раз покрывают побелкой для быстроты. И пока я запихивала сумку под сиденье, с удивлением заметила, что стараюсь не касаться скатерти из опасения испачкаться. На столе высилась пара пластиковых бутылок с минеральной водой, наверняка такой же пластмассовой на вкус. А посередине – ваза с ромашками. Настоящими живыми ромашками. Я представила себе проводников, которым строгие должностные rules приказывают наравне с растопкой печки собирать ромашки на полустанках, а затем расставлять в каждом купе вагона-люкс. Мне стало смешно.
Дарья Филипповна пришла на вокзал задумчивая и расстроенная. Я тоже после всех этих troubles была не слишком fresh, и поначалу мы молчали. Но если моё настроение было усталым, то Даша оказалась активна и явно желала делиться эмоциями. Мне этого не хотелось. Поезд все не ехал, хотя часы уже показывали лишние три минуты.
Все-таки есть что-то унизительное в самой идее общественного транспорта, будь то трамвай, набитый гегемоном, вагон-люкс в поезде дальнего следования или самолет, набитый, впрочем, тем же гегемоном, только в более чистой одежде. Общее у этого транспорта – полная невозможность повлиять на процесс движения и полная необходимость строго следовать режиму, не отставая от распорядка даже мысленно. От этого пассажир всю дорогу живет с ощущением, что в любой момент может явиться погонщик каравана и ударить хлыстом за нарушение какого-то пункта неведомой инструкции. И будет в своем праве. Пока что транспортный деспотизм проявлялся всего лишь в запертом клозете, но я знала, что впереди, насколько позволит путь до Ельца, нас ожидают побудки, централизованное включение и выключение света в вагоне и прочие атрибуты типично армейского графика, о котором мне часто рассказывали отслужившие френды с плохо скрытой nostalgic.
Я пока стала глядеть в низкое вечернее небо, больше похожее на брезентовую крышу в маскировочных пятнах облаков, растянутую над Москвой. Крыша держалась прочно, а затем поехала, все ускоряясь. Вскоре под полом начали вызывающе лязгать колеса – им было все равно, где лязгать, хоть в сидячем вагоне, хоть в люксе. Я прошла по вагону, но клозеты оказались все еще заперты. Поинтересовавшись у скуластой проводницы, когда они откроются, я получила равнодушный взгляд и процеженное сквозь зубы «ждите…» Ничего иного я и не ждала даже в люксе. Вернувшись в купе, я посмотрела на Дашу в упор:
– Даша, я вижу, вы чем-то расстроены. Что случилось?
– Да так, – тут же с охотой отмахнулась Даша. – Прочитала в интернете одну статью сегодня.
– В интернете? Это зря.
– Наверно, зря, – согласилась Даша. – Но об этом надо знать!
– О чем?
– О бельках.
– О чем?! – Я отбросила челку и посмотрела на нее.
– Это маленькие тюлени! – с готовностью затараторила Даша. – Была статья об их промысле, с фотографиями, как их убивают!
– Matka bozka! – вырвалось у меня.
– Это надо видеть! Я пришлю ссылку! Там такие…
– Ну, диктуйте свою ссылку… – Я вынула смартфон. Несколько долгих минут процессор соревновался в слабости с интернет-волнами, но наконец стали появляться фотки.
– Дарья, но ведь этой статье пять лет… – вспомнила я.
– Правда? – растерялась Даша, но быстро опомнилась: – А ничего не изменилось! По-прежнему идет промысел!
Я посмотрела на нее с удивлением.
– Дарья, а ведь позавчера на наших глазах под троллейбусом погиб живой мужик, почти что наш с вами знакомый. Вы так не переживали. В чем дело? В фотках, сделанных умелой рукой? Хотите, найдем в сети позавчерашние – из-под троллейбуса? Наверняка их уже размазали по ютубам и блогам все те dickheads, что толпились вокруг с мобилками…
Дарья помотала головой.
– Тут несчастный случай, а там – убивают беззащитных. Там идет промысел! Вы, Илена, не поймете…
Промысел… Я задумалась. Колеса поезда всегда навевают на меня какое-то философское состояние.
– Почему не пойму? Мне тоже очень неприятно читать эту статью и видеть эти фотки. И мне очень жалко бельков. Честно. А кому их не жалко? Всем жалко. Разве нормальный человек станет голосовать за убийство белька? Вопрос в другом. Скажите, Дарья, вы об этом мне здесь, в купе поезда, рассказали для чего? Чтобы испортить мое настроение окончательно? Чтоб я тоже сидела и плакала над судьбой бельков? Или думаете, что я могу как-то повлиять на этот промысел?
Она помотала головой.
– Может, вы хотели услышать мое мнение?
– Конечно.
– Ну, тогда слушайте, Дарья, вот вам мое мнение. Это все очень печально и трогательно. Но только если рассуждать о бессмертном человеке, который оборвал жизнь бессмертного белька. В ситуации, когда и тот и другой обязательно умрут своей смертью в самое ближайшее по меркам космоса время, слегка теряется градус траура, не находите? Мир, где мы живем, целиком соткан из смерти. Мы – бесконечно кипящая каша из органики, размазанной по планете тонким слоем. Каждый атом кислорода, который вы вдыхаете, Даша, он не родился в атмосфере сам, его пукнули микробы миллиард лет назад. Каждый атом вашего тела, Даша, успел за миллиарды лет неоднократно побывать растением, животным, бактерией, грибом, жуком и кораллом. Что вы мне машете рукой? Да, ваш hand – second hand, Даша. Это сегодня вы офисный планктон, а миллиарды лет были просто планктон. Каждый ваш атом миллионы раз умирал в чьем-то теле, тысячи раз был убит, съеден и испражнен, закопан в землю и снова поднят обратно корневищами. Я понятно излагаю?
Судя по глазам Даши, о планете, обмазанной second hand-органикой, она никогда не задумывалась, бездумно пролистывая школьный учебник биологии. А сейчас осознать эту очевидную мысль во всей полноте была еще не готова.
– Нет, – упрямо покачала головой Даша. – Не понятно.
– О'кей. Если в материалистический бинокль нам проблема никак не видится, посмотрим тогда в бинокль религиозный. Вы же религиозны, Даша, я правильно догадалась? Вот же у вас крестик под кофточкой, верно? Так представьте, что у вас есть пудреница, и в обеденный перерыв ее кто-то украл. Вор подлец?
– Подлец.
– А теперь представьте, что пудреницу вечером по-любому украдет у вас Господь – таков порядок в здешнем офисе. Но кто-то его опередил и украл ее у вас в обеденный перерыв. Вор подлец?
– Подлец, – уверенно кивнула Даша.
– Который из двух? Который успел раньше?
– Чего – который? – возмутилась Даша. – При чем тут вообще дурацкие пудреницы, мы о промысле бельков говорим!
– Представьте, что пудреница – это жизнь, и тогда…
– Убийство – самый страшный грех! – перебила Даша. – Господь запрещает убивать!
Я усмехнулась.
– А почему? Не потому ли, что хочет сохранить это право только за собой?
– Я не понимаю, о чем вы, Илена! – отрезала Даша обиженно. – Господь дарит человеку вечную жизнь после смерти!
– А бельку?
Дарья Филипповна задумалась.
– Что вообще называть вечной жизнью? – продолжила я. – Из чего нам сделать вывод, что обещанная жизнь после смерти – это жизнь? Разве во всех этих сказках есть хоть одно упоминание о плодах посмертной жизни? Что делают сейчас миллиарды тех, кто умер? Какое деяние совершил какой-нибудь святой посмертно? Хотя бы о чем он думает последнюю сотню лет, к каким выводам пришел?
– Ну…
– Без «ну». Все религии описывают посмертное существование ровно теми же словами, как мы рассказываем о шубе из белька. Белек умер, он больше не двигается и не издает звуков, зато шуба его теперь вечна и принадлежит нам – вот она, можно пощупать.
– Просто душа становится рядом с Господом, и в этом счастье…
– Мы про шубу из белька? О да, она рядом. Сливается со своим Господом – запахивается, подвязывается пояском, а руки в рукава продергиваются для полного слияния. Осталось только объяснить бельку, что его шуба будет счастлива находиться в такой интимной близости рядом с человеком, и в этом предназначение белька – вовремя отдать свою шубу. Если бы среди бельков удалось провести эффективную пиар-кампанию по продвижению соответствующих нравственных ценностей…
– Но они же живут на фермах, как в концлагере, и ждут своей смерти! – воскликнула Даша с отчаянием.
Я пожала плечами.
– Вся планета Земля для своих обитателей, включая человека, – один большой концлагерь, где живут в ожидании разделки. – Я сделала паузу – долгую-долгую, чтобы она лучше поняла то, что я сейчас скажу: – Понимаете, Даша, кровавый промысел бельков – это жалкое подобие того промысла, в котором используют нас. Для чего это понадобилось Господу и что он шьет после из наших душ – вопрос, ответа на который никто здесь не знает. Но с подкупающей откровенностью это так и называется открытым текстом. Знаете как?
– Как?
– БОЖИЙ ПРОМЫСЕЛ.
Провинция
Всякий раз, когда ты выезжаешь из Москвы в провинцию, появляется странное ощущение, которое можно сравнить лишь с посадкой за чужой и старый компьютер. Не понять с ходу, что более непривычно – то, что компьютер чужой и в нем нет твоих программ, или то, что он старый – мониторчик маленький, мышка проскальзывает, клавиатура хоть сверху и чистенькая, но в глубине забита пылью, а из-под нажимаемых клавиш нет-нет да и высунется чей-то волос… Если добавить к этому притормаживающий процессор и отсутствие интернета – это будет именно та картина, которую видит москвич, попадая в любой провинциальный город. Как вы за этим компьютером работаете?
Мобильный интернет в Ельце, впрочем, был.
В России нет культуры провинции. Европейцу не придет в голову делить города на столичные и провинциальные. Для него это так же нелепо, как размышлять, какой «Макдоналдс» в городе главный, а какие – второстепенные. Matter of size. В России же любая провинция – бесконечная пародия с оглядкой на Москву, и все ее обитатели проводят жизнь с вывернутой назад шеей. Полагаю, именно это и возносит грязную, алчную и суетливую Москву на недосягаемый пьедестал центрального пупа России: короля играет свита. Москва – вечный жупел на горизонте. Москву и боятся, и любят. И ненавидят за это и ее, и себя. В Москву мечтает прорваться каждый, но не у каждого есть силы признаться себе в этом.
Комплекс немосквича – пожизненная родовая травма провинции, которая не лечится никогда. Даже перебравшись в Москву, провинциал до конца жизни будет морщиться, услышав мат, – так он постоянно доказывает самому себе принадлежность к культуре, потому что впитал с молоком матери позорное чувство, что он с обочины, а настоящая культура где-то там, за шесть часов плацкарты.
In theory ничто не мешает любому провинциальному городу сперва покрасить свои заборы, потом починить весь асфальт, а потом войти в ритм и пахать, пахать, пахать до тех пор, пока не выстроится вторая Москва, только размером с Токио, и не потянутся со всех сторон приезжие, привлеченные вспышками неоновых реклам, грохотом казино и сумасшедшим ритмом бизнеса. Что мешает? Лишь одно: каждый житель знает, если уж пахать по полной, то в Москве, а не здесь. Vicious circle.
Единственное, что приятно в провинциях, – это люди. Они, конечно, все пьют. А одеваются серо и однотипно, как милиционеры. В их домах ржавые батареи, полутеплые барашки кранов, похабнейшие ковры (мечта полковников в отставке) в стиле «украшай моя яранга», облезлая мебель и обои такой расцветочки, которой позавидует дизайн детских памперсов, которыми они тоже не пользуются, потому что это дорого, а тут не Москва. Но, verdammt, эти люди вместе с обоями и рассохшимися табуретками сохранили душу. Ту самую душу, которую москвич давно вынес на лестницу, а взамен купил в Икее практичный набор из восьми маленьких душек, пахнущих мылом, деревом и веревкой, – с беспрецедентной скидкой и лаконичной инструкцией по сборке.
Именно поэтому в Ельце можно, выйдя из здания вокзала, поймать случайную улыбку прохожего. В Москве все смайлы давно сползли с лиц и перекочевали в интернет. А в Ельце, поймав улыбку, можно улыбнуться в ответ, и жизнь вокруг тебя обустроится: прохожий остановится, объяснит дорогу, с ним можно не спеша поболтать о погоде и самым естественным образом получить приглашение на чай с земляничным вареньем. В Москве же около вокзала получить можно только приглашение на экскурсию, причем в ухо из лагерного рупора, и за деньги, унизительные не своей суммой, а той жадной ладонью, которая их сомнет, засунет в разбухшую муфту на брюхе, и презрительно укажет, в какой автобус садиться.
В Ельце нас ждали дела, а для этого было бы неплохо привести себя в порядок и переодеться. Поэтому мы согласились на предложение милого прохожего и зашли к нему на чай. Меня не очень смущало, как отнесется наш случайный гостеприимец к тому, что девушки, уединившись в спальне для переодевания, выйдут оттуда двумя милиционерами. Я рассудила, что наверняка у него в глазах отразится какое-то внутреннее объяснение, и мне останется его просто озвучить. Проблемой стало не это.
– Дарья, вы идиотка? – спросила я тихо.
Она поежилась.
– Дарья, как это понимать?
– Другого не было.
– Откуда это вообще?
– Моя одноклассница работает гримером в театре Советской Армии, – быстро пробормотала она.
– Верю. Но что это?
– Я не знаю.
– И я не знаю. Я подняла со стула свои белые джинсики, нашарила на поясе смартфон и полезла в интернет. Интернет ворочался здесь с той скоростью, с какой монтажники тянут оптоволоконный кабель через канализационные коллекторы: мат, пауза, десять сантиметров уехало в люк, мат, пауза, еще десять сантиметров, петля зацепилась, мат…
В дверь деликатно постучали:
– Даша, Лена, я вам пока чай поставлю?
– Спасибо! – откликнулась я.
Наконец нашла чью-то домашнюю страницу, посвященную милицейским формам (господи, кто их делает по своей воле, эти страницы?), и дождалась загрузки картинок.
– Вы знаете, Дарья, что это такое? – Я покрутила на пальце белый берет и кинула на диван, где были разложены светлые блузы, черные, почти цыганские юбки и сложнейшие ременные уздечки в стиле BDSM. – Это даже не милицейская, это форма постовой регулировщицы тридцатых годов прошлого века. Полосатой палочки не прилагалось?
Даша трагически покачала головой.
– Честное слово, я не знала! Я не разворачивала даже!
– Даша, вы женшина вообще? Как это можно, принести домой новую одежду и не примерить?
Она снова тяжело вздохнула.
– Ладно, – скомандовала я, показав ей смартфон. – Надеваем. Вот на этой картинке – как это должно выглядеть.
– Как?! – удивилась Даша. – Это и надеваем?
– Это. Другого же все равно нет, верно? Да и в Ельце, glaube ich, это будет выглядеть органично.
– Но нас же вычислят тут же!
– Придется много отыгрывать лицом. Вы умеете играть лицом, Дарья Филипповна?
Госпожа Кутузова
Валерьянкой пахло уже на лестнице. Вдова Кутузова встретила нас такими заплаканными глазами, что мы могли одеться даже клоунами, и это бы ничего не изменило. За ее спиной маячили две старухи с тревожными совиными глазами, но они явно не имели здесь права голоса.
Я с полагающейся ленцой козырнула и вынула из-за пазухи визитку, показывая ее как удостоверение. Специально сверстала ее в виде удостоверения в триколоре с желтым гербом.
– Старший сержант Скворцова, информационный отдел города Москвы, – озвучила я надпись на визитке и протянула ее вдове. – Со мной помощник-курсант.
Как любой человек, получивший в руки визитку, вдова уставилась на нее. Даша попыталась вынуть свою визитку, но я подняла руку и хмуро скомандовала:
– Отставить.
Вдова оглядела Дашу – похоже, она думала увидеть курсанта. Пора было брать инициативу в руки.
– Приносим свои соболезнования, – искренне сообщила я. – Вы уже звонили в морг? Согласовали, когда приезжать за телом?
– Да… – Вдова всхлипнула. – Скажите, его… его убили?
– У нас нет такой информации. – Я строго покачала головой. – Несчастный случай при переходе проезжей части в непредусмотренном месте. – Помолчав, я добавила: – В его крови обнаружена высокая концентрация алкоголя.
Вдова горестно кивнула, словно ждала этого пояснения и всегда знала, что так и закончится.
– Это произошло на административном транспортном участке города Москвы, – отчеканила я со значением, – поэтому необходимо задать вам несколько вопросов, чтобы закрыть дело. Это чистая формальность. Но ради нее нам пришлось ехать в Елец.
Думаю, фразы выходили у меня чересчур литературно для милиционерши, но это не имело значения.
– Конечно, конечно. – Вдова понимающе посторонилась, пропуская нас в квартиру.
Я огляделась. Квартира господина Кутузова по меркам Ельца явно была преуспевающей – об этом говорила не только гигантская плазма в углу гостиной, но и само наличие гостиной. Впрочем, обои с рисунком памперса здесь, конечно, были тоже, но на полу лежал ламинат, демонстрируя широту бытовой мысли хозяев. Сделав лицо по-милицейски каменным, я заглянула в комнату – одна была типичной спальней с неизменными для провинции коврами. Я вернулась в гостиную и оглядела ее внимательней, но ничего интересного не нашла, кроме угла, где стояли две очень серьезные гири, валялись эспандеры и блестела массивная беговая дорожка с какой-то модной электроникой.
– Скажите, у вашего мужа было оформлено завещание? – строго начала я.
– Я не знаю… – помотала головой вдова Кутузова.
– Очень хорошо, – кивнула я, потому что для меня это действительно было очень хорошо. – Давайте тогда подумаем, есть в доме место, где он хранил свои личные бумаги?
Вдова задумалась, еще раз приложила ко рту кружевной платочек и ушла в спальню. Вернулась она с ключом от нижней дверцы серванта, уставленного классическим русским хрусталем – бессмысленным и беспощадным. Некоторое время передо мной маячила лишь ее корма в черном траурном платье, затем на свет родились полиэтиленовые узелки, стопка виниловых пластинок и полусдувшийся мяч, исписанный автографами. Сервант дышал и тужился. Госпожа Кутузова совсем углубилась в недра, и я подумала, что сейчас сервант разродится чем-то вроде дубового ларьца. Но это оказался старомодный пластиковый чемодан-дипломат.
– Вот, – сказала вдова. – Все свои документы он хранил здесь. Только он заперт.
– А где ключ?
– Здесь код. Его знал только он.
Я оглядела дипломат со всех сторон. Действительно, тут были колесики с цифрами. Я покрутила их, внимательно прислушиваясь, если так можно выразиться о подушечках пальцев. Но мне не удалось определить, какое положение правильное, как это всегда удавалось с моим велосипедным замком, код которого я забывала вечно.
– Будем вскрывать, – решила я. – Эти две пожилые женщины будут понятыми. У вас есть в доме отвертка?
Госпожа Кутузова снова полезла в ту же самую дверцу серванта, и на этот раз вытащила деревянный ларь, набитый мужским железом.
Мне потребовался час, чтобы сломать замки, а заодно ноготь. Дарья Филипповна помочь не могла, а поначалу охала и давала советы, совершенно неуместные для милиционера. Мне пришлось грубо, по-милицейски, ее одернуть. Не буду описывать, какой вид приобрел дипломат, но в итоге он раскрылся.
Не знаю, рассчитывала ли госпожа Кутузова обнаружить там деньги или чужие лифчики – скорее всего ей было сейчас все безразлично. Но я обнаружила там именно то, на что надеялась: все бумаги Кутузова. Наверху лежала выписка о ремонте автомашины Audi, под ней – договор аренды, ниже – пачка спортивных грамот, и так далее. Кроме бумаг, в дипломате оказались ключи, карточки, загранпаспорт, парочка старинных мобильников и еще какая-то мелкая снедь, которая так тошнотворно гремела и перекатывалась, пока я ломала замки.
– Старший курсант Анохина! – требовательно позвала я, перенося дипломат с пола на стеклянный столик. – Возьмите свой мобильник, и в присутствии двух понятых, – я, не глядя, кивнула на старух, – тщательно сфотографируйте все бумаги с обеих сторон и все предметы. Когда найдете завещание, не останавливайтесь. Когда все закончите, доложите мне, составим протокол. Вопросов нет?
– Так точно! – по-пионерски задорно ответила Даша и козырнула.
Я поморщилась: это было чересчур. Впрочем, не зря интуиция подсказала мне представить ее курсантом.
– У вас есть паспорта? – сурово спросила я у старух, чтобы прекратили моргать на Дашу совиными глазами.
Одна замешкались, а вторая скрипнула:
– Есть пенсионное…
– Держите при себе, – сказала я со всей многозначительностью, на какую была способна, и повернулась к вдове: – А мы пока пройдем на кухню, я задам вам несколько вопросов.
В кухне я села за стол и выложила перед собой блокнот формата А4, ручку и молча начала писать. Во-первых, мне все равно надо было исписать для себя пару страниц, во-вторых, таков общеизвестный стиль общения любого милиционера. Написав первые несколько фраз, я подняла взгляд на вдову:
– Эти женщины кем вам приходятся?
– Моя мать и наша соседка по этажу… Мне стало плохо с сердцем, и…
– Понимаю. – Я постаралась сделать голос бесцветным и постучала авторучкой по блокноту. – Но вы сейчас в состоянии беседовать?
Она кивнула.
– Постараюсь закончить формальности как можно быстрее, – пообещала я и продолжила писать.
Писать было противно – я ненавижу это со школы. После школы мне не приходилось много писать от руки, а лишь расписываться в ведомостях. Производить немыслимое число суетливых движений вместо того, чтобы просто нажать кнопку, – унизительно для жителя нашего века. Прибавьте сюда унизительную невозможность редактировать текст, которая заставляет вначале продумывать его в уме – как если бы строителю приходилось сперва выстраивать этаж из кирпичей рядом, а потом перекладывать их в том же порядке повторно, но уже с цементом. Впрочем, даже строитель имеет право поправить кирпич прежде, чем схватится раствор. Ну и, наконец, я просто спотыкаюсь, когда дохожу до конца слова – несколько раз ловила себя на том, что большой палец постукивает по столу, а зрачок пытается разглядеть, почему не появился пробел.
В квартире стояла такая тишина, какая бывает только в провинциях. Я слышала, как ритмично капает из крана вода на брошенные в мойку чашки, как надорванно дышит вдова в белый платок, как шелестят в далекой гостиной бумаги под рукой Даши и пискляво шаркает над ними мобильник, изображая зачем-то звук старинного фотоаппарата.
Закончив писать расписку, я развернула сверток и выложила на стол бумажник, ключи и пачку денег, перевязанную резинкой, под которой торчал желтый листочек с суммой.
– Это ценные вещи, которые были найдены у вашего мужа. Пересчитайте, пожалуйста, прочитайте и распишитесь вот здесь, где галочка.
Я поставила галочку, вырвала лист с распиской и протянула ей. Вдова покорно пересчитала – шелест купюр смешивался с капаньем крана в мойке. Держалась она хорошо. Послушно расписалась в моем блокноте и старательным школьным почерком поставила дату.
Честно сказать, я взяла расписку вовсе не для артистичного официоза, а просто чтобы потом вдруг не возникло проблем. My way – не нарушать закон, и по возможности всегда этот факт фиксировать на тот случай, если когда-нибудь меня am Arsch packen. Пока что наш rendez-vous к вдове, несмотря на маскарад, являлся всего лишь актом передачи вещей покойного, что подтверждала расписка. А маскарад потом всегда можно объяснить тем, что я была шокирована случившимся и не хотела беспокоить вдову долгими объяснениями, кто я такая и как ко мне попали эти вещи.
– Скажите, ваш муж много пил? – продолжила я, перевернула лист и сразу начала писать вторую расписку для экономии времени.
Вдова замерла, всхлипнула, но быстро взяла себя в руки, и лицо ее снова обрело серьезность.
– В последний год – много.
– Понятно. Далее. Вспомните: у него были какие-то враги?
Она задумалась на миг, а потом помотала головой и вдруг с недоумением уставилась на мой костюм:
– Вы все-таки думаете, что это убийство?!
– Задать вам эти вопросы – моя обязанность, – мягко, но решительно ответила я. – Пожалуйста, вспомните.
– Я не знаю ничего об этом. Он никогда не упоминал про своих врагов.
– Хорошо, – продолжала я. – А друзья близкие у него были?
– Были, – кивнула она. – А зачем вам? Гена Азиатов, Митя Чумок, Валера Шашин.
– Продиктуйте их координаты.
Вдова печально покачала головой.
– Как это понимать? – насторожилась я и требовательно постучала ручкой по листу.
– Они умерли, – объяснила вдова и всхлипнула. – Петя так и говорил: следующий я…
Я насторожилась и позволила этой настороженности отразиться на лице во всей полноте.
– Расскажите подробнее, – потребовала я. – Что с ними случилось?
– Азиатов разбился… У Чумока открылась язва желудка, долго лечился, и… Валера Шашин утонул…
Я подробно записала это на отдельном листе – уже для себя.
– Шашин сам утонул?
– Да, летом мы на море ездили. Пошел купаться и утонул – прямо на наших глазах. Мы думали, ныряет… Плавал отлично…
– Они пили? – спросила я в лоб.
Вдова вздохнула и поджала губы.
– А как разбился Азиатов?
– Я не знаю. Петя просто сказал: Гены больше нет, разбился.
– Пьяный за руль сел? – спросила я.
– Не знаю.
Здесь мне следовало прямо спросить координаты их семей, но я представила себе еще три таких же разговора, и мне сразу захотелось встать и уйти. К счастью, вдова сама разрешила мои сомнения:
– Четыре друга были, – вздохнула она. – вместе в сборной когда-то играли.
– В сборной? – удивилась я.
Теперь я могла бы найти их самостоятельно.
– Да… Петя же играл в волейбол за сборную России. – Вдова помолчала и добавила с гордостью: – На олимпиадах выступали.
Это прозвучало неожиданно. Наш Кутузов действительно оказался совсем не прост.
– А где же награды? – не выдержала я. – Почему у вас дома ни одного кубка?
– Они в шкафу… Он не любил хвастаться…
Я с удовольствием поставила в блокноте многозначительную галочку и сочла этот вопрос закрытым – разыскать остальных олимпийцев сборной сумела бы даже Дарья Филипповна.
– Вы единственная наследница?
– Что? – спохватилась она. – Да…
Я задумчиво постучала ручкой по блокноту.
– Детей у вас нет?
– Нет.
– Почему?
Она вскинула на меня глаза:
– Послушайте, зачем вы мне эти вопросы задаете?!
– Положено.
– У меня нет детей, – произнесла она тихо.
Я кивнула.
– Понимаю. Скажите, для чего ваш муж поехал в Москву?
– По делам… Я не знаю…
– С кем он планировал там встретиться?
– Я не знаю… – Она подняла на меня взгляд. – Вы все-таки считаете, что его… убили?
– Это стандартные вопросы, которые мы вносим в рапорт, – сухо объяснила я. – Я понимаю, вам сейчас очень тяжело. Но таков порядок. Вспомните, с кем он планировал встретиться? Где останавливался?
– Я не знаю. – Она снова покачала головой с каким-то отчаянием.
– Ваш муж от вас скрывал что-то?
Она задумалась и молчала откровенно долго.
– Не знаю, – выдохнула она наконец.
– Как это? – удивилась я. – Вы не были с ним откровенны?
Она едва заметно пожала плечами.
– Откровенны были, но о своих делах и поездках он мало рассказывал.
– Хорошо. – Я прочертила в блокноте длинную полосу, обозначая следующий рубеж разговора. – Значит, о поездках. Куда он ездил в последние годы?
– В Петербург. – Она принялась загибать пальцы. – У него тренер там живет, у него инфаркт, он ездил помогать.
– Хорошо. – Я снова прочертила в блокноте линию. – В какие города он ездил еще?
– Я не знаю, – покачала она головой.
– Надолго он уезжал?
– Как когда…
– Самая долгая поездка?
– Самая долгая… – Она задумалась. – Ну, вот он ездил на спортивные сборы год назад. Месяц или даже два его не было…
– А куда и с кем?
– Со сборной, наверно…
– С какой сборной? – не выдержала я. – Его возраст, мягко говоря, годился только для тренерской работы.
– Значит, тренировал, – покорно согласилась вдова. – Устал очень. А как вернулся – мы с ним на море поехали отдыхать.
– Хорошо. А с кем он вел бизнес?
– Сам.
– А точнее?
– Не знаю.
Я вздохнула. То ли она действительно ничего не знала о своем муже, то ли не хотела говорить. Нужно было ее встряхнуть.
– Очень странно, что вы ничего не знаете о вашем муже, – произнесла я строго. – Скажите, у вашего мужа были любовницы?
– Да, – спокойно кивнула она с такой неожиданной простотой, что я даже растерялась.
– Кто они, где живут?
– Я не знаю. – Она снова покачала головой. – Это было давно, и он с тех пор с ней не общался.
– Почему вы так уверены? – удивилась я.
– Она узнала, что он женат, и прогнала его…
В тот момент я подумала, что некоторых вещей о людях мне лучше не знать.
– Выходит, о его жизни и работе вы ничего не знаете, а о любовнице – знаете?
Она подняла на меня прозрачные глаза.
– Он собрался к ней уйти, и сам сказал мне об этом. Но она его прогнала. Это было очень много лет назад.
Похоже, вдова не могла ему этого простить даже после смерти. Разговор claramente зашел в тупик – выяснить тут я больше ничего не могла. К счастью, в этот момент в кухне появилась Дарья Филипповна, пытаясь зачем-то изобразить строевой шаг.
– Так точно! – отрапортовала она зачем-то. – Я все сделала! Завещания нет!
– Вольно, – пробурчала я.
В коридоре мигали старушечьи глаза.
– Значит, паспортов при себе у вас нет? – констатировала я, глянув на старух.
Старуха, которой я велела хранить пенсионное, только развела руками, а вторая заторопилась:
– Я сейчас схожу…
– Не надо, – объявила я. – Тогда не будем писать протокол, просто напишете расписку, что по просьбе госпожи Кутузовой в вашем присутствии был вскрыт дипломат с вещами покойного и все вещи остались в сохранности. – Я вырвала уже заготовленный лист. – Где галочка – имя-фамилию, адрес прописки разборчиво, число и подпись.
* * *
Переодевались мы в туалете «Макдоналдса». Дарья Филипповна явно вошла во вкус: она была возбуждена как клоун-дипломник, который впервые вышел на арену и сорвал несколько детских улыбок. Она все порывалась начать мне что-то рассказывать, но я жестко пресекла ее, объяснив, что обсуждать свои служебные проблемы в кабинках привокзального «Макдоналдса» брезгуют даже солдаты-педерасты.
Впрочем, когда мы сели в поезд, разговора тоже не вышло. Забронировать люкс мне не удалось, а в купе оказались попутчики: унылый деловой Dad в пиджаке a-la clochard и зеленой рубашке и стареющая девушка лет тридцати с обиженно-незамужним лицом, читавшая книгу в старомодной пластиковой обертке. Dad тут же выставил на столик четыре бутылки пива и теперь пытался растерзать кусок колбасы. Терзал он ее неумело – крошечным ножиком-брелком. Со связки ключей он его не снял, поэтому каждый проезд тупого лезвия по бывшему коню сопровождался мелодичным звоном.
– Ну а сами вы, девочки, из Москвы будете? – бодренько начал он, обводя плавным взглядом нас с Дарьей и пассажирку. – Симпатичные какие, давайте-ка знакомиться! Меня зовут…
