Текст книги "Лена Сквоттер и парагон возмездия"

Автор книги: Леонид Каганов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 17 (всего у книги 25 страниц)

Бабушка

Отвратительная пластмассовая еда авиакомпаний способна произвести чудо: Даша воспряла, глаза ее слегка засветились, и она всерьез заинтересовалась окружающей действительностью.

– Илена, а где мы будем жить? – вдруг спросила она. – В Кёльне есть гостиница? Нам ее тоже оплатит наша фирма?

– Мы остановимся у бабушки, – объяснила я, доклевывая салатик.

– У бабушки? – опешила Даша. – Я думала, только в России на вокзалах стоят бабушки, сдающие комнату…

– Балда вы, Дарья Филипповна, – добродушно зевнула я. – Мы будем жить у моей родной бабушки.

– У вас есть бабушка? – Дарья посмотрела на меня с недоверием. – Она живет в Кёльне?

– Да, у меня есть бабушка, – неохотно объяснила я. – Она живет в городе Мюльхайм.

– Мильхайм? – переспросила Даша.

– Мю. Мюльхайм. Умляут.

– Это далеко от Кёльна?

– Нет. В Германии почти все города расположены на расстоянии одной поездки на авто. Мы ведь тоже летим не в Кёльн, а в Дортмунд, как вы могли заметить на табло рейсов. Бабушку зовут Гертруда Гавриловна. Запомните это имя, Дарья, но ни в коем случае не произносите его на паспортном контроле.

– Почему?

– Потому что по визе мы туристки, и едем совсем в другую страну. Таможенники и менты – это люди, максимально далекие от литературы, они любят истории простые, короткие и ясные. Как в букваре. Меня зовут Лена. Я лечу в Букурешти. Моя цель – туризм. Точка. Ясно?

– Ну…

– Тогда просто молчите. Говорить буду я.

– Ваша бабушка – немка? – дипломатично поинтересовалась Дарья.

– Разумеется! – хохотнула я. – Уже пятнадцать лет, как она всю жизнь коренная немка!

Даша поджала губы и больше ни о чем не спрашивала.

Я не знаю, что может удивить в скучнейшем бетонном аэропорту Дортмунда, но Дарья Филипповна открыла рот и не закрывала его, пока мы проходили таможенный контроль и получали багаж. Она оглядывалась и делала снимки мобильником, смущая чопорных немецких полисменов и их тайных помощников в штатском, шныряющих по всему залу под видом пассажиров без багажа.

Наконец после особенно долгой серии снимков Даша доверительно положила мне руку на талию:

– Илена, только не оборачивайтесь сразу, хорошо?

– Хорошо.

– Там такой забавный инвалид на кресле с моторчиком – он так быстро ездит туда-сюда! Как вы думаете, прилично будет, если я его тоже сфоткаю? Интересно, в Германии инвалиды все такие бойкие? То в туалет, то к ларьку за минералкой, то…

Но я ее не дослушала.

– Бабушка!!! – закричала я, оборачиваясь. – Бабушка!!!

– Леночка! Mein kleines enkelchen! – закричала бабушка издалека, разворачивая свою моторную коляску.

Спорить с моей бабушкой бесполезно – она всегда права. Сама я с бабушкой давно не спорю. Дашин баул оказался мигом прицеплен к моторной коляске сбоку, а мой любимый колесный кофр – сзади, и бабушка рванулась вперед, не переставая говорить.

Поскольку говорила бабушка тоже вперед, по ходу движения, а мы поспевали за ней с большим трудом и видели лишь спинку ее кресла, то часть речи оставалась не слышна. Впрочем, бабушка не требовала ответов на свои вопросы. Она ловко рулила между редкими прохожими аэропорта, на ходу что-то покрикивая им на немецком, а когда встретился незнакомый господин на такой же инвалидной тележке, помахала ручкой и галантно раскланялась с ним.

Выкатившись на воздух, бабушка сделала последний вираж и притормозила у здоровенного ярко-алого джипа. Это было что-то новое – в последний раз я видела бабушку на легковушке.

Несчастная Даша попыталась ей помочь – подвинуть коляску, но бабушка ее просто не заметила, распахивая дверцу, и Даша больно получила по пальцам. В руках у бабушки возник пульт, из джипа высунулся рукав лебедки, послышался гул сервомоторчиков, и вскоре бабушка вместе с коляской оказалась в кабине, ухитрившись затащить туда и наши баулы.

– Что вы стоите, не садитесь? – сварливо высунулась из кабины бабушка. – Хотите, чтобы с нас содрали пять евро за парковку?

Ее опасения подтвердились: выездной автомат гневно пискнул и выплюнул бабушкин талончик обратно. Тут же к машине подошел молодой турок в дорожной форме, и у них с бабушкой завязался оживленный диалог. Бабушкин немецкий я всегда понимала с трудом, у турка же он был еще хуже, поэтому единственное, что я разбирала, это слово швэрбешэдихьт, которое бабушка повторяла, то стуча себя ладонью по груди, то кивая на меня, то внутрь джипа – на Дашу и коляску. Наконец, турок кивнул и поднял шлагбаум.

– Idiotische! – прошипела бабушка, не переставая ему приветливо кивать. – Полчаса ему объясняла, что я инвалид, и обе мои дочки тоже инвалидки. Неужели так трудно догадаться, что за парковку мы платить не станем ни за что? Вот, шайсе, понаехало дубья в Фатерлянд… – Она газанула и джип рванул с места.

Я улыбнулась, а Даша, казалось, была изумлена.

– Вы нас назвали дочками, Гертруда Гавриловна? – спросила она.

– Будем считать, Дашенька, что вы мои дочки, – проворковала бабушка. – Запомните это, пожалуйста, если при ком-то зайдет речь.

– При ком? – удивилась Даша.

– При Илье, – ответила бабушка. – Или при Хельмуте.

Даша удивленно вскинула брови, а я откровенно хохотнула.

– Лена, не вижу повода для иронии! – свирепо покосилась бабушка.

– Бабушка пытается делать вид, что ей не шестьдесят шесть, а сорок, – объяснила я Даше. – В прошлый приезд у нее были Хельмут и Пауль. Ты завела еще какого-то русского Илью, бабушка?

– Ностальгия по Родине, – вздохнула она.

– Скажите, – набралась наглости Даша. – А вы правда коренная немка?

Бабушка покосилась на нее в зеркало заднего вида, а я снова непроизвольно фыркнула.

– Ja, es so.

Даша воровато глянула на меня и продолжила:

– А это про вас рассказывают, что вы в тайге прожили полжизни?

– Ja.

– Как? Почему? – растерялась Даша.

Бабушка снова покосилась на нее в зеркальце, затем повернулась ко мне и проворчала:

– Видела я на днях эту твою передачу, где ты про ведьм чушь несла.

– Где ты ее видела?! – изумилась я.

– Думаешь, у нас тут русское телевидение не показывает? Показали по нашему кабельному. Обозвала мать ведьмой, обозвала меня ведьмой…

– Я не обзывала!

– А впечатление сложилось, будто бабка у тебя – сумасшедшая бомжиха из тайги! Хорошо хоть Хельмут по-русски не понимает.

– Вечно эти телевизионщики все неправильно смонтируют! – заявила я. – Расскажи Даше о себе, ладно? Только следи за трассой, please…

– Не учи бабку, – проворчала Гертруда Гавриловна. – Что за манера российская?

Я хмыкнула, но промолчала.

– Так вот, Дашенька, – охотно начала бабушка, – Лене хоть кол на голове теши, а тебе расскажу. По профессии я геолог, двадцать лет занималась геологоразведкой. Работала как лошадь! Не то, что вы – крыски канцелярские.

– Но-но! – обиделась я. – Мы бойцы самого современного фронта. Менеджмент, бизнес.

– Тю! – Бабушка возмущенно тряхнула крашеными кудрями. – Расскажи мне! Бездельницы вы, вот кто. Бумажки в бюро перекидываете с места на место.

– Без этих бумажек, – обиделась я, – все, что найдет геолог в тайге, никому не нужно. Времена поменялись, бабушка. Не проблема отыскать руду или насверлить гаек, проблема это продать. А для этого нужна особая индустрия – маркетинг, брендинг, промо, презентации, дистрибуция, логистика, техника переговоров…

– Пошла, пошла языком чесать, – проворчала бабушка, – не на презентации! Начальнику своему будешь рассказывать, как твоя работа важна, а мне-то зачем? Вы как птички божьи: не жнут, не сеют, лишь жрут да серят. Геолог в тайге годами комаров давит, а они потом в кабинете бумажку подписали – и побежали салаты жрать на фуршет. И думают, что совершили трудовой подвиг, можно дворец строить…

– Послушай, не порть мне Дашу, – проворчала я и повернулась к заднему сиденью. – Видите ли, Дарья Филипповна, старшее поколение одинаково в любом уголке Ultima Thule. В их картине мироустройства трудится только рабочий и крестьянка, а все остальные – классовые враги и дармоеды. А знаешь, бабушка, сколько в России рабочих и крестьян сидят без бабла только потому, что над ними нет толкового менеджера, который укажет им, что и в каком ассортименте производить, удачно выбьет кредит, закупит современный stuff, утвердит бренд, сочинит легенду бренда, составит пресс-релизы, утвердит фирменный стиль, узнаваемые логотипы и привлекательный дизайн упаковки, построит в интернете удобный сайт с перечнем товаров и услуг, продвинет его в поисковиках и каталогах, устроит промо-акции и организует участие в выставках? После чего заключит выгодные соглашения о бесперебойных поставках. И вот тут бабло польется рекой. А поскольку такого менеджера нет, твои тупые рабочие и крестьяне сидят без бабла, жрут водку и ругают правительство.

– Ишь, как заговорила! – прошипела бабушка. – Вот только скажи мне, внученька, если этот менеджер найдется и все это сделает, и польется бабло, как ты нам тут dargestellt, то кому это бабло польется? Рабочим, что ли? Шиш! Бабло польется менеджеру!

– Менеджер, конечно, получит очень много, почти все, – согласилась я. – Но он же вкладывается больше всех и отвечает перед кредиторами! Но и рабочим тоже перепадет. По крайней мере у них будет хорошая стабильная зарплата.

– Ах вот как! – возмутилась бабушка. – Значит, рабочий трудится – и ему зарплата? А менеджеру, который ловко переложил бумажки, – ему золотые горы?

– Так уж устроена современная экономика. – Я пожала плечами. – Ты, как геолог, должна понимать. Тебе ведь тоже наплевать на динозавров с их проблемами, навозом, лопухами и папоротниками, как они миллионы лет грызли друг друга, гнили и тонули в болотах, производя твою нефть. Которую ты разведала и добыла. У динозавров своя жизнь, у тебя – своя. Здесь то же самое. Труд рабочего в современной мировой экономике – это не более чем полезное ископаемое. Труд рабочего – это необработанное сырье. Которое нам, менеджерам, предстоит разведать, добыть и переработать во что-то, что купят. Даже если со стороны кому-то кажется, будто вся эта переработка заключается в наклеивании этикетки с логотипом. Понимаешь, бабушка? Но эта этикетка стоит больше, чем все, что под ней. Труда и мысли в нее вложено гораздо больше! И все это делает менеджер! Естественно, он и получает свою прибыль. Мы, офисный бизнес, и есть вершина современной пищевой пирамиды.

Бабушка пришла в такое негодование, что даже ударила по гудку – на этот раз совершенно без причин.

– Sie wird verdammt – прошипела она. – Вырастили на свою голову поколение с перевернутыми понятиями! Труд для нее – шайсе динозаурир! Да вы паразиты! Паразиты вы, а не вершина пирамиды!

– У вас в Европе у всех такие коммунистические понятия? – усмехнулась я. – Пойми, бабушка, это жизнь. У твоих рабочих с крестьянками только два пути: либо сидеть без денег и спиваться, либо получать свои деньги за труд. Ровно столько, сколько этот труд стоит, и ни центом больше, потому что иначе станет дешевле заказать этот труд в Китае. Поэтому рабочие должны благодарить менеджера за то, что он дал им работу, а не смотреть в его карман, сколько он себе заработал. Понимаешь, бабушка? Потому что если менеджера над ними не будет, то никому их труд не нужен вообще. Болты заржавеют, огурцы сгниют – и пропал труд! А все бабло, которое могло остаться в России, потечет в Китай – к китайским рабочим и колхозницам, а главное – к китайским менеджерам, которые умнее и расторопнее. К тем самым китайским менеджерам, которые все устроили так, чтобы оптовику было проще, дешевле, быстрее и надежнее делать заказы в Китае, вместо того, чтобы разыскивать по забытым селам наших рабочих с колхозницами, выводить их из запоя и уговаривать, чтоб подали в срок вагон огурцов или гаек с болтами.

– Ты сама хоть понимаешь, какой ты бред несешь? – спросила бабушка.

– Это не аргумент, – парировала я.

Долгое время мы ехали молча и смотрели в разные стороны. Я в свое окно, она – в свое. Не понимаю, как она умудрялась следить за дорогой при этом. Хорошо, что Даша тактично догадалась разрядить обстановку:

– Скажите, Гертруда Гавриловна, – начала она таким чистым и задорным пионерским голоском, что ответить на это хмурым тоном было уже нельзя, – а где вы работали геологом?

– В тайге, в тундре, в степи, в пустыне казахской, – охотно откликнулась бабушка, – где выкинут партию с вертолета, там и иди, собирай образцы. Потом, когда уже вездеходы появились, я вездеход водила… «Следи за трассой», – передразнила бабушка, хмуро на меня покосившись, – она меня учить будет… Разве в Германии трасса? Вот когда у тебя зыбучий песок, или болото, или лавина вот-вот сойдет – вот это трасса.

– А правда, что ваш муж, Иленин дедушка, был шаман? – продолжала Даша, то ли опасаясь, что мы снова сцепимся, то ли пытаясь что-то понять для себя.

– Ну, прямо муж… – Бабушка задумалась. – Но красив был, чертяка! Особенно когда вырядится. А уж меня любил… Замуж звал, умолял с ним остаться, говорил, я прирожденная шаманка… Образованный человек, между прочим, врач! Не полено кедровое! – Бабушка обиженно покосилась на меня, словно я что-то говорила плохое о дедушке.

Она погрузилась в воспоминания и даже полуприкрыла веки, и мне снова показалось, что она не следит за дорогой, но это, конечно, было не так. В какой-то момент бабушка резко крутанула руль, посигналила, а затем открыла окошко и рявкнула туда: «Sie haben Angst, Bitches!» После чего продолжила как ни в чем не бывало:

– Шаман потомственный, а учился в Ленинграде, между прочим. По-русски говорил прекрасно, книги читал. Лечиться к нему за пятьсот километров приезжали, народным депутатом был от округа. Орденов у него было…

– За лечение? – удивленно спросила Даша.

– За войну. – Бабушка покосилась на нее. – Он же фронтовик.

– А он жив? – спросила Даша.

Бабушка долго молчала, и я подумала, что она не станет отвечать. По крайней мере я ее об этом никогда не спрашивала. Но она ответила неохотно:

– Не знаю.

Тут уже удивилась я:

– И ты за все эти годы не поинтересовалась?

– Nein, – покачала головой бабушка.

– Почему же? – удивилась я.

Бабушка повернулась и ехидно смерила меня взглядом. Мне очень хотелось ее спросить, знала ли она про Кутузова, но глаза снова начало пощипывать, и я решила не поднимать эту тему.

Молчание нарушила Даша:

– Скажите, Гертруда Гавриловна, – бесцеремонно продолжала она, – а у вас… авария случилась?

– Нет, – покачала головой бабушка, – у меня не авария, у меня целая катастрофа была. Вертолет в сопку врезался. Где был позвоночник – теперь титановые пластинки.

– Расскажите? – нагло попросила Дарья. – Больно было?

– Вам, Дашенька, – сухо ответила бабушка, – этот опыт не пригодится. А больно было, да. Только уже потом – когда выяснилось, что инвалиды в России никому не нужны. Будь ты хоть трижды геолог и Герой труда. Ты много видела инвалидов в России, деточка?

– Вообще-то немного, – призналась Даша.

– Вот в Германии зато насмотришься на каждом шагу. Только не потому, что их здесь больше, а потому, что здесь он гуляют повсюду, а в России сидят по своим квартирам, к батареям прикованные, и гниют у телевизоров. Квартиру мне дали за заслуги! – возмущенно фыркнула она. – Была ли ты, Дашенька, в гостях у мамы Лениной, видела ли ту квартиру?

– Ну, – смутилась Даша, – по-моему, очень хорошая квартира, в хорошем доме. Внутри я не была, видела только этаж.

– Угу, – сказала бабушка совсем по-совиному, – угу. Вот именно – этаж. Какой этаж?

– Третий.

– Вот именно, третий. А дом без лифта. Это чтоб я глаза не мозолила. Послушайте меня, девочки: Германия – вот лучшая страна. Не только для инвалида и пенсионера, а и для молодых тоже! Не надумали еще переезжать?

– Спасибо, бабушка, – усмехнулась я, – опять ты за свое… Молодым тут совсем делать нечего.

– Не знаешь, а говоришь! – с горячностью подхватила бабушка. – Здесь и театры, и музеи, и весь мир объездить можно отсюда!

Зная бабушку, я не стала спорить – бесполезно.

– Нет, вы посмотрите, как он прижимается! – снова взорвалась бабушка и ударила по сигналу.

Я не успела опомниться, как она выхватила у меня из рук мой новенький смартфончик последней модели и выставила в открытое окно – я всерьез испугалась, что она его выкинет. Но она не выкинула, а просто подержала на ветру. На легковушку, так возмутившую бабушку, этот жест почему-то произвел неизгладимое впечатление – она отстала и съехала на самую медленную полосу.

– Die Pisser haben Schiess, – удовлетворенно объяснила бабушка. – Знают, что будет, если сфотографирую и в полицию отправлю.

Она вернула мне смартфончик. Я хмыкнула.

– А как вы сюда-то попали, в Германию? – не унималась Даша.

Бабушка пожала плечами.

– Сделала себе бумаги, что я поволжская немка. С именем мне повезло – Гертруда. Знала бы моя мать, когда мне это имя давала, она-то думала – герой труда сокращенно. Революционерка была, между прочим. Зимний брала с матросами.

Русский человек всегда движется в сторону кухни и там выпадает в осадок. Это закон. Как бы вы ни спланировали квартиру, сколько бы журнальных столиков, пуфиков и торшеров ни натаскали из икей, все равно ваши гости, едва сняв обувь, безошибочно направятся в кухню, останутся там на весь вечер и вдобавок примутся говорить о политике. Это тоже неизбежно.

Один мой знакомый диетолог считает, что виной тому генетическая память извечного русского голода, которая заставляет организм, попав в гости, искать кухню как источник еды. Это достаточно глупая гипотеза хотя бы потому, что в мировой истории русский народ никогда не был самым голодным.

Другой мой знакомый бард утверждает, что таков рефлекс советской интеллигенции – запираться на кухне от прослушки и шептаться про политику. Эта гипотеза тоже не выдерживает никакой критики хотя бы потому, что тогда интеллигентами придется считать все население России. Уже не говоря о том, что именно кухня со своими вентиляционными communication channels просто рождена для самых разных прослушек. Удобнее для установки прослушек может быть только сортир. Но в нем граждане России запираются говорить не о политике, а о любви.

Поэтому моя личная гипотеза гласит, что подавляющая часть населения России, а уж особенно вся наша так называемая интеллигенция, – это уцелевшие в ходе естественного отбора потомки тех самых кухарок, которым, по словам реликтового Ленина, следует учиться управлять государством.

В моем случае по крайней мере это именно так, хотя свою прабабушку, штурмовавшую, как выяснилось, Зимний, я не застала.

Прибыв в Мюльхайм, мы, разумеется, засели на кухне. Единственное, чем я всерьез озаботилась, – это чтобы беседа не свернула на политику, потому что такая беседа с бабушкой всегда оканчивается ссорой, и вести ее можно лишь в день отъезда, когда кавайность расставания все-таки не позволит ощущению моральной пропасти перерасти в настоящее отвращение друг к другу.

Всякий раз, бывая в гостях у бабушки, я удивлялась, как ловко она крутится по кухне на своей инвалидной коляске, орудуя кухонной техникой и посудой. Немецкие квартиры, впрочем, сделаны с размахом. Первые чувства русского человека, попавшего в немецкий дом, – смесь жалости и сострадания к обитателю квартиры, что тот настолько неумело распорядился планировкой жилища: так много свободного места бездарно пропадает на кухне, в коридорах и санузлах. Ведь из этого можно было выкроить лишнюю комнату, а то и две! Думаю, такое же чувство испытывает китаец, попав в московскую двушку, или немец, оказавшийся в доме американца. Однако, глядя на бабушку, мне сложно представить, как она смогла бы крутиться на своей коляске по московскому линолеуму.

Здесь же у нее все летало. Тарелки перемешались из посудомойки в мойку, из мойки в холодильник, из холодильника на стол и обратно. А если бабушка до чего-то не дотягивалась – у нее всегда под рукой имелась специальная колотушка с зацепом, напоминавшим клешню робота. В прошлые приезды этой колотушкой доставалось даже мне, как последний аргумент в спорах о политике и мироустройстве. При Даше бабушка вела себя сдержанней. Но все равно без умолку говорила.

Как известно, два key topic всех бабушек мира при встрече с внучками – это кормежка и замужество. Я с детства была уверена, что если бы не Волк, устроивший неуместный ситком, то Красная Шапочка, едва переступив порог бабушкиного дома, оказалась бы сразу накормлена пирожками местного приготовления (принесенные остались бы в лукошке и удостоились разве что брезгливого взгляда), а в те редкие моменты, когда рот Красной Шапочки оказывался не забит следующим пирожком, ей бы пришлось оправдываться, почему она до сих пор не замужем, и краснеть в ответ на непристойные вопросы, когда ждать правнуков.

Моя бабушка при всей своей extravagance не являлась исключением. Тот факт, что сама она в наши годы питалась пометом, падающим из брюха пролетавших над головой вертолетов, а замужем не была ни разу, при этом меняя гражданские браки раз в год, – все это, разумеется, никак не мешало ей декламировать вслух тот нелепый генетический код, который носит в себе каждая бабушка специально для бесед с внучкой. Понятное дело, завтрак в самолете с ходу был объявлен ересью, и стол перед нами ощетинился йогуртами, паштетами, творожками, киселями и прочей кашеобразной substanz, которая так популярна в Европе, где вконец сдуревшие брендменеджеры в борьбе за потребителя давно согласились пережевывать за него даже пищу.

Поскольку мое семейное положение бабушке было известно, она устроила показательную порку как бы Даше, но с немым укором в мой адрес. Дарья Филипповна краснела как восьмиклассница, юлила, отшучивалась, но бабушка была тверда, неумолима и перла напролом в чужую душу как таежный вездеход.

В тот день я узнала во всех подробностях о двух Дашиных неудачных романчиках, и вообще узнала о ней гораздо больше, чем хотела она и я.

В какой-то момент мне стало ее откровенно жаль, и я аккуратно напомнила бабушке о цели нашего визита и дефиците времени. Бабушка слегка поворчала на немецком о том, что на два дня в гости приезжают только самые подлые из внучек, но затем прикинула что-то, сообщила, что к девяти сегодня приедет Хельмут знакомиться с дочками из России, но до девяти еще целый день, и она готова нас свозить в Кёльн.

Надо сказать, что еще в Москве перед поездкой я позвонила бабушке и в общих чертах объяснила, что мы ищем некое место по случайно доставшимся нам координатам. Поэтому в игру она включилась охотно – похоже, идея выискивать что-то по GPS-координатам ее увлекала. Хотя, как я давно заметила, на GPS-устройства, включая собственный навигатор в джипе, она всегда поглядывала хмуро, словно обижаясь, что те появились так поздно – когда тайга пройдена вдоль и поперек, а обломки вертолета давно заросли мхом на глухой сопке.