Текст книги "Лена Сквоттер и парагон возмездия"
Автор книги: Леонид Каганов
сообщить о нарушении
Текущая страница: 24 (всего у книги 25 страниц)
Вверх
В палатке было достаточно тепло, потому что главный дистрибьютор холода на этой высоте был один – ветер, не затихающий ни на секунду. Здесь творилось много странного – по ночам блистали разноцветные всполохи, вокруг палатки прямо в воздухе ходили цветные тени, и казалось, кто-то массивный топчется вокруг и грустно вздыхает прямо за пологом. В эти моменты я прижималась к Павлику еще крепче и зачарованно лежала, не понимая, как я вообще раньше жила без него.
Павлик оставался неизменно спокоен, мягок и ироничен – ничто не выводило его из себя, даже мои истерики. Его характер, который я почему-то долгое время принимала за тряпку, оказался стальным ломом, обернутым в тряпку только для удобства. Я знала, что ему, прилетевшему в горы недавно, было совсем нелегко, и горная болезнь его била не слабее, чем меня в Лхасе. Но он не ныл и не жаловался. При этом он так удачно и незаметно решал все вопросы, что я сначала не понимала, отчего мне вдруг стало жить легко и беспечно, и списывала это то на горную эйфорию, то на радость встречи.
Павлик нашел шерпа и уговорил его вести нас. Павлик обо всем и везде договорился. Павлик привез все, что было надо привезти именно из Москвы, и купил здесь все остальное, что можно было купить и здесь. Павлик, оказывается, продумал маршрут и, как выяснилось, даже взял еще в Москве несколько уроков у знакомых альпинистов, поскольку у него тоже опыта восхождений не было. Павлик продумал все до мелочей в двойном объеме: у него на любой непредвиденный случай был готов запасной вариант. При этом с Павликом было интересно. Но чем больше я общалась с ним, тем больше понимала, что я совсем ничего не знаю об этом человеке. Он же, похоже, знал обо мне все.
Подъем оказался легче, чем мы предполагали. Поначалу местность казалась дикой и возникало впечатление, что сюда действительно за всю историю человечества никогда не ступала нога альпиниста, как пишет нам Википедия. Но это продолжалось недолго: довольно скоро мы начали встречать многочисленные следы прежних экспедиций. Как предположил Павлик и подтвердил шерп Туку, в отличие от профессиональных альпинистов, все, кто шел к вершине Кайлаша, делали это не из праздно-спортивного интереса и остальные горы покорять не собирались. Поэтому легко расставались со своим инвентарем, как только им казалось, что он уже не пригодится. По крайней мере веревки можно было не тащить из Москвы – их здесь хватало. Мы находили запасы продуктов, одежду и ботинки, а однажды с ужасом увидели в расселине человеческий скелет в разорванной и побитой дождями оранжевой куртке. Туку спокойно объяснил, что скелет этот очень старый, и здесь это случается. А вскоре мы обнаружили крюки и веревки с клеймом кёльнского магазина – похоже, они тут были самыми свежими.
На второй день подъема шерп помог нам поставить палатку и ушел, сказав, что будет ждать внизу, поскольку идти выше ему запрещает религия. Из спортивного интереса я попыталась выяснить, что именно и как запрещает религия, но Туку был непреклонен и повторял лишь одно: на вершину Кайлаша подниматься нельзя.
Я ехидно поинтересовалась, а не запрещает ли ему религия работать проводником, помогая туда подниматься другим, но Туку с подкупающей искренностью объяснил, что вершина Кайлаша – личная проблема каждого. Его же проблема – кормить семью. Поскольку он знает английский, проводником ему доводилось работать часто, и на Кайлаш он водил людей неоднократно. Я, конечно, тут же спросила, не он ли вел год назад компанию из четырех русских мужиков, но Туку ответил, что проводников много, потому что это хороший заработок. Я так до конца не поняла этого Туку – он был молчалив, покладист, не жаден, но деньги попросил выдать вперед, спокойно объяснив, что всякое бывает в горах.
По неизбывной российской подозрительности я какое-то время думала, что он тайно работает на китайскую гэбню. На привалах я задавала ему разные каверзные вопросы о жизни, пока Туку не рассказал все с той же холодной покорностью, как расстреляли его родителей за связь с движением независимости. Про китайскую оккупацию я знала, как мне казалось, почти все. Да и сетевое нытье всевозможных прибалтов про зверства СССР читала не раз. Но рассказы Туку о том, как Китай в один прекрасный день решил, что государство Тибет принадлежит ему, и, запустив желтую орду, смял армию, государственный уклад, монастыри, культуру и традиции, производили неизгладимое впечатление той восточной жестью, которой, к счастью, никогда не знала Прибалтика. Самое удивительное, что у Туку была печальная уверенность: рано или поздно – через двадцать лет, сто, двести – то же самое будет с Россией, уже давно, по его словам, заштрихованной желтым карандашом в картах китайского генштаба. В сочетании с пронизывающим ветром эти рассказы вызывали желание карать, карать и карать любых безнаказанных мерзавцев этого мира.
Кислород приходилось экономить – его у нас осталось совсем мало. Я сделала один маленький глоточек, чтобы окончательно проснуться, и протянула баллончик Павлику, но он покачал головой.
– Ну что? – спросил Павлик. – Подъем? Пойдешь сегодня к своей вершине?
За палаткой выл ветер.
– Обязательно, – кивнула я. – Отвернись, я буду одеваться.
– Почему женщины всегда стесняются одеваться перед близкими, хотя раздеваться – нет? – задумчиво хмыкнул Павлик, но отвернулся к стенке палатки.
Я долго шуршала рюкзаками, Павлик молчал, а за пологом голосили певучие тибетские ветра.
– Одевай сразу все, что есть, – посоветовал Павлик. – Там будет очень холодно. Там будет так адски холодно, что ты тоже поклянешься сразу отправиться в Анталию.
– А ты поедешь со мной в Анталию? – тут же спросила я, и сама удивилась этой поспешности.
– Съездим, – спокойно ответил Павлик.
– Я думала, ты от меня получил в этом путешествии все, что хотел, – хмыкнула я, ощущая какую-то странную дрожь.
– Не все, – зевнул Павлик.
– А что ты от меня хочешь получить?
– Всю и навсегда.
Я фыркнула, хотя мне было приятно.
– Думаешь, у тебя получится? – спросила я насмешливо.
– Всегда был в этом уверен, – с возмутительным спокойствием ответил Павлик, – просто я не торопился.
Я хохотнула:
– Думаешь, тебе удастся научиться мной манипулировать?
Павлик не ответил – он лениво вытащил свой мобильник и принялся меланхолично перебирать кнопки.
– Я повторю вопрос, – обиженно продолжила я. – Ты думаешь научиться мной манипулировать?
– Все люди манипулируют друг другом. – рассеянно ответил Павлик. – Ты манипулируешь мной, я – тобой. В этом нет ничего плохого.
– Ты хочешь манипулировать мной? – капризно повторила я. – Иленой Сквоттер?
– Ленкой Гугель, – поправил он. – Не хочешь – не буду. Чего так волноваться? – примирительно зевнул Павлик.
– Ты не ответил на мой вопрос! Ты действительно считаешь, что способен мной управлять? Я требую доказательств!
– Любой женщиной можно управлять, если найти подход.
– Да? И много ли у тебя было женщин? – не выдержала я.
Вместо ответа Павлик улыбнулся и протянул свой мобильник. Там было набрано: «ДА? И СКОЛЬКО У ТЕБЯ БЫЛО ЖЕНЩИН?» Я покраснела и полезла из палатки наружу.
Второй привал мы сделали на уступе, где оказалось подобие пещерки, словно сделанной специально для нас и всех тех наших предшественников, которые завалили своими обертками, пустыми баллонами и мусором дальний угол. По крайней мере здесь не ощущалось ветра, а вид открывался потрясающий. Я смотрела во все глаза, пока Павлик разжигал примус.
– Ну, хорошо, – продолжила я разговор. – Допустим, тебе нужна я целиком. И что ты будешь со мной делать? За-МУЖ, по лавкам – дети, по полкам – гжель?
Павлик пожал плечами.
– Ты все усложняешь, – объяснил он. – Не хочешь гжель – не будет гжели.
– То есть с гжелью ты мне оставил выбор, а с замужеством – нет? Кто тебе сказал, что я соглашусь?
Павлик поднял на меня удивленные глаза.
– Ты сказала.
– Вот так? – изумилась я. – А почему я такого не помню?
– Этот вопрос меня тоже давно интересует, – усмехнулся Павлик, снова наклоняясь к примусу. – Почему ты этого не помнишь?
Я отвлеклась от созерцания тибетских пейзажей и подошла к нему.
– В чем дело? – спросила я. – Что ты имеешь в виду? Мы с тобой знакомы полгода, живем в одной палатке четыре дня, и ты уже считаешь, что…
– А ты меня действительно не помнишь? – спросил Павлик. – Вообще-то мы с тобой в одни ясли ходили.
– Вот как? – изумилась я. – Это там, в яслях, я тебе обещала выйти замуж?
– Нет, не там. Во втором классе.
– Мы учились с тобой в одной школе? – опешила я.
– В одном классе.
– Как твоя фамилия?
– Павел Козлов.
Я открыла рот и внимательно посмотрела на него.
– Вот черт… – произнесла я.
– Не ругайся на святой горе, – попросил Павлик.
– А ведь действительно похож! Но ты так изменился, что я ни за что бы не догадалась…
– Изменился, – согласился Павлик.
– Слушай, слушай! – Я требовательно подергала его за рукав. – Ну расскажи! Как так получилось?! Мы учились в одном классе, да? Но я что-то тебя не помню на выпускном.
– В пятом классе меня родители увезли в Штаты, – объяснил он. – Там я вырос, окончил колледж, поработал там немного, вернулся сюда, отслужил в армии, пошел работать…
– А мы с тобой дружили? Ну, в школе…
– Да. Очень.
– И больше не переписывались, когда ты уехал?
– Я тебе писал поначалу, ты не отвечала.
– Почему?
– Обиделась. Поклялась выкинуть меня из головы. Похоже, тебе это удалось.
Я села на мерзлый камень и крепко задумалась.
– Послушай… – Я подняла на него глаза. – Ну… ты извини…
– Не надо, не надо извинений, – улыбнулся он, протягивая мне горячую кружку с мерзким концентрированным супом. – Я действительно с тех пор сильно изменился. Считай, что познакомилась совсем с другим человеком.
– Если я обещала выйти замуж, то слово свое я всегда держу! – произнесла я, и сама удивилась, почему вдруг стало так легко и звонко на душе.
Павлик улыбнулся.
Мы доели суп и еще немного полюбовались долиной.
– А как ты меня нашел? – спросила я. – Я же и фамилию меняла дважды, и вообще…
– Нашел, – ответил он. – Ты достаточно шумно живешь.
– А кто ты по профессии, кстати?
– Ну ты же в курсе. Всякие системы компьютерной безопасности…
– То есть хакер? – уточнила я. – Вы все такие, компьютерная безопасность. У меня есть знакомый хакер, тоже занимается безопасностью.
– Это xDarry, – кивнул Павлик, – я ее видел. Впечатляет.
– Где? – удивилась я. – Как видел?
– Ну… – Павлик замялся. – Меня вообще-то сильно интересовало, как ты все это проворачиваешь с Корпорацией. Я оставил пару м-м-м… закладок. И вычислил, что у тебя помощник. Мне так захотелось на него посмотреть, я вызвал xDarry в Москву. Посмотрел, поговорил.
– Так это ты ее вызвал? – удивилась я. – А она говорила, ей работу предложили…
– Очень хотелось повидать это чудо, – улыбнулся Павлик.
– Все-таки обидно знать, что мной манипулируют, – вздохнула я. – Но тебе я готова простить.
Павлик покачал головой.
– Обиднее всего, что это не так. Если бы я тобой манипулировал, я бы смог отговорить тебя лезть на вершину.
– Как это? – изумилась я. – Почему отговорить? Ты не веришь, что там можно исполнить любое желание? Послушай, но ты же… Я тоже не верила в эту мистику, но… Но ведь ты должен это чувствовать! Здесь невозможно это не чувствовать! Даже вокруг Кайлаша чувствуется сила, а чем выше, тем… Да меня она уже просто тянет наверх, эта гора! Я последние дни чувствую ее и днем, и ночью! Она – живая! Она как будто смотрит все время…
– Успокойся, успокойся. – Павлик помахал рукой. – Я тоже все это чувствую.
– Кстати, я так и не спросила: а какое желание ты загадаешь на вершине?
– Я не буду ничего загадывать, – ответил Павлик, словно давно ждал этого вопроса.
– Почему?! – удивилась я.
– Я давно научился все свои потребности решать самостоятельно. Так интересней.
– Ты эгоист, – возразила я, – если думаешь только о себе. Кто тебе сказал, что желание можно загадать только для себя? У тебя уникальный шанс переделать этот мир! Тебе нравится, как он устроен? Тебе нравится безграмотность, дурачье, сволочные порядки?
– Не вполне, – согласился Павлик.
– Так переделай мир! Сделай его чище! Лучше! Убери всю грязь, все войны и преступность! Сделай всех людей счастливыми, честными и благородными! Ты же можешь попросить Кайлаш обо всем!
Павлик повел бровями и ничего не ответил.
– Что ж ты молчишь? – спросила я. – Тебе не нравится моя идея?
– Идея хорошая, – согласился Павлик, – только глупая. Хочешь сделать людей лучше – при чем тут Кайлаш? Начни с себя.
Я фыркнула и отвернулась. Суп уже был ледяной, его остатки мы доели в молчании.
– И ты поэтому не хочешь, чтобы я лезла на вершину? – спросила я. – Потому что не веришь?
– Не поэтому, – покачал головой Павлик. – Но ты же все равно меня не станешь слушать и все сделаешь назло. Так зачем спрашиваешь?
– А ты попробуй, объясни.
Павлик вздохнул и облизал ложку.
– Видишь ли, – начал он, – и по той информации, которую мне удалось собрать… Ни одному из тех, кто поднимался на Кайлаш, это не принесло счастья. И все они погибли рано или поздно.
– Может, у них были дурацкие эгоистичные желания? – возразила я.
– Скажи, у меня есть шанс тебя отговорить? – спросил Павлик.
– Ни малейшего. И ты сам это знаешь.
– Но я все-таки попробую.
Павлик подошел к своему рюкзаку и принялся рыться. На лед вываливались одна за другой шмотки, фляжки, носки… Я недоуменно следила за ним. Наконец, он достал здоровенный сверток из серой казенной бумаги. Он расправил смявшиеся уголки, и это оказался большой конверт, в котором лежало что-то круглое, словно туда положили грейпфрут или маленькое памело.
– Тебе, – произнес Павлик.
– Что это? – Я взяла конверт в руки, он оказался неожиданно легким.
– Письмо из прошлого.
– Мне это вскрыть? – спросила я, понимая, что слова звучат глупо, и пошутила: – Там ничего опасного? Вирусов нет, проверено?
– Открывай, открывай, – улыбнулся Павлик, запихивая шмотки обратно в рюкзак. – Теперь он снова с тобой.
То ли бумага была отсыревшая, то ли она стала прочной на холоде, но мне потребовалось много времени, чтобы разорвать конверт. На лед падали клочки бумаги. Наконец, я запустила в конверт руку и она уткнулась во что-то мягкое. Я вытащила наружу плюшевую игрушку и уставилась на нее, остолбенев.
– Неужели тоже не помнишь? – огорчился Павлик.
– Микки?!
Я сняла перчатку и долго водила пальцем по плюшевой макушке, ощупывая до боли знакомые швы на ушах. Долго гладила ладонью пузо Микки, где было мастерски пришито кожаное сердечко, под которым не чувствовалось разорванного плюша. Из глаз привычно катились слезы.
– Ты шутишь, – выговорила я наконец. – Это не тот! Микки был большой, а этот совсем маленький. Ты купил в Штатах похожего, и…
Павлик засмеялся, и смеялся долго. Эхо множило его смех, как ксерокс. Казалось, горы вокруг тоже смеются.
– Откуда он у тебя? – спросила я, когда Павлик умолк.
– Выкопал из-под куста сирени. Сразу, как только ты ушла, обливаясь слезами. И вылечил.
– Ты следил за мной?
Павлик кивнул.
– Но откуда ты знаешь, что случилось с моим Микки? И что это для меня так важно?
– Ты ж сама мне все рассказывала.
Я еще раз с сомнением ощупала ушки Микки и заплатку на пузе.
– Но ведь он… зомби?
– Он жив, здоров и жил у меня все эти годы, – веско заверил Павлик. – Пойми: эти проблемы были в твоей голове. Ты сама их создала. Люди часто придумывают себе проблему, а потом мстят за это всему миру. Вот и ты… Как ты любишь выражаться, ничто человеческое…
– Ничто человеческое мне не чуждо… – послушно повторила я.
– Но проблемы больше нет! – улыбнулся Павлик. – У тебя снова Микки!
Я уткнулась ему в грудь и долго всхлипывала, не стесняясь этого абсолютно. По-моему, Павлик тоже был счастлив.
– Пойдем вниз? – произнес он тихо-тихо, одними губами.
Я покачала головой.
– Пойдем вниз! – повторил он.
– Мне надо туда, Павлик.
– Тебе не надо туда, Лена.
– Мне надо.
Он тяжело вздохнул и разжал объятия.
– Ужас, до чего ты предсказуема, – вздохнул он, внимательно глядя мне в глаза. – Я заранее знал, что ты не изменишь своего решения. Могу спорить на что угодно: ты все равно пойдешь на вершину!
– Да, я очень предсказуема, – кивнула я. – И ты прекрасно все знал. И ты умеешь мной манипулировать. И ты можешь спорить на что угодно, и предлагать какие угодно подначки… Но это тоже не сработает: я все равно пойду, ты же знаешь.
– Ну, я сделал все, что мог. Тогда иди, до вершины двадцать метров. Я буду ждать тебя здесь.
– Последишь за Микки?
Он кивнул. Я улыбнулась и крепко-крепко поцеловала его в губы.
– Я говорила в школе, что люблю тебя?
– Нет.
– Я никому этого не говорила. А вот теперь говорю. Совершенно, заметь, искренне.
Часть 10
Парагон Возмездия
Вершина
Эти последние двадцать метров оказались полным и окончательным адом. Пальцев я давно не чувствовала, сердце разрывалось, а ветер ослеплял, бил в заледеневшие очки, словно кулаком, норовил сбросить с веревки, взять за воротник и ударить лицом о мерзлый камень. Я не помню, как доползла доверху. Попав, наконец, на ровное место, я высосала остатки кислорода из баллона, не глядя, швырнула его за спину, в пропасть, и лежала некоторое время пластом, уткнувшись щекой в ледовую корку.
Наконец я встала и оглянулась. Ветра здесь почему-то не было. Я ожидала увидеть величественную картину тибетских гор, но вокруг колыхалась сплошная мутная пелена. Похоже, ветер нарезал вокруг вершины свою бесконечную Кору, подобно паломникам, что бродили внизу, но даже боялся сюда сунуться.
Голова кружилась дико, и все перед глазами плыло. Наконец, я пришла в себя и вдруг прямо перед собой увидела оскаленный человеческий череп, вмерзший глубоко в лед – только передние зубы торчали наружу. Я вскрикнула, отползла в сторону, а затем поднялась на ноги и оглядела плато.
Вершина Кайлаша оказалась небольшой и плоской – ледяной пятак метров сто-двести. Куда идти теперь, я уже знала сама: к краю обрыва, где Google.maps с интимной откровенностью рисовал маленький белый шарик.
Это оказался не шарик, и был он вовсе не белый: здоровенная, в три моих роста, пирамида. Она висела у края пропасти над самым ущельем и тихо поворачивалась вокруг своей оси, как крутятся рекламные конструкции, хотя здесь такое вульгарное сравнение казалось чудовищно неуместным.
Состояла пирамида из призрачных граней – они переливались такой люминесцентной пастелью, которой владел лишь Рерих. Я не могла понять, жесткие они, эти грани, или состоят из струй неведомого пространства… Понимаю, что любые мои объяснения выйдут неубедительными, но все же попробую. Когда я говорю, что не могла понять, из чего состоят грани, – я не имею в виду, будто пыталась постичь эту загадку мироздания с пытливостью Ломоносова, но исследования мои оказались тщетны. Чем ближе я подходила к огненной пирамиде, тем дальше оставался разум. Здесь невозможно было что-то понять, потому что понимать уже было нечем. Это состояние напоминало сон, причем сон кошмарный – вся усталость долгого пути, все беды, все обиды всплывали и разгорались внутри нестерпимо ярким светом, а пирамида их впитывала.
Кажется, я подошла к ней вплотную и протянула руку. Пирамида остановила свое вековое вращение – это был знак внимания, я поняла: так надо. И я заговорила. Я даже не произносила слова вслух – здесь это было ни к чему. Я, точнее то, что осталось от моего разума, обращалось к пирамиде мысленно. И она меня слушала – не злая и не добрая, молча, с равнодушным вниманием. Так слушает усталый дежурный мент бессвязный лепет потерпевшей.
– Я не прошу ничего для себя, – говорила я, – мне ничего не надо, я давно это поняла. Но я хочу сделать мир лучше. Мне не нравится наш проклятый мир, наполненный глупостью, предательством и сволочами. Я хочу это изменить. Надо почистить только одно поколение, очистить от всей грязи, которая накопилась за историю человечества. И дальше история Земли пойдет легко и солнечно, и больше никогда не будет ни войн, ни преступности, ни грязи, и не будет литься кровь. Дай мне сделать это! – попросила я.
Пирамида молчала. Я растерялась:
– Ты спрашиваешь, как я хочу это сделать? Я не знаю как! Правда не знаю! Я хочу, чтобы на Земле жили умные и добрые люди, неспособные на подлости и предательство. Я не знаю как!
Пирамида молчала. Голова гудела как в тумане, все плыло, и мне пришлось опуститься на колени – даже не из уважения, а просто, чтобы не упасть. Наружу рвалась злость – на себя, на Кайлаш, на эту дурацкую пирамиду, которая послушно выполняла любой бред и раздавала желающим самые дурацкие умения, а мою просьбу выполнить не хочет потому, что я не могу, не могу, не могу, черт возьми, придумать никакого способа, чтобы объяснить это пирамиде.
– Послушай! Дай мне вирус, который уберет с Земли всех идиотов, предателей, убийц и сволочей! И не тронет никого из хороших людей! У тебя в мире столько болезней, которые убивают всех без разбора. Так пусть будет одна, которая выкосит только гадов! Как травят тараканов, расставляя ловушки. Дай мне эту эпидемию, синтезируй такой вирус, черт тебя дери! Если этого один раз не сделать, мерзавцы воспитают новые поколения мерзавцев, и мир продолжит кувыркаться в корысти, подлостях, страстях и крови. Пусть у мерзавцев онемеет язык, чтобы мир не слышал их стонов, пусть они тихо и безболезненно перенесутся в мир иной. Пусть это будет один раз за всю историю человечества! Сделай такой вирус и дай его мне! И я отнесу его вниз, к людям.
Пирамида покачнулась и вдруг с ног до головы осыпала меня коричневой пылью, словно старый круглый гриб-дождевик, «дедушкин табак», который выпускает облако спор, когда наступишь ногой. Выдохнула – и завертелась снова, давая понять, что разговор окончен.
Я поднялась с колен и пошла обратно – туда, где в мерзлом базальте кем-то когда-то, может, даже папой, вбиты крюки с привязанной веревкой, а рядом – чей-то череп с торчащими изо льда передними зубами.
Чем дальше я уходила, тем тусклее становилось бушующее в голове пламя, и возвращался холодный разум. И на душе становилось тепло от понимания, что теперь все позади.
Павлик ждал меня на ветру, придерживая веревку. Спрыгнув на уступ, я бросилась к нему на шею и долго висела, не шевелясь.
– Все там нормально? – спросил он, тревожно кивнув наверх. – Сделала то, что хотела?
– Да, – улыбнулась я.
– И что там?
– Потом расскажу.
– Теперь мы можем идти домой?
– Конечно, – кивнула я. – Теперь мы просто обязаны идти домой.
– Ты вся в какой-то пыли, – озабоченно произнес Павлик. Он провел ладонью по моему лбу, посмотрел на пальцы, понюхал и вытер о свою штормовку.
– Да, там пыльно, – кивнула я. – Но так надо.
И мы пошли вниз. Павлик ни о чем меня больше не спрашивал, и я была ему благодарна за это.
Снова зверствовал ветер, но возвращаться было легко и спокойно, словно с каждым метром оттаивало сердце. Мы проползали по карнизам, обходили расселины, спускались по мерзлым веревкам. Где-то там, внизу, ждал Туку.
– Хочешь есть? – спросил Павлик, когда мы остановились передохнуть.
Я помотала головой.
– А пить?
Я кивнула.
Он протянул мне фляжку, и я влила себе в рот студеной воды, от которой мигом свело зубы и язык. Павлик допил фляжку и спрятал в рюкзак.
– Выкинь, – сказала я. – Больше не пригодится.
– А если Туку нас не ждет? – Павлик пожал плечами. – Придется добираться самим, и фляжка пригодится.
– Будем есть снег, – улыбнулась я. – Все равно, что снег, что вода из фляжки – одинаково морозит.
Павлик кивнул, и мы пошли дальше.
Прошло часа два, но шагать мне было по-прежнему легко, в отличие от Павлика, который шатался от усталости. Однако на душе было неспокойно. Сперва я не могла понять, что меня тревожит. Просто стало неуютно, зябко, а во рту по-прежнему стоял вкус ледяной воды, словно она продолжала там плескаться, замораживая зубы и язык.
– Что с тобой? – спросил Павлик, тревожно посмотрев мне в глаза.
– Устала, – поморщилась я, чувствуя, что слова даются мне с трудом. – Язык обморозила твоей водой, немеет.
– Ну-ка, покажи! – потребовал Павлик.
Я распахнула рот как перед ларингологом, высунула язык, и Павлик внимательно его осмотрел. От ветра язык совсем онемел, и я его убрала.
– Язык как язык, – сказал Павлик. – Идем, нам бы до темноты попасть вниз.
– У тебя не немеет язык? – спросила я.
– Нет, – отвернулся Павлик. – Идем, идем!
Он повернулся, но я вдруг схватила его за плечо и резко развернула.
– Павлик! – в ужасе крикнула я. – Павлик, скажи, кто я? Кто я?!!
– Ты – Лена Сквоттер. Идем.
– Кто я, Павлик?!! – Я продолжала трясти его плечо до тех пор, пока он аккуратно, но с усилием не отцепил мои пальцы.
– Так! – скомандовал Павлик. – Слушай меня: сейчас мы идем вниз, к людям и цивилизации. Ясно? Понимаешь меня?
Я кивнула.
– Если будет совсем плохо – скажи, я тебе понесу!
Я снова кивнула.
Говорить я уже не могла, и это было страшнее. Кто я, человек, вздумавший убить всех дураков и сволочей?! Кто я после этого?! И кем я была всю жизнь до этого?!
Хотелось только одного – лечь в снег и умереть. Но я знала, что Павлик возьмет меня на плечо и, шатаясь и сжав зубы, понесет вниз – к Туку, к монастырям, в больницу. И с каждым шагом с меня и с Павлика будет сыпаться тонкая коричневая пыль…
– Осторожней, – предупредил Павлик, продевая веревку в кольцо. – Последняя отвесная стенка. Я спущусь и буду страховать, затем спустишься ты. Поняла? Держись, пожалуйста! Только держись! Мы почти дома. Понимаешь меня? Слышишь меня?
Я кивнула.
Павлик стал опускаться – по крепкой веревке с вьющимися кёльнскими умляутами, над далекой пропастью – совсем не той, где нас ждал Туку, а той, в которую никогда не ступала нога человека и никогда не ступит.
Вариант, который мне предлагало мироздание, был чудовищным. Но не чудовищней той ошибки, которую сделала я. Наверно, это и было справедливостью. Вся надменность, вся самоуверенность, все презрение, которое я несла по жизни, наверно, заслуживали именно этого. Я считала себя лучше Даши и лучше Жанны? Выстроила для себя этические рамки, в каких мне было удобно, и гордилась, что не способна на воровство и предательство? А потом, когда пирамида парализовала мне мозг, вытянула из меня душу и вытряхнула, словно пыльную тряпку, вдруг оказалось, что я, честь и умница, лучший самозванный филолог и гениальный менеджер по самоуверенности и презрению, вполне способна и на гораздо худшее, если сумею убедить себя, что делаю бескорыстное доброе дело. А уж что-что, но это я прекрасно умею делать – убедить себя… Искупать ошибку ценой своей жизнью было поздно – она мне уже не принадлежала. И я должна была искупить ее сейчас, отдав самое дорогое, что у меня оставалось. Хотя и оно мне тоже никогда не принадлежало.
По лицу катились слезы непрерывным ручьем, перед глазами стояла пелена в дискотечно-пастельных тонах Рериха. Я вспомнила коричневую пыль, размазанную по штормовке Павлика, которую он понесет вниз – к Туку, к людям, в больницу, куда потащит мое тело… Я зарыдала в голос и принялась нашаривать в кармане перочинный ножик.
Веревка поддавалась легко – с каждым движением лезвия по обе стороны взметались, раскручиваясь, новые венчики нейлонового пуха, пока не раздался легкий хлопок и крик.
Но прежде чем он стих, я подкатилась к пропасти и скользнула следом.
