Текст книги "Клуб «Эсперо». Ангел пустыни. По обе стороны Днестра"

Автор книги: Леонид Юзефович

Соавторы: Евгений Габуния
сообщить о нарушении

Текущая страница: 21 (всего у книги 33 страниц)

– Товарищ подполковник, тут вас один гражданин спрашивает.

– Какой гражданин? – переспросил Кучеренко.

– Мардарь Леонид Павлович, утверждает, что вы его знаете. Форма на нем длинная такая, ну, которую священники носят. – В голосе дежурного сквозило удивление.

– Рясой эта одежда называется, товарищ дежурный, – в памяти подполковника ожила встреча с настоятелем церкви архангелов Михаила и Гавриила отцом Леонидом. – Выписывайте пропуск.

...В дверь тихо постучали, и в кабинет вошел невысокий полный человек в черной рясе, держа в руках аккуратный завернутый в бумагу перевязанный сверток. Он осторожно сел на предложенный стул, отвернул рясу, вытащил носовой платок.

– Жаркий, однако, сегодня день, – произнес он, тяжело дыша и вытирая покрытый испариной лоб. – Да еще третий этаж. – Мардарь перевел взгляд своих маленьких заплывших глаз с Кучеренко на капитана.

– Может быть, Леонид Павлович, вы желаете поговорить со мной наедине? – спросил подполковник. Он догадывался, что Мардаря привело к нему важное дело, не каждый ведь день служители культа посещают Министерство внутренних дел.

– Нет, нет, молодой человек не помешает, – не выпуская из рук свертка, ответил Мардарь.

«Что это у него там, неужели подарок притащил? – с досадой подумал Кучеренко, – этого еще не хватало».

– Так чем же я обязан, Леонид Павлович, вашему приходу? – вежливо осведомился Кучеренко.

Священник стал развязывать сверток. Догадка подполковника насчет подарка как будто подтверждалась. Когда Мардарь освободил наконец сверток от бумаги, Кучеренко с облегчением понял, что ошибся, однако его удивление возросло: он узнал так хорошо ему знакомую икону Иоанна Крестителя.

– Дошла до нас благостная весть, – начал несколько торжественным тоном отец Леонид, – что в музее открывается отдел древнего искусства. Совет нашего храма архангелов Михаила и Гавриила постановил внести лепту в это святое дело. – Он помолчал. – И посему просим принять наш дар музею – икону Иоанна Крестителя, Ангела пустыни. Пусть все, а не только миряне нашего прихода, лицезреют лик предвестника Мессии.

Озадаченный Кучеренко молчал, не зная, как и что ответить. Собравшись с мыслями он мягко произнес:

– Леонид Павлович, так мы же милиция, такими делами не занимаемся. Вам лучше в музей обратиться.

– Милиция всем занимается, – со значением ответил священник.

– Кажется, Леонид Павлович, раньше вы о нас были несколько другого мнения.

Мардарь только вздохнул, снова полез за носовым платком, приложил его к полному округлому лицу и смущенно пробормотал:

– Вы уж извините, грешен... А икону в музей я сам отнесу.

Необычайный посетитель замолчал, что-то обдумывая.

– Ну тогда, Петр Иванович, я благодарственный молебен в храме отслужу... в честь милиции. Если вы, конечно, не возражаете.

– А чего мне возражать, святой отец, – улыбнулся подполковник, – дело ваше, мы в церковные дела не вмешиваемся.

Когда дверь за Мардарем затворилась, капитан с удивлением произнес:

– Занятный поп. Первый раз слышу, чтобы по милиции молебен справляли.

– И я тоже первый, – согласился Кучеренко, – только не поп, товарищ капитан, а священник. Такие вот дела, молодой человек.

И снова углубился в изучение лежащего перед ним уголовного дела. Оно только начиналось.

ЕВГЕНИЙ ГАБУНИЯ
По обе стороны Днестра

 I

Поздним вечером, а по сельским понятиям уже глубокой ночью, в окно хаты Василия Мугурела постучали. Стук был не сильный, осторожный и настойчивый. Первой его услышала жена. Она испуганно вскинула голову, но ничего, кроме смутно белеющего в темноте окна, не увидела. «Никак со сна почудилось», – с облегчением подумала она, но стук повторился, на этот раз погромче. Тревожным лаем залилась собака. Лежащий рядом Василий, который вечером пришел от своего закадычного приятеля Тимофте Болбочану изрядно навеселе, как ни в чем не бывало продолжал громко похрапывать.

– Эй, Василе, да проснись наконец, стучат, неужели не слышишь? – жена ткнула его в бок.

Василий недовольно что-то проворчал и отвернулся.

– Да проснешься ты, пьяница несчастный, – рассердилась она не на шутку и стала тормошить мужа.

Тот наконец открыл глаза, еще ничего не соображая с похмелья.

– Стучится кто-то в окно, – испуганно прошептала жена.

– Да ну тебя, совсем рехнулась, старая... – он хотел добавить кое-что покрепче, однако замолчал, прислушиваясь. В окно действительно стучали.

Кряхтя и проклиная на чем свет стоит незваного ночного гостя, Василий нехотя слез с супружеского ложа, подошел к окну и прильнул к особенно холодному после сна стеклу, чтобы разглядеть, кого это черти принесли среди ночи. Сквозь подернутое морозным узором стекло белело чье-то лицо.

– Кто там? – спросил он недовольным хриплым голосом.

– Свои, мэй, открывай, не бойся.

Голос показался знакомым. Никак Григорий. Неужели он? Минуло, считай, уже с десяток годочков, как Григорий, младший брат, подался на ту сторону. Первое время до Василия доходили слухи, будто брат сначала сильно бедствовал на той стороне, а потом и вовсе о нем ничего не стало слышно. Как в воду канул. Василий уже стал забывать о младшем брате. Своих забот хватает. И вот на тебе, объявился.

Василий отодвинул засов, отворил дверь и увидел, что брат не один. Рядом с ним темнела фигура человека пониже ростом. Василий высунулся в проем двери, чтобы оглядеть улицу. Стояла глухая, темная ночь. Ни в одном доме не светились окна. Улица, как и все село, спала глубоким сном. На него пахнуло холодом, он зябко поежился. «Март скоро, а весной и не пахнет. Ну и суровая зима выдалась, давно такой не было. И лед на Днестре до сих пор стоит, да еще какой! На каруце, загруженной кукурузой, проехать можно. Выдержит. Да где же она, эта кукуруза? – горько усмехнулся он своим мыслям. – Придет же такое в голову».

– Заходите в дом, – коротко пригласил Василий и еще раз бросил взгляд на пустынную улицу.

Братья обнялись. Жена тем временем уже успела зажечь трехлинейку, и при ее свете Василий рассмотрел младшего брата. Григорий раздался в плечах, заматерел, из юноши превратился во взрослого мужчину.

«Постарел, однако, да и чего удивляться, сколько лет не виделись». Григорий, угадав, о чем думает брат, с усмешкой произнес:

– Что смотришь, и ты тоже не помолодел, – он окинул взглядом комнату, хотел что-то сказать, но промолчал.

– Да что же вы стоите, садитесь, гости дорогие, – спохватилась Домника. Она бросила укоризненный взгляд на мужа. – Почему не приглашаешь, хозяин ты или нет?

– Был когда-то хозяином, – неопределенно отвечал Василий.

Его разбирало тревожное любопытство, но он не решался спросить вот так, с порога, откуда вдруг среди ночи возник Григорий, да еще и не один. Василия больше беспокоило не внезапное появление брата, а именно то, что пришел не один. Весь облик незнакомца, его бегающий взгляд, неопределенная улыбка на смуглом морщинистом лице вселяли смутное беспокойство. Едва спутник Григория произнес несколько слов, как Василий понял: «Не из наших мест будет. Зачем пожаловали? – не давала покоя тревожная мысль, – однако спросить он все еще не решался. – Сами скажут», – рассудил Василий и обратился к жене:

– Угощай дорогих гостей, Домника, небось, проголодались с дороги, да и согреться не мешает.

– И то правда, давно пора, – засуетилась женщина.

Вскоре на столе появились миска с мамалыгой, лук, тарелка с солениями и графин вина.

– Вы уж извините, больше ничего нет, – смущенно сказала хозяйка, приглашая гостей к столу. – Чем богаты, тем и рады. Время такое.

Она не пояснила, что именно она подразумевала под временем: то ли конец зимы, когда припасы кончаются, то ли совсем другое, о чем сказать в присутствии незнакомого человека не решилась.

– Да чего там... – Григорий жадно оглядел стол. – Мы понимаем... Не так ли, Марчел? – обратился он к своему молчаливому товарищу.

Тот ничего не ответил, лишь кивнул. Первый стакан выпили, как водится, за встречу после долгой разлуки, и гости набросились на еду. После второго их лица порозовели, скованность, царившая в первое время за столом, исчезла. Василий еще раз извинился за скудное угощение и добавил как бы в свое оправдание:

– Да разве я один так живу? Считай, почти вся Протягайловка. Трудные времена наступили, дорогой брат. Очень трудные. Не знаю, чем все и кончится. Ну, а у вас там как? – он взглянул на Григория.

– Где это – у нас?

– Ну там, где ты живешь, – Василий тянул, не решаясь задать вопрос напрямую.

Григорий разгадал эту примитивную хитрость и продолжил игру:

– А где я живу, ты знаешь?

– Точно не знаю, но вроде на той стороне... – неуверенно ответил Василий. – Люди сказывали.

– Верно сказывали. Там и живу с тех пор, как за Днестр подался. И живу, скажу тебе, дорогой Василий, хорошо. – Он со снисходительной усмешкой оглядел стол, тарелки со скудной едой, старую потрескавшуюся мебель. – А тебе, как посмотрю, не сладко под большевиками приходится. До ручки, как видно, довели.

Василий тяжело вздохнул, посмотрел на жену, как бы ища у нее сочувствия. Домника сидела молча, горестно поджав губы.

– Сам видишь. Если по правде – плохо, очень плохо. Кукурузы полмешка осталось, а о хлебе уже и забыли. Большевики забрали подчистую. Колхозы выдумали, будь они неладны. Все, говорят, будет там общее. А как оно, добро, может быть общим? – Василий все больше распалялся. – Общее – значит ничье. Голодранцы, одно слово. И в начальники себе выбрали самого последнего голодранца. Ты Костаке Гонцу помнишь, ну того, что у отца нашего покойного, мир праху его, работал?

Григорий согласно кивнул.

– Так вот, этот Костаке у них теперь председатель колхоза имени Котовского. Это у них был главный военный командир, – посчитал нужным пояснить Василий.

– Ты что, думаешь, я не знаю, кто такой Котовский? Герой гражданской войны, как они его называют, а по-нашему – бандит, слава богу на том свете уже, туда ему и дорога, пусть там геройствует. – Он резко хохотнул и посмотрел на своего молчаливого товарища. Тот оскалил в улыбке неровные гнилые зубы и поднял свой стакан. Василий только сейчас обратил внимание на его руки – белые, холеные, с длинными, аккуратно подстриженными ногтями.

– Вот за это и выпьем, друзья, – произнес он своим тихим, чуть хрипловатым голосом. И опять Василий явственно уловил нездешний акцент. – Мертвое – мертвым, живое – живым, как говорится в священном писании. Поговорим о живых. – Он пристально взглянул на хозяина дома. – А другие ваши односельчане? Как они живут?

Василию стало немного не по себе от его пристального взгляда, однако он не подал виду. Не спеша осушил свой стакан, отер полиловевшие от крестьянского вина губы.

– Как вам сказать, уважаемый. По-разному живут. Одни лучше, другие похуже, однако хорошо – никто. Так, как мы, к примеру, раньше жили. Григорий должен помнить, хотя и младше меня. Помнишь, такие, вроде этого Гонцы, за версту в пояс кланялись отцу нашему покойному, когда приходили за мерой муки до нового урожая. А сейчас... Да разве это жизнь под ихней властью?! И слова какие-то новые придумали – кулак, середняк, бедняк, подкулачник. Меня в кулаки записали. Кулак, – в сердцах повторил Василий. Он хотел что-то сказать, но его прервал спутник Григория.

– Все-таки сколько в вашем селе таких... недовольных?

– Да разве я их считал, уважаемый? – Казалось, Василий даже удивился вопросу. – Село у нас большое, дворов пятьсот наберется.

– А ты вспомни, посчитай, и фамилии тоже... – вставил Григорий.

– Зачем голову ломать, и без того забот хватает.

– Значит, надо. Я тебе, брат, открою один секрет. По лицу вижу – очень хочешь узнать, как и почему мы с Марчелом здесь оказались. Повидаться с родным братом – это само собой. Но не только. – Он понизил голос, бросил тревожный взгляд в окно. – Ты бы занавеску какую повесил. С улицы все видно.

Василий пробормотал, что сейчас уже поздно, на улице ни души, да и не время в такой час этим заниматься, завтра Домника что-нибудь придумает.

– Так вот, – продолжал Григорий, – дело у нас очень важное. Хотим вызволить из беды сельчан. Жалко людей, ни за что пропадают. Ты вот что... – Григорий помолчал и продолжал: – Припомни тех, кто ругал колхозы, большевиков... в общем, кого ихняя власть потеснила. Позовешь их к себе домой, только не всех сразу, это опасно, сам понимаешь, село на самой границе, на виду у чекистов. Пусть приходят по три-четыре человека. И смотри, не дай бог, если коммунисты что-нибудь пронюхают. Тогда не только нам с Марчелом, но и тебе крышка будет. Понял?

– Понять-то понял, – нерешительно произнес Василий, – так я же этих людей вроде в гости приглашаю, их угощать надо, а в доме хоть шаром покати, сам видишь.

– Об этом не думай. – Григорий достал из кармана толстую пачку денег. – Не беспокойся, настоящие, – добавил он, перехватив недоверчивый, жадный взгляд брата. – Купишь на базаре все, что надо, а главное – побольше вина. Тебе тоже останется.

Василий не заставил себя долго упрашивать и запихнул пачку в карман. Когда все улеглись, он долго мусолил новенькие бумажки в заскорузлых, непослушных пальцах, то и дело сбиваясь со счета. Каждый раз получалась другая сумма. И немудрено. Таких денег у Василия Мугурела никогда не было, даже при старой власти.

 II

В морозной дымке смутно белели расплывчатые очертания правого берега. Ни единый звук не нарушал плотной, глубокой тишины, нависшей над Днестром. Спала природа, спали и люди. Иван Калюжный вглядывался в сопредельный берег, чутко слушая ночь. Крестьянский паренек с Украины, он недавно надел зеленую форму пограничника, но уже успел убедиться: нет ничего обманчивее тишины на границе, даже не границе, а демаркационной линии. Поначалу Иван и другие новобранцы дивились такому мудреному названию, но политрук объяснил: СССР не признает власти боярской Румынии над Бессарабией, которую румынские помещики и капиталисты захватили после Октябрьской революции. Там живут наши братья, временно попавшие под гнет капиталистов и помещиков. Тяжело, трудно живут. Заводы, фабрики закрываются, рабочих выгоняют на улицу, а крестьянам и того хуже – в большой нужде, не хозяева они на своей земле. Помещики и кулаки прижимают крепко, а еще налоги. Потому и бегут оттуда на нашу сторону. И у нас, конечно, не текут реки молочные в кисельных берегах, нехватка большая, и хлеба, и мануфактуры, однако дело идет на поправку. Нет, не случайно они к нам тянутся. Кризис у них там, говорил политрук. Слышал Калюжный, есть на той стороне контрабандисты-переправщики, которые этим промышляют. Там у них за деньги все можно купить, и пограничников тоже, размышлял Иван Калюжный, притаившись за высоким валуном и отчаянно борясь с неожиданно охватившей его дремотой. Разглядел в темноте стрелки больших наручных часов, которые выдавались в наряд. Они показывали начало пятого. Захватил пригоршню снега, потер им лицо, шею. Сон сразу пропал. Разные люди шастают на границе. Крепко они там не любят советскую власть. Кризис кризисом, а для вооружения денег не жалеют. Политрук на занятиях недавно рассказывал о международной обстановке. Неважная обстановка, к войне мировая буржуазия готовится. Здесь это особенно чувствуется. Вот она, рядом, рукой подать, сопредельная сторона. Враждебное государство. Неспокойно, ох, как неспокойно на Днестре, особенно сейчас, в начале нового, 1932 года. Степан Родченко одного задержал, с той стороны шел. Одет в тряпье, товарищами всех .называл, улыбался как родным, а когда разобрались, оказалось, что «товарищ» имел шпионское задание – разведать пограничные укрепления и дислокацию войск. Или еще раньше, когда на заставе еще не служил, взяли контрабандиста. Этот уже с нашей стороны шел. Ребята рассказывали – весь золотом набит. Червонцы с Николашкой, перстни там всякие, кольца с бриллиантами... Не ушел. Сколько на это золото у капиталистов машин можно купить. Они ведь, контры, только на золото и торгуют. Оказалось – из бывших, затаился, гад, со своим золотишком и решил сбежать к буржуям. Не ушел. А ведь некоторые все же уходят, те, кто поопытнее, матерые. Контрабандист – он, считай, тот же шпион, одной веревочкой повязаны. Как это политрук говорил... мировой империализм рассматривает контрабанду как одно из средств подрыва экономики нашей страны и реставрации капитализма [21]21
  По официальным данным, в 1931 —1933 гг. на границе с Румынией было изъято контрабанды на 8 миллионов рублей.


[Закрыть].

Так размышлял в своей засаде молодой пограничник, всматриваясь в неподвижную, скованную льдом ленту реки, пока его внимание не привлек силуэт человека, идущего по льду с той стороны. Весь в белом, он походил на привидение, невесть откуда взявшееся в глухую морозную ночь. Человек шел уверенным, быстрым шагом, не таясь, прямо на валун, за которым затаился пограничник. «Пусть поднимется на косогор, тогда я его и возьму, не надо спешить». Калюжный поставил затвор винтовки на боевой взвод. «Главное – спокойствие, – убеждал он себя, поглаживая холодное ложе винтовки. – А все-таки интересно он идет – напролом. К чему бы это? А может, он не один, остальные уже перешли и меня ловят на «крючок»? Не выйдет. И слева, и справа другие дозоры».

Человек в белом уже вскарабкался на высокий берег и остановился, оглядываясь во все стороны. «Нет, здесь что-то не так», – снова мелькнуло в голове у пограничника. Однако времени на раздумья не оставалось и он скомандовал:

– Стой, руки вверх!

Калюжному показалось, тот словно ожидал грозного окрика. Он быстро вскинул руки и сделал шаг в сторону пограничника.

– Ни с места! Стрелять буду! – уже громче выкрикнул Калюжный.

Держа винтовку наперевес, он подошел поближе. Нарушитель, одетый в белый просторный балахон, стоял неподвижно; его руки смешно и нелепо торчали над головой. Оба молчали, стараясь рассмотреть друг друга в предрассветном сумраке.

– Слышь, браток, – первым заговорил нарушитель на чистом русском языке. – Руки-то позволь опустить. Не убегу, честное слово, не убегу. Тяжело же так стоять, точно пугало огородное.

– Тяжело, говоришь? А границу нарушать не тяжело было? А ну, шагай вперед, в случае чего – стреляю без предупреждения. Всякие разговоры отставить. Понятно?!

Однако его слова ожидаемого действия не возымели, потому что нарушитель спустя короткое время добродушно спросил:

– Куда ведешь? Мне бы к начальнику заставы, Николаю Федоровичу Воскобойникову. Ты же под его началом служишь?

Порядком озадаченный Калюжный хотел уже было сказать, что Воскобойникова недавно перевели по службе, однако вовремя спохватился.

– Куда надо, туда и веду. Кончай разговоры, я же предупреждал. – «Откуда он начальника знает? И вообще не похож на нарушителя».

Они подошли к приземистому зданию, уединенно стоявшему на высоком берегу Днестра. Дежурный тотчас послал бойца за начальником, который жил неподалеку; задержанного ввели в жарко натопленное помещение и тщательно обыскали. Отвечать на вопросы дежурного он вежливо, но твердо отказался, заявив, что будет говорить только с начальником заставы.

Начальник не заставил себя ждать. Тяжело дыша после быстрой ходьбы на морозе, он выслушал рапорт о происшествии, задал несколько уточняющих вопросов и вошел в комнату, где находился задержанный.

– Нам надо поговорить наедине, – произнес тот, бросив выразительный взгляд на стоявших поодаль пограничников.

– У меня секретов от моих бойцов нет, – отвечал начальник. Немного подумав, добавил: —• Впрочем, как хотите, – и распорядился оставить их одних.

– Ионел просил передать долг, – человек с той стороны достал из кармана полушубка трехкопеечную монету царской чеканки. – Остальные – тридцать две копейки – отдаст позже, когда будут деньги. – Он широко, весело улыбнулся. – Закурить бы дали, начальник. А то уши пухнут.

Молодой командир, недавно назначенный начальником заставы, не сразу сообразил, о каком Ионеле и каком долге идет речь, и во все глаза рассматривал странного собеседника. «Ну и дурак же я, – осенило его наконец. – Это же курьер, меня предупреждали в штабе. Все сходится. Ионел, три копейки плюс тридцать две – тридцать пять. Именно эта сумма должна получиться».

Он дружески улыбнулся и крепко пожал курьеру руку. Потом, вспомнив о просьбе, торопливо вытащил из кармана пачку «Казбека» и спички.

– Кури, браток.

Тот зажег папиросу, глубоко, жадно затянулся.

– Давненько не курил «Казбек», совсем другое дело, не то что ихние сигареты, – он снял полушубок, оторвал подкладку, извлек исписанный цифрами листок папиросной бумаги и отдал его начальнику.– От Ионела.

Начальник осторожно взял испещренный цифрами тонкий листок шифровки и бережно положил в карман гимнастерки [22]22
  Из источников, близких к контрабандистам: в ночь на 15 февраля через погранпункт «Спиру Харет» на совсторону перешел агент центра «Б» разведотдела III корпуса Марчел вместе с человеком, личность которого установить пока не удалось. Имеются данные о переходе агентами границы на пункте «Чаир». Цель пока установить не удалось, соответствующая работа ведется.


[Закрыть].

– Ну я, пожалуй, пойду. – Курьер встал, надел полушубок; белый маскировочный балахон он держал в руках.

– Куда торопишься? Посидел бы еще, отдохнул. Чаю попьем, согреешься на дорогу. – Он встал, чтобы распорядиться насчет чая.

– Спасибо, – отрицательно мотнул головой курьер. – Надо идти. Некогда мне чаи распивать. Пора мне обратно на тот берег, пока не сменился мой грэничэр [23]23
  Грэничэр – пограничник (рум.)


[Закрыть].

Курьер закурил еще одну папиросу и сделал шаг к двери.

– Да возьми ты всю пачку, – начальнику не хотелось просто так отпускать его.

– Взял бы, да нельзя. С этим «Казбеком» там провалиться можно, а это, сам понимаешь, нам ни к чему.

– Извини, не подумал. Я же на границе недавно, – пробормотал начальник. – Молодой, исправлюсь.

– Это я вижу, – курьер улыбнулся. – А где Воскобойников?

Начальник ответил, что того перевели в другой пограничный округ с повышением, потом вызвал Калюжного и приказал ему сопровождать курьера до берега. Лицо молодого пограничника разочарованно вытянулось. Еще несколько минут назад он живо представлял себе, как ему будут завидовать ребята с заставы, как с гордостью будет рассказывать односельчанам о подвиге своего сына отец, прошедший две войны, и, наконец, как его Галина, та, что ждет в родном селе, тихим таинственным шепотом поведает подружкам, какой он, ее Ваня, отважный герой. И вот теперь ничего этого, оказывается, не будет.

Начальник догадался о чувствах, которые обуревали молодого пограничника.

– За хорошую службу объявляю вам, товарищ Калюжный, благодарность. Действовали правильно. А тот, кого вы, скажем так, задержали, пожалуй, поважнее нарушителя. Это, понимаешь, совсем из другой оперы. В общем, проводи его на берег в лучшем виде. Потом доложишь лично мне.

По дороге Калюжный, порядком озадаченный словами командира, ни о чем не расспрашивал своего спутника, а тот тоже молчал. На берегу он надел свой балахон, шагнул на лед и будто растворился в белом пространстве ночи.