Текст книги "Клуб «Эсперо». Ангел пустыни. По обе стороны Днестра"

Автор книги: Леонид Юзефович

Соавторы: Евгений Габуния
сообщить о нарушении

Текущая страница: 20 (всего у книги 33 страниц)

 Кое-что о стигматах преступности

Ковчук провел рукой по светло-коричневой обложке папки, будто погладил ее, потом приподнял, взвешивая, положил на место, улыбнулся, что с ним в последнее время случалось редко. Он был доволен и не скрывал этого от своих сотрудников, которые сидели тут же, в кабинете. Посмотрел в распахнутое большое окно, выходившее во двор, задумчиво сказал:

– А весна нынче ранняя...

– В Москве тоже тепло, – поддержал разговор о погоде Степан Чобу, который только вчера вернулся из командировки.

– А ты, Степан, совсем москвичом заделался, как я посмотрю, – не без ревности произнес Ковчук. – Смотри, переманят тебя муровцы. МУР, конечно, учреждение солидное, с традициями и все такое... Но и мы ведь тоже не лыком шиты. Как ты считаешь?

– Так точно, товарищ полковник, не лыком! – тотчас радостно согласился Чобу. – А поучиться у них есть чему Масштабно, грамотно работают.

– Может, ты еще скажешь, что они это дело кликушников раскрутили? – в голосе полковника снова прозвучали ревнивые нотки.

– Да что вы, Никанор Диомидович, – смутился Степан. – А помогли, – это верно.

– У них свое начальство имеется, оно и отметит, кого следует. А меня министр просил передать благодарность за службу членам оперативной группы. Пока устную. Приказ готовится. И не один, – Ковчук выразительно посмотрел в сторону Кучеренко. Вслед за ним с интересом посмотрели и остальные, и подполковнику стало немного не по себе: «Что еще за приказ, неужели в чем-то провинился?» – Об участковом инспекторе Казаку – о неполном служебном соответствии. – Кучеренко не сразу сообразил, что Ковчук говорит о том самом лейтенанте, который прекратил дело о краже в церкви в Селиште ввиду ее якобы малозначительности. – Так что кому пироги и пышки, а кому синяки и шишки. – Полковник усмехнулся, вспомнив, очевидно, что и ему, старому служаке, немало доставалось не только пирогов, но и шишек, и еще не известно, чего больше.

Он раскрыл папку, стал ее медленно перелистывать, задержался на фотографии Воронкова.

– Симпатичный мужчина. Прямо красавец. Наверное, женщинам нравится. Никаких стигматов преступности не вижу. Еще одно опровержение теории Ломброзо [18]18
  Чезаре Ломброзо, итальянский тюремный врач-психиатр и криминолог XIX века, основатель так называемой антропологической школы уголовного права. Он считал, что существует тип врожденного преступника, которого можно легко узнать по так называемым «стигматам» преступности (деформированный овал лица, неправильная форма черепа и т.д.). Ломброзо утверждал, что половина преступлений совершается людьми с подобными «аномалиями».


[Закрыть].

– Если бы все было по его теории, Никанор Диомидович, нам бы делать было нечего, – усмехнулся Кучеренко. – Измерил черепок, – и – вот он, преступник, хватай. И никакой оперативно-розыскной группы.

– Нам в школе милиции приводил один профессор такой случай, – вступил в беседу Чобу. – Когда теория этого Ломброзо была в моде, в Англии решили провести эксперимент на членах парламента. И что же оказалось? – Не досказав, он не удержался от смеха. – Почти половина парламентариев относилась к преступному типу!

Все заулыбались, однако то, о чем говорил полковник, каждого из оперативников занимало всерьез. Ежедневно сталкиваясь с преступностью, с оборотной стороной жизни, каждый из них не раз задавал себе вопрос: почему? Почему внешне вполне благополучный, даже преуспевающий человек вдруг совершает преступление? Да и вдруг ли? Что послужило толчком? Алчность, безудержная жажда наживы, социальная инфантильность, зависть, безволие, цинизм, наконец, звериная жестокость... Безусловно. Ну, а эти черты характера, откуда они – врожденные или благоприобретенные? Почему у одного они, пусть даже на короткое время, берут верх, а другой, жестокий или алчный человек, за всю жизнь ни разу не вступил в конфликт с законом? Где, в каких глубинах сознания или, быть может, подсознания, созревает преступный умысел? Где та критическая точка, когда пересекаются отрицательные черты характера и внешние обстоятельства, способствующие преступлению?

Таких «почему» и «где» перед каждым из сотрудников уголовного розыска вставало множество и далеко не всегда они могли на них ответить. И пока ученые мужи: криминологи и социологи, психологи и педагоги, психиатры и философы, дебатировали эти вопросы, они, оперативники-сыскари, просто ловили преступников, поставляя, так сказать, фактический материал для теоретических изысканий и диссертаций. Возможно, что и дело, которое перелистывал Ковчук, спустя годы извлечет из архива очередной диссертант.

– У тебя что новенького, Петр Иванович? – спросил полковник Кучеренко.

– В принципе ничего, все то же. Дают показания эти субчики, разговорились, на Хынку, конечно, всех дохлых кошек вешают. Как обычно. Он, значит, змей-искуситель, а они вроде ни при чем. Кроме Ботнаря. Чистосердечно признается, кажется, дошло, в какую историю вляпался. Детали сейчас уточняем.

– А сам этот искуситель, заговорил, наконец?

– Молчит, прохиндей, комедию ломает. – Кучеренко достал из папки, которую держал в руках, лист бумаги. – Вот заключение психиатрической экспертизы, сегодня поступила. «Отец испытуемого, – прочитал он вслух, – смолоду злоупотреблял спиртными напитками и в настоящее время находится на лечении по поводу хронического алкоголизма. По словам матери, в детстве был ребенком очень неспокойным, непослушным, озлобленным. В школе вел себя плохо, дрался, ссорился, грубил учителям. На работе не уживался. Начал пить с молодых лет. По словам жены, однажды в состоянии сильного опьянения избил ее, пытался задушить, облил керосином и пытался поджечь. При поступлении на экспертизу выявил ясное сознание, однако с самого начала старался произвести впечатление несобранности, непонимания. Даже на элементарные вопросы отвечал заведомо неправильно, считал на пальцах, какой он по счету ребенок в семье. Старался также показать отсутствие заинтересованности, однако было заметно, что нервничает. Из обстоятельств дела явствует, что приспособлен и самостоятелен, умело совершал кражи, проявляя сообразительность и смекалку. Диагноз: установочное (симулятивное) поведение с признаками психопатии возбудительного круга. Признать вменяемым».

– Действительно, прохиндей. – Ковчук с видимым удовольствием повторил вслед за Кучеренко это словечко. – Черт с ним, пусть молчит. Посмотрим, что он запоет, когда узнает, какую телегу на него дружки катят. Не заговорит, а заорет благим матом. Тут и дураку ясно, что надо шкуру спасать, а он, судя по всему, не дурак. У нас доказательного материала и так достаточно. На данном этапе, по крайней мере. Не так ли, Лидия Сергеевна? – В последнее время Андронова занималась в основном Воронковым и поняла, что начальник ждет ее доклада. Она порылась в сумочке и достала изящный блокнотик.

– Воронков на работе характеризуется исключительно положительно: трудолюбив, исполнителен, требователен, замечаний не имеет, одни благодарности. Инициативен. В интересующих нас районах в последнее время в командировках не был, я по книге приказов проверила.

– Это еще ни о чем не говорит, – вставил Кучеренко. – У него же своя машина. В выходной мог смотаться, впрочем, и в рабочий день тоже, найдет отговорку на службе, сообразительный.

– Вот именно, – продолжала Андронова. – Среди коллекционеров антикварного искусства пользуется репутацией знатока, особенно изделий из серебра и фарфора. И в музее тоже. К нему даже специалисты за консультацией обращаются. В музее свой человек. Но вот что любопытно: раньше регулярно продавал музею антикварные вещи, а в последнее время ничего не приносит, однако недавно купил машину. Откуда деньги? Спекулирует. Из показаний Сухаревской следует, что Воронков, воспользовавшись ее неосведомленностью, купил у нее скульптуру и вазу и продал в много раз дороже, в Москве.

– Положим, не он лично продавал, а его дружок Карякин. И еще не известно, сколько ему Карякин денег отдал. Не сомневаюсь, что надул. Тоже прохиндей порядочный, – повторил Ковчук полюбившееся ему словцо. – А картины, которые Карякин в комиссионный сдал, у этого знатока откуда, выяснили? Помнится, не шла у вас эта разработка.

– Выяснила, Никанор Диомидович, и не только с картинами. – Андронова улыбнулась одной из своих самых обаятельных улыбок. – У одного старика-пенсионера. Очень нужны были деньги старику, тут наш фигурант и подвернулся.

– И подзалетел, – с ехидцей вставил Чобу. – Левитан-то оказался поддельным. Карякин его в Третьяковскую галерею на атрибуцию носил.

– Пусть сами разбираются. Вор у вора дубинку украл. Ваза, картины – это все эпизоды, конечно, весьма выразительные. Не будем умалять «заслуг» нашего фигуранта, – Ковчук усмехнулся. – Он на большее тянет. По 17-й [19]19
  Статья 17 предусматривает уголовную ответственность за соучастие в преступлении.


[Закрыть]вполне может пройти, хотя сам и не лазил по церквам. Предпочитал, чтобы другие таскали каштаны из огня. Кстати, Лидия Сергеевна, сколько всего он натаскал?

– Вы хотите сказать – они, Никанор Диомидович, – поправила начальника Андронова. – Трудно точно подсчитать. Сами церковники затрудняются ответить. Справлялась я в епархиальном управлении, показывала вещи, изъятые у Карякина. Даже главный эконом не мог оценить. Говорит, вещи старинные, серебряные, намного дороже тех, что получают сейчас из Московской епархии. У них там мастерская или фабрика имеется. Придерживайтесь, говорит, цен, которые называют священники.

– Что значит – придерживайтесь? – проворчал полковник. – Мы должны точно знать. Священники ведь и завысить могут. Умышленно или по неведению.

– Я тоже об этом подумала, Никанор Диомидович, – Андронова снова раскрыла свою сумочку. – Вот акт экспертизы торгово-промышленной палаты.

«Дарохранительница шестиэтажная с пятью крестами высотой 49 сантиметров,– прочитал Ковчук,– серебряная, 84-й пробы, вес 935 граммов, с четырех сторон изображены житейские рельефы, стоимость – 1935 рублей. Дарохранительницачетырехэтажная с изображением воскресшего спасителя, серебряная, 84-й пробы, вес 327 граммов, стоимость 727 рублей. Крест напрестольный серебряный – 400 рублей, крест на стойке серебряный – 530 рублей...»

Перечень был довольно длинным. Ознакомившись с ним, Ковчук задумчиво сказал:

– Порядочно... Однако в списке об иконах ничего не сказано. Сколько же они всего заграбастали?

– Трудно сказать, по крайней мере сейчас,—заметил Кучеренко, – они ведь только серебряную утварь отбирали, а остальное в колодцы выбрасывали, мерзавцы, когда с «дела» возвращались. Сейчас вспоминают, где эти самые колодцы находятся.

– А в церквах, как известно, описей имущества нет, к сожалению, – продолжила Андронова, – священники и старосты сами точно не знают, сколько и чего украдено. Может, теперь, наконец-то, перепишут, как положено по закону. А иконы, Никанор Диомидович, на экспертизу в палате не взяли. Нет, говорят, специалистов. Они и при оценке утвари в основном на вес ориентировались. А там редкой красоты старинные вещи есть, глаз не оторвешь.

– Вот именно, – оживился Степан Чобу. – Мне в МУРе ребята говорили, что икона «Иоанн Ботезаторул», «Ангел пустыни» еще ее называют, не меньше тридцати тысяч долларов стоит. Я даже не поверил, думал разыгрывают. Оказалось, все точно, у них там какой-то знаменитый эксперт есть, женщина, она определила.

Ему никто не ответил. Все сидели молча, наблюдая, как начальник сосредоточенно перелистывает папку с делом. Переложив последний лист, полковник оторвал голову от стола. Его обычно добродушные голубые глаза смотрели жестко. Начальник управления принял решение.

– Будем брать, пора. И сразу ко мне. – Он обвел глазами подчиненных. – Других предложений или возражений как будто нет? Так и запишем, – улыбнулся Ковчук, и снова его взгляд приобрел обычное выражение.

 Очная ставка

Воронкова привезли сразу после обыска в его квартире. С выражением крайнего негодования на холеном лице он нервно, энергично шагнул в дверь и направился было к маленькому столику, приставленному к массивному столу хозяина кабинета, но Ковчук указал на стул, одиноко стоящий посреди комнаты:

– Сюда, пожалуйста.

Воронков правильно истолковал этот жест. На побледневшем лице выступили красные пятна.

– Может быть вы, наконец, объясните, что все это значит? – он говорил тихо, как бы сдерживая переполнявшее его благородное негодование. – Сначала вот эти люди. – Воронков кивнул в сторону сидящих возле окна Кучеренко, Чобу и Андроновой, – врываются в мой дом с обыском, а теперь вот вы, извините, не имею чести знать ваше имя и отчество, обращаетесь со мной как с преступником. По какому праву?

– Вы спрашиваете, по какому праву? – переспросил полковник, с интересом разглядывая Воронкова. – По праву закона, перед которым эти люди, как вы изволили назвать сотрудников уголовного розыска, несут ответственность... так же, как и я, начальник управления. А теперь разрешите напомнить, что вопросы здесь задаем мы, и чем скорее вы на них ответите, тем лучше.

Полковник говорил сдержанным, рассудительным голосом, только чуть прищуренные глаза выдавали, что это стоит ему немалых трудов. Он весь подобрался и даже, как показалось Кучеренко, помолодел. Во всяком случае, Петру Ивановичу не доводилось видеть его таким прежде. На Воронкова слова полковника не произвели впечатления. Глядя куда-то поверх лица Ковчука, он со скрытой угрозой сказал:

– Теперь я понимаю... Вы покрываете произвол своих подчиненных. Это возмутительно. Я буду жаловаться... Я требую, чтобы меня приняло вышестоящее руководство. Я это так не оставлю...

Глаза полковника сузились еще сильнее.

– Жаловаться – ваше право, гражданин... – Он сделал намеренную паузу, прежде чем назвать фамилию Воронкова. – К сожалению, сегодня у министра неприемный день, придется отвечать на наши вопросы. Не желаете – дело ваше. Мы люди не гордые, можем и подождать. – Он нажал кнопку звонка, и в кабинет тотчас вошел немолодой старшина. – Уведите задержанного, – приказал Ковчук.

Воронков смерил старшину презрительным взглядом, встал, одернул пиджак, поправил галстук. Возле самых дверей он остановился:

–: А что вас, собственно, интересует?

– Многое, гражданин Воронков. – Полковник пододвинул поближе толстую коричневую папку. В глазах Воронкова промелькнула тревога. «Дорого бы дал ты, – подумалось Ковчуку, – чтобы заглянуть в содержимое этой папки». – Да что же вы стоите, присаживайтесь, – продолжал он как ни в чем не бывало, знаком отпустил старшину и повернулся к старшему л ейтенанту: – Товарищ Чобу, ведите протокол.

При упоминании о протоколе Воронков оторвал наконец глаза от папки и удивленно спросил:

– Какой протокол? Это что, допрос?

– Вы не ошиблись, гражданин Воронков, – подтвердил полковник,– именно допрос подозреваемого Воронкова Олега Георгиевича, тысяча девятьсот...

Воронков не дал ему продолжить:

– Это я, значит, подозреваемый?.. – Он деланно рассмеялся.

– Да, пока подозреваемый.

– Что значит – пока?

– Видите ли, у нас так: сначала – подозреваемый, потом – обвиняемый, наконец – виновный. Конечно, не каждый подозреваемый становится обвиняемым, а тем более виновным.

– И в чем же вы меня подозреваете? – Воронков деланно рассмеялся. – Это просто невероятно.

– Об этом поговорим немного позже, а пока расскажите о себе.

– А что рассказывать? – Воронков передернул плечами. – Вы, небось, и сами справки навели. Моя жизнь на виду, дом открыт, меня многие в городе знают, мое общественное положение известно. Что вас, собственно, интересует? – повторил он свой вопрос.

– Допустим, ваше занятие коллекционированием старинных вещей.

– Вот оно что! – воскликнул Воронков. – Кажется, я начинаю понимать. Меня оклеветали завистники, недруги, эти тупицы, бездари, которые абсолютно не смыслят в искусстве, а лезут туда же. А я всю сознательную жизнь занимаюсь собирательством. Это моя страсть и, без ложной скромности, могу сказать, что кое в чем разбираюсь.

– Охотно вам верю, Олег Георгиевич, – Ковчук согласно кивнул. – Однако у вас дома при обыске не обнаружено никаких старинных предметов искусства. Это обстоятельство выглядит несколько странно.

Воронков снисходительно улыбнулся:

– Вы меня извините, товарищ начальник, но сразу видно, что вы собирательством никогда не занимались.

– Не приходилось, – полковник виновато развел руками. – Знаете, все недосуг как-то. Однако вы не ответили на мой вопрос.

– Тут и отвечать нечего, все ясно. Коллекционер бы меня понял сразу. Видите ли, я человек настроения, увлекающийся, так сказать. Главный интерес для меня представляет не сама антикварная вещь, а сам процесс ее поиска и последующего изучения. Часто к вещи как-то охладеваешь, привыкаешь, что ли... И расстаешься без сожаления. А потом все снова. Поверьте, это так интересно!

– Действительно, интересно. А кому вы продавали вещи, к которым, как вы выражаетесь, охладели?

– В музей, как правило, – не без пафоса отвечал Воронков. – Как истинный коллекционер. Я полагаю, что делал полезное и нужное дело. Пусть все, а не только одиночки, любуются красотой.

Сидящие поодаль Кучеренко, Чобу и Андронова незаметно обменялись выразительными взглядами, а Чобу даже что-то тихо пробормотал.

Полковник хотел продолжить, но его опередила Андронова:

– Разрешите вопрос, Никанор Диомидович? Ваши слова, – обратилась она к Воронкову, – не согласуются с фактами. В последние месяцы в музей вы ничего не сдавали.

– Значит, ничего не было. Странный вопрос.

– Не такой уж странный, если принять во внимание, что недавно вы приобрели весьма ценные вещи: французскую вазу, скульптуру «Похищение сабинянок», картины Сарьяна, Самохина...

– Вы забыли упомянуть Левитана, – с вежливой улыбкой произнес Воронков. – Ну и что из этого следует? Не украл же я эти вещи. Какой здесь криминал? А потом, я уступил их одному коллекционеру, москвичу, он меня буквально умолял продать, я согласился, тем более, что это – не мой профиль. Я больше по фарфору... Это очень приличный человек, знаток...

– И этот приличный человек, фамилия которого Карякин, тут же тащит в комиссионку так полюбившиеся ему вещи. Не кажется вам это странным? Кстати, Левитан-то оказался поддельным, Олег Георгиевич.

– Не может быть! – воскликнул Воронков, и было непонятно, к чему относилось это восклицание: к тому, что Карякин отнес вещи в магазин или к сообщению о поддельности картины.

– Все может быть, гражданин Воронков, – Андронова не стала уточнять, что именно она имела в виду под этим «может быть». – Однако Карякин утверждает, что не покупал у вас ни картины, ни вазу, ни скульптуру, а вы сами просили сдать их в комиссионный. Кстати, сколько вы заплатили за них Сухаревской и этому старичку-пенсионеру?

– Право, уже не помню, – Воронков посмотрел в глаза Андроновой. – Да и какое это имеет значение? Бывает, купил дешевле, продал дороже. Обычное дело у коллекционеров.

– Это обычное дело на юридическом языке называется спекуляцией, – заметил Ковчук. – Статья 161, скупка и перепродажа товаров или иных предметов с целью наживы.

– В таком случае любого коллекционера можно под эту статью подвести. Да и где доказательство спекуляции? Этот Карякин может утверждать все, что угодно. – Воронков словно забыл, что он говорил о своем знакомом пять минут назад. – Я ему пошел навстречу, из уважения, а он вот каким негодяем оказался.

– Оставим пока скульптуру и прочее, – продолжил допрос Ковчук. – Скажите, Воронков, вы еще что-нибудь продавали или передавали Карякину, только честно?

– Пару резных костяных фигурок, медальон, в общем, мелочи.

Полковник выдвинул ящик стола, достал икону «Ангел пустыни» и повернул ее лицевой стороной к Воронкову:

– И это вы называете мелочью? Простите, но я отказываюсь вас понимать.

На лице Воронкова мелькнуло смятение, но только на долю секунды.

«Посмотрим, надолго ли тебя хватит», – подумал Ковчук.

– Мне, конечно, трудно судить, поскольку я в иконах не очень разбираюсь, но доска интересная, старинная школа. Никогда не приходилось видеть, – спокойно произнес Воронков.

– А вы постарайтесь припомнить, Олег Георгиевич, – вступил наконец в допрос Кучеренко. – Посмотрите внимательнее.

– Нет, никогда не видел. К сожалению. Да и где я мог ее видеть? Культовая живопись не мой профиль.

– Где могли видеть? – с усмешкой переспросил Кучеренко, открыл портфель и достал из него старую потрепанную книгу. На ее красном кожаном переплете значилось: «Историко-статистическое описание церквей и приходов Кишиневской епархии».– Эта книга, весьма любопытная, изъята у вас при обыске.

Воронков молчал, как загипнотизированный, не сводя глаз с книги. В тишине было слышно, как подполковник переворачивает страницы.

– Вот он, Иоанн Креститель, отличная репродукция. Здесь и описание иконы имеется, подробное причем. И, что самое интересное, отчеркнуто карандашом.

– И что из того? – нервно перебил его Воронков. – Почему вы считаете, что это мои пометки? Оставил кто-нибудь из прежних владельцев книги. Я ее по случаю приобрел и даже не успел раскрыть.

Кучеренко не обратил никакого внимания на эти слова и продолжал:

– Именно эту икону вдруг воруют из церкви...

– Печальное совпадение. – Воронков развел руками. – Неужели вы хотите сказать, что я украл икону? После этого не значит вследствие этого – так говорили еще древние римляне.

– Совпадение, стало быть? Пойдем дальше. Под видом командированного министерством культуры вы, Воронков, являетесь в церковь села Кобылкова. Священник опознал вас по фотографии...

– Ну и дела... – Воронков попытался улыбнуться, но улыбка получилась вымученной, жалкой. – Милиция за меня всерьез взялась. Был такой грех, был... Попался мне случайно под руку командировочный бланк – решил воспользоваться. Для солидности, чтобы священник не опасался. Очень хотелось осмотреть церковь подробнее. С познавательной целью.

– Вы только что сказали, что культовая живопись – не ваш профиль. Что же привело вас в храм божий? Или вы в бога веруете? В это время службы в церкви не было.

– Кроме икон в церквах и много другого есть, что представляет интерес для любителя старины.

– В этом вы абсолютно правы, – согласился Кучеренко. – И самое интересное, что после вашего визита эту церковь тоже обворовывают.

– Да что вы ко мне прицепились с этими кражами! – с плохо скрываемой злостью процедил Воронков.

Эти слова прозвучали так неожиданно грубо, будто их произнес другой человек: не этот, с вежливыми, вкрадчивыми, интеллигентными манерами, а другой – циничный, вульгарный. Однако Воронков мгновенно опомнился: – Извините, я, кажется, немного погорячился. Это ошибка, чудовищная ошибка... трагическая... – Он хотел еще что-то сказать, но его остановил Ковчук:

– Олег Георгиевич, упорным отрицанием вы только усугубляете свою вину. Однако у вас еще есть возможность как-то облегчить свою участь, и для этого требуется только одно – чистосердечное и полное признание.

– В чем виноват, я уже признался. Действительно, нехорошо получилось с этими картинами... и с вазой с точки зрения этики. И с удостоверением – тоже. А больше ни в чем нет моей вины. – Голос его звучал тихо и проникновенно.

Полковник с минуту внимательно разглядывал Воронкова, словно увидел его впервые, и с оттенком сожаления произнес:

– Ну что ж, в таком случае пеняйте на себя. С разрешения следователя мы сейчас проведем очную ставку. – Он нажал кнопку звонка. Появился конвойный. – Приведите арестованного Хынку, – распорядился Ковчук.

Воронков бросил быстрый, испуганный взгляд на дверь.

Минут через десять старшина привел Хынку. Тот хмуро глянул на сидящих в кабинете и молча сел на стул, также поставленный посредине комнаты.

– Скажите, Хынку, вы знаете этого человека и какие у вас с ним взаимоотношения? – полковник указал на Воронкова. – Хынку исподлобья взглянул на сидящего напротив Воронкова, и в его мутных глазах мелькнуло нечто, похожее на удовлетворение, однако ничего не ответил и тут же отвернулся.

– Смотрю я на вас, Хынку, и удивляюсь, – продолжал Ковчук, – неужели не надоело в молчанку играть? Пока вы, извините, комедию ломаете, ваши дружки времени не теряют. – Он раскрыл папку. – Вот протоколы допросов Ботнаря, Кравчука и Канга-ша. Раскололись ваши дружки, не в вашу пользу показания, совсем не в вашу. Выходит, вы, Хынку, во всем виноваты. Организатор. Со всеми вытекающими отсюда последствиями. Так что советую подумать. Итак, повторяю вопрос: вы знакомы с сидящим напротив вас гражданином?

Ответа не последовало, и полковник обратился с этим же вопросом к Воронкову. Воронков, избегая устремленного на него выжидательного взгляда Хынку, пробормотал:

– Да, знаю. Его зовут Спиридон Хынку.

В глазах Хынку зажегся недобрый блеск, но он продолжал хранить молчание, в упор глядя на Воронкова.

– При каких обстоятельствах вы познакомились с Хынку? Расскажите подробнее. – Ковчук обернулся к Чобу, чтобы убедиться, не забыл ли тот о протоколе.

– Месяца три назад он пришел ко мне на квартиру и говорит: «Слышал я, что вы собираете старинные предметы искусства.» От кого слышал – не сказал, а я не стал спрашивать, меня ведь многие знают как коллекционера. «Ну так вот, – продолжает, – кое-что могу предложить». Я заинтересовался. Хынку открывает сумку и вынимает несколько крестов, дарохранительниц, чаш -и еще что-то, я уж не припомню сейчас. Красивые были вещи, редкостные. Я, естественно, спросил, откуда у него они. Хынку пояснил, что купил или выменял у какой-то вдовой попадьи, у нее на чердаке много всякого пылится. Но я ничего у него не приобрел.

– Почему же, если вещи вам понравились? – Ковчук сделал вид, что удивлен.

– По двум причинам, – не сразу, а как бы после раздумья ответил Воронков. – Во-первых, цены он называл непомерные, фантастические, а главное не в этом: мне показалось, что вещи краденые. Очень уж все подозрительно выглядело. – Он снова помолчал и виноватым голосом добавил: – Конечно, я должен был сразу сообщить, куда следует.

В кабинете раздался сдавленный вскрик, больше похожий на стон, Хынку вскочил и с поднятым над головой стулом кинулся на Воронкова. Неизвестно, чем бы все кончилось, если бы Чобу промедлил и не успел схватить его руку в железные клещи. Хынку взвыл от боли. Немного придя в себя, бешено вращая глазами, он глухо прошипел:

–Это я, значит, вор, а ты, падла, чистенький? Он, он во всем виноват, гражданин начальник, наводку давал и вещи с дела покупал, а теперь кружева плетет, падла. Нет уж, вместе будем дерево полировать [20]20
  Полировать дерево – сидеть на скамье подсудимых.


[Закрыть].– Хынку снова сделал попытку подняться со стула, но стоящий рядом Чобу мягко положил ему на плечо свою тяжелую руку, и тот сразу обмяк.

Заметно побледневший Воронков брезгливо пожал плечами:

– Чушь, бред сумасшедшего. Больной человек. Где доказательства?

При упоминании о доказательствах Хынку весь зашелся:

– Смотри, какой прокурор выискался, доказательства требует. Сам взвешивал еще вещички с дела, по шестьдесят копеек за грамм давал за скуржевые, а простые почти задарма брал. Шакал, барыга проклятый!

– Спокойнее, Хынку, давайте обо всем по порядку. – Ковчук счел, наконец, нужным вмешаться. – На чем взвешивал Воронков серебряные вещи?

– На весах, на чем же еще, зеленые такие весы, на кухне.

– В каком именно месте на кухне? Не можете ли поточнее?

– На кухне, я же говорю, в нише за занавеской.

Ковчук вопросительно взглянул на Кучеренко, который молча кивнул.

– На сегодня, пожалуй, хватит, полковник нажал кнопку звонка. – Уведите арестованных, – приказал Ковчук.

Хынку быстро поднялся, сам, без команды конвоира, заложил руки за спину. Воронков же продолжал сидеть, понурив голову. Для него очная ставка продолжалась. Очная ставка с самим собой, со своей совестью, добрым именем, – со всем тем, что теперь осталось позади.

– Вставайте, гражданин, – поторопил его сержант.

Воронков очнулся, встал, не поднимая головы, скрылся за обитой черным дерматином дверью.

– С Хынку, пожалуй, все ясно. Уголовник, жалкий сломленный человек. А этому Воронкову что было нужно?.. – задумчиво, как бы размышляя сам с собой, промолвил Ковчук. – Никогда, наверное, не пойму. Все, кажется, было у человека – и так низко пасть...

– А что тут непонятного, Никанор Диомидович? Жадность фраера сгубила, как выражаются наши клиенты.

Все, кроме Ковчука, улыбнулись.

– Почему-то не каждого она, эта самая жадность, губит. Вот в чем вопрос. – Начальник управления помолчал. – Благодарю за службу. Все свободны.

ИЗ ПОСЛЕДНЕГО СЛОВА ПОДСУДИМОГО ВОРОНКОВА НА СУДЕ

Я потерял все, что может иметь полноценный гражданин нашей страны: любимую работу, уважение окружающих, доброе имя... Я всю сознательную жизнь восхищался и преклонялся перед искусством, музыкой, литературой. Теперь я буду надолго лишен этого. Во всем случившемся виню только себя и постараюсь честным трудом искупить вину перед народом, людьми...

ИЗ ОСОБОГО ОПРЕДЕЛЕНИЯ ВЕРХОВНОГО СУДА

...Одной из причин, способствующих совершению преступлений, следует считать отсутствие должной организации охраны церквей. В соответствии с законом организацией охраны церквей, которые являются собственностью государства, обязаны заниматься сельские Советы. Однако некоторые ответственные работники Советов... устранились от этого вопроса; больше того, даже запрещали организовывать охрану.

Другой причиной следует считать отсутствие описи церковного имущества, представляющего большую не только материальную, но и историческую и художественно-культурную ценность. Отсутствие описей особенно характерно для недействующих церквей, что затрудняет передачу находящегося в них имущества, в соответствии с существующим положением, финансовым органам, учреждениям Министерства культуры, а также действующим молитвенным учреждениям...

В ВЕРХОВНЫЙ СУД

Исполком Приреченского райсовета в связи с особым определением Верховного суда сообщает, что создана районная комиссия по учету материальных и культурных ценностей, находящихся в пользовании религиозных объединений. Созданы также аналогичные комиссии на территории каждого сельсовета. Составлены акты всех художественных, исторических и других культурных ценностей в районе.

Во всех действующих церквах организована сторожевая охрана, а часть ценностей недействующих церквей передана музеям Министерства культуры и действующим церквам. Принимаются меры к освоению зданий, снятых с регистрации церквей.

Особое определение было обсуждено на семинаре председателей исполкомов сельских Советов.

Председатель исполкома Приреченского районного Совета народных депутатов (подпись)

* * *

Подполковник Кучеренко сидел у себя в кабинете, поглощенный изучением уголовного дела, время от времени задавая уточняющие вопросы молодому капитану. Капитана только недавно назначили начальником отделения уголовного розыска одного из РОВД. Убийство, которое произошло в районе, было жестоким, преступление запутанным. Дело шло туго, со скрипом. И вот капитан приехал к старшему начальнику за советом и помощью.

– Понимаешь, дорогой, – подполковник вынул из папки исписанный протокол допроса свидетеля,– я бы этого человека передопросил, и вот под каким углом... – Он не успел сказать, под каким именно углом надо вести допрос. Зазвонил телефон внутренней связи. Говорил дежурный из бюро пропусков: