Текст книги "Клуб «Эсперо». Ангел пустыни. По обе стороны Днестра"

Автор книги: Леонид Юзефович

Соавторы: Евгений Габуния
сообщить о нарушении

Текущая страница: 30 (всего у книги 33 страниц)

Думитру и Николай понимающе кивнули.

– Второе: постарайтесь узнать у Симиона, что именно он скрывает и почему так ненавидит Марчела. Видимо, у него есть на то причины. Хотелось бы знать, какие именно? И вообще, постарайтесь сойтись с Марчелом поближе. Значит, пьет этот Марчел?

– Еще как! Особенно за чужой счет, – подтвердил Думитру.

– Вот это и молено использовать.

– Это как же? – удивился Николай. – Неужто пить с этим гадом?

– Вот именно.

– У нас и денег нет на угощение.

– С этим уладим. – Фаркаши достал из кармана деньги и отсчитал несколько купюр. – Пока хватит. Если спросит, откуда деньги, скажите, заработали на разгрузке вагонов. Ведь ваши там подрабатывают, не так ли?

– А зачем все это? – спросил Думитру, не притрагиваясь к деньгам.

– Надо, мои дорогие помощники. Мне крайне необходимо с ним познакомиться. Сделаем так... Куда они могут его пригласить? – обратился он к Серджиу. – Я имею в виду локал [48]48
  Локал – распивочная, ресторан (рум.).


[Закрыть]попроще.

– Пожалуй, «Под липами» сойдет.

– Завтра вечерком я загляну туда. Если меня увидите, то очень удивитесь, будто встретили старого знакомого. Я – бывший работник заготконторы, с которым вы познакомились в Тирасполе. Георгий Петрович, фамилию не знаете. В селе вашем, в Протягайловке, я никогда не бывал. Вы меня знаете только по Тирасполю. Я сначала вас не узнаю, и вы должны сказать, что приходили в заготконтору по своим делам и меня запомнили. Если завтра вечером в локале вас не застану, приду послезавтра. Все ясно?

– Честно говоря, не совсем, – пробормотал Думитру. – Однако постараемся сделать все, как вы говорите.

– Вот и отлично, – Фаркаши ободряюще улыбнулся, хотя и ему далеко не все было ясно. Он начинал весьма рискованную игру, которая, по-видимому, стоила свеч.

Локал «Под липами» никак не соответствовал своему поэтичному названию. Не успел Фаркаши до конца открыть дверь, как в нос ему ударил специфический запах табачного дыма, горелого мяса, прокисшего вина. Он медленно продвигался по слабо освещенному залу между столиками, пока его не окликнул Думитру:

– Георгий Петрович, неужели это вы?

Он обернулся и увидел стол, за которым сидели Думитру, Николай и третий, незнакомый. Думитру встал, направился к Фаркаши, и громко произнес:

– Вот так встреча!

– Простите, молодой человек, – холодно сказал Фаркаши, – я вас не знаю.

На лице парня промелькнуло недоумение, эти слова не вписывались в «сценарий», однако он не растерялся:

– Мы же давно знакомы. Еще по Тирасполю, мы к вам в заготконтору приходили.

– Кажется, начинаю припоминать. Если не ошибаюсь, вы из Протягайловки? На неправильный налог приходили жаловаться.

Фаркаши искоса взглянул на стол, за которым сидели спутники Думитру, и убедился, что Марчел внимательно прислушивается к разговору.

– Вот именно. Таким налогом обложили, что и вспоминать страшно, по миру пустили большевики, – Думитру все больше входил в свою роль. – Спасибо вам, Георгий Петрович, помогли тогда. Присаживайтесь к нам, посидим, если, конечно, не брезгуете.

Фаркаши немного поколебался и согласился:

– Пожалуй, только ненадолго.

Подведя Фаркаши к своему столу, Думитру, указывая на Николая, сказал:

– С ним мы как раз и приходили.

– Да, вроде лицо знакомое.

– А это наш новый друг, – повернулся он к Мар-челу. – Уже здесь познакомились.

Фаркаши пожал обоим руки, сел на свободный стул. Думитру налил вина.

– За встречу, Георгий Петрович! Не ожидал вас встретить на этом берегу. Если не секрет, как вы здесь оказались?

Фаркаши сделал глоток, взглянул на Марчела и молча поставил стакан на стол.

– Вы не опасайтесь, Георгий Петрович, – Думитру слегка потрепал Марчела по плечу. – Это свой человек, тоже от большевиков сбежал. Только он раньше, а мы с Николаем чуть позже. И живем вместе. Скоро нам землю дадут. Заживем хозяевами. Правильно я говорю, Марчел?

– Все верно говоришь, умный парень. – Марчел осклабился в улыбке, не сводя глаз с Фаркаши. – Однако наш гость, я вижу, придерживается другого мнения. Уж не большевик ли он? – Марчел пьяно захихикал, но Фаркаши видел, что он совсем не пьян.

– Как я сюда попал, – это долгая история, как-нибудь потом, если встретимся, расскажу. У вас с большевиками свои счеты, у меня – свои. Потому-то я и здесь, а не в Совдепии.

– И давно вы, уважаемый, оттуда вырвались? – Марчел позабыл о своем стакане, который уже доверху наполнил Думитру.

– Не очень... Я ведь из Одессы, – без видимой связи добавил он. – Вот оттуда давно пришлось пехать. Одесса... Что с ней сделали большевики! Это же надо, Приморский бульвар назвать именем какото-то большевика Фельдмана. Папа, вечная ему память, слава богу, не дожил до такого позора.

– Так вы, значит, из Одессы? – оживился Марчел. – А я думал – тираспольский, сосед наш.

– Нет, мы потомственные одесситы. Когда отца взяли в ЧК, подался в Тирасполь... Поближе к границе.

– А здесь, уважаемый, каким образом оказа лись? – допытывался Марчел.

– Я, кажется, уже говорил: это история длинная, сейчас не время... Давайте выпьем.

Фаркаши подозвал официанта, потребовал самого лучшего вина. Официант стремглав кинулся выполнять дорогой заказ: такое вино здесь спрашивали не часто. Фаркаши поднял свой бокал и прочувствованно сказал:

– За свободную Одессу!

– За свободную Молдавию! – поддержал его Марчел.

Пришло время расходиться, и Думитру достал деньги, чтобы расплатиться, однако Фаркаши заплатил по счету сам. Марчел, узнав, что Фаркаши остановился в гостинице, вызвался проводить, говоря, что время позднее, гость здесь человек новый, а ночью всякое может случиться. Фаркаши не возражал, и они зашагали по ночным улицам. По дороге Марчел завел разговор об Одессе.

– Чудесный город, – произнес он мечтательно.

– Да, – откликнулся Фаркаши. – Приходилось там бывать?

– Было дело, – пробормотал Марчел. – А вы, Георгий Петрович, – он впервые назвал Фаркаши по имени и отчеству, – вижу, очень скучаете по родному городу. Я не ошибаюсь?

– Не ошибаетесь.

– Наверное, и родственники, друзья там остались? – вопрос прозвучал как бы между прочим.

Фаркаши понял, что вопрос этот задан неспроста; больше того, он давно ожидал его и обдумал ответ, как и вообще всю линию своего поведения. Сообщение из Центра, и то, что он узнал от Думитру и Николая, свидетельствовали о связи Марчела с сигуранцей, где ему была отведена роль провокатора, однако через него можно было выйти на тех, кто стоял за его спиной. Марчел клюнул, как говорится, на «живца» и шел в расставленные сети. Фаркаши понимал: Марчел проявляет к нему интерес отнюдь не ради простого любопытства. Сын крупного коммерсанта, сгинувшего в подвалах Чека, ненавидящий большевиков да еще имеющий родственников и друзей в Одессе, – такой человек в глазах Марчела представлял большую ценность для хозяев.

– Не всех же чекисты забрали. Двоюродный брат в порту служит. Ну и друзья! Конечно, немного, зато верные люди. Когда из Одессы уходил, очень мне помогли.

Он почти физически ощущал, как напряженно прислушивается, запоминает каждое слово Марчел.

Возле гостиницы Фаркаши протянул руку, чтобы попрощаться. Марчел с преувеличенной горячностью пожал ее и сказал:

– Вы мне очень нравитесь, Георгий Петрович Надеюсь, мы еще встретимся.

– Все может быть. Только не в Тигине. Я завтра уезжаю в Кишинев. Время – деньги, как говорят американцы. Я же коммерсант. В Кишиневе меня можно найти в гостинице «Лондонская».

– Однако... – Многозначительно произнес Марчел. – Бедный беженец из России – и такая шикарная гостиница.

– Кто вам сказал, что я бедный? – в свою очередь удивился Фаркаши. – Мой отец был очень предусмотрительным человеком. Еще до войны обратил все наличные деньги в драгоценности. Мне кое-что удалось унести с собой. Хватило, чтобы открыть маленькое дело в Чехословакии. У нас там были деловые связи. Вот они и пригодились. В гостинице у портье спросите, в каком номере остановился господин Мачек.

– Мачек? – переспросил Марчел. – Кажется, это чешская фамилия.

– Да, чешская. А что, собственно, вас удивляет?

– Ничего не удивляет, господин Мачек, – подчеркнуто четко произнес его фамилию. – Надеюсь, мы еще встретимся.

– И я тоже, – в тон ему ответил Фаркаши.

«Центру. Для дальнейшей работы необходима легенда: мой отец, крупный одесский коммерсант или банкир, арестован сравнительно недавно за экономический саботаж, спекуляцию, валютой, незаконное хранение золота или что-то в этом роде, особого значения не имеет. Его сын, примерно моего возраста, после ареста отца скрылся из Одессы, лучше всего за кордон. Нужны также адреса нескольких явок в Одессе, возможна проверка агентами с этой стороны. Прошу подготовить нужные материалы по возможности оперативно и передать через курьера. Тараф».

 XVI

Новосельцев, чуть волоча правую ногу, медленно шел вдоль прилавка, протирая его влажной тряпкой. Окинул придирчивым взглядом полки, уставленные банками с маслинами, консервами, черным перцем, кофе... Провел пальцем по одной – палец оставил пыльный след. «Откуда только эта пыль берется, каждый день приходится вытирать», – он недовольно покачал головой. Привычку к чистоте и порядку Новосельцев еще с юнкерского училища сохранил навсегда. Покончив с полками, тщательно подмел пол в лавке и устало присел на стул, осторожно поглаживая вдруг занывшую ногу. «Видать, к перемене погоды, ничего не поделаешь – весна. Или просто перетрудил».

Покалеченная в бою под Перекопом нога в последнее время все чаще давала о себе знать. Если бы не ранение, кто знает, как бы сложилась дальнейшая жизнь Александра Васильевича Новосельцева. Ранение оказалось тяжелым, он потерял много крови. Придя в себя, с ужасом почувствовал, что койка, на которой лежал, проваливается куда-то вниз, в бездну. И без того тяжелая голова пошла кругом, и он снова впал в забытье. Очнувшись, увидел, что комната до отказа заставлена койками с перебинтованными людьми. По-прежнему качало, и Новосельцев наконец догадался, что находится на пароходе. Мучительно хотелось пить. Слабым голосом попросил у женщины в белом халате воды. Она странно посмотрела на него и принесла неполную кружку. Хватило едва на несколько глотков, вода была невкусной и плохо утоляла жажду. Он попросил еще, однако сестра лишь развела руками и сказала, что вода кончается. От нее Новосельцев узнал, что пароход следует в Константинополь.

Здесь сошла на берег лишь небольшая часть разбитого войска генерала Врангеля; остальные, в том числе и Новосельцев, поплыли дальше в Дарданелльский пролив, где и высадились в небольшом городке Галлиполи на полуострове того же названия. Новосельцев, которого вынесли на носилках, увидел полуразрушенные дома, стены которых хранили следы пуль и снарядов. Потом он узнал, что во время войны здесь высадился десант английских и французских войск и произошел кровопролитный бой.

Надвигалась зима. Задули холодные, пронизывающие ветры с моря. В бараках было холодно и голодно, однако его молодой организм брал свое. Скоро Новосельцев уже мог ходить на костылях. В глубине души он был даже рад этому, ранение избавляло от изнурительной муштры, которую насаждал генерал Врангель, лелея мечту возобновить вооруженную борьбу с большевиками. Дисциплина в лагере была драконовская. Особенно жестоко, вплоть до расстрела, карали тех, кто выражал желание вернуться на родину. На плацу в галлиполийском лагере Врангель приказал выложить камнями свое изречение, гласившее «Только смерть может избавить тебя от исполнения долга».

Умирать Новосельцеву не хотелось, ну а что касательно долга... Свой долг перед Россией он выполнил, кажется, до конца, халупником [49]49
  Халупниками презрительно называли тех, кто в бою прятался в халупе, т. е. в укрытии.


[Закрыть]никогда не был, воевал честно, в армии Врангеля тоже служил не за страх, а за совесть, пока не оказался на этом забытом богом и людьми скалистом полуострове за тридевять земель от России. Что ожидает его и тысячи других русских, потерявших в одночасье родину? Кому они теперь нужны и нужны ли вообще?

Эти вопросы мучили не одного Новосельцева. Длинными зимними вечерами в бараках шли нескончаемые, по-русски беспорядочные споры. Одни доказывали, что борьба не окончена и белую армию Европа использует для крестового похода против Совдепии. Другие полагали, что все само собой устроится, третьи мечтали вернуться на родину, однако вслух об этом говорить не решались, потому что это могло стоить жизни. Помалкивал и полковник Новосельцев. Никаких особых счетов с советской властью у него не было, она у него ничего не отняла, да и что можно было отнять у отца, простого сельского священника в одном из глубинных сел Тамбовской губернии? Сам же Новосельцев никаким имуществом обзавестись не успел, единственным его «богатством» был чин полковника генерального штаба, но и это «богатство» было весьма сомнительным в глазах окружавших его кадровых офицеров, о чем ему не раз недвусмысленно давали понять. И в самом деле. Пройдя ускоренный курс военной академии генерального штаба за полгода, он в 1916 году получил чин капитана. Полковника ему присвоил уже Врангель, и это обстоятельство как раз вызывало скептические усмешки.

После беспорядочных споров он долго лежал с открытыми глазами, слушая вой ветра за тонкими стенами барака. Надвигалась страшная, безысходная тоска, до жути зримо перед глазами вставали сверкающие на зимнем солнце деревья, все в снегу, улицы родного села, церковь на холме, уютный теплый дом, моложавая красивая мать. Где все это теперь, что стало с родными? И что ждет его самого?

К весне 1921 года французское правительство, убедившись, что «большевиков нельзя победить русскими или иностранными силами, опорная база которых находилась вне пределов России, и вдобавок победить с помощью солдат, которые в момент наилучшего состояния армии в Крыму на родной почве оказались не в силах защитить его от прямого нападения советских войск», прекратило помощь остаткам врангелевской армии. Она рассредоточилась по разным странам. Новосельцев снова оказался на пароходе, на сей раз французском, который держал курс в Константинополь. Стояли теплые, почти летние дни, пассажиры все время проводили на палубе и по своему обыкновению спорили. Новосельцев, как всегда, только слушал. Его внимание привлек сравнительно молодой мужчина с бородкой в пенсне, резко выделявшийся среди военных не только типично интеллигентской внешностью, но и манерой говорить. «Большевистская революция, – доказывал он, – была чудовищной исторической ошибкой, вызванной случайным стечением обстоятельств, гримасой истории. Если бы ее не было, Россия все равно пошла бы по пути демократии и прогресса. История все расставит на свои места, и Россия пойдет вместе с другими цивилизованными странами по пути демократии и прогресса. Большевизм в России доживает свои последние дни».

Он говорил складно, убедительно, как по писаному. Человека с бородкой Новосельцев видел впервые и поинтересовался у стоящего рядом худого поручика, с мрачным выражением лица слушавшего бородатого интеллигента, не знает ли он, кто этот человек. «Федоровский, – недовольно буркнул поручик. – Типичный халупник. Смотрите, как разошелся. А спросите его, где он был, когда мы краснопузых били? Из-за таких, как он, мы и проиграли. Россия не созрела для демократии. Давить нужно этих краснопузых жидомасонов. Только силой оружия можно спасти Россию от большевиков, а мы тонем в словесах».

Фамилия Федоровского Новосельцеву уже встречалась в «Информационном листке». Они познакомились здесь же, на пароходе. Новосельцева заинтересовали рассуждения Федоровского. В отличие от большинства офицеров Федоровский был противником монархии и видел будущее процветание и величие России в демократии и прогрессе. Правда, для Новосельцева осталось неясным, что именно подразумевает его новый знакомый под этими словами. Видимо, и Федоровскому он чем-то понравился, скорее всего, его самолюбию льстил неподдельный интерес, который молодой офицер проявлял к его персоне. Когда пароход пришвартовался в бухте Золотой Рог, они были почти друзьями.

В Константинополе их пути разошлись. Федоровский вынашивал планы создания собственной газеты и понимал, что в Турции, где русских эмигрантов было сравнительно мало, издание заранее обречено на провал. Он решил ехать в Софию, звал с собой Новосельцева, однако тот отказался. Он подумывал о возвращении на родину и рассудил, что легче всего уехать из Константинополя. Однако сделать это оказалось совсем не просто. Советские суда в порт не заходили, небольшие деньги, которые у него были, таяли, в Константинополе никакой работы найти не мог, да и почти ничего делать не умел, разве что воевать. В порту, правда, можно было подработать на разгрузке судов – амбалом, как здесь называли грузчиков, однако, какой из него, с покалеченной ногой, амбал...

Как-то во время скитаний по пыльным и грязным портовым улочкам с ним заговорил по-французски молодой иностранец. Новосельцев знал французский неважно, однако они друг друга поняли. Иностранец оказался помощником капитана французского грузового судна. Видимо, ему стало жаль русского офицера, своего сверстника, и он привел Новосельцева к капитану. На судне требовался электромонтер. Новосельцева, который окончил артиллерийское училище и немного разбирался в электротехнике, взяли электриком. В Марселе он сошел на берег и больше на пароход не вернулся.

Его дальнейшая судьба мало чем отличалась от судеб тысяч таких же русских эмигрантов. На чужбине сполна пришлось вкусить эмигрантского лиха: был мойщиком посуды в ресторане, закручивал гайки на конвейере автомобильного завода «Рено». По вечерам ходил на собрания союза офицеров генерального штаба и постепенно понял, что господа офицеры озабочены не столько судьбами бывшей родины, сколько своими собственными распрями и дележом эфемерных должностей. Их объединяла лишь звериная ненависть к большевикам, советской власти.

Вести с родины находились в разительном противоречии с тем, что говорилось на собраниях. Советская Россия крепла и набиралась сил. Да и сам Новосельцев, начав зарабатывать свой кусок хлеба тяжким трудом, по-иному уже смотрел на события и все реже ходил на собрания.

Однажды Новосельцев узнал, что он вместе с другими рабочими фирмы «Рено» уволен в связи с сокращением производства. «Все верно, – с горечью подумал он, – эмигрантов берут последними и увольняют первыми». Времени у безработного достаточно, и Новосельцев целые дни проводил на улице, скитаясь по Парижу, только теперь открывая для себя этот город. Как-то в русском кафе ему попалась на глаза газета «За свободную родину». Он стал просматривать ее без особого интереса, заранее зная, о чем пишется в эмигрантских газетах, каких немало в последнее время стало выходить в Париже. Однако он в своих предположениях ошибся. Внимание привлекла статья о притязаниях большевистской России на Бессарабию – исконно румынскую землю; жизнь в этой бывшей русской губернии описывалась в радужных красках. Патриотические чувства Новосельцева – сторонника единой и неделимой России —'были уязвлены.

Внизу последней страницы значилась фамилия редактора: В. П. Федоровский. Новосельцев не сразу сообразил, что это тот самый Федоровский, с которым он познакомился в свое время на французском пароходе, и отправился по адресу, указанному в газете. Федоровский его узнал, не выказав, впрочем, особой радости, посетовал, что газета, как он выразился, идет неважно, решив, видимо, по внешнему весьма жалкому виду своего гостя, что тот пришел просить денег. И ошибся. Новосельцев еще сохранил свои представления об офицерской чести. Убедившись, что старый знакомый ничего не просит, Федоровский повеселел, стал расспрашивать о житье-бытье. Узнав, что тот ищет работу, неожиданно предложил место корректора в своей газете, сразу предупредив, что жалованье весьма скромное. Новосельцев был рад и этому.

Свои обязанности бывший полковник исполнял добросовестно, редактор был им доволен, и постепенно между ними установились если не дружеские, то доверительно-приятельские отношения. Новосельцеву приходилось от корки до корки прочитывать каждый номер, и его всегда неприятно удивляло и поражало обилие материалов из Румынии и Бессарабии. В их подаче, тональности четко просматривалась прорумынская направленность, особенно в бессарабском вопросе.

Однажды вечером, когда они сидели в ресторане «Душка», заговорил на эту тему с редактором. Тот отделался общими словами в том смысле, что Румыния – это форпост против большевизма на Востоке. «Мы – активисты, – с пафосом произнес Федоровский, подогретый несколькими рюмками водки, – а это значит, что в священной борьбе против большевизма хороши любые средства и любые союзники, тем более сейчас, когда русскую эмиграцию раздирают противоречия. Пора понять, что собственными силами сковырнуть Совдепию мы не в состоянии».

Ответ звучал убедительно. Так считали все сторонники «активизма», приверженцы активной борьбы с советской властью, считавшие, что в этой борьбе допустимы все средства, вплоть до террора.

В маленькой редакции все на виду, и Новосельцев заметил, что редактор уединяется с какими-то непонятными, явно не русскими людьми, а потом с подобострастным видом провожает их чуть ли не до первого этажа. Кто-то из газетчиков сказал Новосельцеву, что это румыны. Иногда Федоровский неделями не появлялся в редакции. В Париже его тоже в это время не было. Где он пропадал, никто толком не знал, поговаривали, что он ездит куда-то за границу.

Как-то после недельного отсутствия редактор пригласил в свой кабинет Новосельцева и стал жаловаться: в Париже слишком много конкурентов – русских газет, тираж «За свободную родину» падает, и он подумывает переехать в Бессарабию и издавать газету там. Кишинев, по его словам, оставался русским по духу и языку городом, в чем он сам убедился, недавно посетив его. Федоровский намекнул о каких-то своих влиятельных друзьях в Бухаресте, которые обещали помочь, и приглашал Новосельцева с собой. Тот согласился, рассудив, что новую работу, подобную этой, в Париже вряд ли удастся найти, а другая ему просто не по силам. Федоровский, не ожидавший, видимо, скорого согласия, обрадовался и, к удивлению Новосельцева, предложил поехать в Румынию для переговоров вместе, пояснив, что присутствие полковника генерального штаба придаст им большую солидность и весомость. Новосельцев в глубине души не очень поверил такому объяснению – не то что полковников, но и бывших генералов было полно не только во Франции, но и вообще в Европе, не исключая, естественно, и Румынию, однако не стал уточнять.

В Бухаресте Федоровский где-то пропадал целыми днями, оставляя Новосельцева одного и уже не вспоминая о его полковничьем чине. Однажды, возвратившись вечером в гостиницу, он с огорчением сообщил: министерство иностранных дел Румынии разрешения на издание не дает, мотивируя отказ тем, что в Кишиневе и так слишком много русскоязычных газет. В тот же вечер Федоровский впервые пригласил Новосельцева на важную, как он выразился, деловую встречу

С кем конкретно предстояла встреча, он не уточнил. Такси, которое они взяли возле гостиницы «Гранд», миновало ярко освещенный центр, чем-то напомнивший Новосельцеву Париж, свернуло на тихую улицу, остановилось у двухэтажного особняка за высоким забором. Федоровский нажал кнопку звонка, им пришлось довольно долго ждать, прежде чем из дома вышел высокий пожилой человек. Обменявшись несколькими словами с Федоровским, он пригласил их следовать за собой. В богато обставленной старинной мебелью гостиной им навстречу поднялся представительный мужчина с аристократическим, несколько надменным лицом. Новосельцеву бросилась в глаза его выправка, и он сразу признал в нем военную косточку. Хозяин дома с подчеркнутым радушием приветствовал Федоровского и повернулся к Новосельцеву. Федоровский представил Новосельцева как полковника русского генерального штаба и своего коллегу. Пожимая руку Новосельцеву, тот сказал, что уже слышал о нем от господина Федоровского и рад видеть в своем доме собрата по оружию и даже однокашника.

– Как я слышал, вы тоже окончили академию генерального штаба?

Он стал вспоминать профессоров академии, осторожно, будто невзначай, расспрашивая о них Новосельцева, и тот почувствовал, что его как будто проверяют. Воспользовавшись паузой, Новосельцев спросил, в каком полку служил его собеседник.

– Разве господин Федоровский вам не говорил? – Он взглянул на редактора. – А, понимаю, – продолжал с улыбкой, – господин Федоровский известный конспиратор. У меня была другая служба, дорогой полковник. Полковник Херца, бывший российский военный атташе в Румынии. – Он сделал паузу, колеблясь, продолжать или нет, и добавил: – А нынче – полковник генерального штаба румынской армии. Служу во втором отделе.

«Из этих... халупников, – с неприязнью подумал Новосельцев. – Неплохо устроился во время войны, да и после».

Федоровский с озабоченным лицом молча сидел в кресле.

– Не огорчайтесь, господин Федоровский, – наигранно бодрым тоном произнес Херца. – Эти господа из министерства иностранных дел осторожничают, полагая, что создание еще одной русской газеты сейчас, когда наметилось некоторое сближение с Советами, может отрицательно отразиться на их дипломатической игре. Они до сих пор не поняли, что с большевиками можно разговаривать только с позиции силы. Посмотрим, как запоют наши доморощенные талейра-ны, когда Советы вплотную поставят бессарабский вопрос. – Херца недовольно поджал тонкие губы. – Однако нет худа без добра. Вы, господин Федоровский, и ваша уважаемая газета в это сложное, тревожное время больше нужны нам там, в Париже, а не здесь, в Бессарабии. Ах, Париж, Париж! – с оттенком ностальгической грусти сказал Херца. – Я вам завидую, господин Федоровский, вы живете в столице мира. Небось, развлекаетесь напропалую на пляс Пигаль? – он улыбнулся улыбкой сатира и уже деловым тоном спросил. – Надеюсь, я могу быть откровенным в присутствии господина Новосельцева?

– Безусловно, господин полковник,– подтвердил тот.

– Мы здесь, в Бухаресте, высоко ценим, господин Федоровский, вашу работу по разъяснению среди русской эмиграции правильного понимания акта исторической справедливости – воссоединения Бессарабии с Румынией. К сожалению, далеко не все еще русские понимают и поддерживают этот исторический акт. Не только во Франции, но даже здесь, в Румынии, немало сторонников великой, единой и неделимой России. Пора кончать с этими иллюзиями, Румыния естественный геополитический союзник западных демократий, противостоящий коммунизму на Востоке. И вы, господин Федоровский, призваны внести достойный вашего публицистического таланта вклад в наше общее дело. Можете рассчитывать, как и прежде, на нашу помощь и поддержку.

Херца и Федоровский заговорили о своих делах, понимая друг друга с полунамека, будто старые добрые знакомые. Новосельцев не вникал в разговор, потому что он касался большой политики, которой он никогда особенно не интересовался, а в последние годы, соприкоснувшись с погрязшими в раздорах и дрязrax эмигрантскими течениями и группами, вообще потерял к ней интерес.

В гостиницу они возвратились уже ночью. Несмотря на позднее время, Федоровский зашел в номер к Новосельцеву и заявил, что обстановка и интересы дела требуют, чтобы его газета имела в Кишиневе своего представителя, и этим представителем должен быть он, Новосельцев. Предложение было неожиданным, застало Новосельцева врасплох, и он молчал, не зная что ответить. Федоровский расценил молчание по-своему и поспешил добавить, что, поскольку обязанности представителя газеты не очень обременительны, то и жалованье будет соответствующее, однако выше, чем корректора. Он даже готов оказать ему небольшую услугу: дать денег, чтобы открыть в Кишиневе маленькую лавку. Потом, когда Новосельцев разбогатеет, с улыбкой говорил Федоровский, он вернет долг. Новосельцев вспомнил, что не раз говорил Федоровскому о своем заветном желании: открыть в тихом провинциальном городе свое «дело», скопить к старости капиталец и доживать свои дни на покое.

Прежде чем дать согласие, Новосельцев все же попросил уточнить, в чем именно будут заключаться его обязанности. Федоровский сказал, что в Кишиневе много беженцев из Советской России; Новосельцев должен этих людей опрашивать и передавать полученную информацию ему в Париж. Это обычная журналистская работа, поспешил добавить редактор, видя, что Новосельцев колеблется, вам помогут наши румынские друзья. Новосельцев чувствовал, что его собеседник чего-то не договаривает, однако предложение было слишком заманчивым, и он согласился.

Накануне отъезда в Париж Федоровский дал ему несколько адресов друзей в Кишиневе. Новосельцев, проводив патрона, в тот же вечер уехал в Кишинев. Когда на следующее утро он вышел из поезда и смешался с толпой, заполнившей привокзальную площадь, ему почудилось, что попал в Россию: всюду звучала русская речь. Сняв номер в дешевой гостинице, он отправился бродить по городу.

Тихий, утопающий в свежей зелени Кишинев, являл разительный контраст с шумным, пропахшим бензином Парижем. Слух ласкали исконно русские названия улиц: Пушкинская, Михайловская, Купеческая, Мещанская, Жуковская, Инзова. Впрочем, у них были и другие, официальные, названия, но они не прижились. И русская речь, и названия улиц будоражили, бередили тоску по родине.

Ему понравился Кишинев с его размеренной жизнью, где люди никуда не спешили.

Один из друзей Федоровского, живший в особняке на углу Михайловской и Кузнечной, которого Новосельцев посетил в первый же вечер, любезно его встретил, угостил бокалом красного вина, очень напомнившего Новосельцеву французское бордо. Выслушав гостя, хозяин особняка сказал, что разрешение на открытие лавки дает торгово-промышленная палата, тем более, когда речь идет об иностранце, каковым является господин Новосельцев. Он говорил по-русски бегло, лишь легкий акцент выдавал, что этот язык для него не родной. Однако он постарается это дело быстро уладить, и уважаемый домнул колонел [50]50
  Домнул колонел – господин полковник (рум.)


[Закрыть]получит необходимое разрешение. Больше того, поскольку господин Новосельцев человек в Кишиневе новый, он сам поможет ему подыскать подходящее помещение для лавки.

И действительно, все уладилось на удивление быстро, и вот уже около года он является владельцем небольшой бакалейной лавочки на Мещанской. «Однако как время быстро летит», – подумал Новосельцев, машинально поглаживая разболевшуюся ногу. Наступил полуденный час, когда и без того немногочисленные покупатели редко заглядывали в лавку. Разве что прибежит мальчишка и попросит на несколько леев кулечек фиников или леденцов.