Текст книги "Клуб «Эсперо». Ангел пустыни. По обе стороны Днестра"

Автор книги: Леонид Юзефович

Соавторы: Евгений Габуния
сообщить о нарушении

Текущая страница: 12 (всего у книги 33 страниц)

– Как раз об этом я и хотел сказать, – продолжил полковник. •– Так или иначе, преступникам надо сбывать похищенное, а это ведь не какие-нибудь шмутки, икону или крест на рынок не понесешь. Кто может их приобрести? – обратился он к Андроновой.

– Или фанатик-коллекционер, для которого не имеет значения происхождение вещи, или заведомый спекулянт, хорошо разбирающийся в таких делах, или: этот самый наводчик. Эти жучки постоянно крутятся, среди коллекционеров. В Кишиневе пока никаких следов не обнаружено, я интересовалась... Не исключено,, что в другом городе сбывают – безопаснее. В Москве,, например, там таких жучков много.

– Продолжайте розыск в этом направлении, Лидия Сергеевна, только более углубленно, целенаправленнее, что ли. Поинтересуйтесь в музеях, вообще потолкайтесь среди этой публики. – Ковчук чуть нахмурил брови, давая понять, что не совсем доволен Андроновой. – А в МУР ориентировку подготовьте прямо сейчас, не откладывая. Я подпишу.

 ТЕЛЕТАЙПОГРАММА

 Начальнику УУР ГУВД Мосгорисполкома

 За последнее время на территории Молдавии совершен ряд краж из церквей. Неопознанные преступники похищают книги религиозного характера, разные серебряные оклады от книг, серебряные потиры (чаши), дарохранительницы, кресты, дискосы (блюда), подсвечники и другую церковную утварь, представляющую значительную художественно-историческую и материальную ценность.

 Среди похищенного также иконы:«Николай Чудотворец»,

 «Утоли моя печали», «Великомученица Варвара», «Воскресение Христово», «Богородица с младенцем», «Скорбящая богоматерь» с лампадами на цепочках, «Ногайская божья матерь» в окладе в виде лучей, украшенном полудрагоценными камнями...

 Прошу ориентировать личный состав на установление преступников, а также лиц, занимающихся скупкой церковной утвари. При установлении указанных лиц прошу сообщить.

 Начальник УУР МВД МССР

 (подпись)

 Татьяна и Валентин

С высокой балюстрады аэровокзала Воронков узнал Валентина сразу, едва тот вышел из самолета, и призывно помахал ему рукой. Однако Валентин не смотрел по сторонам, занятый молодой женщиной, которую вел под руку, помогая спуститься по трапу. «По всему видать, только познакомился. В самолете. Вот и стелется. А она ничего, столичная штучка».

Валентин со своей спутницей медленно, чуть отстав от остальных пассажиров, шли по истоптанному, заросшему прошлогодней жухлой травой полю, и Воронков хорошо разглядел новую знакомую своего приятеля. В высоких черных сапожках, черных же, туго обтягивающих стройные ноги кожаных брюках и такой же куртке, она как будто только что сошла с экрана ковбойского фильма, а не прибыла обычным рейсом Москва – Кишинев. Это сходство с ковбоем или, скорее всего, амазонкой, довершали черные распущенные волосы, которые ворошил свежий ветерок. Она все время поправляла их небрежным движением тонкой руки. Рядом с амазонкой ее спутник явно проигрывал, что не без удовлетворения отметил Воронков. Валентин был ниже своей дамы, и эту разницу не могли скрыть модные туфли на высоченных каблуках. И эти дорогие туфли, и шикарная дубленка, и массивная золотая печатка на толстом коротком пальце делали его похожим на внезапно разбогатевшего купчика, выставляющего напоказ свое богатство.

В душе Воронкова, шевельнулась ревнивая зависть, когда Валентин, полуобняв свою спутницу и едва не касаясь ее щеки губами, что-то зашептал ей на ухо. Она манерно вскинула красивую голову, отчего волосы черным водопадом растеклись по спине, и кокетливо рассмеялась. Они подошли совсем близко, и только теперь Воронков окликнул приятеля. Валентин представил свою знакомую. Она высокомерно смерила глазами Воронкова и протянула узкую мягкую руку в тонкой перчатке:

– Татьяна.

На привокзальной площади, как всегда после прибытия самолета, толпился народ. Валентин, взглянув на забитый уже до предела «Икарус», заторопился было на стоянку такси, но Воронков небрежно вытащил из кармана плаща брелок с ключом зажигания, поиграл им в руках. Валентин улыбнулся:

– Вас понял, – подмигнул ему приятель, и они направились к красным «Жигулям». Валентин, улучив момент, шепнул:

– Дома представишь Таню как мою жену. Ясно?

Воронков согласно кивнул и включил газ. Машина тронулась.

День выдался на редкость солнечный и теплый.

– Да у вас тут настоящая весна! – воскликнула молодая женщина, опустив стекло и подставив лицо теплому ветерку. – Не то, что в Москве. Не люблю мороза, – тоном капризной девочки сообщила она.

За окном машины мелькнул выкрашенный в голубое уютный крестьянский домик, каких уже мало осталось в окрестностях Кишинева. Татьяна проводила его восторженным взглядом:

– Какая прелесть, не правда ли, Валентин? Нам бы с тобой такой, летом бы здесь жили, зимой в столице.

Валентин ничего не ответил, но Воронков, увидев в зеркале его сразу поскучневшее лицо, подумал без всякого впрочем, сочувствия: «Дает ему прикурить, стервочка, видать, изрядная».

«Жигуль» остановился возле небольшого особняка на одной из тихих улиц в верхней части города. В глубине двора стоял новенький свежевыкрашенный металлический гараж. Валентин завистливо свистнул:

– Поздравляю, старик, ты делаешь успехи. Тачку оторвал, и гараж успел отгрохать. Молоток!

Воронков скромно промолчал и пригласил гостей в дом. Молодая, просто одетая женщина с невыразительным скучным лицом как старому знакомому улыбнулась Валентину и вопросительно взглянула на его спутницу. Перехватив этот взгляд, Воронков поспешно произнес:

– Познакомься, Галя, это жена Валентина.

В Галиных глазах промелькнуло недоверие, однако она радушным тоном пригласила:

– Что же вы стоите, милости просим, заходите.

Когда гости привели себя в порядок после дороги, все уселись в креслах возле маленького низкого столика в гостиной. Па столике в продуманном беспорядке лежали журналы. Полуголые девицы в более чем вольных позах на их глянцевых ярких обложках и аршинные буквы названий «Плейбой», «Вог», «Эсквайр» призывали, требовали, заклинали: открой, посмотри, прочитай... Татьяна полистала один, снисходительно, с видом собственного превосходства окинула взглядом замелькавших девиц, и отложила. Перевела скучающий взгляд на стены, и в ее зеленоватых глазах вспыхнул огонек. Она легко поднялась со своего кресла и подошла почти вплотную к картине в позолоченной витой раме. На картине были изображены важные нарядные дамы и господа, стоящие по обе стороны железнодорожной колеи; они с интересом и недоверием^ наблюдали, как окутанный клубами дыма маленький, будто игрушечный паровозик тащит за собой несколько вагончиков. Поодаль, в стороне, стояли перепуганные необычным зрелищем мужики и бабы.

– Первая железная дорога из Петербурга в Царское Село, – прочитала вслух Татьяна название картины. – Художник Самохин. – Она на секунду задумалась. – Был такой, в свое время весьма известный. Первая половина девятнадцатого века. Теперь основательно подзабыт. – Она хотела еще что-то сказать, но передумала и перешла к висящей рядом небольшой картине, точнее, этюду в скромной деревянной рамке. Вгляделась в запечатленный на нем уверенными, нарочито грубоватыми мазками живописный уголок восточного города, яркое, смелое сочетание красок.

– Похоже на Сарьяна, очень похоже, – как бы размышляя, негромко произнесла Татьяна. – И подпись... – Она еще раз пристально вгляделась в размашистую подпись в углу этюда. – Скорее всего – подлинник, во всяком случае – будем надеяться, – осторожно заключила она.

Валентин, в отличие от своей подруги с интересом разглядывавший глянцевых соблазнительных девиц, оторвался от своего увлекательного занятия.

– Видал? – обернулся он к сидящему рядом хозяину дома. – Глубоко пашет, почище этих очкариков, что в музейных комиссиях заседают. Любому форы даст. Все знает...

Воронков на это ничего не ответил.

Татьяна уже рассматривала картину, что висела рядом с этюдом. Написанный в мягкой неброской манере пейзаж средней русской полосы выглядел особенно грустно, далее печально рядом с бушевавшим яркими красками этюдом Сарьяна. Казалось, настроение художника передалось молодой женщине, потому что она как-то затихла, взгляд зеленых глаз затуманился.

– Неужели Левитан? Здесь, в этом захолустье? – прошептала она. – Невероятно!

Воронков не сводил глаз со своей гостьи.

– В этом доме только оригиналы, милая Танечка, – важно произнес он и улыбнулся.

Татьяна обернулась к нему, провела рукой по волосам, как бы сбрасывая настроение, навеянное грустным пейзажем, и тоже улыбнулась. В ее зеленых, глазах снова зажегся огонек. Слегка покачивая бедрами, какой-то особенной, чуть вызывающей призывной походкой Татьяна уже пересекла гостиную, направляясь в противоположный угол. Во всем ее облике, в том, как она двигалась – вкрадчиво, грациозно., осторожно обходя мебель, в ее зеленых миндалевидных глазах сквозило что-то хищное, кошачье. Это сходство с огромной красивой кошкой довершал кожаный, плотно облегающий костюм. Воронков, не сводивший с Татьяны завороженных глаз, увидел, как она подошла к низкому шкафчику с выгнутыми полукругом инкрустированными дверцами, погладила ладонью прохладную, в прожилках, мраморную столешницу. И в этом простом движении также проступило что-то вкрадчивое, хищное.

– Да это же Буль [10]10
  Андре Буль – знаменитый французский мебельный мастер XVII—XVIII вв.


[Закрыть]. И в каком состоянии! У нас в Москве такой редко увидишь.

– Вы не ошиблись, милая Танечка, – многозначительно подтвердил Воронков. – Это действительно работа Буля. Изумительно, не правда ли?

Татьяна, казалось, ничего не слышала, залюбовавшись старинными бронзовыми часами, стоявшими на мраморной столешнице шкафа.

В комнату вошла Галина, держа в руках стопку тарелок, чтобы накрыть стол к обеду. Видимо, в том, как гостья рассматривала часы, она прочитала, кроме восхищения, еще и нечто другое, и суховато сказала:

– Эти часы остались от моих родителей. Память.

Судя по быстрому, мимолетному изучающему взгляду, который бросил на жену Воронков, эта реплика предназначалась не столько Татьяне, сколько в первую очередь ему самому.

Вслед за Галиной в гостиную вошла немолодая женщина. Ее покрытое старческими морщинами подкрашенное лицо хранило, как пишется в старых романах, следы былой красоты. Вежливая улыбка, с которой она поздоровалась, не могла скрыть надменного выражения, навсегда застывшего на ее лице.

– Моя маман, – представил ее Воронков.

Так же торжественно-важно, как и вошла, она покинула комнату.

После обеда гость и хозяин на некоторое время уединились, и вскоре уже втроем, вместе с Татьяной, вышли из дома. Встречные мужчины провожали ее удивленно-восхищенными взглядами, женщины же недоброжелательными и завистливыми. А она, не замечая этих взглядов, с интересом рассматривала маленькие нарядные, причудливой архитектуры особнячки по обеим сторонам улицы.

– Посмотри, Валентин, – тормошила она своего друга. – Сколько домов – и все разные. Ни одного похожего. Не то, что нынешние коробки, – капризным тоном, будто ее спутник был архитектором и проектировал эти самые «коробки», сказала она.

Валентин, которого проблемы архитектуры, по-видимому, мало трогали, лишь молча кивал. Зато Олег Георгиевич и на улице продолжал играть свою роль гостеприимного хозяина. Он обстоятельно отвечал на Татьянины вопросы, так и сыпал сведениями из истории города.

Незаметно подошли к длинному одноэтажному зданию в помпезном стиле с большими, так называемыми пролетными окнами. Необычное здание, естественно, привлекло внимание молодой женщины. Услышав от Воронкова, что в не столь уж давние времена дом был собственностью одного из крупнейших богачей города, она вздохнула:

– Жили же люди!

Эти слова, какие принято говорить в шутку в подобных случаях, были сказаны таким тоном, что ее спутники не поняли, шутит она или говорит всерьез.

– Почему – жили? – в тон ей продолжал Воронков. – И сейчас живут... Только не все, а те, кто умеет. Не так ли? – Он посмотрел прямо в глаза молодой женщины. Татьяна понимающе улыбнулась. – Теперь здесь художественный музей. Давайте зайдем,– заметил Олег Георгиевич, – хотя боюсь, что вас, москвичей, ничем не удивишь.

Гости охотно приняли предложение. Они поднялись на высокое крыльцо и вошли в маленький холл, служивший когда-то прихожей. Пожилая кассирша как старому знакомому улыбнулась Воронкову и даже сделала слабую попытку пропустить его вместе со спутниками без билетов.

Они оказались единственными посетителями. Сумрачные темноватые залы были пустыми; здесь царила та особая тишина, которую не случайно называют музейной. Седая благообразная старушка, покойно устроившаяся с вязальными спицами, неохотно оторвалась от своего увлекательного занятия, чтобы взглянуть на редких посетителей, узнала Воронкова, приветливо поздоровалась и с откровенным любопытством уставилась на Татьяну.

Они медленно переходили из одного пустынного зала в другой, иногда останавливаясь возле какой-нибудь картины. Экспозиция была хорошо знакома Воронкову, и он, явно желая блеснуть, держал себя словно опытный гид. Однако московские гости окидывали равнодушным взглядом картину и шли дальше.

В одном из залов к ним подошел мужчина средних лет, одетый с подчеркнутой тщательностью. Его глаза, увеличенные линзами больших модных очков, излучали неподдельное радушие.

– Батюшки, кого я вижу! Сколько лет, сколько зим! – Он развел руки в стороны, как бы приготовясь заключить Воронкова в объятия. – Нехорошо, милейший Олег Георгиевич, нехорошо-с. Быть в музее – и не зайти ко мне. Обижаете, мой друг, обижаете. А у меня к вам, между прочим, дело есть.

– Какое совпадение, и у меня к вам дело, дорогой Василий Федорович, – как раз собирался к вам, и не один, а с московскими друзьями, – показал он на своих спутников. – Помните, я вам о них рассказывал? Большие любители и знатоки искусства.

– Очень рад, – несколько церемонно склонил в полупоклоне голову Василий Федорович, отчего стала видна небольшая плешь в его седеющих редких волосах. – Так что же мы здесь стоим? – он явно воодушевился присутствием красивой женщины. – Пожалуйте ко мне.

Маленький кабинет заведующего отделом русского и западноевропейского искусства Василия Федоровича Большакова как бы являл собой продолжение экспозиции, но только без того чинного музейного порядка. Святой с иконы, висящей на стене, устремил скорбный, осуждающий взгляд на изящную фарфоровую статуэтку обнаженной купальщицы на письменном столе. Купальщица же мирно соседствовала рядом с толстым лукавым амуром. В углу были свалены старинные прялки, расписные блюда и другие вещи, назначение которых для непосвященного оставалось загадкой.

Большаков обвел рукой кабинет:

– Извините за беспорядок. Горячее время. И в музеях, представьте, такое случается. Готовим новую экспозицию – отдел прикладного искусства. Да вы же знаете, Олег Георгиевич. Ваш Гарднер займет в ней почетное место. Изумительный сервиз.

– Весьма польщен, Василий Федорович, – Воронков искоса взглянул на Валентина, желая узнать, какое впечатление произвели на него слова Большакова. – Кстати у моего московского друга тоже есть кое-что любопытное. Не желаете взглянуть, Василий Федорович?

Согласие последовало незамедлительно. Валентин извлек из дорогой кожаной сумки медное блюдо с вычеканенным по краю древнерусским орнаментом. Орнамент покрывала разноцветная эмаль, и он сверкал, словно радуга. По кругу же была выбита надпись: «Божьей милостью царь Алексей Михайлович». В центре блюда хищно выставил когти двухглавый орел, но почему-то на голове у птицы, символизирующей высшую самодержавную власть, была не корона, а меховая шапка.

Добродушное лицо Большакова стало серьезным и сосредоточенным. Он долго вертел тяжелый медный диск в руках:

– Любопытно... Алексей Михайлович, если не ошибаюсь, царствовал в семнадцатом веке. Если блюдо действительно относится к этому времени, то представляет большую ценность. – Он снова задумчиво повертел блюдо, зачем-то постучал по дну пальцем. – Однако нужна атрибуция. Вот что я вам скажу, – обратился Большаков к Валентину. – Оставьте блюдо у нас. О результатах я сообщу Олегу Георгиевичу. А также об условиях, на которых музей может его приобрести.

Это вполне обычное для музейных порядков предложение пришлось Валентину явно не по душе. Он заморгал своими белесоватыми ресницами и обиженно произнес:

– Видите ли, я сейчас переживаю некоторые, как бы вам сказать, финансовые затруднения. В общем, мани нужны, – он пощелкал для убедительности толстыми короткими пальцами, сверкая массивной золотой печаткой. – Или вы покупаете блюдо не откладывая, или я его забираю.

– Воля ваша, – вежливо ответил Большаков и, деликатно давая понять, что эта щекотливая тема исчерпана, обратился к Воронкову: – А к вам, милейший Олег Георгиевич, дело у меня вот какое. Не одолжите ли на несколько дней справочник-каталог, ну тот, клейм по серебру? Атрибутировать надо одну вещицу. Прелюбопытная. Не исключено, что самого Фаберже работа или, по крайней мере, его ученика. Видна рука мастера.

– Если верна поговорка – искусство требует жертв, – улыбнулся Воронков, – то эта жертва ничтожно мала. Каталог к вашим услугам в любое время.

Большаков проводил гостей до самого крыльца, где они и распрощались.

К вечеру народу на главной улице прибавилось. Татьяна присмотрелась к модно, по-весеннему одетым парням и девушкам и с удивлением воскликнула:

– Смотрите-ка, сплошная фирма! Совсем как на улице Горького.

– А вы, Танечка, непоследовательны, – заметил Воронков. – Только что вы изволили обозвать наш город захолустьем.

– Непоследовательна? Возможно.—Она кокетливо поправила волосы. – Я ведь женщина.

Они проходили уже мимо огромного окна, вернее, даже стеклянной стены. За толстыми стеклами, задернутыми прозрачными шторами, будто в немом кинофильме беззвучно танцевали, разговаривали, смеялись люди. Татьяна с минуту забавлялась этим зрелищем, потом бросила выразительный взгляд на спутников. И хотя Олег Георгиевич избегал посещать рестораны, считая это несолидным для своего положения, он, продолжая роль гостеприимного хозяина, предложил зайти.

В зале было душно и накурено. Маленький оркестрик издавал оглушительные какофонические звуки. Они остановились в дверях, выискивая глазами свободный столик. Подошел огромного роста парень в распахнутой рубахе, уставился мутными, безумными глазами на Татьяну. Пьяно ухмыляясь, пригласил ее на танец. Она брезгливо повела плечами и громко, чтобы ее голоса не заглушил оркестр, сказала своим спутникам:

– Пойдемте из этого гнусного кабака.

Домой пришли уже поздним вечером. Татьяна, утомленная дорогой и новыми впечатлениями, тотчас легла спать; Воронков с Валентином задержались в маленькой комнате, служившей хозяину дома кабинетом. Олег Георгиевич открыл книжный шкаф, отодвинул несколько толстенных томов, за которыми оказалась бутылка коньяка.

– От жены прячу, – пояснил он с усмешкой.

Валентин понимающе улыбнулся, подошел к шкафу, скользнул глазами по корешкам, достал красочно оформленный том «Русское ювелирное искусство XVI—XIX веков», небрежно полистал.

– Полезная книжонка, – произнес он одобрительно. – И эта тоже. – Он уже держал в руках потрепанную старую книгу. На ее красном сафьяновом переплете было вытиснено: «Историко-статистическое описание церквей и приходов Кишиневской епархии».

Валентин понимающе подмигнул Воронкову. Тот ничего не ответил, только бросил на гостя тревожный взгляд.

– Как я посмотрю, ты всерьез занялся этим делом. Желаю успеха, – с ехидцей добавил Валентин. – А это у тебя зачем? – удивленно воскликнул он, открывая учебник криминалистики со штампом библиотеки на титульном листе.

– Да так, просто интересуюсь...

– Просто ничего не бывает. Ты эти мысли из головы выбрось, понял? – озабоченно произнес Валентин.– Я вас, интеллигентов, знаю. Чуть что – и готов, раскололся весь. Если погоришь – никакая криминалистика не поможет. Усек? – И шутливо-миролюбивым тоном добавил:—А библиотечные книги, между прочим, надо отдавать обратно. Некрасиво зажиливать.

Воронков, словно не обращая внимания на слова приятеля, молча разлил коньяк в хрустальные рюмки.

– Давай лучше выпьем. Божественный, скажу тебе, напиток. У вас в Москве такого не сыщешь.

– И не надо, век бы его не видал. Я больше водочку уважаю. – Однако Валентин осушил рюмку одним глотком.

– Оно и видно,:– снисходительно заметил Олег Георгиевич. – Разве коньяк так пьют? – Он сделал маленький глоток, посмаковал, осторожно поставил рюмку на журнальный столик. – Ты мне вот что лучше скажи: это блюдо, с орлом, оно что, темное? Смотри, подведешь меня под монастырь. Тебе что – сел в самолет – и будь здоров. А мне с музеем и дальше дела вести. Меня 'здесь все знают. Сам же видел.

– Да ты что, Олег, чокнулся, что ли? – Валентин сам наполнил свою рюмку и залпом выпил. – Не извольте беспокоиться, уважаемый коллекционер. Вашей кристально чистой репутации ничего не грозит... – Коньяк ударил ему в голову, и он заговорил, паясничая, дурашливым тоном: – Светлая вещица, как алмаз. Только... – он сделал паузу, – не той эпохи, что ли. Я ведь ее на атрибуцию в ГИМ носил. Сказали – девятнадцатый век.

– Подделка, значит? – уточнил Воронков.

– Ну почему сразу – подделка? – белесоватые глаза Валентина сузились в хитрой усмешке. – Стилизация это называется, понимаешь, стилизация. Тот очкарик в вашем музее, видать, глубоко пашет.

– А ты думал – провинция, мол, кто там разберет. Откуда у тебя этот орел в шапке?!

Валентин снова потянулся к бутылке, на этот раз наполнил обе рюмки, чокнулся и, не дожидаясь приятеля, выпил. Постучав по бутылке пальцем, одобрительно сказал:

– И в самом деле ничего. Годится. А с этим блюдом– целая история, роман, ну просто кино. Давно Это было.

...Красная «Ява», оглушительно ревя мотором и оставляя за собой клубы пыли, мчалась по проселочной дороге. Впереди показались деревянные избы, однако мотоциклист въехал в деревню, не сбавляя скорости. Прохожие в испуге шарахались в сторону, жались к обочине, провожая недобрыми взглядами «дьявольского наездника», лицо которого почти скрывали круглый шлем и огромные очки.

– Ну чистый дьявол, – испуганно пробормотала повязанная белым платочком бабка, – чтоб ты пропал, – плюнула она вслед мотоциклисту и перекрестилась.

И надо же было случиться такому: не успел проехать и сотни метров, как мотоцикл завилял, руль опустился, и еще не успев понять, в чем дело, водитель вылетел из седла. Потирая ушибленную ногу, он медленно, с трудом поднялся, заковылял к неподвижно лежащему, урчащему мотоциклу. Лопнула передняя ось. Только теперь он понял, что легко отделался, могло быть и хуже.

Оглянулся по сторонам. Стайка белобрысых деревенских мальчишек оживленно обсуждала происшествие, случайными свидетелями которого они оказались. «Какая от мальцов помощь», – подумал неудачливый водитель и заковылял к большой, на вид очень старой избе. На крыльце покуривал седой дед с молодцевато закрученными вверх усами. Он воззрился на человека в шлеме и больших очках и удивленно воскликнул:

– Это что еще за чучело такое к нам в гости пожаловало!

«Чучело» скинуло мотоциклетные доспехи, и дед увидел симпатичное лицо молодого человека.

– Вот это – другое дело, – одобрил дед. – Кто таков будешь? – уже строже спросил он, сочувственно выслушал рассказ парня и покачал головой: – В район тебе надобно, парень, в Углич, там мастерская имеется, может, и дадут ось. А в нашей Демидовке нету. Езжай на попутной, а мотоцикл ко мне во двор тащи.

В Угличе парню повезло, и спустя часа два он возвратился с осью. Дед принес из сарая инструменты, помог поставить. Когда закончили работу, парень развернул сверток, который привез вместе с осью из райцентра.

– Давай, дед, отметим это дело.

– Можно, конечно.

Они вошли в прохладную сумрачную горницу. В красном углу тускло мерцала лампадка, скупо освещая икону. За бутылочкой разговорились, и дед узнал, что его случайный гость живет в Москве, работает мастером-краснодеревщиком в мастерской с длинным мудреным названием, недавно женился. И еще есть у него одно увлечение: иконы собирает.

Дед изумился:

– Я вот восьмой десяток разменял, и то в бога не верую. Неужто ты, такой молодой, да еще столичный, рабочий человек, верующий?

– Да нет, отец, это просто у меня хобби такое.

Старик с любопытством переспросил:

– Это что ж такое будет? Первый раз слышу.

– Ну, собираю иконы, – объяснил парень. – Интересуюсь просто, коллекционирую словом. За ними и ездил сюда, да зря, ничего не нашел.

Видно, чем-то понравился старику этот рабочий паренек, или, быть может, напомнил сына, не пришедшего с войны. Он задумчиво посмотрел на его фотографию, висящую в красном углу, перевел взгляд на икону и сказал:

– Эту икону я тебе не отдам, бабкина, любимая. Верующая она у меня, сейчас в церкву пошла молиться. А на чердаке имеются. Давно лежат, еще с давнего времени, когда в этой избе трактир держал хозяин. Ты сам слазь, а то мне тяжело, да и выпивши я.

На чердаке, действительно, пыльной грудой лежали иконы. Парень не спешил уходить. Он тщательно обследовал все закоулки и обнаружил медное блюдо. Под темными пятнами окислов на его дне угадывалось изображение двуглавого орла. Здесь были также старинный утюг с большой трубой и деревянная прялка. Притащил все это в избу. Дед равнодушно сказал:

– Забирай, коли хочешь.

Мотоциклист полез было в карман за деньгами, но старик остановил его:

– Обижаешь, парень, я иконами не торгую. И прялку бери с утюгом вместе. На кой ляд мне это старье.

Не знал, не ведал старик, что это «старье» стоит денег, и немалых, а гость не стал его просвещать, поблагодарил, оседлал свою красную «Яву» и был таков.

– Хороший был старик, – с неподдельным сожалением закончил свой рассказ Валентин. – Я к нему часто приезжал, пока он не умер. Вместе к его знакомым ходили за досками, тогда этого добра навалом было, считай, в каждой избе. И денег не брали, заметь. Ну, конечно, поставишь бутылку-другую – и лады. Да, были времена, – ностальгически протянул Валентин, – не то, что нынче. Так и рыщут, подчистую подметают, – его белесоватые глаза зло блеснули. – Трудно теперь стало работать, вот что я тебе скажу, Олег.

Воронков с интересом слушал своего гостя и не узнавал его. Обычно немногословный, скрытный Валентин редко и скупо рассказывал о себе, а особенно о делах. Но сегодня он словно преобразился. «Коньяк, что ли, дает себя знать?» – подумал Олег Георгиевич, всматриваясь в слегка покрасневшее лицо Валентина, который почти в одиночку расправился с бутылкой. Однако его глаза смотрели трезво и осмысленно.

И, как бы отвечая на его вопрос, Валентин одобрительно произнес:

– А ты парень ничего, подходящий... – Он помолчал и добавил с усмешкой: – Но в разведку я с тобой все равно не пошел бы. Честно тебе скажу – не доверял тебе раньше, думал – стукач, на живца хочешь взять. Я ведь битый-перебитый... На мякине не проведешь.

Воронков сидел молча, занятый своими мыслями. Ему до мельчайших подробностей припомнился вдруг солнечный сентябрьский день, когда он с Валерой стоял возле комиссионного магазина на улице Димитрова. Этого Валеру он раньше знал по Кишиневу, тот крутился возле коллекционеров, промышляя по мелочам. Никто не принимал всерьез паренька– шестерка, и все. Потом Валера исчез. Воронков случайно встретил его в Москве, возле антикварной комиссионки на Димитрова.

Валера обрадовался земляку или сделал вид, что рад. Понизив голос и оглядываясь на прохожих, поведал, что живет теперь в Москве, намекнул, что его работа связана с частыми поездками за границу. Воронков, естественно, не поверил этой наивной чепухе, однако ничего уточнять не стал. Узнав, что Воронков интересуется антиквариатом и хотел бы познакомиться с конъюнктурой, как выразился Олег Георгиевич, поближе, покровительственно похлопал его по плечу:

– Есть у меня один кореш, он в курсе. Верный мужик.

Этот разговор происходил накануне, а на второй день они с Валерой поджидали «верного мужика» возле комиссионного магазина, традиционного места встреч «любителей старины». Верным мужиком и был Валентин. Познакомились, отошли в сторонку. Однако разговора, которого ожидал Воронков, не получилось. Валентин держался настороженно, на вопросы отвечал уклончиво, но адрес и телефон Воронкову все-таки дал.

Вспоминая о том, что произошло спустя месяц после знакомства, Олег Георгиевич как бы заново пережил острое чувство уязвленного самолюбия и обиды. В субботнее утро прилетел он в столицу, прямо из Внукова приехал на такси к Валентину. Тот удивился нежданному гостю, но в квартиру пригласил. Поболтали о ничего не значащих пустяках, и Воронков сказал:

– А я ведь к вам по делу приехал... – Он распахнул свой чемодан.

– По делу? У нас с вами, уважаемый, как будто никаких дел нет, – холодно заметил Валентин, окидывая косым подозрительным взглядом в беспорядке сваленные в чемодане кресты и чаши. – Не по адресу, уважаемый, приехал. Я такими вещами не занимаюсь.– Он отвел глаза от чемодана. – Да и не знаю я вас.

Воронков правильно истолковал эту реплику как осторожный намек на то, что разговор еще не окончен.

– Послушай, Валентин, – перешел он на «ты», – нас же Валера познакомил. Забыл, что ли?

– Валера, – со злостью повторил Валентин. – В гробу я видел твоего Валеру. Божился, что джины принесет. Взял монету – и поминай его, как звали. Фуфло.

– Значит, и мне не доверяешь? Напрасно. Приезжай ко мне, сам увидишь, что я за человек. – Олег старался говорить спокойным, рассудительным тоном, с трудом сдерживая вдруг вспыхнувшую ненависть к этому наглому мужлану, перед которым был вынужден заискивать.

На том и порешили. С тех пор Валентин стал частым гостем в особняке на тихой кишиневской улице. И вот сейчас снова пожаловал, и не один, а с подругой.

– Неплохой ты, парень, Олег, – продолжал московский гость, – сечешь, что к чему. Вон сколько книг, – обвел он рукой книжные полки, – однако в разведку я с тобой все равно не пошел бы, – снова повторил он полюбившееся ему выражение.

– Да что ты все о разведке, война, что ли? – попытался обернуть в шутку его слова Воронков. – Давай делом займемся.

Он открыл дверцы книжного шкафа, порылся в нем, аккуратно разложил, как это делают опытные продавцы, на журнальном столике свой «товар». Глаза Валентина сощурились, в них зажегся знакомый Воронкову жадный блеск. Короткопалая, покрытая рыжеватыми волосами широкая ладонь потянулась к серебряному дискосу. «Свет наш Господь наш»,– с трудом вслух прочитал Валентин выгравированную на выпуклом серебряном боку надпись церковнославянской вязью.

– Красиво писали, – он ухмыльнулся. – И вещица красивая. Ничего не скажешь. Только ей цены нет.