Текст книги "Клуб «Эсперо». Ангел пустыни. По обе стороны Днестра"

Автор книги: Леонид Юзефович

Соавторы: Евгений Габуния
сообщить о нарушении

Текущая страница: 13 (всего у книги 33 страниц)

– Что значит – «только»? – настороженно спросил Воронков.

– Очень просто, я ведь тебе уже объяснял. В комиссионке культовые вещи не берут, на Большой Полянке– тоже. Значит, нужен любитель-фанат. Или – как лом, на вес. Серебро высокой пробы. Этот чертогон грамм двести тянет. – Он повертел в своих толстых коротких пальцах старинный крест с распятым Христом.

Валентин еще раз оценивающе, прищурив глаза, оглядел разложенные на столике кубки, кресты, серебряный оклад от Евангелия, дарохранительницы...

– Это все?

– Еще кое-что имеется...

Воронков вышел в другую комнату и вернулся, бережно держа в руках фарфоровую вазу и бронзовую скульптуру. Так же осторожно поставил их на столик. Ваза излучала благородную красоту, и красота эта на мгновение погасила жадный блеск в глазах гостя; они зажглись искренним восхищением.

– Где достал? – деловито осведомился он, не отводя глаз от вазы и не решаюсь еще взять ее по привычке в руки.

– У одной божьей старушенции, деньги ей срочно понадобились, на квартиру дочери, что ли...

– А это откуда? – московский гость оторвался, наконец, от фарфоровой красавицы и указывал на бронзовую скульптуру двух обнаженных женщин и мужчины, стоящих возле лошади. Попытался прочитать выгравированную на металле надпись. —Черт его разберет не по нашему написано.

– «Похищение сабинянок» – вот как она называется, – снисходительно пояснил Воронков. – Есть миф такой. Тоже французская работа. По случаю достал.

В комнате стало тихо, оба собеседника замолчали. Откуда-то издалека донесся отчетливый мелодичный бой часов. Городские часы пробили полночь.

Гость очнулся, сосчитал удары:

– Однако уже поздно. Пора и на боковую.

Он зевнул, обнажив в оскале крепкие, белые, один к одному зубы:

– Ладно, беру. Вместе с Сарьяном, Левитаном и этой картинкой, ну, с паровозом. Если, конечно, они не локшовые. Снесу на атрибуцию. – Заметив колебание на лице Воронкова, жестко добавил: – Или все, или ничего.

Воронков поспешно согласился. Он всегда соглашался со своим московским приятелем. А тот вытащил из кармана бумажник, отсчитал две пачки купюр:

– Это – за прошлый мой приезд. А это – аванс. Окончательный расчет после. Как обычно.

«Сухарик»

Кучеренко вылез из черной «Волги», прошелся, разминая затекшие от долгого сидения ноги, вдохнул' всей грудью остро пахнущий свежестью холодный воздух.

– Подмораживает, а у нас слякоть, – обернулся он к своим спутникам. – Погодка – специально для криминалиста. Не так ли, товарищ Енаки?

– Отличная погода, товарищ подполковник, – отозвался небольшого роста молодой лейтенант. Рядом с огромным Степаном Чобу он выглядел почти мальчишкой. Новенькая шинель была ему великовата и сидела по-штатски. – Погода – что надо, – повторил лейтенант, – а там видно будет. – Он озабоченно насупился.

Все трое уже подходили к стоящей на пригорке церкви. Их ждали. Подполковник еще издали узнал начальника отделения уголовного розыска райотдела внутренних дел капитана Штирбу. Рядом с ним стояли незнакомые Кучеренко лейтенант и полный человек в пальто и шляпе, чуть поодаль, в сторонке, – несколько пожилых сельчан, среди которых выделялся представительный старик с бородкой клинышком и длинными седыми волосами, ниспадающими на бархатный воротник черного пальто, надетого на черную рясу. Они с напряженным вниманием разглядывали приближающихся оперативников.

Капитана Григория Панфиловича Штирбу подполковник знал еще с тех пор, когда работал начальником райотдела в соседнем районе. Служебные интересы соседних отделов не раз пересекались, требовали совместных действий. Однако после перевода Кучеренко в аппарат министерства встречаться не приходилось. Штирбу взял под козырек:

– Начальник отделения уголовного розыска капитан... – начал он.

– Отставить, Григорий Панфилович, – прервал капитана Кучеренко.

Штирбу замолчал, но лицо его по-прежнему сохраняло строго официальное выражение. – «Вот оно, в чем дело, – догадался, наконец, подполковник, – решил, видимо, что я теперь большой начальник, в министерстве служу, потому и тянется». – Ты вот лучше, Григорий Панфилович, познакомь нас с товарищами, – мягко, чтобы сгладить возникшую неловкость, продолжал Кучеренко. – А с тобой мы давно ведь знакомы.

Полный человек в шляпе оказался, как и предполагал Кучеренко, председателем сельсовета. Он с достоинством протянул свою пухлую руку, но Кучеренко, с некоторым удивлением почувствовал, что эта рука оказалась неожиданно твердой, в буграх мозолей. Молодой офицер, приложив руку к фуражке, громко доложил:

– Участковый инспектор лейтенант Мунтяну.

– Рассказывай, Григорий Панфилович, что у вас стряслось, – обернулся Кучеренко к капитану. – Кто сообщил о происшествии?

Вместо капитана ответил председатель сельсовета.

– Я, я позвонил в милицию, – важно произнес он, – сразу после того, как Марина чуть не убили.

– Значит, сторож жив?

– Едва живой остался. – Председатель сокрушенно вздохнул Не узнать теперь нашего Марина, все лицо дробью побито. Как решето. В больнице лежит. И надо же было такому случиться! Откуда эти бандиты взялись на нашу голову? Ничего подобного не случалось раньше у нас в Кобылкове.

– К Марину мы еще вернемся, а пока послушаем капитана.

Из доклада Штирбу следовало, что неизвестные преступники глубокой ночью взломали решетку на окне церкви, похитили предметы религиозного инвентаря, произвели два выстрела из охотничьего ружья и скрылись на автомашине «Волга».

– Да, пока не густо, – медленно произнес Кучеренко.– А почему вы думаете, что это была именно «Волга»?

– Свидетели показывают, товарищ подполковник, в том числе и шофер, рядом с церковью живет. Утверждает: «Волги» двигатель. По звуку узнал. Причем новый. Чисто работал.

– А как с вещдоками?

– С вещдоками вроде получше. – Голос Штирбу стал бодрее. – Есть кое-что интересное. – Покажи, лейтенант,—обернулся он к участковому инспектору.

Мунтяну раскрыл сумку и передал Кучеренко смятые почерневшие бумажные комочки.

– На улице нашли, – пояснил он.

Подполковник расправил один из них, понюхал тронутую гарью бумагу.

– Похоже на самодельные пыжи. Это по вашей части, – он передал бумажные клочки эксперту-криминалисту. – Давайте приступим к осмотру, пока не стемнело, – он взглянул на багрово-красное предзакатное солнце.

На затоптанной дороге удалось отыскать следы протектора автомобиля. Эксперт-криминалист сфотографировал их рядом с масштабной линейкой с разных точек, потом достал из чемоданчика пульверизатор, побрызгал жидкостью, посыпал следы мелко растертым, как сахарная пудра, гипсом. Густая вязкая масса затвердевала на глазах. Мальчишеское лицо лейтенанта, поглощенного своим делом, было серьезно и сосредоточенно. Он не замечал сельчан, с любопытством наблюдавших за его действиями.

Незаметно, чтобы не «сглазить», присматривался к работе эксперта и подполковник. «Как будто уверенно действует, старается, хотя и волнуется». Он хорошо знал, какой филигранной точности, даже искусства требует это вроде бы простое дело. Достаточно малейшей оплошности, – например, попадись в гипсе плохо растертый, комочек – и все труды пойдут насмарку.

Виктор Енаки, выпускник физического факультета университета, пришел в оперативно-технический отдел МВД недавно и не имел пока права ставить свою подпись под заключением. Для этого он должен прослужить не менее пяти лет. А пока его задача заключалась в том, чтобы собрать вещественные доказательства и исследовать их вместе со старшими коллегами в лабораториях ОТО. Когда его включили в розыскную группу, Кучеренко недовольно проворчал: «Могли и поопытнее подобрать», на что получил резонный ответ: «Опытные все в разъезде, а вам, дорогой товарищ, нужно ехать немедленно.»

– Ну как, лейтенант, срисовал? – он подошел к Виктору, когда тот осторожно снял затвердевшие слепки и уложил в чемоданчик.

– Там видно будет, Петр Иванович, – озабоченно отвечал лейтенант. – Всего два слепка удалось сделать. Затоптано очень.

– А вам, химикам-физикам, много и не надо, вы же чудеса в своем ОТО творите, волшебники, да и только.

Они прошли через ворота с высокой аркой, выкрашенной в голубой цвет, и оказались в небольшом дворе. Очищенная от снега асфальтовая дорожка вела к высокому коричневому в желтых полосах крыльцу

– Сюда, – показал рукой Штирбу.

Оперативники обошли церковную стену с облупившейся штукатуркой и остановились возле разбитого окна с распиленной решеткой. Все молчали, сосредоточенно рассматривая следы преступления. Раздались легкие щелчки затвора «Зенита», который пустил в ход эксперт-криминалист.

– А щель-то узкая, взрослому, пожалуй, и не пролезть, – заметил подполковник.

– Смотря какой взрослый, если вроде Мунтяну, – капитан указал на широкого плотного участкового, – то действительно, а худой может проскользнуть.– Он подошел поближе к окну: – Смотрите, вроде, след остался, —: показал он на подоконник.

Кучеренко, внимательно разглядывал едва обозначенный на подоконнике след рифленой подошвы и цифры «41» возле каблука.

– Такой размер может быть и у взрослого и у подростка. Пацаны вон какие нынче...

Енаки, сделав несколько снимков отпечатка, с сомнением покачал головой:

– Очень уж слабоват, да и света мало. Не уверен, получится ли... В отделе мы бы его запросто вытянули.

– Так за чем же остановка? – удивился подполковник. – Выпилите – и все дела.

Эксперт снова раскрыл чемоданчик, похожий на «дипломат», только побольше. Плоскогубцы, отвертка, перочинный нож, ножницы, стеклорез, электрический фонарь, лупа, пластилин, пробирки, капроновый шнур и даже конторская резинка, укрепленные в специальных гнездах, были на месте. Только гнездо для пилы-ножовки пустовало.

Он растерянно развел руками:

– Не проверил, торопился, выезд был срочный... Куда она подевалась – ума не приложу. Вот здесь лежала... – И добавил что-то о законе паскудности, согласно которому бутерброд всегда падает маслом вниз.

Подполковник не стал оспаривать этот закон, поскольку был убежден в его существовании, но все-таки наставительно сказал:

– В милиции несрочных выездов не бывает, товарищ лейтенант. Пора уже привыкнуть. Попросим у старосты, у него в хозяйстве должна быть.

Окликнули человека в ватной фуфайке, который все время маячил во дворе, как бы ожидая, что может понадобиться. Узнав, что от него требуется, он торопливо засеменил по двору, куда-то на миг исчез, появился с небольшой пилкой в руках и вежливо подал ее Енаки. Пила была новенькая, с маленькими ручками из коричневой пластмассы. Эксперт уже хотел приступить к делу как вдруг пила застыла у него в руке.

– Что-нибудь не так, товарищ начальник? – обеспокоенно осведомился старик. Я другую принесу У нас еще есть.

– А эта пила у вас откуда? спросил Енаки, разглядывая налипшие на блестящее полотно свежие металлические опилки.

– Нашел сегодня утром в церкви, как раз под этим вот окном. Вижу – хорошая пилка, новая, в хозяйстве пригодится. Вы уж извините, если что не так, – растерянно пробормотал старик.

– Да нет, папаша, все нормально, не беспокойтесь,– успокоил его Кучеренко. – А пилу нам, пожалуй, принесите другую.

Ничего не понявший староста, засеменил по двору, что-то бормоча себе под нос, а оперативники сгрудились вокруг лейтенанта. То, что это – орудие преступления, ни у кого Не вызывало сомнений. Детальный осмотр ничего нового не добавил, если не считать обнаруженного на пластмассовой ручке заводского клейма: «ДМЗ».

Пряча в чемоданчик лупу, Енаки с сожалением заметил:

– Захватана... вряд ли отпечатки пригодны для идентификации Однако попробуем.

Чобу нашел под окном осколок стекла, покрытый густой маслянистой жидкостью, понюхал и, держа его за самый краешек, передал Кучеренко:

– Вроде солидолом пахнет, товарищ подполковник.

– Старый, как мир, способ, – усмехнулся он. —• Смазал стекло солидолом, приложил газетку, надавил – и готово, стеклышка как не бывало, и без шума, заметьте. Старо, как мир. Да, замысел был хорош, – продолжал он, внимательно разглядывая осколок, – однако исполнение оставляет желать лучшего. Посмотрите, лейтенант,– повернулся он к эксперту-криминалисту, – пальчики на стекле – как в учебнике криминалистики. Неосторожно работал. Солидол – жидкость коварная.

Енаки тщательно закрепил осколок на специальном держателе, чтобы предохранить его от случайного соприкосновения с другими предметами, и положил в чемодан.

Кучеренко еще раз цепко, стараясь все запомнить, оглядел разбитое окно с развороченной решеткой:

– Ну что ж, надо осмотреть помещение изнутри. Честные люди входят в дом через дверь, – улыбнулся он. – Думаю, у нас нет оснований изменять этому хорошему правилу, тем более, что дом не простой, а божий.

Попасть в божий дом оказалось не просто. На обитых листовым железом дверях висел пудовый замок.

– Однако... – удивился Чобу. – Первый раз такой вижу... Его не перепилишь, – продолжал он, разглядывая толстые дужки.

– Положим, перепилить можно, только долго. Преступники избрали другой, более простой вариант. Логично, между прочим. Однако мы этим путем, хотя он и логичный, не пойдем, – пошутил Кучеренко. – Товарищ Мунтяну, – обернулся он к участковому, – пригласите священника. Кстати, как его зовут?

– Мовилэ, товарищ подполковник.

– А по имени и отчеству?

– Не могу знать, его больше просто попом называют

– Кириллом Михайловичем его зовут, – подсказал председатель сельсовета.

– Ну так вот, товарищ лейтенант, – суховато продолжал Кучеренко, – пригласите сюда священника Кирилла Михайловича Мовилэ. Вы меня поняли?

В воротах показался высокий старик в черном пальто. Он шел медленно, не торопясь, высоко подняв голову, украшенную гривой седых волос. Во всем его облике, старческом, изборожденном морщинами лице было что-то величественное и в то же время провинциально-театральное, актерское. Он церемонно поклонился:

– Чем могу служить? – спросил он приятным, хорошо поставленным голосом, в котором, однако, улавливалось старческое дребезжание.

Узнав, чего именно от него хотят, он обернулся к старосте. Тот вытащил из кармана связку ключей, побренчал ими и, выудив самый большой, отомкнул замок.

– Прошу, – вежливо пригласил священник.

В сумрачном молитвенном зале царили тишина и порядок. Ничто, на первый взгляд, не говорило о том, что несколько часов назад здесь хозяйничали грабители. Возле алтаря священник в нерешительности остановился, оглядел довольно многочисленную группу, и в его слезящихся глазах мелькнуло недовольство. Кучеренко проследил за его взглядом и все понял.

– Товарищ лейтенант, – голос подполковника, усиленный акустикой, прозвучал неожиданно громко и резко, – вы что, и дома фуражку не снимаете?

– Извините, товарищ подполковник, – даже в полумраке было видно, как покраснел Мунтяну. – Забыл, – виновато пробормотал он, сдергивая фуражку.

Старик продолжал стоять перед алтарем, о чем-то раздумывая. Наконец он тихо сказал:

– Святой престол, посторонним сюда нельзя...

– Как же, Кирилл Михайлович, это мы знаем. Еще и пословица такая есть: «И велика барыня, а в алтарь не лезь», – вспомнил к месту пословицу Кучеренко.

Тонкие губы старика тронула усмешка, по которой, однако, нельзя было понять, понравилась ему пословица или нет.

– Извините, уважаемый, – снова заговорил священник, обращаясь к Кучеренко, вполне резонно приняв его за старшего, – затрудняюсь как вас величать, я в ваших чинах не разбираюсь. Восьмой десяток скоро, а с милицией дела не приходилось иметь.

– Так это же просто замечательно, Кирилл Михайлович, что не приходилось. К нам люди с бедой идут. Как к врачу. Зовут меня Петр Иванович. Так и величайте.

Подполковник мог бы, в свою очередь, сказать, что и ему за долгие годы службы тоже не приходилось вот так, близко, сталкиваться, со служителем культа и он тоже испытывает некоторые затруднения.

– Господь меня простит,– тихо произнес священник, по-прежнему стоя перед алтарем, – дело богоугодное.

Они поднялись на возвышение и вошли через боковые двери в помещение за алтарной стеной. Подполковнику сразу бросились в глаза разбросанные в беспорядке книжные листы. Он поднял с пола один, поднес к глазам. На желтой, истонченной временем, но все еще плотной бумаге чернели буквы, чем-то напоминающие русские.

– От Евангелия это, – пояснил священник, – на греческом, в 1759 году в монастыре Нямцу напечатано. Старинная книга, со дня основания храма у нас хранилась, так отец Василий говорил.

– Кто это – отец Василий?

– Священник прежний... Я от него приход получил, в одна тысяча девятьсот двадцать третьем году, когда окончил теологический факультет. В том же году был рукоположен в сан священника и служу в этом приходе. – Он скорбно поджал тонкие бескровные губы. – Святотатцы. Оклад серебряный похитили, а над священным писанием надругались. И крест унесли, и дискосы, и дарохранительницу, и семисвечник... все из серебра. И пентиконстарион украли...

– Простите мое невежество, – вежливо прервал это невеселое перечисление Кучеренко, – что такое пентиконстарион?

Священник охотно пояснил:

– Богослужебная книга это... рабочая как бы для нас, священников. По ней служим от Пасхи до Троицы. И зачем только она им понадобилась?

– В самом деле, зачем? – повторил подполковник. – А не мог кто-нибудь из прихожан?

Эти слова явно не понравились старику. Он недовольно пошамкал губами, нахмурил седые брови.

– В священном писании сказано: не произноси ложного свидетельства на ближнего твоего... На прихожан подозрения не имею, уважаемый.

Кучеренко ругнул себя за оплошность: контакт, который уже было наладился с этим преисполненным чувства собственного достоинства старым человеком, грозил разладиться. И он поспешно сказал:

– Вы уж, Кирилл Михайлович, извините, ваших мирян я не хотел обидеть. Просто служба у нас такая – спрашивать обо всем.

Мовилэ оглянулся на стоящих рядом оперативников и отвел Кучеренко подальше.

– Понимаете, – он говорил тихо, почти шепотом,– был один случай месяца два назад. Приходит ко мне человек и говорит: я художник-реставратор, прошу разрешения осмотреть церковь. И бумагу казенную показал.

– Какую бумагу?

– С печатью, а наверху написано – «Министерство– культуры».

Кучеренко понял, что священник говорил о командировочном удостоверении.

– А фамилия там какая была, не запомнили? – без особой надежды спросил он.

– Да я вообще не стал читать бумагу, отослал этого человека в сельсовет. На всякий случай. Как раз перед его приходом дошла до нас печальная весть – злоумышленники в Селиште, в соседнем районе, за лезли в церковь архангелов Михаила и Гавриила. Да об этом вы лучше меня должны знать. Церковный совет после этого несчастья Марина нанял, он универмаг тоже сторожит. Мы ему положили небольшое жалованье, он согласился за церковью смотреть. Да вот как получилось...

– Могло быть и хуже, Кирилл Михайлович, хорошо, что сторож жив остался. А этот человек, о котором вы рассказывали, как я понимаю, больше не появлялся.

– А вы откуда знаете? – удивился священник.

– Да так, догадываюсь...

– Не пришел больше.

– Как он выглядел? Может, особые приметы были, усы там или пятно родимое, шрам... Постарайтесь припомнить, это очень важно.

Старик раздумывал довольно долго.

– Не присматривался я, да и не понимаю ничего в этих особых приметах ваших... Худощавый такой, высокий, симпатичный и учтивый, нынче таких редко встретишь. Одет красиво. – Он сделал паузу и добавил: – Едва не запамятовал, вы .уж меня, старика, извините. На машине он приехал. Красная была машина, это я хорошо запомнил.

Кучеренко попрощался со священником, и все вышли на улицу, где их поджидал председатель сельсовета Возле церкви по-прежнему стояла, о чем-то степенно беседуя, группа пожилых сельчан. При появлении оперативников беседа прекратилась, и они молча, как по команде, повернули головы в их сторону.

– Почти вся двадцатка [11]11
  Двадцатка – члены-учредители религиозного общества, исполнительный орган церкви.


[Закрыть]собралась, – пояснил председатель сельсовета. – Всполошились.

– А вы как думали, – откликнулся Кучеренко, понять чувства верующих можно. Да, кстати, – без видимой связи спросил он, – в какой больнице этот Марин?

– В ЦРБ его отправили.

– ЦРБ, насколько я знаю, это центральная республиканская больница. Значит, в Кишинев отвезли?

– Почему в Кишинев? – удивился предсельсовета – В центральной районной он, в Приреченске лежит, я же говорю – ЦРБ.

Кучеренко про себя подивился пристрастию районных работников к громким названиям и посмотрел на часы Было около шести.

– Сделаем так, Степан Афанасьевич, – обратился он к Чобу – Вы с товарищами поработайте здесь, поспрашивайте, уточните детали, а я еще сегодня со сторожем хочу поговорить, если, конечно, доктора разрешат. Встретимся в райцентре, в гостинице. Григорий Панфилович подбросит вас на своей машине.

– Обязательно, Петр Иванович, все сделаем, – заверил его Штирбу Черная «Волга» с подполковником, оставляя за собой белую морозную пыль, резво понеслась по сельской улице к больнице.

Дежурный врач, преисполненный важности молодой человек, достал из шкафа тоненькую папку с историей болезни.

– Марин Мефодий Яковлевич, – внятно и внушительно прочитал он, – 63 лет, доставлен в 4 часа 25 минут с огнестрельными ранениями средней тяжести в области лица, грудной клетки и левой голени. Извлечено из тела 64 дробинки.

– Как он себя чувствует, можно с ним поговорить? – неуверенно спросил Кучеренко. Диагноз произвел на него внушительное впечатление.

– А почему бы и нет, – лицо врача было по-прежнему строгим. – Состояние больного не внушает опасений. Возможность летального исхода исключена. Мы сделали все, что надо, да и он старик крепкий, боевой. Маша вас проводит, – врач указал на девушку в белом халате, заглянувшую в кабинет.

Медсестра проводила Кучеренко на второй этаж, осторожно открыла дверь палаты, подвела к койке, на которой лежал человек с туго перебинтованным лицом. Его глаза сквозь щели, оставленные в марлевой маске, с живым интересом смотрели на незнакомого посетителя. В своей белой маске он выглядел жутковато. Подполковник поздоровался нарочито бодрым, неестественным голосом, каким почему-то принято разговаривать с больными, назвал себя. Человек на койке слегка приподнялся, чтобы получше разглядеть нежданного гостя:

– Здравия желаю, товарищ подполковник! – громко, по-военному приветствовал его Марин.

– А вы, Мефодий Яковлевич, молодцом держитесь, – заметил Кучеренко, имея в виду состояние здоровья сторожа. Однако тот истолковал эти слова по-своему:

– Я, товарищ подполковник, считай, почти всю войну прошел и фашистов не боялся. Неужели каких-то воришек испугаюсь?

– Однако эти воришки вас чуть не убили. Почему вы не стреляли? Живыми хотели взять, как языка на фронте?

– Оно, конечно, неплохо бы живьем взять подлеца, – с сожалением произнес Марин, – однако не из чего было огонь открывать. Не было ружья под рукой, только палка.

– А сколько раз они стреляли?

– Два раза стрельнули. Первый сбоку из проулка. А второй сблизи...

– А из чего стреляли?

– Как из чего? – удивился сторож. – Из ружья, конечно, дробью же били. Вот сколько их из меня повытаскивали. *

– Я понимаю, что дробью. Только дробью можно стрелять и из обреза. Не приметили часом?

– Нет, извините, не приметил, – опять с сожалением сказал Марин, – темно было, а стреляли двое: высокий, худой, это я разглядел. А напарник его пониже, плотный.

– А что еще вам запомнилось, Мефодий Яковлевич?

– Что еще? Да вроде ничего больше... Упал в бессознательном состоянии. – Он замолчал, заново переживая случившееся. Да, чуть не запамятовал, – очнулся от тягостных воспоминаний Марин. – Когда мы с Никуцей разговаривали, это шофер колхозный, он грузовик остановил, чтобы прикурить у меня, «Волга» мимо проехала. Я еще удивился – откуда «Волге взяться в такое время.

– Какого цвета была «Волга»?

– Точно не скажу, в снегу вся была, но вроде светлого...

Пожелав Марину скорейшего выздоровления, подполковник отправился в гостиницу. В это время года она пустовала, и ему предоставилась редкая возможность выбора номера по своему вкусу. Ему отвели номер «люкс», который оказался скромно обставленной комнатой. Основанием для громкого наименования, по-видимому, служило наличие старенького телевизора, двух потертых кресел и маленького журнального столика.

Кучеренко прилег на диван и незаметно для себя задремал. Его разбудил стук в дверь, и в комнату вошли Чобу и Енаки. Выглядели они бодро, будто и не провели на ногах весь этот длинный день. «Все правильно, – подумал Кучеренко, глядя на их молодые оживленные лица без признаков усталости, – и я был таким же неутомимым, и не так уж давно. Как время летит!»

Чобу вытащил блокнот, приготовился к докладу, но Кучеренко остановил его:

– Погоди, Степан Афанасьевич, сначала поужинаем, пока ресторан не закрыли, а то с утра во рту ничего не было.

Предложение было принято с энтузиазмом, и они направились в ресторан. Наскоро покончив с нехитрым ужином, возвратились в номер, и старший лейтенант снова вынул блокнот. Показания сельчан, поднятых выстрелами из своих постелей, были скудными и противоречивыми. Сходились они лишь на том, что к машине бежали трое. А дальше уже начинались противоречия. Одни утверждали, что это были голубые «Жигули», другие толковали о «Жигулях» серого цвета, третьи будто бы видели светлую «Волгу».

– А уж о выстрелах и говорить не приходится, – Чобу не сдержал улыбки, – если судить по их показаниям, то настоящий бой произошел. Только пушек не хватало.

– А что ты удивляешься, Степан Афанасьевич? Пора уже привыкнуть к таким чудесам. Не зря у нас говорят: врет, как очевидец. Грубовато, но верно.– Прочитав на лицах собеседников несогласие, он уточнил. – Я говорю не об умышленной лжи, это уже другой вопрос. Просто каждый человек воспринимает увиденное по-своему. Дай-ка сигарету, Степан Афанасьевич. – Подполковник курил редко и с собой сигарет не носил. Закурив, Кучеренко продолжал: – Читал я в молодости одну книгу, названия и автора уже не помню, а эпизод запомнился на всю жизнь, – вот вам, кстати еще одна особенность человеческой памяти.– Он помолчал, неумело затянулся сигаретой. – В Англии дело было. Посадили, значит, в тюрьму одного ученого человека, историка. В тюрьме он продолжал работать над своей книгой. Настоящий, видно, был ученый. Однажды он из окна своей камеры увидел, как на тюремном дворе ссорятся узники. На другой день во время прогулки рассказал об увиденном своему товарищу по заключению, который тоже был свидетелем этой сцены. И был поражен тем, как сильно разнятся их наблюдения. И подумал: если можно допустить ошибки, описывая то, что видел вчера собственными глазами, то как трудно восстановить ход событий многолетней давности. И сжег свою рукопись [12]12
  Подполковник приводит эпизод из рассказа Анатоля Франса «Кренкебиль».


[Закрыть]. Настоящий был ученый, – с уважением повторил Кучеренко. – Я, признаться, тогда не совсем поверил этому рассказу, но после неоднократно убеждался: все правильно. Избирательна, индивидуальна наша память, тут многое зависит от личности очевидца, его профессии.

Чобу и Енаки слушали его с интересом.

– Поручили мне вести одно дело по автоаварии, я тогда только начинал службу, следователем был. Стал допрашивать свидетелей. Один точно назвал и цвет машины, и повреждения описал. Оказалось – шофер по специальности. Художнику запомнилось лицо водителя, а одна дама все толковала о покрое и цвете платья, в которое была одета сидящая рядом с шофером женщина.

– А что должен был запомнить оперативник, Петр Иванович? – хитро улыбнулся Чобу.

– Все, молодой человек, все, что надо. Во всяком случае – как можно больше. – Он посмотрел на часы: – Спать пора, ребятки, устал я что-то сегодня.

«Ребятки» поднялись, стали прощаться. Уже у самой двери Кучеренко окликнул Степана:

– Минутку, Степан Афанасьевич. Чуть не забыл: кража церкви в Селиште у нас проходила? Я что-то не припоминаю такое происшествие. Неужели старею?

– Первый раз слышу об этой краже, Петр Иванович, не было ее в сводке. Так что с памятью у вас все в порядке. Дай бог каждому, как говорится...

– Ну и отлично. Завтра пораньше и отправимся в эту церковь, познакомимся с архангелами Михаилом и Гавриилом поближе.

В этот ранний утренний час церковь архангелов Михаила и Гавриила была закрыта. Кучеренко и его спутники остановились возле новых, недавно окрашенных дверей с поблескивающим на утреннем солнце тоже новеньким замком. На церковном дворе не было ни души. Они стояли, обсуждая, что предпринять, как вдруг калитка отворилась и во двор вышел невысокий полный человек.

– Кто вы, уважаемые, будете? – холодно и неприязненно спросил он, подойдя вплотную к оперативникам. Его маленькие, заплывшие глаза на одутловатом круглом лице смотрели неприветливо, настороженно.

– Из милиции... Извините, с кем имею честь? – в тон ему задал вопрос подполковник.

– Священник я, отец Леонид, в миру – Мардарь Леонид Павлович.

Кучеренко разглядывал своего собеседника. Ничто не выдавало в нем духовного лица. Дорогое серое пальто, щегольские ботинки, меховая шапка... Разве только длинные волосы, ниспадающие на плечи, да бородка клинышком.

– Скажите, Леонид Павлович, когда вашу церковь обокрали? – без долгих предисловий спросил подполковник. В том, что кража действительно была, он почти не сомневался. Судя по облупившейся, потрескавшейся штукатурке, церковь давно не ремонтировалась, а вот дверь была явно новая и замок – тоже.

– Так вот в чем дело! – Мардарь как будто удивился. – А я полагал – все уже кончено.

– Что – кончено? – не понял подполковник.

– Да дело это... Нам так милиция и сообщила. И бумагу прислали.

– Кто именно прислал?

– Участковый наш, кто же еще... Нет смысла, пишет, ловить злоумышленников, ущерб, мол, мизерный. Ничего себе – мизерный... В одной только дарохранительнице килограмм чистого серебра было. И крест напрестольный, тоже серебряный, украли, и дискосы. – Священник неприязненно посмотрел прямо в глаза подполковнику. – Икону Иоанна Ботезато-рула унесли, старинную... В смутные времена уцелела, а сейчас вот украли...

– А когда же кража произошла? – спросил Кучеренко, несколько озадаченный услышанным рассказом.

– В ночь на пресвятой Покров владычицы нашей Богородицы и приснодевы Марии. Меня, правда, не было здесь тогда, на курорте лечился, печень у меня, – счел нужным пояснить священник.

– Извините, гражданин Мардарь, – как можно вежливее произнес подполковник, – пожалуйста, выражайтесь точнее, мы в ваших церковных праздниках не очень разбираемся..

– Это я знаю... Зато в Другом разбираетесь, – священник снова бросил злобный взгляд на подполковника.

Беседа принимала неожиданный поворот, но Кучеренко не собирался отступать.

– Так в чем же мы, по-вашему, разбираемся? Поясните? Я, видите ли, не люблю намеков.