Текст книги "Пьесы"

Автор книги: Ларс Нурен

сообщить о нарушении

Текущая страница: 5 (всего у книги 22 страниц)

ДАВИД. У нас ведь есть каток для белья.

МАРТИН. Не строй из себя дурака, кто-то ведь должен натягивать белье, пока она катает его.

ЭЛИН. Я не собиралась катать белье.

МАРТИН. В понедельник ты отправишься к доктору.

ЭЛИН. Он принимает по четвергам.

МАРТИН. Это не имеет значения, ты поедешь в город. Ты хрипишь и кашляешь всю весну. Пришло время съездить к доктору и разобраться, в чем дело. Это же ужас какой-то!

ЭЛИН. Ничего страшного. Просто у меня растяжение.

МАРТИН. Хватит ребячиться, Элин. В понедельник Георг отвезет тебя к доктору, и ты поправишься. Растяжение не может продолжаться несколько месяцев. Откуда тогда этот кашель? Давайте-ка садитесь за стол, пора обедать.

ЭЛИН. Зачем ты достал столько еды?

МАРТИН. Какая тебе разница? Раз я накрыл, значит, надо поесть. (Закуривает.)

ЭЛИН. Я буду только кофе.

МАРТИН. Что за черт! Я тут стараюсь, а вы…

ДАВИД (снова включает радио. ГЕОРГ выключает его.) Мама, мне что, даже радио послушать нельзя? Ведь я здесь последний день.

МАРТИН. О чем ты? Последний день? Куда это ты собрался?

ДАВИД. Мама, можно послушать радио?

ЭЛИН. Непременно надо делать это сейчас?

МАРТИН. Побудем в тишине и спокойствии хотя бы немного. Нам так редко выпадает возможность пообедать всем вместе, пока здесь нет официанток. (Насвистывает «В Гонолулу все одеты как зулусы».) А тебе идет эта футболка. Георг не отвечает. Сидит тут и молчит. Как там твои мотоцикл? Не собираешься продавать его? Выручишь кучу денег, ты ведь так аккуратно ездил. Элин, может быть, немного бекона?

ЭЛИН. Меня тошнит от одного его вида. Еда как будто сама лезет в горло. Неужели непременно надо курить за столом?

МАРТИН. Нет, нет, что ты. Я сейчас потушу.

Пауза.

Ну и каково это – чувствовать, что тебе шестнадцать лет?

ДАВИД. Что?.. Не знаю.

ЭЛИН. Хватит качаться на стуле.

МАРТИН. В то лето, когда мне стукнуло шестнадцать я начал ходить по морям, на учебном судне «Фалькен» Мы плавали в Киль и Роттердам, и…

ДАВИД. Здорово.

МАРТИН. Ничего подобного. Это был настоящий кошмар. Несколько раз мне казалось, что я умру, если… На корабле ты сам должен справляться со всеми проблемами. Тут нельзя просто снять трубку и вызвать врача или пожарных… Нет, если у тебя на фуражке якорь, будь добр, решай свои сложности сам. Если бы ты знал, что это было. Ты бы там и часа не продержался. Они бы тебя за борт выбросил, мой мальчик. Один парень упал с грот-мачты и сломал позвоночник. Я так сильно боялся, когда надо было лезть наверх, что пару раз в штаны наложил. Но в конце концов ко всему привыкаешь. Теперь и на нашей улице праздник. Чего он так уставился на меня?

ЭЛИН. Кто?

МАРТИН. Георг. Ты что, не видишь? Он таращится на меня так, будто я прокаженный… Скажи ему, чтоб оставил меня в покое.

ЭЛИН. Что случилось, Георг?

МАРТИН насвистывает «Ты отдала мне свои губки, но где ж твое сердечко».

Георг?

МАРТИН. Это продолжается весь день. Сначала он бросался на Давида, теперь моя очередь.

Пауза.

Пожалуй, надо убрать со стола, раз вы все равно ничего не будете…

МАРТИН убирает еду. Все смотрят на него. Его движения становятся неловкими, он гремит посудой, делает что-то не то, нервничает. Наконец по ошибке кладет на поднос очки и натыкается на стул, когда собирается унести его. Снова садится. Насвистывает песню про щенка. Смотрит на остальных. Внезапно приходит в бешенство, вскакивает и направляется к ГЕОРГУ, который стоит, прислонившись к мойке.

Убирайся в гараж! Хватит!

ГЕОРГ. Это точно.

МАРТИН. Вот-вот. Иди отсюда.

ГЕОРГ накрывает лицо МАРТИНА рукой и надавливает – так, что тому приходится, попятившись, дойти до противоположной стены. ГЕОРГ продолжает надавливать на лицо МАРТИНА, пока тот не садится на пол. Держит его рукой, не дает ему встав.

(В отчаянии смотрит на него униженным взглядом.) Ты что делаешь?.. Ах ты негодяй!

ГЕОРГ. Ты все понял, ты меня знаешь!

МАРТИН. Нет, я не знал, не знал, что ты такой…

ГЕОРГ. Правда, мама?

МАРТИН. Отпусти меня! Элин! Как ты позволяешь ему так со мной обращаться? Ты поднял руку на собственного отца!

ЭЛИН. Ты снова за свое?

МАРТИН. О чем ты? Что ты хочешь сказать? Я хочу встать!

ГЕОРГ. Ты снова напился!

МАРТИН. Неправда! Я не выпил ни капли за последние месяцы! Только молоко. Я даже к пиву не притрагивался! Дай мне встать, черт побери, иначе я за себя не ручаюсь!

ЭЛИН (спокойно). По тебе сразу все видно.

МАРТИН (кричит). Что видно?

ЭЛИН. Все.

МАРТИН. Я устал, я совершенно разбит, не спал несколько дней подряд… понимаешь?

ЭЛИН. Нет, Мартин, по тебе все заметно. Ты скрывать не умеешь.

МАРТИН. Говорю тебе, я не пил! Скажи ему, чтоб отпустил меня.

ГЕОРГ (хватает его за голову еще сильнее). Не дергайся.

МАРТИН. Ой! Ой! Ой! Что ты делаешь! Ой! Вы об этом еще пожалеете… Не сомневайтесь!

ГЕОРГ. На этот раз у тебя ничего не получится. Теперь ты не успеешь пропить все деньги!

МАРТИН. Это мои деньги! К тому же они и так кончились. Элин, посмотри на меня. Я ведь давал тебе священную клятву. Элин…

ЭЛИН (подходит к нему и обнюхивает, как животное. МАРТИН тоже ее обнюхивает). Как ты мог…

МАРТИН (со слезами в голосе). Можно мне встать?

ДАВИД. Отпусти его, пусть идет.

ЭЛИН. Ты ведь не переносишь спиртное.

МАРТИН. Переношу, не хуже всех остальных… Только мне почему-то в отличие от них пить нельзя. Если б мне позволяли выпить рюмашку, когда я того заслужил, то все было бы хорошо.

ЭЛИН. Когда ты пьешь, у тебя силы воли столько же, сколько у окурка под струей мочи.

МАРТИН. Это что еще за сравнения!

ГЕОРГ. Ты же не мужчина. (Хватает МАРТИНА за волосы.)

ЭЛИН. Правильно, Георг.

ГЕОРГ. Дай ключи.

МАРТИН. Какие еще ключи?

ГЕОРГ. Не притворяйся, ключи от винного погреба.

МАРТИН. От погреба? Тебе-то они зачем?

ГЕОРГ. Сам отдашь или силой забрать?

МАРТИН. Пошел ты к черту! Зачем они тебе?.. Это мой погреб… Ой! Ой! (Громко кричит.) Ой, больно же! Ой! (Плачет.)

ЭЛИН (подходит к окну и закрывает его). Соседям этого лучше не слышать.

ГЕОРГ (бьет МАРТИНА). В голове не укладывается, как можно так нагло врать нам прямо в лицо. (Трясет МАРИНА.) От тебя же перегаром воняет!.. Я тебя только таким и помню с самого детства! Домой никого не приведешь, сам никуда не съездишь – потому что ты вечно пьян. Все эти проклятые праздники, на каждое Рождество, на праздник солнцестояния, на Пасху… каждый раз ты напивался и все портил. Но теперь хватит, понял? Больше тебе здесь не место!

ЭЛИН. Не надо так сильно, Георг. Давай мне ключи, иди наверх и ложись.

МАРТИН. Нет, я сказал. Это мои ключи!

ЭЛИН. Отдай. Или отвезти тебя к врачу?

МАРТИН. Думаешь, я болен?

ЭЛИН. Да.

МАРТИН. Нет, я сказал, ни за что в жизни! Никаких ключей. Пусть он меня убьет, если рука поднимется. Я заявлю на тебя в полицию. Ты мне заплатишь за каждую ссадину… Ой!

ГЕОРГ. Мама, бери ключи.

ЭЛИН. Где они?

МАРТИН. Не прикасайтесь к моим ключам, слышали?! (Кричит.) Слышали, что я сказал?!

ГЕОРГ. Хватит орать! Открой окно, пусть все услышат, как ведет себя этот хозяин ресторана.

ЭЛИН. Как ты мог…

ГЕОРГ. Мама, плюнь ты на него… Давай ключи.

МАРТИН. Не смей меня трогать, не смей!

ГЕОРГ. Что стоишь, иди помоги мне.

ДАВИД. Что мне делать?

ГЕОРГ. Подержи его за ноги, пока мама достанет ключи.

ДАВИД. С какой стати? Пусть напивается до смерти.

МАРТИН. Иди в свою комнату!

ДАВИД. Почему вы не можете развестись?

ГЕОРГ. Плюнь ты на это. Лучше помоги мне.

ДАВИД. А что надо делать?

ГЕОРГ. Поди сюда и подержи его за ноги, пока мама достанет ключи. Справишься?

ДАВИД. Конечно.

ГЕОРГ. Посмотри на него.

ДАВИД. Папа, отдай им ключи.

ЭЛИН. Дай мне ключи, Мартин.

ГЕОРГ. Отдай ей ключи и иди на все четыре стороны.

МАРТИН. Я сказал, нет. Ни за что в жизни.

ГЕОРГ. Тогда иди сюда и помоги мне. Сделайте наконец хоть что-нибудь, черт побери!

ДАВИД. А почему ты сам не можешь его подержать, пока мама возьмет ключи?

ГЕОРГ. Хочешь, чтобы он ногой ее пнул? Хватит тут ногти грызть!

ДАВИД спрыгивает со стула, подходит, не понимает, что надо делать.

Держи его за ноги! Сядь на них!

ДАВИД. Отдай им ключи, и дело с концом. Все равно отберу!.

МАРТИН. Не трогай меня. Не трогай меня. Не трогай. Не будь таким, как твой брат.

ГЕОРГ. Что ты сказал? Сейчас ты у меня покричишь! Мама, бери ключи.

ЭЛИН. Мартин, прекрати… я больше не могу…

МАРТИН (в диком отчаянии). А я могу? Кто в этом виноват? Ты! Ты во всем виновата! Из-за тебя они себе позволяют все что угодно.

ЭЛИН. Господи…

МАРТИН. Господи?.. Да, все из-за тебя… Я убью тебя, как только ты до меня дотронешься. (Кричит.) Не прикасайтесь ко мне! Нет! Нет! Не смейте меня трогать! Боже мой, что это? Ой! Ой! Ой!

ЭЛИН и ДАВИД отбирают у МАРТИНА ключи и исполняют танцевальный номер, напевая «No, no they can’t take that away from me». ГЕОРГ и ДАВИД кружатся и изящно подбрасывают ЭЛИН посередине.

ГЕОРГ. А вот и ключики! Они у меня! Лежи смирно, болван набитый! Мама, ключи у меня! Отпусти его, пусть валяется…

МАРТИН, лежа на полу, хватает ЭЛИН за подол платья и разрывает его. ГЕОРГ пинает его ногой. МАРТИН кричит.

ЭЛИН. Хватит, Георг! Осторожно, ты поранишь его.

МАРТИН. У меня кровь течет! Кровь!

ГЕОРГ. Вставай, я сказал.

ДАВИДУ кажется, что это он лежит на полу, как Роберт Риан в фильме «Нокаут», и смотрит снизу вверх на ГЕОРГА, который повалил его, а теперь стоит и ждет, в шелковых брюках, с крепкими кулаками в боксерских перчатках. ГЕОРГ стоит, повернувшись спиной к публике. ДАВИД смотрит ему в глаза. Веревка ограждающая боксерский ринг. ГЕОРГ поворачивается. У него ярко выраженная эрекция.

ЭЛИН. Дай мне ключи, Георг.

ГЕОРГ. Пусть лучше будут у меня, мам.

ЭЛИН. Вставай, а то захлебнешься кровью.

МАРТИН (вытирает рот). Куда мне идти?.. Куда мне идти?.. Куда?..

ГЕОРГ. Иди и ляг в постель.

МАРТИН. Неужели мне никто не поможет?.. Неужели мне никто не поможет?.. Это ужасно. О господи…

ЭЛИН. Вставай.

МАРТИН. Вы об этом еще пожалеете. Вы все об этом еще пожалеете. Больше вы меня никогда не увидите.

ЭЛИН. По-моему, тебе стоит подняться наверх, лечь и успокоиться.

ГЕОРГ. По-моему, ты должен сдохнуть поскорее.

ДАВИД. А по-моему, ты должен снова стать хорошим. (Плачет.)

ЭЛИН. Давид…

Пауза.

Ты же видишь…

Пауза.

Теперь ты понял?

МАРТИН. Что я вам сделал?

ЭЛИН. Ты поломал его жизнь.

ГЕОРГ. Ха-ха!

ЭЛИН. Ты все поломал. Ты поломал жизнь мне и нашим детям.

Пауза.

Что с тобой, Давид?

ДАВИД. Ничего, оставьте меня в покое.

ЭЛИН. Не плачь…

ДАВИД. Я не плачу.

МАРТИН (с ненавистью смотрит на ЭЛИН). Спасибо тебе, Элин, за то, что тебе на все наплевать… Что ты с ним сделала! Посмотри на него!

ДАВИД. Неужели мне никто не поможет, неужели мне никто не поможет?

МАРТИН. Вот это мать!

ДАВИД. Что я наделал, что я наделал…

МАРТИН. Вот это мать!

ГЕОРГ. У него истерика.

ЭЛИН. А все из-за твоего вечного пьянства.

МАРТИН. Даже не пытайся, ты сама любишь выпить, как только… как только сюда приходят Эрик и Марианна, вы квасите тут по полночи, а я бегаю и прислуживаю вам. Не переживай, Давид. Больше ты меня не увидишь. Тебе ведь этого надо, да?

ЭЛИН. Да уж, хватит уже здесь валяться.

МАРТИН. Как ты могла! Я сказал: ноги моей здесь больше не будет! Слышишь меня, дрянь, больше ты меня не увидишь!

ГЕОРГ. Не смей так разговаривать с мамой.

МАРТИН. Тебя забыл спросить! Моя жена, как хочу так и разговариваю! Мы женаты двадцать пять лет… Не смей, не смей мне…

ЭЛИН. Вытри нос.

ДАВИД. В прошлый раз, когда у него была белая горячка…

МАРТИН. Что за гнусная клевета! Белая горячка! У меня? Горячка? Выбирай выражения!

ДАВИД. Прошлым летом, когда мама была в Стокгольме, а Георг уехал на сборы… мы остались с тобой вдвоем… И у тебя началась белая горячка.

МАРТИН. О чем ты говоришь? Ты хоть знаешь, что это такое? Белая горячка. Ну как она могла у меня быть? Я бы тогда не сидел здесь сейчас вместе с вами!

ДАВИД. Все было как в том фильме – «Завещание доктора Мабузе». Ночью ты сидел в стеклянной будке и разбирал чеки, квитанции, бухгалтерские книги, что-то долго считал, затем стал рвать бумагу и раскидывать ее вокруг, потом все смел на пол – такой страшный, лицо у тебя блестело, ты был словно бешеный…

МАРТИН (смотрит на него). Что ты несешь?

ДАВИД. Да, да. Утром ты разбудил меня и стал как-то странно разговаривать – ты не слышал, что я отвечал, – ты разбудил меня, и я помогал тебе охотиться за огромными пауками, которые ползали по стенам, прятались за занавесками и за зеркалом. Я убивал их, кидался в них книгами, спускал их в унитаз, но ты кричал, что они все еще живы, они снова выползут на свободу. Было весело… Ты очень смеялся всякий раз, когда я убивал паука… Потом мы сложили их в кучу на полу и стали пересчитывать и проверять, действительно ли они мертвы. Ты предложил сжечь их, но я сказал, что дым будет ядовитым, и ты со мной согласился. Поэтому мы просто закопали их в гостиной… Помнишь, они копошились у тебя под пижамой, и ты говорил, что пауки выползают у тебя изнутри, из маленького отверстия на бедре. Несколько часов подряд мы ловили пауков, двигали столы и диваны, пока не пришла Мона и не вызвала «скорую».

МАРТИН. Ложь – все до последнего слова! Ты придумываешь. Тебя ведь за вранье исключили из школы. Когда такое было?

ДАВИД. Разве это неправда, мама? Скажи же!

ЭЛИН. Наверное, правда.

МАРТИН. Ты со всем соглашаешься.

ДАВИД. А потом им пришлось положить тебя в психушку.

МАРТИН. Мне дали больничный! Из-за того, что я перенапрягся, мне надо было отдохнуть.

ДАВИД. Ну почему ты не можешь признать, что это правда?

ЭЛИН. Алкоголики никогда не признаются.

МАРТИН. А ты? Ты хотела, чтобы твой собственный муж находился среди этих подонков, ты сказала, что я алкоголик! Вот черт! (Встает.) Вот черт!

ДАВИД. Ты что, не помнишь, как мы с мамой каждую неделю навещали тебя в психбольнице?

МАРТИН. Помню, и что с того? Это самое малое, чего можно было желать! Что я теперь должен делать?

ДАВИД. Ты стал таким испуганным и послушным… Стоял наверху и ждал нас. Тебя было не узнать… Безумец, который с воплями волочился по всей квартире… словно злой дух… и трясся так, будто сейчас развалится на куски… Из глаз у тебя что-то сочилось, как у раненой косули… от тебя воняло чем-то кислым, поносом и сигаретами… А потом, когда мы уходили, ты стоял там наверху и махал, как ребенок… помнишь? «Не уходите, не оставляйте меня, заберите меня отсюда, мне так одиноко»… Мама сказала, что доктор считает: еще немного, и было бы поздно… ты бы умер… чтобы спасти, они положили в кислородную камеру… он сказал, что, если ты будешь продолжать пить, ты умрешь. А ты начинаешь все заново.

МАРТИН. Не начинаю… Почему вы мне не верите? Ой, он сломал мне челюсть. (Садится со стонами.) Где моя зажигалка?

ЭЛИН. Под столом. (Встает на четвереньки и поднимает ее.)

ДАВИД внимательно рассматривает ее тело, с интересом смотрит на ягодицы и ляжки, виднеющиеся под прозрачной черной комбинацией.

МАРТИН швыряет золотую зажигалку на пол.

(Снова встает на четвереньки и тянется за зажигалкой.) Что ты делаешь!

МАРТИН. Достанешь, не развалишься.

ГЕОРГ замечает, что ДАВИД с интересом смотрит на ЭЛИН.

Достанешь, не развалишься, говорю.

ГЕОРГ. Ты чего это?

ДАВИД. Я?

ГЕОРГ. Ты это брось!

ДАВИД. О чем ты?

ГЕОРГ. Чертов извращенец! Ты и рад, что он опять запил – теперь можно делать все что угодно. Бьюсь об заклад, что вы закончите в одном и том же местечке.

ДАВИД. Это в каком же?

ГЕОРГ. В дурдоме. Там вам и место. Мама, вставай.

ЭЛИН (дает МАРТИНУ зажигалку). Я подарила ее тебе, когда мы праздновали серебряную свадьбу.

ГЕОРГ. Надеюсь, вы понимаете, что у него бутылки по всему дому спрятаны?

МАРТИН. Когда я, по-твоему, мог их спрятать? Вы ведь с утра до вечера кружитесь тут, как мухи.

ЭЛИН. В подвале ничего нет. Наверху тоже.

ГЕОРГ. Зато этот этаж в его распоряжении.

МАРТИН. Xa-xa! Давайте, ищите, раз вам делать большего.

ГЕОРГ. Сиди спокойно, не рыпайся. (Начинает обыскивать кухню, открывает шкаф, ящики, печь и т. д.)

МАРТИН. Не будь ребенком! Взрослый парень, а занимаешься такими вещами. И ты туда же. Смех да и только.

ЭЛИН тоже ищет. ДАВИД осматривает люстру с подвесками.

Глазам своим не верю. У меня слов нет. Неужели это все наяву? Что вы ищете? Винтик потеряли?

ГЕОРГ (обыскивает холодильник, достает оттуда пакет с молоком, встряхивает его, пробует, направляется к МАРТИНУ, подносит пакет к его носу). А это что?

МАРТИН. Откуда мне знать?

ГЕОРГ. Это водка.

МАРТИН. В пакете из-под молока?

ЭЛИН нюхает.

ДАВИД. А я до последнего не верил, что…

ГЕОРГ. Горбатого могила исправит!

МАРТИН. Я не вру! Я дал священную клятву, что больше не буду пить, потому что… потому что… На вас мне наплевать! Но я поклялся перед Господом… Слышите? Я поклялся перед Господом Богом!

ЭЛИН. Ну вот и хорошо, уж он-то тебе поверит.

ГЕОРГ (выливает водку, обращается к ДАВИДУ). А ты в зеркале поищи.

ДАВИД (находит бутылку в помойном ведре, не обращает внимания на ГЕОРГА). А вот и еще одна. Что это?

МАРТИН (кричит). Я-то откуда знаю, черт побери?!

ГЕОРГ. Мама, иди наверх, надень юбку.

МАРТИН. Да ладно, пусть бегает полуголая.

ЭЛИН. И когда это ты стал религиозным?

МАРТИН. Сейчас!

ГЕОРГ. Я все обыскал.

МАРТИН. В заднице у меня поищи.

ГЕОРГ. Нет, спасибо, медаль за отвагу мне не нужна.

ЭЛИН. И ты все еще отрицаешь, что начал пить?

МАРТИН. Я отрицаю все. У вас нет никаких доказательств. Я больше с вами не разговариваю!

ДАВИД. А наверху смотреть будете?

МАРТИН. Пожалуйста.

Пауза.

Вам ведь наплевать на право на неприкосновенность.

ДАВИД. Может быть, лучше дать ему несколько сотен и посадить на автобус в город? Будет сидеть там в каком-нибудь пансионе и напиваться. Пусть кто-нибудь другой его подтирает.

ЭЛИН. Пойду надену юбку.

МАРТИН (с издевкой). Зачем это? Тебе-то скрывать нечего! Из твоей дырки для меня всегда лилась только кровь.

ЭЛИН. Давид, останешься здесь и будешь за ним присматривать.

МАРТИН. Давай-давай, делай из ребенка констебля.

ЭЛИН. Все, я больше не могу.

МАРТИН. Ну вот и хорошо.

ЭЛИН. Ну почему я раньше этого не сделала?..

МАРТИН. Что ты имеешь в виду?

ЭЛИН. Не могу больше.

ГЕОРГ. Я помогу тебе.

ДАВИД. Я тоже.

ЭЛИН. На этот раз все кончено, Мартин. (Уходит).

МАРТИН (шепчет, пока ЭЛИН идет к выходу). Элин, Элин… Нет… Не надо, Элин… не надо…

ГЕОРГ и ЭЛИН уходят. МАРТИН и ДАВИД остаются.

(Закрывает лицо руками.) Что вы наделали?.. Что вы наделали? (Всхлипывает.) Вы разрушили всю мою жизнь. (Безутешно рыдает.) Элин, это неправда! Не говори так… Я не пил… я не выпил ни капли… Почему ты мне не веришь? Ты не хочешь мне верить… Какая разница, что я делаю… Хоть ложись и помирай.

ДАВИД. Вот и помирай.

МАРТИН. Мне так больно, так больно…

ДАВИД. Да уж.

МАРТИН. Куда мне податься, куда мне идти, куда, куда, куда, куда, куда, куда, куда, куда, куда, я не знаю. ДАВИД. Не знаю.

МАРТИН. Помоги мне, помоги, помоги, Давид.

ДАВИД. Я знаю.

МАРТИН. Мне так больно, так больно, так больно.

ДАВИД. Да.

МАРТИН. Все это причиняет мне боль.

ДАВИД. Да.

МАРТИН. Боже мой, боже праведный… Когда ж это кончится?.. Ну когда, когда наконец это кончится? (В панике.) Элин, Элин, Элин, элин-элин-элин-элин-элин! Помоги мне! Что происходит?

ДАВИД. Успокойся…

МАРТИН. Помоги мне, я больше так не могу. Куда мне идти?

ДАВИД. Успокойся. Знаю, что это звучит глупо, но попробуй немножко успокоиться.

Пауза.

МАРТИН. Что?

ДАВИД. Попробуй успокоиться.

МАРТИН вздыхает.

Иди наверх и ложись, а я принесу тебе кофе.

МАРТИН. Что?

ДАВИД. Хочешь воды?

МАРТИН. Да, спасибо.

ДАВИД. Дать тебе таблетки от кашля?

МАРТИН. Что?

ДАВИД. Да так, ничего. (Наливает МАРТИНУ стакан воды.) Ты пролил. Ну как, получше?

МАРТИН. Нет, все так же.

Пауза.

Ты очень добр.

ДАВИД. Правда?

МАРТИН. Да, это так… Помню, когда ты был маленьким… ты никогда не хотел спать… я ходил с тобой целыми ночами, туда-сюда, туда-сюда… Помнишь?

ДАВИД. Может, поднимешься к себе, отдохнешь немного? Попробуй поспать часок, сразу станет лучше. А потом еще часок-другой.

МАРТИН (закуривает сигарету, бросает пачку ДАВИДУ). Бери.

ДАВИД. Спасибо. А потом пойдешь ляжешь?

МАРТИН. Да, да… вы так просто меня не оставите.

Слышатся громовые раскаты, сверкает молния, через несколько секунд грохочет гром.

Что толку?

Пауза.

Стоит мне к чему-нибудь прикоснуться, как все превращается в пепел. Почему? (Смотрит на свою руку.)

ДАВИД. Прими свои таблетки и ляг.

МАРТИН. Я все равно не засну.

ДАВИД. Иди к себе и не ругайся с ними.

МАРТИН. Больше я не издам ни звука. Я уже все сказал. (Встает, проверяет, все ли при нем: таблетки, сигареты, зажигалка, и т. д.)

ДАВИД. Папа…

МАРТИН. Что?

ДАВИД. Можно мне вечером посмотреть датский канал? Сегодня показывают финал шестидневного пробега на велодроме.

МАРТИН. Что это?

ДАВИД. Начнется не раньше начала одиннадцатого и до упора, это финал… Я убавлю звук… Можно?

МАРТИН. Мне все равно, спроси у мамы.

ДАВИД. А ты что скажешь?

МАРТИН. Я разрешаю… Ты ведь все равно наверху будешь.

ДАВИД. А теперь иди ложись.

МАРТИН уходит, топает по ступенькам, наверху хлопает дверь, спустя некоторое время сверху доносятся ругань и крики, шум, слышно, как наверху двое расходятся в разные стороны. Тишина.

ДАВИД занимается своими делами. Берет себе еще несколько сигарет. Смотрится в зеркало и т. п. Включает катушечный магнитофон, ставит бобину, слушает запись собственного голоса и голоса матери. На пленке ему лет пять-шесть, он собирается петь и т. д. Они играют и разговаривают друг с другом.

Это же мамин голос… разве она не размагнитилась? (Слушает голоса – грустные, неприветливые, счастливые – другое место, другое время.) Ее нить тянется сквозь мою грудь… Исправить! Исправить! Исправить!

ЭЛИН (спускается в кухню. На ней другая юбка, в складочку). С кем ты разговаривал?

ДАВИД. Он спит?

ЭЛИН. Лежит наверху с открытыми глазами.

ДАВИД. Бутылок больше не нашли? (Молчание.) Вот, значит, как.

ЭЛИН. Куда ты?

ДАВИД. Почему ты спрашиваешь?

ЭЛИН. Ты ведь никуда не уходишь?

ДАВИД. Я как раз хотел прокатиться на велосипеде.

ЭЛИН. Он что, уже вернулся?

Молчание.

ДАВИД. Я туда не собирался. Ты что-то хотела? (Вкрадчивый шелест дождя проникает в комнату.)

ЭЛИН. Дождь пошел.

За окном смеркается.

ДАВИД. Ты слышала, как недавно ударил гром?

ЭЛИН. Нет. (Закрывает окно.) Уже так поздно?

ДАВИД. Почему ты не подложила снотворное ему в кофе? Как они отнесутся к тому, что он снова начал пить?

ЭЛИН. Кто?

ДАВИД. Официантки.

ЭЛИН. Жду, когда они подадут заявления об уходе.

ДАВИД. Я слушал магнитофонную запись… Это мы с тобой там поем или ты с Георгом? Слышно какого-то ребенка.

ЭЛИН. Значит, это был ты.

Молчание.

ДАВИД. Невозможно здесь находиться.

ЭЛИН. Не уходи. Я хочу поговорить с тобой. Зачем & все время швыряешь велосипед в саду? Ну почему нельзя спокойно сойти и прислонить его к стене? В один прекрасный день ты кого-нибудь задавишь.

ДАВИД. Вы разведетесь?

ЭЛИН. Мы?

ДАВИД. Вы уже решили?

ЭЛИН. А с вами что тогда будет?

ДАВИД. Все было так хорошо… Он был таким добрым последние несколько месяцев.

ЭЛИН стонет, словно от боли.

Мама, тебе больно?

ЭЛИН. Ну вот, эта рука больше не поднимается.

ДАВИД. Можно я налью кока-колы? (Берет бутылку.) Пойду в свою комнату, отдохну немного, пока он не проснулся.

ЭЛИН. Я хотела поговорить с тобой. Сядь.

ДАВИД. Так-так, и о чем же? (Откупоривает бутылку.) Надоело мне собирать крышки. На кой черт они мне нужны? Что ты хотела? Сначала он собирался поговорить со мной, теперь ты. У меня времени нет. Давай говори скорей! (Стоит спиной к стене, разбегается и взбирается ногами по стене, опираясь руками о противоположную стену. Тело висит между стенами.) Смотри, мам! Смотри! Вот это да! Не может быть!

ЭЛИН. Осторожно, не ушибись.

ДАВИД. Ты что, не видишь? (Отпивает из бутылки.) Я могу перекувырнуться и встать на руки! Ты знаешь, что в школе я быстрее всех бегал стометровку? За десять целых девять десятых.

ЭЛИН. Это сколько?

ДАВИД (спрыгивает). Этого вполне достаточно, мам. (Прыгает в ее сторону и бьет кулаками по воздуху.)

ЭЛИН вдруг гладит его по голове, проводит по волосам.

Ой! Больно!

ЭЛИН. Больно? Не может быть.

ДАВИД. Правда! Ты же знаешь, что у меня на голове очень нежная кожа. Ты же помнишь, когда я сменил прическу, я не знал куда деваться… Куда идти. Нет, конечно, не помнишь. Вы не разведетесь? Правда? Отвечай, я хочу знать.

ЭЛИН. Не знаю.

Пауза.

Не волнуйся.

ДАВИД. Ну-ну.

Пауза.

Вообще-то это жестоко. Если ты не знаешь, то кто будет знать? Он был таким же до моего рождения?

ЭЛИН. Он так не пил.

ДАВИД. Мне не нравится отрывать крылья у бабочек. Но мне не хочется быть бабочкой, у которой оторвут крылья. Субъект в этом предложении отсутствует.

ЭЛИН. О чем ты?

ДАВИД. Да, о чем это я? А?

ЭЛИН. Почему ты сегодня такой странный?

ДАВИД. Я не странный. Просто меня здесь нет. И никогда не было. Не хочу быть похожим на него.

ЭЛИН. Ты становишься неотличимым от своего отца.

ДАВИД. Да, точно. Ты ведь туда хотела меня послать. С таким же успехом я мог бы быть Кэрилом Чессманом. Мог бы сидеть в камере смертников номер двадцать четыре пятьдесят пять и ждать, пока за мной придут, уведут в газовую камеру и свяжут… Ты бы стояла снаружи и смотрела в замочную скважину, как шарики цианида катаются по миске с серной кислотой и разрываются, а я сижу и пытаюсь дышать до тех пор, пока в камере не остается никакого воздуха, только хлор, который проникает в мои легкие – так, что меня тошнит, я сползаю по стулу. Газ выветрился, теперь ты можешь войти и расстегнуть кожаные ремни. Ты, должно быть, глупа.

ЭЛИН. Да, наверное, я ведь верила ему всякий раз, когда он обещал бросить пить.

ДАВИД. Я тоже. Что может заставить вас развестись?

ЭЛИН. Ты действительно хочешь знать?

ДАВИД. Да нет, зачем это мне. Не факт, что от этого будет лучше.

ЭЛИН. Он погибнет.

ДАВИД. А ты?

ЭЛИН. Ведь он твой отец.

ДАВИД. Я и говорю. Его пьянство как-то повлияет на дела, это плохо для нашей гостиницы?

ЭЛИН. Он так сказал?

ДАВИД. Нет, об этом он ничего не говорил, но он сказал, что не пьет.

ЭЛИН. Ты же знаешь, какой он добрый, он удивительный человек, когда не пьет.

ДАВИД. Удивительный?

ЭЛИН. Он совершенно другой. Не верю, что это один и тот же мужчина.

ДАВИД. Значит, из-за этого вы не разводитесь?

ЭЛИН. Поэтому я никогда не могла его бросить. Иначе ушла бы давным-давно… Мы жили вместе ради вас, ради тебя и Георга.

ДАВИД (после длинной паузы). Мама, я так благодарен тебе! Скучать нам не приходилось! Или он напивался в дым и пытался сброситься с крыши, или ты валялась в прихожей с бешеным пульсом, когда мы приходили из школы…

ЭЛИН. Я хотела его напугать. Хотела, чтоб он почувствовал, каково мне.

ДАВИД. Ну все, гроза кончилась, теперь я могу уйти.

ЭЛИН. Поэтому для тебя лучше держаться подальше от этого дома.

ДАВИД. В каком смысле? Что ты там напридумывала? А?

ЭЛИН. Но ты же сам говорил, что не…

ДАВИД. Плевать, что я говорил! О чем ты?

ЭЛИН. Мне кажется, тебе не стоит вращаться в этих кругах.

ДАВИД. Ах вот оно что! Значит, последние шестнадцать лет все было нормально, а теперь вдруг не стоит. Я не верю тебе, не пытайся меня убедить, здесь что-то другое. Эта стриженая скотина тебя уговаривает отправит меня подальше. Ведь он у нас все тут решает. Ты боишься его!

ЭЛИН. Я не собиралась тебя никуда отправлять.

ДАВИД. Неправда, я все понял.

ЭЛИН. Завтра мы с тобой едем в город, в школу моряков.

ДАВИД. Что? Куда, ты сказала?

ЭЛИН. Будем записываться в школу моряков. Я поеду с тобой.

ДАВИД. Что ты говоришь? Куда ты со мной поедешь?

ЭЛИН. Запишем тебя, достанем лоцию и паспорт, ты пройдешь обследование.

ДАВИД. Какое обследование?

ЭЛИН. Тебя посмотрит бортовой врач. Это не страшно.

ДАВИД. Нет! Ты не посмеешь! Я не хочу! Сама иди в моряки! Слышала, что я сказал?

ЭЛИН. Не кричи.

ДАВИД. Почему это?

ЭЛИН. Папу разбудишь.

ДАВИД. Нет, не может быть.

ЭЛИН. Это все для того, чтобы ты не общался с этими… не знаю, как тебе объяснить. Вернер и его друзья на тебя плохо влияют.

ДАВИД. Поэтому ты и решила отправить меня в море вместе со всякими мужиками? Это же бред! Ты понимаешь, что говоришь?

ЭЛИН. Это ради твоей собственной пользы… Так будет лучше для тебя…

ДАВИД. И ты в это веришь?

ЭЛИН. Да.

ДАВИД. Хоть на том спасибо, иначе это было бы совсем отвратительно.

ЭЛИН. Ты повзрослеешь… побудешь среди людей, они многому научат тебя, в жизни это пригодится.

ДАВИД. Нет.

ЭЛИН. А потом, если не понравится, ты сможешь заняться чем-то другим… По-моему, год, проведенный в море, тебе не повредит. Вместо того чтобы болтаться здесь и морочить самому себе голову… Ты ведь ничего не хочешь! Ни учиться, ни помогать по дому. Пора уже остепениться.

ДАВИД. Зато ты у нас остепенилась. По праздникам я стою здесь весь вечер и мою посуду. Разве я не помогаю? Мне просто не хочется ничего делать, когда Георг мне указывает. Ты больше заботишься об официантках, чем обо мне… Из кожи вон лезешь, лишь бы их удержать…

ЭЛИН. …Ты не виноват в том, что стал таким.

ДАВИД. Таким же, как папа? Ты хочешь меня отправить туда же, только ничего не получится, ты меня даже в автобус не запихнешь, придется полицию вызывать! Я никуда не поеду! Никуда!

ЭЛИН. Чего ты от меня хочешь? Я боюсь за тебя. Ложись сегодня пораньше и постарайся заснуть – завтра мы выезжаем семичасовым автобусом.

ДАВИД. Нет, сегодня вечером я буду смотреть финал шестидневного пробега по телику… Я не собираюсь ложиться. Папа мне разрешил, я его спрашивал.

ЭЛИН. Мы должны быть там в восемь, как только они откроются. Ты наденешь чистую рубашку.

ДАВИД. Ненавижу тебя.

Молчание.

Ненавижу. Господи, как я тебя ненавижу.

ЭЛИН. Постарайся успокоиться.

ДАВИД. Ненавижу тебя. И чем спокойнее я становлюсь, тем сильнее я тебя ненавижу.

ЭЛИН. Вот как.

ДАВИД. Почему ты не отвечаешь?

ЭЛИН. Я и так это знаю.

ДАВИД. Что же ты тогда сидишь и пялишься на меня. Ты что, не веришь? Черт, не могу тебя даже видеть.

ЭЛИН. Ну что ж, тут ничего не поделаешь.

ДАВИД. Это точно… Ты не знаешь, на что я способен. Знаешь?

ЭЛИН. Нет. Что я должна знать?

ДАВИД. Заткнись. У тебя ничего не получится! Не смей ко мне прикасаться! Я понял, что надо делать… Лучше не суйся, сука старая… Если ты до меня дотронешься, я здесь все разнесу! Это я тебе нужен. А не ты мне. Ты мне не нужна. Не хочу тебя больше видеть. Ты мне противна. Надеюсь, ты скоро помрешь, и мне не придется больше смотреть на тебя. Похотливая сука, у тебя между ног воняет, как у свиньи! (Закрывается руками.) Не бей меня!

ЭЛИН. Я и не думала тебя бить.

ДАВИД. Только попробуй! Ты что, не веришь, что я дам сдачи? Если будешь совать мне чистую рубашку, я тебя убью! Давай отсюда! Иди, иди! Поваляйся с этим прогнившим подонком, он ведь твой муж… Исчезни, чтоб я тебя больше не видел! Хватит. Уйди… Прошу тебя. Больше ты меня не увидишь. Ясно? Да?

ДАВИД идет следом за ЭЛИН и прислушивается. Дверь закрывается. Он несколько раз бьется о стенку, пока не чувствует боли. Разрывает в клочья свою футболку, бросает в печь сборник Экелёфа, но тотчас спохватывается. Книга наполовину сгорела. Читает ее. Подходит к кассе столовой, берет оттуда стопку купюр и бросает в огонь.