Текст книги "Пьесы"

Автор книги: Ларс Нурен

сообщить о нарушении

Текущая страница: 4 (всего у книги 22 страниц)

МАРТИН (вздыхает). Если и справимся, то придется сократить штат, а мать против.

ЭЛИН. Зарплаты персоналу – это не главная статья расходов.

ГЕОРГ. А по-моему, сократить надо Давида.

МАРТИН. Прошу тебя, не начинай.

ГЕОРГ. Ты за то, чтоб он тут шатался с наглым видом все лето? Тогда я отсюда съезжаю. (К ЭЛИН.) Ты меня, наверное, не слышишь. Или ты заставишь его устроиться на работу, или я отсюда съезжаю.

ЭЛИН. Куда ты собрался съезжать?

ГЕОРГ. Об этом можете не беспокоиться.

ЭЛИН. Ты останешься здесь.

ГЕОРГ. Тогда тебе придется найти кого-то, кто будет работать столько же, сколько я: красить стены, ездить по делам, мыть посуду, чинить потолок, подавать посетителям, убираться, накрывать на стол, работать граблями…

МАРТИН. Неужели надо обсуждать это прямо сейчас?

ГЕОРГ. Представь себе!

МАРТИН. Хорошо, давай об этом поговорим. Чего бы ты хотел от меня?

ГЕОРГ. Устрой ему взбучку. Пусть у него совесть проснется. Могу помочь, если сам не справишься.

ЭЛИН. Давид… Чем бы тебе хотелось заняться?

ДАВИД. Мне б хотелось убить вон того типа.

ГЕОРГ (злобно). Пусть делает ту работу, какую скажут, иначе вылетит отсюда. Или он, или я. Если вы сейчас же его не выставите, я сам свалю. Надоело! (Возмущенно, с отчаянием.) Не могу его больше видеть! Вы только взгляните… (Встает.) Чего ухмыляешься?.. Ты ненормальный.

ЭЛИН. Куда ты?

ДАВИД. Жирдяй. Пока!

ГЕОРГ (побелев от гнева). Что ты сказал?

ЭЛИН. Георг, успокойся!

ДАВИД (по-английски). Успокойся, Джордж.

ГЕОРГ. Что ты сказал?

ДАВИД (по-английски). Джордж.

ЭЛИН. Иди в свою комнату.

ДАВИД. Почему это? Ведь я не Георг.

ЭЛИН. Уйди, я сказала.

ГЕОРГ. Не надо, мама, пусть останется. А вы вставайте на его сторону.

ЭЛИН. Я ни на чью сторону не встаю. Я с тобой совершенно согласна, он должен найти работу.

ГЕОРГ (уходит). Вы еще увидите.

МАРТИН заходит в стеклянную будку. Садится, закуривает.

ЭЛИН (достает салфетки, штук сорок, начинает сворачивать их). Ну зачем ты его подначиваешь?

ДАВИД. Ничего не могу поделать, его сальная брутальность пробуждает во мне все нехорошие черты.

ЭЛИН (доброжелательно). Кого ты сегодня играешь?

ДАВИД. Сегодня, мама, я играю самого себя.

ЭЛИН. Не понимаю, почему ты такой.

Пауза.

ДАВИД. Не понимаешь?

ЭЛИН. Нет. Мальчик мой.

Пауза.

Разве это так сложно – жить среди людей, как все остальные?

ДАВИД. Что за чушь. Среди каких людей? Где они?

МАРТИН. Не смей разговаривать с матерью в таком тоне.

ЭЛИН. Не можешь же ты просидеть там всю жизнь.

ДАВИД. Что за чушь.

ЭЛИН. Тебе же хуже будет.

ДАВИД. Возможно. Чушь какая.

МАРТИН. Ты слышал, что я сказал? Не смей так разговаривать с матерью.

ЭЛИН. Кем бы ты хотел стать?

ДАВИД. Что? Кем стать?

ЭЛИН. Кем бы ты хотел быть?

ДАВИД. Когда?

ЭЛИН. Что?

ДАВИД. Ничего.

ЭЛИН. Давид.

ДАВИД. Не знаю.

ЭЛИН. Чего не знаешь?

ДАВИД. Сам не знаю.

ЭЛИН. Не пора ли об этом задуматься?

ДАВИД. Я уже пробовал. Без толку.

ЭЛИН. Но чего бы тебе хотелось?

ДАВИД. Черный пиджак.

ЭЛИН. Чем бы тебе хотелось заниматься? Ты же не можешь шататься без дела днем и ночью.

ДАВИД. Ночью я сам найду чем заняться.

ЭЛИН. Хватит качаться на стуле.

ДАВИД. Лучше мне вовсе уйти.

ЭЛИН. Что?

ДАВИД. Лучше мне поблагодарить тебя, попрощаться и уйти.

ЭЛИН. Бу-бу-бу! И куда же ты пойдешь?

ДАВИД. Потом поймешь. Я тебе открытку пришлю.

ЭЛИН. Да ты ни одного дня не выдержишь в людях.

ДАВИД. Почему это? Там уж, черт побери, наверняка не хуже, чем здесь.

ЭЛИН. Как ты противно ругаешься.

ДАВИД. Разве я не прав? В чем дело?

ЭЛИН. Не говори так.

ДАВИД. Тебе не придется меня терпеть. Почему ты раньше меня не отпустила? Мне очень жаль, но ведь Иван ушел из дома еще в Первую мировую войну, когда ему было шестнадцать, а ты говоришь, что я на него похож. Тебе ведь плевать, что я делаю, лишь бы я не маячил перед глазами. Ты даже с официантками объединяешься против меня!

ЭЛИН. Неправда.

ДАВИД. Мне надо уйти. Надо. А ты оставайся с этим пластмассовым чревовещателем! (Хохочет.)

ЭЛИН. Какой жестокий смех.

ДАВИД (встает, собираясь уйти). А ты сиди здесь, сиськи мни! (Расчетливо, с ненавистью.) Я знаю, кто ты на самом деле? Поняла? (Не уходит.)

МАРТИН (выходит из будки). Что ты делаешь?

ЭЛИН. Ты что, не видишь?

МАРТИН. Обязательно делать это прямо сейчас?

ЭЛИН. Если есть желание, можешь помочь.

МАРТИН. Ты снова делаешь работу за Мону. Какой тогда смысл платить ей деньги? Ты объяснишь мне или нет?

ЭЛИН. Мало ей, по-твоему, неприятностей в жизни?

Пауза.

Она домой идти боится, там ее ждет пьяница муж. В один прекрасный день он убьет ее.

МАРТИН. Понимаю, но всех не обогреешь. Только не надейся на благодарность… они смеются у тебя за спиной, потому что считают тебя за дурочку.

ЭЛИН. Господи, Мартин, я ведь всего лишь складываю салфетки. Мне совсем не сложно это сделать, пока я вяжу.

МАРТИН. Да, конечно, ты все всегда успеваешь, знаю. Мне страшно повезло, что ты у меня есть, иначе все было бы по-другому. Все они до сих пор не ушли только из-за тебя.

ЭЛИН. Ну вот и все.

МАРТИН. Что будешь делать теперь?

ЭЛИН. Положу салфетки в сервировочный шкафчик, спущусь в подвал и разберу вчерашние скатерти. (Убирает салфетки, надевает розовый нейлоновый халат.)

МАРТИН. Неужели надеть больше нечего?

ЭЛИН. Ты сам собирался его надеть?

МАРТИН. Тебе нечем заняться?

Пауза.

Голубей покормил?

ДАВИД. Им пора худеть, а то слишком много гадят.

МАРТИН. Ты заправил кровать?

ДАВИД (смотрит на него с удивлением). У тебя как с головой?

Сверху доносится музыка. ГЕОРГ в своей комнате, играет «Line for Lyons» Джерри Маллигена, он подыгрывает на тенор-саксофоне, который звучит чуть громче других инструментов. ДАВИД слушает с видимым удовольствием.

МАРТИН. Начинается… Ну сколько можно. Опять это ужасное завывание. Нет моих сил.

ДАВИД. Тихо.

МАРТИН. Есть в этом доме хоть одно место, где можно побыть в тишине?

ДАВИД. Ну почему нельзя помолчать! Будь добр, иди к себе в кабинет и займись реквизицией… реквизируй прямые проборы!

Музыка продолжается. МАРТИН выдыхает сигаретный дым в лицо ДАВИДУ, пренебрежительный издевательский жест.

МАРТИН (вздыхает, вдруг словно теряет ко всему интерес). И что мне с тобой делать.

ДАВИД. Купи мне граммофон.

МАРТИН. Граммофон?

ДАВИД. Ну да, граммофон.

МАРТИН. Зачем он тебе? У тебя ведь уже есть. (Показывает на радио.) Думаете, я сморкаюсь деньгами?

ДАВИД. Виниловые пластинки на нем не проигрываются, только граммофонные.

МАРТИН. Тебе вполне достаточно.

ДАВИД. Это тебе так кажется. Его можно слушать только по ночам. И то вы не разрешаете.

МАРТИН. Не пойти ли тебе в свою комнату, чтобы заняться там чем-нибудь интересным? Чем угодно. А может быть, покатаешься на велосипеде?

ДАВИД. Зачем? Мне и так хорошо. Хочешь отделаться от меня?

МАРТИН. Отделаться?

ДАВИД. Что вы все время меня преследуете, как ФБР, – ты, мама и этот Эдгар Гувер?

МАРТИН. Почему сразу «отделаться»? Сиди на здоровье, раз хочется.

ДАВИД. Спасибо.

МАРТИН. И что же тебе известно о ФБР?

ДАВИД. Да уж побольше, чем тебе.

ЭЛИН (проходя мимо). Хватит качаться на стуле.

ДАВИД. Признайтесь, что у Толстяка есть все что угодно, так было всегда. Железная дорога, саксофон, настольный хоккей, своя комната. А теперь он вообще бороду отрастил… Стоит ему о чем-нибудь заикнуться, как это тотчас у него появляется. А что есть у меня? Пыльный «Люксор» с кучей шеллачных пластинок, которые больше не продаются. Приходится до дыр затирать мои старые любимые песни.

ЭЛИН. Давид, он ведь работает.

ДАВИД. Да с чего вы взяли, черт побери!

МАРТИН. Ты все время ругаешься… Чему вас только в гимназии учат.

ДАВИД. Так чего вам еще не хватало? Прекрасный ребенок, который начал работать еще в колыбели! Какого черта вы меня завели?

МАРТИН (встает). Если вы будете продолжать в том же духе, можете убираться отсюда. Я пошел составлять меню на следующую неделю.

ЭЛИН кашляет.

Как ты себя чувствуешь? Ты куда?

ЭЛИН. Пойду в подвал, разберу грязные скатерти, посмотрю, какие из них еще можно заштопать, так, чтобы это было незаметно. Можно их пополам разрезать, будет вполне опрятно.

МАРТИН. Господи… с ума сойти.

ДАВИД. Мы тебя навестим, как обычно.

МАРТИН (вздыхает). Что я наделал?

ДАВИД. Сказать тебе? Хочешь, скажу? Да? Знаешь, как тебя называют официантки? Долина вздохов. Пристав теней. Унесенные ветром. Отныне и вовек. Жажда.

МАРТИН. Вот как.

ДАВИД. Правда, мам?

МАРТИН. Ты не мог бы сходить за сигаретами?

ДАВИД. А что мне за это будет?

МАРТИН. Тебе будет хорошая оплеуха, если ты сейчас же не сменишь свой наглый тон.

ДАВИД. Я попробую. (Небольшая пауза.) Десятки вполне достаточно.

МАРТИН. Ты в своем уме? Видела бы тебя сейчас твоя мать.

ДАВИД. Это моя мать, а не твоя.

МАРТИН. О господи, за что мне такое.

ДАВИД. Ладно, пятерка.

МАРТИН. За то, чтобы пройти триста метров до киоска? Ты же туда бегаешь по сто раз на дню. Я тебе сегодня уже полтинник дал.

ДАВИД. Как хочешь. Тогда иди сам.

МАРТИН. Если бы я так разговаривал со своим отцом… даже не представляю, что бы он сделал. Он бы меня до полусмерти избил.

ДАВИД. Договорились, две кроны. Тебе какие купить?

МАРТИН. Сам знаешь. Я курю только «Риц». Пачку длинного «Рица».

ДАВИД. Хорошо, только свитер надену.

МАРТИН (кричит вдогонку). Куда ты так полетел, шею сломаешь!

ДАВИД (со второго этажа). Что ты сказал?

МАРТИН. Да так, ничего. Я сказал, не лети так.

Пауза.

Ты уже здесь.

ДАВИД (надевает свитер). Давай деньги!

МАРТИН достает бумажник и дает ему деньги. ДАВИД убегает. МАРТИН подходит к окну и наблюдает за ним. Затем идет к двери, ведущей в подвал, прислушивается. Возвращается на кухню, трясущимися руками быстро открывает бар со спиртным, достает бутылку водки, снимает с горлышка ограничитель. На лице отображается внутренняя борьба. Убирает бутылку обратно, зажмурившись, тяжело дышит, затем снова отвинчивает крышку, пьет из горла, закрывает бар, почти убегает оттуда к себе в кабинет, берет с полки пузырек с успокоительными таблетками, вытряхивает их так, что несколько падает на пол, проглатывает несколько штук, другие собирает, пытается запихать обратно в пузырек, дышит тяжело, словно пробежал стометровку. Возвращается на кухню и запивает водой. Пытается успокоиться, снова подходит к окну, отодвигает серую занавеску, приманивает голубей, воркует, весьма искусно им подражая, разговаривает с одним из них, в какой-то момент становится трогательным и гротескным.

ЭЛИН (возвращается из подвала). Что ты сказал?

МАРТИН. Ой! О господи! (Хватается за сердце.) Боже мой, как ты меня напугала!.. Сердце покалывает… Ой-ой-ой… Больше так не делай, ты меня до смерти перепугала! Ну почему ты всегда так тихо подкрадываешься?

ЭЛИН. Сколько времени?

МАРТИН. Скоро десять, как будто сама не видишь.

ЭЛИН. Что ты делаешь? (Ищет свои сигареты, закуривает, садится.)

МАРТИН. А что? Ты меня напугала.

ЭЛИН. Ты белый как полотно.

МАРТИН. Чему тут удивляться, ты бродишь по дому, как отравленная крыса.

ЭЛИН. Тебе нехорошо?

МАРТИН. Все в порядке. То есть мне нехорошо.

ЭЛИН. Ясно.

МАРТИН. Живот прихватило. (Задыхается, хватает ртом воздух.) Бывает.

ЭЛИН. Что – бывает?

МАРТИН. Не знаю. Откуда мне знать!.. Это язва. Мне нельзя молоко.

ЭЛИН. Попей воды.

МАРТИН. Ты очень любезна.

ЭЛИН. Что будем делать с Давидом?

МАРТИН. С Давидом? А что с ним?

Пауза.

Элин, я не знаю.

ЭЛИН. Не пора ли подумать об этом?

МАРТИН. Ты считаешь, это я виноват?

ЭЛИН (не знает, что на это сказать). Он наверху?

МАРТИН. Нет, он ушел. (Насвистывает мелодию из «Дикой утки».)

ЭЛИН. Ну и?..

МАРТИН. Чего ты от меня хочешь? Чтобы я вышвырнул его на улицу?

ЭЛИН. Возьми его в ежовые рукавицы. Попробуй быть настоящим отцом.

МАРТИН. Ты думаешь?..

ЭЛИН. Чем это так пахнет?

МАРТИН. Что?

ЭЛИН. Чем это от тебя пахнет?

МАРТИН. От меня? Ничем. Я жевал пастилки от кашля. Что, уже и пастилки нельзя пожевать? (Резко выдыхает в ее сторону.) Чувствуешь? Это пастилки. Что теперь скажешь? Можно мне наконец пойти поработать?

ЭЛИН. Мы говорили о Давиде.

МАРТИН. Это ты говорила о Давиде.

ЭЛИН. Не я, а Георг. Но я с ним совершенно согласна.

МАРТИН. Ты ведь и сама знаешь, как лучше. Тебя он боится гораздо больше, чем меня.

ЭЛИН. Тогда ты должен помочь мне. Если он прибежит к тебе, стой на своем.

МАРТИН. Ну да… Сделаю все, что смогу. Договорились? Я тут меню на завтра составил – у тебя нет минутки, чтобы взглянуть?

ЭЛИН. Мартин. Ты должен подняться к нему в комнату и поговорить с ним в тишине и спокойствии. Объяснить ему, что дальше так продолжаться не может… В понедельник можем съездить на биржу труда. Стыд да и только – он сидит дома целыми днями. На улицу его не выпихнешь, даже в летний лагерь не хочет.

МАРТИН. Да ладно тебе, он же был в «Орлятах» несколько лет назад.

ЭЛИН. Ты разве не помнишь, во что это вылилось?

МАРТИН. Так можно мне, наконец, зачитать меню?

ЭЛИН. Что?

МАРТИН. Я все же пытаюсь вести дела.

ЭЛИН. Читай что хочешь.

МАРТИН. Благодарю. (Откашливается.) Начнем с деликатесных бутербродов. Тарталетки с жульеном. Прозрачный суп из бычьих хвостов – на закуску. А потом, пожалуй, заливное из морского языка.

ЭЛИН. Завтра рыбы не будет.

МАРТИН. Отчего же? Завтра сюда приедет торговец рыбой, чтобы навестить свою мать в доме престарелых. Я попросил его прихватить несколько морских языков.

ЭЛИН. Но ведь это дополнительные расходы.

МАРТИН. Возможно.

Пауза.

У нас гостиница или дешевый кабак?.. Далее. Рябчики – подходит? Телятина, грибы в горшочках, соус с белым вином и…

ЭЛИН. Разве рябчиков не достаточно?

МАРТИН. Кто у нас придумывает меню – ты или я?

ЭЛИН. Но ведь это ни к чему.

МАРТИН. Кто здесь старший официант?

ЭЛИН. Просто не понимаю, зачем нам столько разных блюд, если все равно никто не приходит.

МАРТИН. Сейчас у меня нет сил тебе объяснять.

ЭЛИН. Ты ведь не собираешься сегодня готовить телячьи мозги? Мы же хотели оставить телятину на понедельник.

МАРТИН (кричит). Черт побери, да она протухнет к этому времени! Ты что, не понимаешь? Она протухнет! Вот тогда пусть твоя Мона и подает ее, да? Плевать я на все хотел. Десерт огласить или как?.. Замороженный пудинг из фруктов подходит или подадим груши?

Пауза.

Вина: амонтильядо, марго… Нет, это слишком изысканно. Вина вычеркиваем. Водка, легкое пиво, темное пиво. После чего мы можем спокойно снять картину Дарделя в столовой первого класса и повесить на его место Ларса Нормана!

ЭЛИН. Скотобойне тоже надо платить?

МАРТИН. Естественно. Ты что, не соображаешь?

ЭЛИН. И хлебопекарне?

МАРТИН. Им надо было заплатить три недели назад… Платить надо всем, кроме меня. А как же!

ЭЛИН. Да?

МАРТИН. Да, Элин. Не знаю, почему так выходит: я работаю по восемнадцать часов в сутки – так же, как и ты, а дела медленно, но верно идут все хуже и хуже.

ЭЛИН. Именно это я и хотела сказать.

МАРТИН. Не видать никакого просвета. Правда?

ЭЛИН. Не надо было арендовать этот сарай.

МАРТИН. Ой, только не начинай опять! Я же не виноват, что этот проклятый социал-демократ парой росчерков на бумаге угробил всю мою жизнь, все стремления и разрушил все, что мы сделали. Ну разве я виноват?

ЭЛИН. Мне казалось, что когда-нибудь будет лучше.

МАРТИН. Так ведь и стало. Стало лучше! Мы работаем на самих себя, хоть это сейчас и не приносит дохода… Но ведь это дело принадлежит нам! Неужели для тебя это ничего не значит? Может, на почте тебе нравилось больше?.. Хочешь опять вернуться и разъезжать туда-сюда?.. Они ни в чем не нуждаются, никогда не выходили голодными из-за стола, у них было все, чего бы они ни пожелали… Они чертовски избалованны, просто стыдно. У каждого своя комната, а я… у меня даже кабинета нормального нет, где я мог бы спокойно сидеть и вести дела. Приходится сидеть в этой каморке у всех на виду.

ЭЛИН. Мне никогда здесь не нравилось… Я не хотела сюда переезжать. Все мои друзья и знакомые…

МАРТИН. Знаю я, что они говорят! Я знаю, что они обо мне думают… Но кто из них может похвастаться годовым доходом в двести десять тысяч крон?.. И после этого я должен остаток своих дней проработать официантом? Для других надрываться? Этого ты ждешь, да? Ни за что! К Я никогда туда не вернусь. Скорее покончу с собой… Вот когда ты сможешь снова переехать в Стокгольм и жить там на деньги, полученные по страховке. А я в состоянии себя обеспечить. Я никому ни копейки не должен!

ЭЛИН. Ты уже восемь месяцев не делал взнос по страховке.

МАРТИН. Что ты такое говоришь? Я? О чем ты? Ты что, рылась в моем личном архиве?.. Платил я по страховке, чтоб ты знала.

ЭЛИН. Нет.

МАРТИН. А я говорю, да.

ЭЛИН. Нет, Мартин.

МАРТИН. «Нет, Мартин»… Верь во что хочешь, черт побери… Помнишь, как нам было… Ты вообще думала когда-нибудь о том, каково мне было приходить домой в три часа ночи, не видя тебя целыми днями? Я тогда за десять лет ни разу толком не выспался. Каково мне, когда рядом ребенок, который орет всю ночь напролет, и жена, к которой нельзя прикоснуться!

ЭЛИН. Но ведь потом стало легче.

МАРТИН. Нет, Элин.

Пауза.

Мне не стало… Совсем. Моя жизнь была адом. Вдобавок ко всему твои родственники и друзья считали меня последним дерьмом… Негодяи… Но теперь у меня все получилось… Теперь у нас все хорошо, раз они могут приехать, остановиться в гостинице и наесться до отвала.

ЭЛИН. Я скажу им, что не стоит больше к нам приезжать.

МАРТИН. Это ни к чему. Пусть приезжают. Если бы ты только решилась… Если бы ты только смогла мне помочь… Я хоть на один день избавился бы от этой проклятой мнительности.

ЭЛИН. Разве я не могу…

МАРТИН. Не можешь!

ЭЛИН. Вот, значит, как. Только у нас начались неприятности, ты снова взялся за свое.

МАРТИН. Делать мне больше нечего. Прекрати.

ЭЛИН. Если бы мы только съездили в Стокгольм… Посидели бы там пару часиков, перекусили бы, повеселились, а Мона бы нам позвонила.

МАРТИН. Сим-салабим!

ЭЛИН. Ничего подобного.

МАРТИН. Все, хватит! Слышишь? Слышишь, что говорю? С ума сойти. Чего ты от меня хочешь? Если бы ты хоть раз в жизни смогла… Элин, если бы ты смогла полюбить меня.

ЭЛИН. Я могу, Мартин.

МАРТИН. Какая же она, твоя любовь?

ЭЛИН. Моя любовь безнадежно сильна.

МАРТИН. Элин… (Берет ее руку.) Только не говори, что я не справлюсь.

ЭЛИН. Мои слова не имеют никакого значения, все равно от них лучше не будет.

МАРТИН. Да… Конечно… Я просто подумал… может быть, мы могли бы заложить украшения?..

ЭЛИН. Нет.

МАРТИН. Нет?

ЭЛИН. Нет… Никогда.

МАРТИН. Конечно.

ЭЛИН. Мамины украшения – никогда.

МАРТИН. Я знал, что ты скажешь… А ведь это был бы просто залог, оформленный на твое имя. Мы выкупим его, как только у нас появятся деньги.

ЭЛИН. Неважно. Это единственное, что осталось у меня от родителей.

МАРТИН. У тебя есть еще люстра.

ЭЛИН. С люстрой я тоже никогда не расстанусь. Даже не думай.

МАРТИН. Но ведь ты же моя жена! Для тебя это пустые слова? Почему ты не хочешь помочь своему мужу?.. Куда там, тебе такое и в голову не придет.

ЭЛИН. Я никогда не заложу их и не продам.

МАРТИН. Конечно нет. Но и Эрика с Марианной ты никогда попросить не сможешь. А ведь у них денег как грязи.

ЭЛИН. Да уж, куры не клюют.

МАРТИН. А ведь мне было бы достаточно всего четырех тысяч. Ну почему ты не можешь им позвонить?

ЭЛИН. Нет.

МАРТИН. Почему?.. Объясни хотя бы.

ЭЛИН. Нет, не хочу. Я не хочу их больше просить.

МАРТИН. Конечно… Что я тебе сделал? Что? Нет… Лучше б я умер… Вот тогда бы вы с детками порадовались. Вот что я тебе скажу: если ты не попросишь Эрика с Марианной, другого выхода у меня не будет… Понимаешь?.. Мы обанкротимся у всех на глазах. Я этого не переживу… Я не выдержу этого… понимаешь? Я помню, каково жилось папе… Вот тогда ты сможешь убираться ко всем чертям вместе с мамочкиной люстрой. (Встает и уходит в свою будку.)

ДАВИД (возвращается с пачкой сигарет, встречает в дверях ЭЛИН). Мам, что случилось?

ЭЛИН молча проходит мимо.

Что случилось, мам? (Идет через кухню к стеклянной будке.) Ты что наделал?

МАРТИН. Ничего.

ДАВИД. Почему мама плачет?

МАРТИН. Она не плачет.

ДАВИД. Почему мама не плачет?

МАРТИН. Ты когда-нибудь видел, чтобы она плакала?

ДАВИД подходит к холодильнику, пьет молоко.

Разве можно пить такими большими глотками?.. Ты что, хочешь желудок порвать?

ДАВИД. Тебе нужны твои чертовы сигареты или нет? Из-за чего вы поссорились?

МАРТИН уходит.

Почему у тебя такая прическа?

МАРТИН. Какая?

ДАВИД. С пробором.

МАРТИН. У меня всегда такая была, с тех пор как я прошел конфирмацию. Тебе что-то не нравится?

ДАВИД. Да нет, все отлично. Он такой точный, что даже приятно немного – словно разрез, как будто голый под гильотиной. (Делает пробор, как у МАРТИНА, у себя в волосах.) Ты его каждый день для просушки вывешиваешь?

МАРТИН. Вот как…

ДАВИД. Ага.

МАРТИН (тихо). Не понимаю, о чем ты. Нормальная прическа.

ДАВИД. Не пора ли, отец? Как ты считаешь? Отец, я не думаю, что ты это сделаешь.

МАРТИН молчит.

Мне горько называть тебя «отцом», когда я хочу сказать «папа». Ведь ты ни тем ни другим не являешься… А может, скоро им станешь? Не делай такое одухотворенное лицо.

МАРТИН берет сигареты и снова уходит в будку. ДАВИД прижимается лицом к стеклу, словно отражая выражение лица МАРТИНА. Затем выходит из кухни. МАРТИН остается сидеть, сохраняя обиженный и отчаявшийся вид.

ЗАНАВЕС.

Акт второй

(12.00–16.30)

Работает радио, часы на ратуше бьют двенадцать раз, передают стихотворение дня. Ульф Пальме читает Яльмара Гульберга. МАРТИН на кухне один, готовит обед, выключает радио. Он снял пиджак и опрокинул пару стаканчиков, но по нему ничего не заметно. Повсюду спрятаны бутылки со спиртным. МАРТИН одновременно расслабленный и нервный, его движения небрежны, он что-то проливает, не замечая этого. Жарит что-то на сковороде. Вытирает тарелки, стол. Накрывает, оценивает собственную работу со стороны. Вполне доволен. Насвистывает. Пауза в приготовлениях к обеду. МАРТИН проверяет все окна и открывает шкафчик под раковиной, достает бутылку из ведра с картофельными очистками, пьет, полощет рот, глотает таблетку от кашля. Чувствует себя хорошо. Внезапно звонит таймер, заведенный ДАВИДОМ накануне. МАРТИН до смерти перепуган, начинает крутиться по всей кухне. 

МАРТИН. Проклятый ребенок… Бесполезно что-либо объяснять.

Во время монолога МАРТИНА слышно, как в гараже ГЕОРГ пытается завести мотоцикл, трясутся стены.

МАРТИН. Им понравится… Иначе пусть ищут другое место. Пора их позвать. (Ощупывает живот.) А мне, пожалуй, есть не стоит. Ясное дело, живот у меня от молока болит. Вот здесь, внутри, как будто что-то сосет. (Кашляет.) Отсюда и эта дикая изжога… (Рыгает, закуривает сигарету, смотрит в окно.) Н-да… Который час? Уже двенадцать… До часу надо позвонить в винный. Лучше успеть, пока они не спустились. (Идет в кабинет, снимая трубку, набирает номер. Ждет.) Почему никто не подходит? Алло? Добрый день, это хозяин ресторана в гостинице. Хочу кое-что заказать!.. Вы смогли бы доставить это с трехчасовым автобусом?.. Превосходно… Итак… Мне, пожалуйста… подождите, где-то у меня это было записано, никак не найду. Ах да, вот оно! Вы меня слушаете? Итак, девять бутылок водки, пять бренди, два зеленых шартреза, три итальянских травяных ликера – мой младший их обожает. (Слушает, смеется.) Один момент! Шесть «Гайсваллер и сын»… на всякий случай. И сын… Да-да, и сын, прямо как в песне: и сын… Виски у меня пока есть, а впрочем, давайте бутылки четыре «Black and white», лучше даже пять, а то оно так быстро кончается… Ну и, конечно же, пильснер… шесть ящиков. И один ящик лагера… Кажется, все… Я сказал про кофейный ликер? Тогда и его запишите… Что там еще… (Ждет.)… Да, запишите на текущий счет… вместе с доставкой… Премного благодарен. (Вешает трубку.) Отлично! С этим разобрались. (Надевает пиджак, смотрится в зеркало, расчесывает волосы, потягивается. Вздыхает. Стряхивает перхоть с плеча.) До чего же я мягкий, что-то со мной не то. И так всегда слишком добрый. Еще мама любила повторять: «Мартин у нас такой добрый, что крыс готов есть». (Обращаясь к зеркалу.) Я мог бы далеко пойти. Это было как гром среди ясного неба: они пришли и забрали его, и посадили в тюрьму… На этом моя учеба закончилась!.. Пришлось пойти работать… Летом двадцать четвертого я начал мальчиком на побегушках в ресторане «Крамере» в Мальмё. Надо было как-то содержать Ларса и Лену, Ниссе, Анну и Свена… (Сморкается.) Тогда-то мама и заболела психическими расстройствами. Да что там, прямо скажем, совсем помешалась. В своем роде это было даже облегчением… то, что он исчез… Через год к нам вернулся уже не тот ужасный тип!.. Теперь уже нельзя было вот так просто пойти и сдохнуть… Что ты сказал? Эй? Думаю, в Святом Зигфриде ему было хорошо. Точно не знаю, я ведь побывал там, только когда он умер… Это случилось зимой сорок первого, меня на три дня отпустили с работы в Мускё.

Пауза.

Лена запросто могла бы одолжить мне четыре тысячи и даже этого не заметить… Пожалуй, вечером ей позвоню… Она всегда бывает очень мила, если брать с распиской… (Отходит от зеркала.) Элин! Георг! Идите сюда! Обед готов! (Тишина. Он включает радио. Арне Турен передает новости о Кэриле Чессмане из Нью-Йорка. МАРТИН снова выключает радио.) Эй!.. Куда вы пропали? Спускайтесь, если не хотите остаться без обеда! (Сервирует еду прямо на голом столе, без тарелок.) Кушать подано! (Насвистывает песню про щенка.) Как всегда. Стараешься тут для нее, а она не идет, еда уже вся остыла… Ладно, пусть на себя пеняет. Сходила бы к врачу, с ума сойдешь от этого кашля. Вдруг поможет. (Кричит.) Элин!.. Вы вообще есть будете?… Как хотите! Что за наплевательское отношение. (Вдруг понимает, что он сделал, сгребает еду обратно на сковороду, вытирает стол, снова наводит порядок.) С меня хватит, больше я никого звать не намерен. (Кричит.) Элин! Ты что, не слышишь? Мне надо позвонить Гугге и попросить его оставить для нас спиртное в конторе, чтобы оно не стояло посреди площади… а вечером я заберу его. Георг небось все возится с мотоциклом, а Давид только к ночи проголодается. (Кричит.) Элин!

ГЕОРГ выходит из гаража.

(Улыбаясь.) Вот ты где. Вы что, есть сегодня не собираетесь?

ГЕОРГ внимательно разглядывает МАРТИНА.

Я вам поесть приготовил. Не слышали, как я вас звал? (Начинает нервно перемывать посуду, двигать туда-сюда сковороду на плите. Открывает дверцу в погреб с углем.) Ладно, плевать… Ты не мог бы спуститься за углем? Что? Ясно. Надо тебе немного заправиться, прежде чем ехать в город. Ты мог бы хоть что-то ответить… Я думал, мы раз в жизни пообедаем вместе, только мы – ты и я, Давид и Элин… А где Давид? (Раздраженно.) Опять на чердаке торчит? (Молчание.) А ты, значит, все возишься со своим мотоциклом? (Молчание.) В чем дело? Чем я перед тобой провинился? Ты что, нездоров? Выглядишь неважно. Иди вымой руки и садись за стол. Надеюсь, это не любовный недуг? (Садится, закуривает.) Почему ты не пригласишь сюда свою девушку? Похоже, она у тебя славная… Как там насчет помолвки? Если хочешь, мы могли бы по этому случаю устроить вечеринку на Троицу… Печеный лосось и картошка с укропом, белое вино, ты ведь его так любишь – «Либфраумильх»… Господи, сто бед – один ответ… Мама ведь ее видела… Ты же понимаешь, мне бы тоже хотелось с ней встретиться. Или ты меня стыдишься? (Молчание.) Это ты брось. Ни к чему это. (Молчание.) Куда они запропастились? (Молчание.) Садись же, Георг… Я хотел бы поговорить с тобой о маме… Ты, наверное, не заметил, как она похудела за последний год… Она стала такой тощей, совсем ничего не ест… Я хотел попросить тебя… Ты не мог бы поговорить с ней об этом ужасном кашле?.. Тебе ведь ничего не стоит отвезти ее в понедельник на прием в лазарет?.. Ты же знаешь, как она боится всего, что связано с врачами. Нам надо помочь ей, надо заставить ее обследоваться… Она так страшно кашляет по ночам, будто вот-вот разорвется на части… Нам с тобой надо всерьез за нее взяться… а она говорит, будто у нее растяжение. (Показывает, поднимая левое плечо, словно крыло.) Только я в это ни секунды не верю. (Молчание.) В чем дело?.. Чего ты так на меня уставился? (Вытирает рот.) Может, у меня червяк по губе ползет или что-то еще? (Молчание.) Ладно, как знаешь. Значит, есть ты не хочешь? Слишком я добрый, вот в чем моя беда. Я ведь дерьмо последнее. Правда? Тогда катись отсюда. (Молчание.) Чего уставился? Катись отсюда, раз не умеешь вести себя по-человечески. (Смотрят друг на друга.) Я требую, чтобы ты… что-то сказал. Немедленно! Убирайся отсюда! Ладно, как знаешь – можешь стоять тут сколько влезет!

ЭЛИН (входит). Да здесь у вас просто газовая камера какая-то. Ты что-то хотел?

МАРТИН. Ничего я не хотел.

ЭЛИН. Мне показалось, ты меня звал.

ДАВИД быстро спускается по лестнице, вбегает.

МАРТИН. Когда-нибудь он себе шею свернет, ясно как божий день.

ДАВИД. Сколько времени? А? Сколько времени?

МАРТИН. Ну-ну, молодой человек, успокойтесь. Часы никуда не делись, висят на стене, как обычно.

ДАВИД (включает радио, звучит музыка). Черт! Опоздал, пропустил все на свете. Кто-нибудь слушал новости? Как там Чессман?

МАРТИН. Нет, оставь в покое радио. Лучше послушав музыку. Юсси исполняет «Благослови эту землю». (Продолжает напевать мелодию в одиночестве.)

ДАВИД. Что говорят про Чессмана?

МАРТИН (подкручивает громкость). Ну разве не прелестно? (Подпевает.)

ЭЛИН (выключает). Только не так громко.

ДАВИД. Что с Чессманом?

МАРТИН. Они его вздернули.

ДАВИД. Неправда, они не повесить его собираются. Они должны умертвить его цианистым газом. Его заведут в зеленую камеру, привяжут к стальному стулу, а потом запрут дверь. Затем они подбросят в блюдо несколько шариков циания, и когда они лопнут, начнет выделяться ядовитый газ, а Чессман будет пытаться вдохнуть воздух и умрет только через четверть часа… Они не имеют права убивать людей таким образом… Даже если бы он и вправду это сделал, а он этого не делал, есть доказательстве… Почитайте его книгу «Сквозь чистилище», сами все поймете… стенографистка была почти слепой и…

ГЕОРГ. Заткнись наконец, а то захлебнешься.

МАРТИН. Тунемана могли бы казнить, но он оказался в Сетерской психушке. Вот кому мы платим налоги, пусть они ни в чем себе не отказывают. (Цыкает языком.)

ГЕОРГ. Он тоже там скоро окажется. Если не возьмет себя в руки, то попадет в ряды извращенцев.

ДАВИД (МАРТИНУ). Какой же ты пошлый. Что, обязательно надо цыкать?

МАРТИН. Обязательно.

ДАВИД. Есть что-то новое о Чессмане?

МАРТИН. У меня времени нет радио слушать.

ДАВИД. Я не голоден.

ЭЛИН. Поешь, у тебя ведь растущий организм.

ДАВИД. Я бы выпил чашечку кофе. Если можно.

МАРТИН. Конечно можно. Что ты спрашиваешь.

ДАВИД. Большое спасибо.

МАРТИН. Элин, может быть, ты немного поешь?.. У тебя опять боли?

ЭЛИН тянется, чтобы взять что-то с полки.

Помоги маме. Ты слишком много вяжешь.

ЭЛИН. Нет, просто у меня растяжение.

МАРТИН. Мальчики, неужели сложно помочь матери с бельем? По-вашему, она одна должна возиться в подвале?