Текст книги "Одна на мосту: Стихотворения. Воспоминания. Письма"

Автор книги: Ларисса Андерсен

Милая Мэри,

Хотела Вам ответить чем-нибудь приятным, например: сделала то-то и то-то для «Возрождения». Но вместо этого – заболела гриппом и не сделала ничего. Кроме одной насильной подписки для одной знакомой, что не могла раскачаться. Но и за нее не заплатила, так как пошла на свиданье с Горбовым [107]107
  Горбов Яков Николаевич (1896-1981, Париж) – прозаик, критик, публицист. Участник Первой мировой войны и Белого движения. С 1920 г. – в эмиграции: сначала Константинополь, затем Франция. Работал таксистом. В 1930-х – участник движения младороссов. В 1940 воевал во французской армии, писал и печатался на французском и русском языках. Соредактор журнала «Возрождение» (1961-1974). Сотрудничал в «Новом Журнале», «Новом Русском Слове».


[Закрыть]и Оболенским [108]108
  Оболенский Сергей Сергеевич (1908-1980) – журналист, историк, общественный деятель, сын последнего ставропольского губернатора. В 1920 году эмигрировал с семьей, жил в Венгрии, Германии, затем переселился во Францию, где работал журналистом. В годы Второй мировой – участник движения Сопротивления. С конца 1950-х и до закрытия в 1974 г. – один из главных редакторов парижского журнала «Возрождение». Автор книги «Жанна – Божья Дева» (Paris:Ymka-Press, 1988).


[Закрыть], уже чихая и кашляя, и <…> забыла деньги. Знаю, знаю… шляпа. (Кстати, у меня и не было достаточно на две подписки.) Теперь я их «собрала и зажала», звонила князю [109]109
  Речь идет об С.С. Оболенском.


[Закрыть], но он занят журналом и обещал позвонить, когда освободится.

Впечатление от встречи? Мне было безумно грустно. Мне подумалось, что это люди – пусть талантливые и замечательные, но выбрасываемые ходом жизни и истории за орбиту жизни (очень хочу ошибиться). И бросающиеся в последний бой оттого, что повернуть уже некогда и некуда.

Очень полюбила вдруг Горбова. За то, что ворчун, упрямый барин, считающий, что писать стихи вообще незачем, так как Пушкин уже написал «Евгения Онегина» и вообще все написано. И страдающий от упразднения «ятей», как Аввакум из-за двуперстного креста. Готова и полы мыть у него (подмешивая слезы жалости, которые меня душили в кафе). Не из-за того, что мне жалко «ять», борьбу и «Возрождение».

Но мыть пол не позвали, хотя и предложила любую такую помощь. Попросили написать рассказ. А он-то у меня и не получается. Во-первых, писать стихи можно и в кухне, вперемешку с другой работой, а рассказ – надо засесть. А во-вторых, даже и засев, вижу, что не умею. И очень страдаю: такой наплыв мыслей, столько сюжетов и всего прочего, но скачу, как блоха, с одного на другое и ни на чем не могу остановиться. Только наткнусь на что-то – некогда. <…>

В Горбове все трогательно: и «ять», и протертое пальто, и нечто вроде чувства «виноватости» или тихого отчаяния перед надвигающейся старостью и глухотой. И я словно чувствовала себя виноватой перед ним, человеком и писателем, за свою «очень относительную молодость» и бодренький вид.

А князь, маленький и сгорбленный, как стручок (я ожидала высокого, усатого, с холодными глазами), похожий на писчего дьячка, удивил меня своей кипучестью и быстрым переходом к «делу» от всяких сантиментов. Очень хотелось попасть на собрание писателей, но совсем расквасилась и почти залегла. И так совершенно обчихала двух первых знакомых. По этой же причине еще никого из рекомендованных Вами – не видела.

<…>

Была здесь одновременно с Вами, по-видимому, Тая Жаспар, целых шесть месяцев. Получила от нее письмо оттуда: видела мою «Ракушку» [110]110
  «Ракушка» – стихотворение Лариссы Андерсен из таитянской серии, опубликовано в журнале «Возрождение» (1969. № 214) См. наст. изд.


[Закрыть]– рада, что я начала писать, хотя бы и в «дрянном журнале»… Не задирайтесь с ней через прессу только – она в Киеве, и это она устроила мне вторую поездку к тете Нине по частной визе.

Ваше стихотворение о мече <…> мне очень понравилось именно старинностью. Но я вообще люблю такое: замки, гербы, мечи. Мне только не очень понравились две последние строфы, но, может быть, я и ошибаюсь, м.б., закончить без них или приписать еще одну без всяких дев <…>.

Я вижусь с одной дамой, женой покойного издателя [111]111
  Речь идет о санкт-петербургском издателе Руманове и его жене Лидии (биографические данные не установлены). После революции эмигрировали во Францию.


[Закрыть]. Еще в России он знал всех больших поэтов, и в расцвет парижской эмигрантской жизни у них встречались многие. Она говорит, что все вечно переругивались, завидовали, шипели. И все это ушло…

А впрочем, может быть, люди ушли, а написанное как-никак осталось. Будет ли ему место под солнцем? Где?

Большое спасибо за китайскую Богоматерь и за портрет владыки Иоанна. Этот человек встречался и Вам, и мне (и многим) в самые незабываемые минуты <…>.

И я сама, и квартира по-прежнему в мерзком виде. Первое угнетает мужа, второе – меня. Но даже не очень. Мне так надоело вечно устраиваться «на пока», не всерьез <…>.

Милая Мэри, спасибо за чудное стихотворение Ивана Елагина [112]112
  Елагин (наст, фам. Матвеев) Иван (Зангвил) Венедиктович (1 декабря 1918, Владивосток – 8 февраля 1987, Питтсбург, США) – поэт, переводчик, литературовед. Сын поэта-футуриста Венедикта Марта (Матвеева) Детство провел в Харбине. В 1923 г вернулся в Россию. Жил в Москве, Саратове, Ленинграде, Киеве. 1941-й застал студентом Киевского медицинского института. Во время войны вместе с женой, поэтессой Ольгой Анстей, был вывезен в Германию, где в 1945-м оказался в лагере для перемещенных лиц в американской зоне оккупации. Псевдоним Елагин выбрал в 1940-е годы. Первые сборники стихов вышли еще в Германии. «По дороге оттуда» (1947), «Ты, мое столетие!» (1948) сделали его знаменитым в среде русской эмиграции. Известны доброжелательные отзывы И. Бунина, Г. Иванова. В 1950-м уехал в США, работал журналистом, одновременно учился в Колумбийском, затем в Нью-Йоркском университетах. В 1969 г. получил степень доктора филологии. Преподавал в Нью-Йоркском университете и университете Питтсбурга. Издал около 10 сборников. С конца 1980-х творчество Елагина стало известно в СССР.


[Закрыть]. Кажется, из всех заграничных поэтов я начинаю его «залюбливать» больше всего.

Мы опять переезжаем. Опять нападает истерика <…> я буквально болею. К тому же в последнее время у меня завязались разные интересные знакомства. Вижусь с Можайской [113]113
  Можайская (в замужестве Емельянова) Ольга Николаевна (1896-1973, Париж) – поэтесса, писательница. Печаталась в парижском журнале «Возрождение», в «Новом журнале».


[Закрыть], с Прегель [114]114
  Прегель Софья Юльевна (20 августа (по др. данным, 1 сентября) 1897, Одесса-26 июля 1972, Париж) – поэтесса, мемуаристка. Родилась в семье известной пианистки Раисы Глазер и нефтяного магната. Училась в театральной студии, выступала в Одесском музыкальном театре. После революции эмигрировала – сначала в Берлин, потом в Париж. Здесь после Второй мировой войны финансировала убыточное издательство «Рифма», помогая поэтам. Сама выпустила три сборника стихов: «Разговор с памятью» (Париж, 1935), «Солнечный произвол» (Париж. 1937), «Полдень» (Париж, 1939). Позже перебралась в Нью-Йорк, где в 1942 г. вместе с М. Слонимом организовала и 8 лет оплачивала издание журнала «Новоселье», ставшего одним из самых заметных явлений в истории русской эмигрантской литературы. В конце жизни выпустила трехтомник «Мое детство» (Париж, 1973). Архив С.Ю. Прегель находится в Библиотеке штата Иллинойс (Урбана).


[Закрыть], познакомилась с Шаховской [115]115
  Шаховская Зинаида Алексеевна (12 сентября 1906, Москва – 11 июня 2001,Париж) – поэт, прозаик, литературный критик, мемуарист. Княгиня, одна из самых известных представителей первой волны русской эмиграции. В 1920 уехала с семьей из России во Францию. Во время Второй мировой войны участвовала во французском Сопротивлении. Награждена орденом Почетного легиона (высшей наградой Франции). Как журналист участвовала в Нюрнбергском процессе после окончания войны. Позже жила некоторое время в Москве (муж С. Малевский-Малевич работал в посольстве Бельгии). Была главным редактором газеты «Русская мысль» (1968-1978). Широкую известность Шаховской принесли романы, написанные по-французски под псевдонимом Жак Круазе. Под своим именем она издала два сборника стихов: «Уход» (1934), «Дорога» (1935). В 1975 г. в Париже вышла книга очерков-воспоминаний З. Шаховской о русских писателях-эмигрантах «Отражения».


[Закрыть], ей, как она говорит, понравился мой не то очерк, не то «некролог» об одном таитянском художнике (русском) [116]116
  Грэс – см. примеч. выше. Статья Л Андерсен «Грэс, Таити» была опубликована в газете «Русская мысль» весной 1971 г. (Вырезка без даты в архиве Л.Н. Андерсен.).


[Закрыть], она собирается его напечатать. И еще просила что-нибудь присылать. Паршиво только то, что я всегда считаюсь светской дамой, так как муж иностранец, и сразу же мне предлагают отказаться от газеты в пользу бедных. От газеты-то я откажусь, так как неизвестно, сколько я буду писать, – опять ведь придется устраиваться и переворачивать старый дом и сваленные ящики с вещами, когда-то ведь надо это сделать, но в принципе это начинает меня расстраивать.

<…>

Хорошо бы и для моего престижа в доме иметь хоть маленькие, заработанные самой деньги. Но, конечно, с «Русской мысли», а тем более с «Возрождения», много не наберешь. А пока не выясним окончательно, где же будем жить, нечего вообще и начинать ничего такого.

Нашли мы было чудную квартирку около Парижа. Идеал: леса вокруг, замок даже, недалеко и Париж, пожалуйста, садись и поезжай. Нет, не хочет, да и дороговато все около Парижа. А в самом – и подавно.

В общем, пишите мне после 30 марта в Марсель. Мой муж покончил со своей службой в прошлую пятницу.

<…>

Можайская водила меня на день рождения Бориса Зайцева. Было очень много народу – актеры и писатели, со многими познакомилась. В том числе и с Терапиано [117]117
  Терапиано Юрий Константинович (9 января (по др. данным, 21 октября) 1892, Керчь – 3 июля 1980, Ганьи, Франция) – поэт, прозаик, критик. Окончил керченскую Александровскую классическую гимназию (1911), Киевский университет Св. Владимира (1916), был призван на военную службу. Окончил военное училище прапорщиком. Воевал на стороне Белой армии. Эвакуировался из Крыма с остатками Добровольческой армии; из Константинополя перебрался во Францию, где провел более 50 лет. Принимал активное участие в литературной жизни «русского Парижа», лично и близко был знаком со многими, в том числе выдающимися, писателями и поэтами русского зарубежья. В 1926 дебютировал в литературном отделе газеты «Дни», которым заведовал В.Ф. Ходасевич. Сотрудничал в газете «Последние новости», в журнале «Новый дом» – писал стихи, критические статьи, литературные рецензии С 1955 по 1978 г. вел литературно-критический отдел в газете «Русская мысль». Издал несколько сборников стихов: «Лучший звук» (1926), «Бессонница» (1935), «На ветру» (1938). Незадолго до смерти начал работать над книгой «Литературная жизнь русского Парижа за полвека (1924-1974): Эссе, воспоминания, статьи». Книга, составленная Ренэ Герра и Александром Глезером, издана после его смерти (Нью-Йорк: Третья волна, 1987; Париж: Альбатрос, 1987).


[Закрыть], который мне сказал, что из-за меня должен был выдержать войну. Там была и Одоевцева. И очень старалась выяснить: обижена я или нет. И почему не прислала стихов.

Дело в том, что перед самым отъездом в Россию я получила от нее письмо с предложением дать стихи для «Возрождения». Ее выбрали собирать разных поэтов для отдела поэзии. Вы, наверное, об этом знаете. А у меня даже не было времени ей ответить, и я ответила только по приезде, когда уже было поздно – в первую книгу. И стихов не послала, так как они где-то завалены и некогда их «почистить». Она решила, что я все еще обижаюсь. Мне было очень смешно от таких сложных переживаний, но стихов я все же еще не послала <…>.

Зайцеву я представилась так глупо, что до сих пор самой смешно. Я была ошарашена таким сборищем русских и так зевала вокруг, что заикнулась и вроде забыла, что надо в таких случаях сказать, когда меня ему представили. Но это тоже неважно.

В России я была две недели, четыре дня в Москве и остальные дни – в Киеве. В Киеве было ужасно, так как моя тетя живет в очень неудобных условиях и так как она больна. Я думаю, у нее рак. После моего отъезда ее отправили в больницу. Поэтому я и не дождалась лета, чтобы ехать «надольше», и правильно сделала.

В Москве мне было очень хорошо. Я жила у Котяковых [118]118
  Котяков Алексей Афанасьевич (1912, Харбин – весна 1997, Крым) – музыкант. Родился в семье православного священника. С 1934 г. выступал в составе джазового оркестра Олега Лундстрема (вторая труба) В середине 1930-х переехал в Шанхай. В 1947 г репатриировался с семьей в СССР. Жил в Казани, учился в Казанской государственной консерватории (1948– 1953), после был направлен хормейстером в Магнитогорск. Переехал в Москву в 1956 г., когда оркестр Лундстрема воссоединился. Работал в оркестре до последнего дня. Умер на гастролях.


[Закрыть]. Приехала 30 декабря, вечером, тут же позвонил Юрка Савельев, Ольга Нельсон [119]119
  Савельев Юрий Александрович (биографические данные не установлены) – артист. Выступал в Шанхае в опереттах в театре «Лайсеум». После того как репатриировался из Китая в СССР, был артистом Московской оперетты, исполнял комические роли. Нельсон Ольга (биографические данные не установлены) – балерина, выступала в труппе В.А. Туренина.


[Закрыть]. На следующий день смотрела Москву (на такси) с Котяковым и одним тамошним певцом. Потом отдохнули, нарядились и встречали Новый год. Пришли Олег – толстый и седой – с женой, позднее забежал Игорь [120]120
  Олег Леонидович Лундстрем (2 апреля 1916, Чита – 14 октября 2005, Москва) – музыкант, «король джаза», создатель уникального оркестра, попавшего в Книгу рекордов Гиннеса, он руководил им дольше всех в мире – больше 60 лет. В Харбин семья приехала в 1921 г, отца пригласили работать на КВЖД. О. Лундстрем окончил Коммерческое училище, поступил в Политехнический институт и параллельно в музыкальный техникум, который окончил по классу скрипки В 1934 г. создал джазовый оркестр. В 1936 г. вместе с оркестром переехал в Шанхай. В 1941 г. поступил во французский Высший технический центр, который окончил в 1944 г. как инженер-архитектор. В 1947 г. уехал в СССР. Жил в Казани, учится в Казанской государственной консерватории (1948-1953) В 1956 г. джазовый оркестр Лундстрема приглашают работать в Москву. Народный артист России (1984), лауреат Государственной премии (1998). Игорь Леонидович Лундстрем (1917, Чита – 1982, Москва) – музыкант, гитарист. Брат О. Лундстрема. Играл в джазовом оркестре О. Лундстрема со дня его создания в 1934 г. в Харбине. В 1936 г. перебрался в Шанхай. В 1947 г. уехал в СССР. Возобновил выступления в оркестре с 1956 г., когда джазовый коллектив О. Лундстрема пригласили работать в Москву.


[Закрыть], который очень мало изменился, как будто только загримирован под пожилого. У них вид довольный, особенно у Игоря. Потому что, как я поняла, он на своем месте – раз, и потому что у него дети, которые останутся в России (какая бы она ни была). Это не фунт изюму.

На следующий день я ходила смотреть Кремль с Савельевым, который все очень хорошо знает и помнит, – чудный гид. Вечером я уехала поездом в Киев.

На обратном пути опять была два дня. Меня встретили утром Ира Котякова и Юрка Савельев. Пришел (приехал из Владимира) Валерий Янковский… [121]121
  Янковский Валерий Юрьевич (р. 28 мая 1911, Владивосток) – прозаик. Сын Ю.М. Янковского, известного дальневосточного предпринимателя. В октябре 1922, незадолго до прихода Красной армии вместе с родителями покинул Приморье, семья перебралась в Корею. Первые годы жил с родителями в имении «Новина», позже – в юго-восточной Маньчжурии на своем «Тигровом хуторе» (1944-1945). Доброволец-переводчик с японского и корейского языков в советской армии (1945). Был арестован (январь 1946) и судим (октябрь 1946), приговорен к 6 годам исправительно-трудовых лагерей, после пересмотра дела (январь 1947) осужден на 10 лет лагерей. После побега в пос. Тавричанка Приморского края (февраль 1947) – на 25 лет лагерей. Был освобожден по зачетам (август 1952). Реабилитирован (1957). Работал лесничим Магаданского лесничества (до 1966). Выйдя на пенсию, жил во Владивостоке (1966-1968), с 1969 г. живет во Владимире. Автор книг «От гроба Господнего до ГУЛАГа» (Ковров, 2000), «Охота» (Владимир, 2001), «Корея. Янковским» (Владимир, 2003) и др. Член Союза российских писателей.


[Закрыть]очень много рассказывал. Вечером мы были у Олега Лундстрема. Опять пили-ели, там был Юрка Савельев и рассказывал массу анекдотов, очень остроумных, но совершенно неприличных. Я заметила, что там совершенно не церемонятся. Олег в честь меня поставил нашу бывшую любимую пластинку, Вагнера «Тристан и Изольда». Когда-то мы клялись, что не женимся и не выйдем замуж за таких, кто ее не понимает. И подарил ее мне. (А у нас даже проигрывателя нет – ничего нет, чтобы послушать, так и живем – «на пока». Все мои бумаги – на полу.) Олеговская Изольда наварила-напекла и еще мне надарила. Уехала очень культурно – с банками солений и варений, приплатив за тяжесть – но ведь зато от русского сердца!

Еще раз, на следующий день, с Валерием и Юркой, смотрели Оружейную палату, Красную площадь, которую изгадили отелем, и долго разговаривали дома. На другое утро бегали наспех в Третьяковку… <…> Больше всего пронял Нестеров. После обеда Валерий и Ирина проводили на аэродром.

Была и маленькая неприятность, в Киеве [122]122
  Как рассказывала Л. Андерсен, во время поездки к тете Нине в Киев ее вызвали в КГБ и предложили послужить на благо родины. Л. Андерсен от «сотрудничества» отказалась, ушла, громко хлопнув дверью.


[Закрыть], потом как-нибудь опишу, напомните <…>. Витька Серебряков и Щеголев звонили из Свердловска. Щеголев говорит, что не пишет оттого, что от него больше требуют доклады, и невольно делает то, что нужно (а я – варю супы). Серебряков все о том же: красивая ли я еще? Я ему ответила, что его не касается, ему контракта о красоте не подписывала, пора и честь знать <…>.

После России написала стишок, который скорее относится к нашим прежним метаниям, всколыхнутым опять моей поездкой. Его нигде нельзя печатать, так и останется на мосту.

НА МОСТУ

 
На том берегу – хуторок на поляне
И дедушкин тополь пред ним, на посту…
Я помню, я вижу… сквозь слезы, в тумане,
Но все ж я ушла и стою на мосту.
А мост этот шаток. А мост этот зыбок —
От берега деда на берег иной.
Там встретят меня без цветов. Без улыбок
И молча ворота захлопнут за мной.
Там дрогнут и хмурятся темные ели
И, ежась от ветра, мигает звезда.
Там стынут улыбки и стонут метели,
Нет, я не дойду. Никогда… Никогда…
Я буду стоять, озираясь с тоскою,
На сторону эту, на сторону ту.
Над пропастью этой, с проклятой рекою
Одна.
На мосту.
 

Милая Мэри… <…> я получила письмецо от Одоевцевой, она хотела бы меня повидать, когда я буду в Париже (я ей послала поздравление). Она еще раньше звала меня, но у меня в Париже всегда «мотня», а к ней далеко. Я получила ответ на мое поздравление Горбову – он также уныл, с женой все хуже и хуже. И он хотел бы уехать в деревню, как я, и забыть обо всем, но…

От Валерия пришла новая книга [123]123
  Вероятно, речь идет о сборнике: Перелешин В. Качель: Шестая книга стихотворений Франкфурт-на-Майне. Посев, 1971. – 84 с.


[Закрыть]с совершенно виртуозными рифмами – как я далеко блуждаю в своих лесах. И все-таки я надеюсь, что сотворится чудо, что я поумнею и кто-то будет торчать в кухне за меня.

Но раз уж у меня судьба такая (а наверно, дело не в кухне, а где-то во мне, и так мне и надо), то Вам никак нельзя сдаваться <…>. Почему бы Вам не приехать во Францию. Для начала просто отдохнуть, посмотреть нашу Луару <…>. Наши места очень интересные, тут можно много увидеть такого, что так и просится написать. Мы иногда ездим вокруг (когда снега нет), и у меня «аж душа скимит» (это так написал один шанхайский поэт-фотограф), как будто я читаю сказку или легенду. Тут даже камни в старых домах такие <…>. Это не Овернь, мы – Белей, но это то же самое, что Овернь: те же типы, костюмы (были раньше), природа.

К сожалению, прогресс чувствуется и здесь. Старые дома не чинятся, а просто оставляются. С них растаскивают черепицы, камни для оград. Строят новые (хорошенькие, похожие на рекламы, тогда как старые – на легенды). Над нами, на холме, где раньше волнами ходила под ветром пшеница и паслись на лугу коровы, – строится огромный дом для молодежи. Будут, наверное, орать громче птиц в саду. От сотрясения, что ли, наш чистейший ключ в саду разлился рекой, причем мутной. Пришлось прекратить брать здесь воду. А я так любила это: выйдешь с кувшинами, и, пока тоненькая струйка журчит, есть время посмотреть, что делается сегодня: какие птички, какой ветер, что расцвело. А розовые утра в снегу! Ну, Мэри, не стоит умирать, пока есть что любить.

А вот Всеволод Иванов умер. Мне написала об этом Лидия Хаиндрова. Уже не получил моего последнего письма. А Казакова уже в Швейцарии . Там ей хорошо, но очень одиноко без французского языка и с глухотой

А Вы знаете. Мэри, от моей тети, что умерла в Киеве, я узнала подробности о моем происхождении. И оказалось, что моя бабушка [124]124
  Андерсен (урожд. Романова) Ольга (отчество, год и место рождения неизвестны) – бабушка Л. Андерсен по отцовской линии.


[Закрыть](ее и папина мать) была дочка лесничего, что-то в тех местах – Полесье, рядом с Польшей. Она и была полька по матери и русская по отцу. И в доме у них вечно водились прирученные звери и случались разные драмы из-за них. И папа мне еще рассказывал, что его мать всегда возилась со зверюшками. Вот, наверное, и во мне это осталось…

А здесь в лесах почти ничего нет, – французы всех переколотили, даже белок.

А места чудные, вы должны их повидать <…>.

Взглянув на католический календарь, увидела, что у них существует св. Лариса, и тоже после Благовещенья. Первый раз вижу.

Ну, это к слову.

Вчера не дописала письма из-за собак. Когда в холодильнике накапливается много костей и всяких обрезков и остатков, которые кошки не едят, мы берем автомобиль и едем по деревням раздавать кости собакам. Их там не больно кормят – когда-то Овернь была очень бедной, и крестьяне по привычке – скупущие. А чтобы нам была польза, после собак едем в г. Ле-Пюи. Там универсальный магазин, где мы делаем главные закупки одним махом <…>.

А сейчас о Сонлине [125]125
  Джу Сонлинь – китайский художник, получил европейское образование, живописи учился в Париже. Одна из его выставок проходила в Харбине, в ХСМЛ, на ней, в частности, был представлен портрет А. Ачаира.


[Закрыть](он подписал свою фотографию именно так). В прошлом году в Париже на литературном вечере «Возрождения» я встретила русскую из Харбина. Она занималась садоводством и вышла замуж за китайца. С ней был ее сын, очень милый и воспитанный мальчик, больше похож на китайца. Она меня узнала и после нескольких слов спросила, помню ли я Сонлиня. Он просил передать мне привет, если только когда-нибудь где-нибудь она меня увидит. Это было почти десять лет назад Они смогли уехать из Харбина, так как отдали правительству свой большой дом. Сонлинь был в то время учителем, кажется, в Мукдене. Вот и все, что я узнала, но была очень рада и этому, так как именно его не хочу вычеркивать из своего прошлого <…>.

Альянс с новым Китаем, с моей частной точки зрения, дает надежды. Я уже получила письмо от Бетти, помните ли вы китаянку, которая была так мне предана, что ее называли моей Пятницей, особенно когда я жила далеко за городом и приезжала на велосипеде в мохнатом жакете из облезлой лисы – полузамерзшим Робинзоном?

Правда, не письмо – просто поздравление с Новым годом и сообщение, что она и ее мать живы-здоровы и часто вспоминают, но даже такого письма я уже не получала лет шесть <…>.

Теперь я совсем ничего не пишу, вот разве что:

 
Так сурово небо, так тиха земля,
Замерли, застыли снежные поля…
Разве что ворона прыгнет на пенек
Да во мгле забрезжит чей-то огонек.
Слабый, одинокий – сквозь туман и лед —
Кто его заметит, кто его найдет?
И кому на радость он блеснет вдали,
В этом белом поле на краю земли?
 

Так скулили двести лет назад сельские учительницы, и уже тогда никто их не печатал. И они сами себе подпевали под гитару. Кто бы подумал, что во Франции я буду писать так же? И даже без гитары?..

Целую, уже почти темно.

Ну вот, я так расписалась, что не могу остановиться. Сегодня постараюсь обязательно отнести это письмо на почту и приступить к другим, более коротким письмам.

Вчера я сидела перед телевизором до часу ночи. Дело в том, что по средам показывают какие-нибудь экстраординарные фильмы и приглашают на них всяких умных людей разного толку. Они после фильма устраивают дебаты, а мы слушаем. Так, недавно после картины «Добрая земля» я слушала моего Гробуа (он из Шанхая и потом был консулом в Сайгоне) наряду с другими китаеведами.

А вчера была советская картина 1925 года «Потемкин» и вместе со всякими историками и профессорами был приглашен сын Столыпина. Было страшно интересно и очень неприятно в одно и то же время. Неприятно потому, что я, как всегда, раздираюсь на два фронта, и потому, что, с одной стороны, столыпинский сын, правда, производит нехорошее впечатление, а с другой – было стыдно за него и обидно, что группа нахальных молодых профессоров явно высмеивали его сообща, так же как и все дореволюционное. Вспоминали даже «столыпинский галстук». Вспоминали также «бей жидов». Все это правда и отвратительно, и если на самом деле на «Потемкине» было так, как показано в картине, то и я бы приложила ручку к революции. Когда же Столыпин говорил о том, что после революции было не лучше <…> ему резонно отвечали, что вопрос идет не о «теперь», а о «раньше». Самое ужасное, что он выехал с Солженицыным, даже книжечку его принес, «Один день Ивана Денисовича». Воображаю реакцию советского консульства, когда они смотрели на «недорезанного» с книжкой Солженицына в руке.

Вообще, казалось бы, по давности этих вопросов пора бы относиться спокойно ко всему, но я раздираюсь и болею. Не так легко вытравить из себя несколько поколений, выросших в преклонении перед царским домом. А в то же время… я помню, как маму мою дразнили, так что если бы она была свободна, то уже давно бы кричала на баррикадах. И помню, как кричала она на другую офицерскую жену, которая объясняла бабам, уже когда наши отцы сидели в тюрьмах, приговоренные к расстрелу, что им, офицерским женам, нужны не только хлеб и молоко, но также пудра и одеколон, и поэтому им труднее.

Ах, Мэри, Мэри, никому-то вокруг меня все это не интересно. Лежит мой отец на этом маленьком кладбище здесь, в Иссанжо. Среди нескольких поколений благополучных французских буржуа, которые уже и забыли, что значит революция… А может быть, первая, некая Дам Зое де Бре (о которой Морис уже понятия не имеет), думала немного о русских. Недаром мой прапрадед получил дворянство за то, что хорошо сражался с французами. И даже нет надписи о том, что он там, мой отец. Что же написать – полковник царской армии? Ведь он даже просил меня похоронить его с погонами. Что я и сделала. Уже десять лет – я не знаю, что мне делать с его могилой. И от обиды, что ли, кажется, что это так важно…

Ну, целую Вас еще раз, извините за сумбур. Чего только нет в письме! <…>

Дорогая Мэри, спасибо за письмо <…>.

Не знаю, имеет ли какой-либо смысл, сидя здесь, среди лугов и коровников, переживать за судьбу русской эмиграции, вообще русских и даже человечества, не помогая ни в чем никому, кроме кошек, собак и лошадей, но я переживаю. Переживаю главным образом то, что все эмиграции переругались из-за каких-то стилей в литературе (ясно, что у каждого поколения, выросшего в разных условиях, будут разные отпечатки), из-за «идеологии» (опять же), тогда как теперь момент всем соединиться и вопить хором только о самом важном, всечеловеческом, что так явно было и есть попрано <…>.

Что касается нелюбви к России, то это очень больно и обидно, так же как какому-нибудь комсомольцу, выросшему на любви к Ленину, которому открыли все ленинские штучки. Конечно, причина разная, в первом – понятие широкое и расплывчатое для новых людей, во втором – конкретный факт. Но все-таки можно сопоставить любовь к России старых эмигрантов, тех, кто Россию знал, какой она была, и нелюбовь тех, кто там вырос теперь. Во-первых, до бешенства надоедает прилипчивый и насильный патриотизм (недаром есть анекдот о новом утюге, – пока гладишь, он говорит о великих советских достижениях, вот и не покупают), и хочется отмочить что-то назло.

Во-вторых, в этой нелюбви есть много боли, ожесточения. Мне приходилось встречать там простых людей, которые с ненавистью говорят о том, что ни дружбы, ни родины, ни идеалов для них уже не существует. Девочка, уехавшая из Шанхая в Союз, вся пропитанная идеализмом, теперь, даже в Америке (удрала через границу), не хочет видеть русских. Недавно я встретилась с одним человеком [126]126
  Яворский (наст.фам. Ражев) Сергей Ильич (11 октября 1913, Санкт-Петербург – ?, Австралия) – журналист. Жил в Харбине с 1922. Ездил на учебу в Бельгию. Работал очеркистом в газете «Харбинское время», писал статьи в «Нашу газету» и журнал «Рубеж». 22 августа 1945 г. арестован в Харбине, отправлен в СССР, осужден на 10 лет лагерей. До 1954 находился в ИТЛ, еще 20 лет «невыездной». В 1975 г, через 30 лет, смог приехать к жене в Австралию. В 1986 г. издал книгу «Звонит колокол».


[Закрыть], который просидел 10 лет в лагере, потом 20 ждал разрешения выехать к жене в Австралию, наконец выехал, проработал полтора года и решил на все заработанные деньги, «пока жив», повидать мир.

Тот факт, что царя убил не русский, еще стыднее для русских – допустили.

Мне рассказывали про какую-то лестницу в Петрограде, что именно там «пала русская империя», что вышла на защиту только горсточка женщин. А другие, наверное, сидели и разбирали детали идеологии? Это мне так рассказал «горько» человек оттуда. Что и говорить, были и геройские защитники, но такие рассказы заставляют задуматься о горечи, накопившейся среди русских же против русских Целую Вас, Ларишон.

Дорогая Мэри, что-то давно от Вас ничего не слышно <…>.

В сентябре я ездила в Париж и там говорила по-русски с харбинско-шанхайскими приятельницами. <…> И еще: встретила неожиданно Наталью Ильину с сестрой [127]127
  Ильина-Лаиль (Атясва) Ольга Иосифовна (р. 18 апреля 1917, Петербург) – сестра Натальи Ильиной. После революции с родителями приехала в Маньчжурию. Окончила лицей ХСМЛ в Харбине. С мужем, бывшим морским офицером Морисом Лаилем, жила в Юго-Восточной Азии, потом в Париже. Автор книги воспоминаний «Восточная нить» (СПб. Изд-во журн. «Звезда», 2003).


[Закрыть]! Вместе обедали – и, правда, наспех, – но интересно, очень интересно говорили. По-моему, она очень интересно переменилась к лучшему со времени «Возвращения»…

В Париже я также навестила Одоевцеву. Она болеет и плохо слышит. Но память у нее потрясающая: я начала что-то рассказывать, а она мне говорит «Вы это мне уже говорили» (это два года назад). Опять уговаривала меня прислать стихи, чтобы подобрать для сборника. Потом я была по зубным делам в Марселе и там тоже была с русскими, и, впервые во Франции, знакомые просили меня почитать стихи. Дама, у которой я уже двадцать лет торчу, удивилась: «Вы разве пишете стихи?» Все это меня слегка раскачало, и я решила посмотреть мой архив, вернее, завал… Часть потеряна где-то в переездах (сгорел целый ящик с бумагами и картинами), остальное или совсем не закончено, или надо бы пересмотреть и наладить. Это и труднее, и скучнее, чем писать, но мне помогло. Вроде наркотика или сигарет – вместо того, чтобы думать о «погибшей» жизни, я довольно долго и варила, и стирала, и чистила с приятным поэтическим туманом в голове, искала слова (а они туго приходят теперь, хотя и французский не подвинулся).

Это, конечно, не «вдохновенье», но сознательная чистка, даже довольно циничная. В самом деле, я думаю, человек не раскрывается и не углубляется от «починки» стихов, а просто балдеет. Когда пишутся новые, то совсем другое: они именно сами пишутся – только лови, даже если и в переводе на слова получаются глупости. К сожалению, глупости неприемлемы. Я послала несколько Одоевцевой, она ответила очень лестно, указав недочеты в двух стишках Я с ней согласна. Но все же хочу послать и Вам все, что послала ей, чтобы знать и Вашу критику.

Получила от Виктора Петрова просьбу прислать ностальгические стихи: он хочет писать о харбинцах и шанхайцах [128]128
  Петров Виктор Порфирьевич (22 марта 1907, Харбин – 18 мая 2000, Рокквилл, Мэриленд, США) – журналист, литератор. Окончил Юридический факультет в Харбине (1929). Жил в Шанхае с 1930. Репортер газеты «Шанхайская заря», один из участников содружества «Шанхайская Чураевка». Преподаватель и профессор ряда учебных заведений и университетов США, в основном русского языка и географии. Жил в Сан-Франциско с 1940. Избран Конгрессом русских американцев членом Русско-американской палаты славы (1995). В США издал 35 книг, из них 8 на английском языке, и более 300 очерков. Здесь речь, вероятно, о книге: Петров В.Л. Город на Сунгари. Вашингтон: Изд. Рус.-амер. ист. о-ва, 1984. – 207 с.


[Закрыть], я послала три…

Теперь о погоде. В Иссанжо только о погоде и говорят, так принято после «бонжура». Но и понятно: так много от нее зависит в деревне! Когда хорошо, тепло и светло – рай, а как задует холодный ветер с дождем и снегом!

В этом году нас не побаловали. Летом была засуха. Потом пошли дожди, и то немногое сено, что крестьяне собрали, – начало гнить. Я все же успела собрать немного в саду для Сеговьи (мой старый конь). И очень кстати – полторы недели назад нас завалило снегом. Осень была, после долгих дождей, мягкая и грибная – это тоже удовольствие. Но вдруг разразилась такая буря, что просто сбивала с ног. У нас полетели черепицы с крыши, сломалась старая вишня, на которую я любовалась каждую весну. После этого за одну ночь навалил такой снег, да еще с грозой, как летом, что мы еле открыли дверь. Снег выше сапог. Мы сидели неделю безвыездно. Но позавчера был первый выход: снег сверкал на солнце, совсем тепло, я валялась на снегу с собакой и даже съела пригоршню снега. Вчера уже Морис возил меня на мою «йогу» <…>. Вот высказалась. Очень жду от Вас того же. Целую Вас крепко.