Текст книги "Одна на мосту: Стихотворения. Воспоминания. Письма"

Автор книги: Ларисса Андерсен

20 апреля 1976. Русская река (Калифорния)

Пантомима

 
То, что сердце душе пропело,
Повторяли вдогонку губы,
Только я записать не успела,
Оттолкнула небрежно, грубо
И теперь никогда не вспомню
В перекличке шумливой жизни.
Эти шепоты ночи темной
Стали больше похожи на тризны…
Ведь стихи читают поэты
И – лирические дамы…
Ведь стихи родственны бреду
И частям неоконченной гаммы…
Записавши – забыть труднее.
Вслух прочесть их необходимо.
От молчанья – душа бледнеет —
Жизнь моя – без стихов – Пантомима.
 

Вот так оно и идет у нас с тобой, дорогая Ла! С таким интересом читала твое письмо и нашла много общего…

Мы тоже строим до сих пор, хотя у нас уже огромный дом и необычный во всех смыслах Робинзон в отношении строительства – тоже поэт.

Начну по пунктам отвечать на твое письмо.

Идея «стихохранилища» чудесна, но несбыточна по тем самым причинам, что и у тебя. «Домашние дела» съедают. И неоконченное копится ворохами. Но в этом году встретилась с Малинкой (М.Я. Янковская) (они хотели купить здесь дачу и два раза гостили у нас подолгу), и она – представь – растормошила меня и убедила начать приводить стихи в порядок. Она, которая спит большую часть жизни, и потому с ней даже много не поговоришь, потому что я не могу уже сидеть всю ночь. Но я ей сказала, что хочу начать жечь всю свою писанину, так как некому оставить… Так вот, мы и решили, что я постараюсь выбрать лучшее, прежде чем жечь…

Если у тебя сохранилось мое стихотворение «Принцесса» [181]181
  Стихотворение В. Янковской «Принцесса» в собр. Л. Андерсен пока не найдено.


[Закрыть], посвященное тебе… пошли, пожалуйста. Интересно.

Спасибо за духи. Да, это был «Зеленый ветер». Очень свежие. А я хотела тебе послать наш сборник «Содружество», изданный в Вашингтоне Камкиным [182]182
  Камкин Виктор Петрович (? – 1974. Вашингтон) – издатель, книготорговец. Бывший офицер царской армии, после революции 1917 г. эмигрировал в Китай, где создал издательство (соиздатель А.П. Малыка). В 1937 г. женился на Елене Андреевне Давыдовой (21 сентября 1913, Сибирь). В конце 1940-х Камкины перебрались в Америку, работали в штате Теннеси на ферме, в 1951 г. переехали в штат Вирджиния. Вскоре открыли небольшой магазин русской книги. Со временем Виктор и Елена Камкины стали владельцами крупнейшего в Америке магазина русской книги (Вашингтон), он насчитывал около двух миллионов томов.


[Закрыть]в 1966 году. Я сама никуда не совалась, но меня пригласили. Там нас… 75 поэтов. Думаю, что тебе многие из них знакомы…

Собирала материал Т.П. Фесенко (она сама пишет и прозу), очень строгая, из Сов. Союза, окончившая курсы журналистики. Она дала мне кое-какие советы, вернее, предъявила очень строгие требования, и я была ей очень благодарна. Но она сейчас уже не работает в издательстве, и просить ее посмотреть материал – безнадежно. Кроме того, колорит Дальнего Востока, думаю, ей довольно чужд. А мне он дороже всего. Припомнила, как не любил меня Перелешин (взаимно… помнишь: «Будете мне еще руку целовать»?), и потому решила ему не писать. Если бы издала сборник – послала бы. Но, во-первых, слишком дорого, а во-вторых, нужно пройти через честную критику понимающего, пишущего человека, а такового – кроме тебя – никого не знаю. А ты – занята и не найдешь времени прочитать и строго сказать – что стоит, а что не стоит? Ведь правда? Я эти недели после отъезда Малинки порядочно напечатала, так что могла бы послать тебе, но не прежде, чем ты выразишь согласие… Это слишком большое требование – со своими разобраться не можешь… А я вообще потеряла всякое представление – что вообще, отвлеченно интересно другим – не только ЛИРИЧЕСКИМ ДАМАМ… А главное – что действительно удачно, а что выбросить сразу, даже не критикуя. Я не из обидчивых и если кому верю – так верю. Вот когда-то покойный Щербаков [183]183
  Щербаков Михаил Васильевич (ок. 1890 – 3 января 1956, Булонь, Франция) – поэт, прозаик и переводчик Физик по образованию, военный летчик. Писать начал во Владивостоке (1920-1922), работал редактором «Крестьянской газеты». Член содружеств «Понедельник» и «Восток» Публиковался в журналах «Врата» (Шанхай, 1934-1935), «Парус», «Феникс» и др. Издал два поэтических сб.: «Vitraux» (Йокогама, 1923) и «Отгул» (Шанхай, 1944). После Второй мировой войны эмигрировал в Сайгон (Вьетнам), где содержал фотостудию, давал частные уроки и читал лекции по фотографии. Заболел душевным расстройством, был отправлен во Францию как гражданин этой страны. Лечился в клинике. Покончил жизнь самоубийством, выбросившись из окна.


[Закрыть]называл мои лирические стихи о природе – «излияниями ботаника» – а у меня их прежде было большинство. И все выбросить мне все-таки жаль. Многие и любят, и понимают природу. Ведь все равно стихи – только для избранных. Большинству они и не нужны совсем… Увы, это так…

<…> В статье Петрова «Русские в Китае» [184]184
  Выходные данные обнаружить не удалось.


[Закрыть]есть в отношении тебя такая фраза: «Можно соглашаться или не соглашаться с критиком. Тем не менее я весьма благодарен Лариссе Андерсен за ее указание на мое небрежное обращение с грамматикой. Это заставило меня заняться “самокритикой” и стать осторожнее. В моих последующих произведениях я уже не относился с таким легкомыслием к стилю и грамматике. Критика помогла!»… <…>.

Привет от Робинзона [185]185
  Робинзон – домашнее прозвище второго мужа В. Ю. Янковской Петра Дмитриевича Чистякова (ок. 1902 – ? Калифорния, США).


[Закрыть]

Земной покой

 
Стеклом зеленым движется река.
Шуршит головками созревший гаолян.
И сумерки, плывя издалека,
Свежи и ароматны, как кальян.
 
 
Затягиваясь ими глубоко,
Я увожу с собой такие вечера.
Дабы жилось когда-нибудь легко,
Иметь мне нужно светлое вчера.
 
 
Чем меньше на земле любимых душ.
Тем мне пустыннее среди толпы людской,
Лишь блики зелени, закатный руж
И плеск воды дают земной покой.
 
 
Земной покой – предел, чего хочу.
Раз я должна зачем-то жить да быть.
Земной покой – пока не замолчу, —
Траву, закат и воду, чтобы плыть.
 

ПРИЛОЖЕНИЕ

А. Вертинский. Лариса Андерсен

Приблизительно в 1910-12 году в Петербурге (рассказывает поэт Георгий Иванов в книге «Петербургские зимы»), на собрании у Вячеслава Иванова читали стихи. Собрались: Блок, Брюсов, Андрей Белый, Гумилев, Бальмонт и еще множество известных и неизвестных поэтов. Обсуждали, спорили, но без особого волнения. Стихи были лучше – хуже. В то время все писали хорошо. Это был расцвет символизма, и творцы сидели на вершине его, как некие боги. Писать иначе было нельзя. Поэтому все стихи были между собой трагически схожи.

Публика зевала. Боги скучали. И вот поднялась худая строгая женщина в черном – это была Анна Ахматова – и прочла:

 
Сжала руки под темной вуалью…
Отчего ты сегодня бледна.
– Оттого, что я терпкой печалью
Напоила его допьяна…
 

Потом еще и еще…

Поэт Вячеслав Иванов встал, поцеловал ее в лоб и сказал: «Господа, поздравляю вас и русскую поэзию с большой радостью. Сегодня на нашем небе зажглась новая звезда. Сегодня родилась новая поэтесса, настоящий и подлинный Божьею Милостью талант!»

Так зажглась звезда А. Ахматовой.

Я невольно вспомнил этот рассказ, прочитав материал, приготовленный к выпуску книги стихов Лариссы Андерсен – «Печальное вино».

Этот материал попал мне в руки случайно, но Лариссу Андерсен я знаю давно. То есть столько лет, сколько я нахожусь здесь, на Д<альнем> В<остоке>, – три года – четыре. В первый год моего приезда сюда я прежде всего бросился искать поэтов.

Найти их было довольно трудно, ибо хотя в Шанхае представлены все виды искусств довольно интересно – литература здесь представлена наиболее бедно. В частности, поэзия совсем слаба. За исключением нескольких одаренных единиц, здесь никого нет. Впрочем, хороших поэтов вообще очень мало. Тем радостнее и чудеснее будет появление на шанхайском горизонте таких прекрасных и терпких стихов, какие обещает нам Ларисса Андерсен своей книгой «Печальное вино».

Когда книга выйдет в свет, читающие эти строки смогут насладиться ею в полной мере. Сейчас же изведать весь аромат и тонкий яд этого вина – случайно довелось из нас двоих – меня и публики – одному мне. Для начала приведу по памяти такие строки:

 
Месяц теплился в бледном небе,
Кротко таял и воск ронял,
Тихий вечер в печальном крепе
Подошел и меня обнял.
И заплакал. А я стояла…
На могиле цветок белел.
Я уже навсегда узнала,
Что случается на земле.
И никто не сказал ни слова,
Но я знаю – порвалась нить,
А потом я осталась снова
Улыбаться, и петь, и жить.
И смолкать, и смотреть не прямо,
Потому что сквозь блеск и лоск
Над поляной, над мертвой мамой
Бледный месяц роняет воск.
 

Просто. Строго. И скупо. Скупо той мудрой экономией слов, которая бывает у очень больших художников. Ибо слово есть блуд. Ибо слово есть ложь. Только самое главное, самое необходимое. В этом есть что-то монашеское, аскетически суровое.

И так во всех вещах:

 
Там, у речки, девочка-весна
Протирает заспанные глазки.
 

Ее образы свежи и новы.

Ее переживания тихи и безропотны.

Она принимает жизнь как светлую, но суровую епитимью.

 
Мы должны не страдать.
И просить не должны ни о чем.
Я иду в этой жизни спокойно толкаясь с другими.
Устаю, опираюсь на чье-то чужое плечо.
Нахожу и теряю какое-то близкое имя.
 

Она не ищет счастья и не жалуется на то, что его нет.

Она говорит без улыбки, без боли…

 
Счастье? – тише…
К счастью надо красться.
Зубы сжав и притушив огни.
Потому что знает, знает счастье,
Что всегда гоняются за ним.
 

И только любовь тяжелит ее земные крылья. Та любовь, которая, как крест, как наказание дается людям.

 
Тяжелой, тяжелой мантией
За мною, на мне любовь.
И сил нет поднять и снять ее
Груз царственно-голубой…
 

Тихой, нежной и покорной печалью пронизаны ее строки.

 
А тоской пронизанная радость
И охваченная счастьем боль…
 

И дальше:

 
Из голубого марева
Не выскользнешь. Не уйдешь.
 

Я бы мог без конца цитировать ее. У нее почти нет того, чем так грешат молодые поэты. Междустрочной воды. Необходимой, как цемент для постройки.

Она монолитна. Ее вещи как бы вырезаны из одного целого куска материала.

Из них ничего не уберешь.

К ним ничего не добавишь.

Единственный упрек, который можно было бы ей сделать, то, что она замкнулась в круг слишком личных переживаний.

Она пишет себя.

Она пишет о себе.

 
Я не стану святой и строгой.
Так привычно моим ногам
Уставать по земным дорогам,
Танцевать по земным лугам.
 

Но она сознает это:

 
Но я слаба, как талый снег,
Ноя нежна, как влажный ветер.
И… я не знаю, что честней —
Сознаться или не ответить!
 

Впрочем, это еще придет.

Все приходит в свое время.

Из лунного заколдованного круга своей печали Ларисса Андерсен еще выйдет на дорогу жизни и оглянется вокруг себя.

Да она и сама это говорит:

 
Лучшие песни мои не спеты,
Лучшие песни мои со мной.
 

Во всяком случае, ее талант обещает нам еще много радости. Будем верить в это.

В этих кратких строках я не собираюсь ни критиковать ее дарование, ни пророчествовать. Я только хочу отметить появление «странного» цветка, прекрасного и печального, и выросшего в

 
Прохладном свете просторного одиночества.
 

И еще не затоптанного жизнью.

Шанхайская заря. 1940. 21 апр. №4820

А. Вертинский. «ПО ЗЕМНЫМ ЛУГАМ»: Л. АНДЕРСЕН. СТИХИ

Месяц тому назад мне привелось писать о стихах Лариссы Андерсен – тогда еще случайном разрозненном материале, попавшем мне в руки в очень огромном количестве и на короткое время. Теперь передо мной лежит ее книга «По земным лугам», маленький скромный сборник, около сорока тщательно подобранных стихотворений. Со страниц этого сборника широко раскрытыми глазами на меня глядит – простое и строгое, чуть-чуть иконописное лицо его автора, которого я знаю лично, как я уже говорил.

Я открываю книгу:

 
Только в заводи молчанья
Может счастье бросить якорь;
Только тихими глазами
Можно видеть глубину.
 

Да, да, милая Ларисса – вы правы:

 
Только тихими глазами.
 

И вот этими умными и нежными, внимательными и печальными, уже ничему не удивляющимися глазами, как солнечные лучи, пронизывающими темный пруд и освещающими тихую таинственную жизнь его обитателей, смотрит Ларисса Андерсен вглубь себя и вокруг себя.

 
Тихой поступью ходят ангелы
по степным тропам.
Если будем сидеть тихонечко,
Подойдут и к нам.
 

И они подходят к ней.

И даже очень близко.

Потому что подлинная поэзия происхождения божественного.

 
Или это ангел мне указывал
Свет, невидимый для вас? —
 

спрашивала когда-то Анна Ахматова в «Белой стае»…

Кстати, об Ахматовой. В моей первой статье о стихах Л. Андерсен я говорил об Ахматовой, вспоминая ее появление на петербургском литературном горизонте.

В одном из местных журналов – разбирая «По земным лугам» – критик говорит о том, что своими словами о ней невольно подчеркнул преемственность стихов Лариссы Андерсен с петербургской поэтессой и этим оказал ей плохую услугу.

Очевидно, писавший эту статью не понял меня. Я вовсе не сравниваю стихов Лариссы Андересен с петербургской поэтессой, а говорю только о том, что появление Ахматовой в то время было так же значительно, «как появление Л. Андерсен теперь – на горизонте Шанхая».

Этим ее духовная связь с Ахматовой и ограничивается.

У Лариссы Андерсен – свой голос.

Если у Ахматовой – он страстный и сжигаемый огнем любовных мук, то у Лариссы Андерсен он тихий и кроткий, тот голос, которым говорят усталые священники, тот голос, которым матери рассказывают сказку, укачивая ребенка.

Сравнивать ее с кем-либо не следует.

Во взгляде на поэзию я придерживаюсь одного определенного взгляда – высказанного Зинаидой Гиппиус в «Числах».

Стихи нельзя делить на «хорошие» и «плохие», на сделанные «мастерски» и «технически слабые», на «серьезные» и «легкие».

Подразделение их только одно: есть или нет.

Есть прекрасно написанные стихи известнейших авторов, которые, в сущности, никому не нужны. И если бы эти стихи не существовали – особой потери от этого не было бы никакой. Таков почти весь Брюсов, в стихах которого, несмотря на высокое мастерство, есть все, кроме поэзии.

Таков писатель Сирин, – который умеет так интересно, таким великолепным языком рассказать «ни о чем». Потому что сказать ему нечего.

А у Лариссы Андерсен есть о чем сказать.

 
В час, когда замирает зеленое, строгое лоно
И звенит тишина, и проходит вечерний Христос,
Усыпляет ягнят, постилает покровы по склонам,
Разливает в степи благовонное миро берез.
 

В этот час она слышит, что говорит земля, что шепчут ветер и травы, о чем поют птицы.

И право, очень немногие даже из хороших поэтов – слышат это.

Для меня лично певцы делятся только на две категории: те, которые смело могут не петь. И те, которые не петь не могут.

Ларисса Андерсен не петь не может. Как не может не петь и птица.

Я помню, у Северянина были такие строки:

 
Детонировал безслухий тенор
На соседней даче лейтенант.
Вздрагивал нахохлившийся кенар
Божьею Милостью – талант.
 

Вот это Божьею Милостью талант и есть стихи Лариссы Андерсен.

И даже нет особой надобности разбирать их по строчкам и говорить о влиянии того или иного поэта на ее творчество. Настоящий талант вообще поглощает и растворяет в себе все интересное и яркое, что есть вокруг него – сам от этого нисколько не теряя.

Разве Блок не вышел из Владимира Соловьева и Анненского?

Разве Андрей Белый, Сологуб и та же Ахматова – не ученики Пушкина?

Разве Гумилев не от Лермонтова?

Если бы не было источников – не было бы рек и водопадов. Важно только одно: есть это или нет.

Да, Ларисса Андерсен – есть.

Что касается внешнего вида книги, то по условиям шанхайского быта она издана прескверно. Здесь еще нет «благородного шрифта» для печатания стихов или Евангелия.

Шанхайские шрифты хороши для печатания меню ресторанов на рут Валлон или объявления для одиноких брюнеток, ищущих «родную душу». Название сборника, как и обложка его – провинциальны и таят в себе нечто вегетариански-пресное.

Шанхайская заря. 1940. Май

П.-Ель. Цветок Гаваев

Таинственный и прекрасный цветок Гаваев – это палома. Легенда говорит, что он расцветает раз в семь лет. И тогда в честь этого цветка островитяне устраивают чудесные празденства.

Среди тропической яркой природы Гаваев танцуют смуглые девушки, почти обнаженные, в легоньких юбочках из сухой травы и с ожерельями <из> цветов. Их танец полон страстной истомы, их песни – это мистика южных морей, их музыка – это переливы нежнейших звуков, переходящих в колдовской рокот и любовные стоны…

Словом, для оперетты трудно найти лучший и более благодарный фон, чем фольклор Гавайских островов, и можно только удивляться, что до сего времени никому из опереточных композиторов эта идея не приходила в голову.

Пауль Абрагам прельстился чувственной красотой Гаваев и аккордами гавайской музыки и создал очень колоритную и интересную оперетту. Наш театр Русской оперетты, со своей стороны, поставил эту оперетту с большой художественной тщательностью и вкусом, создал для нее новые декорации и привлек для исполнения новые силы.

Именно о них, об этих дебютантах, нам хочется сказать вначале. В строгом смысле слова их, правда, дебютантами назвать нельзя, потому что Ларисса Андерс выступала некоторое время на сцене как балетная танцовщица, а Б. Серов – балетный артист с большим стажем и, кроме того, еще балетмейстер и режиссер. Но в данном случае Л. Андерс и Б. Серов выступили как опереточные артисты – она в роли гавайской девушки Риа, он – на амплуа простака, танцора Джима Боя.

Надо сказать без всяких оговорок, что это выступление произвело настоящий фурор. Л. Андерс была подлинной дочерью экзотических Гаваев – ее танцы были полны извивности и чисто южного темперамента и в то же время ни в чем не отходили от требований эстетики, ее речь была артистически разработана, мимика выразительна и эффектна. Что касается Б. Серова, то он гак молодо, весело, свежо, так по-новому сыграл простака, что обворожил не только дамскую, но и мужскую часть аудитории. В его гротесковом подходе была элегантность, в местах комических артист проявил прекрасное чувство юмора, куплеты вместе со своей партнершей он исполнил в манере настоящего двойника Мориса Шевалье и бисировал их под гром аплодисментов. В общем, вчерашним спектаклем Русская оперетта приобрела для своего состава двух новых интересных артистов, и мы рекомендуем закрепить за ними их новое амплуа.

Центральную роль принцессы Лайя. «Цветка Гаваев», играла Е. Орловская. Артисткой был проявлен в этой роли весь присущий ей шарм. Нужно добавить, что фактически Е. Орловская играла в этом спектакле две роли – совершенно различные по своем)– характеру и жанру – гавайской принцессы и французской дивы мюзик-холла Сюзанны Прованс. И перед зрителем были действительно две женщины – черноокая томная, плавная в своих жестах и движениях гаваянка и очаровательная хохотушка француженка, вся насыщенная вызовом и кокетством. Куплеты примадонны, которые она поет с французским акцентом: «Ах, бокал с шампанским!» были исполнены с неподражаемым шиком. Красиво и нежно звучал голос артистки в дуэтах с обоими героями: А. Слободским (капитан Стоун) и П. Марковым [186]186
  Марков Петр Александрович (25 июня 1901, Уфа – ?) – певец (тенор). Считался одним из лучших оперных певцов Харбина и Шанхая.


[Закрыть](принц Гаваев Лило Таро) – «Счастье мое – мое мученье» и «В милом взоре грусть мелькает».

В. Валин и Т. Невская [187]187
  Валин (Катхе) Валентин Евгеньевич (биографические данные не установлены) – режиссер и артист оперетты. Артистическую карьеру начал в 1916 г в казанском Большом театре. Выступал в опереттах во многих городах России. В 1931 г. в Харбине организовал опереточную труппу в антрепризе А.К. Капри, с которой прибыл в Шанхай. В 1932 г выступал в театре «Эмбассей» в сезон 1932/33 г., а также в оперетте Розена и Битнера в 1935 г. Был женат на Екатерине Орловской – примадонне оперетты (сопрано). Невская Татьяна (биографические данные не установлены) – субретка Русской оперетты под руководством Б. Серова. Выступала на сценах Харбина и Шанхая.


[Закрыть]были неутомимой парой, вносившей массу веселости и оживления на сцену в каждом своем появлении. Их джазовые, трюковые танцы, переходящие местами в экстравагантную акробатику, как всегда, имели успех.

Слободской хорошо пел и с чувством играл, а П. Марков показался менее удачным, чем в прежних своих выступлениях на опереточной сцене. Артиста что–то словно связывало и в звуке голоса, и в манере держаться на сцене.

Валин лишний раз продемонстрировал свои режиссерские таланты, дав выдающийся спектакль. Все эпизодические роли дополняли ансамбль, декорации художника М. Алина были великолепны тематикой своего рисунка и сочностью красок, очень нарядно выглядел хор и балет, прелестны были туалеты Е. Орловской, Т. Невской и Л. Андерс.

Оркестр под управлением Л. Шейнбаха дал все, что позволяют его ресурсы. Прекрасно звучали гитары.

Заслуживает быть еще отмеченным литературный перевод текста оперетты с немецкого В. Валиным и удачное стихотворное оформление арий и текстов для пения и куплетов А. Сафоновой.

Сегодня, в субботу, и завтра, в воскресенье, «Цветок Гаваев» повторяется в 8.45 в театре «Лайсеум».

Шанхай. 1940-е гг.

П.-Ель. Бал в Савое

Пауль Абрагам, прославившись своими опереттами в Европе, был затем выписан в Америку. Это одно уже может служить свидетельством того, что творчество Абрагама нашло себе мировое признание – Америка покупает только признанные таланты.

Сердца американцев, нам думается, были побеждены главным образом абрагамовской опереттой «Бал в Савое». Она написана в стиле, импонирующем Новому Свету – в ней много джазовых мелодий, эксцентрики, трюков, а сюжет не только имеет традиционный «хэппи-энд», но еще и на продолжении всего действия не омрачен минорными моментами даже в малой дозе.

Героиня Мадлен страдает… минутки на три, не больше! И то без особого надрыва, а вполне по-опереточному:

– Ах, он мне изменил? Олл райт! Я отвечу тем же – око за око, поцелуй за поцелуй!..

Для данных примадонны Орловской «Бал в Савое» имеет все шансы, и выбор ею этой оперетты – новинки для своего бенефиса – нужно признать очень удачным. Артистка предстает перед нами, так же как и в «Цветке Гаваев», снова в двух воплощениях – молоденькой жены, переживающей радости медового месяца, и шикарной кокотки, смотрящей на многие деликатные вещи более чем просто и откровенно. «Ужин со мной? – замечает она на балу в отеле. – Триста франков! Но это только цена ужина. Я стою значительно дороже!»

Хорошо был подчеркнут контраст между этими двумя ролями туалетами артистки. Новобрачная Мадлен была наряжена в нежное розовое платье с голубыми букетиками, целомудренно открывающее только плечики. А кокотка Мадлен предстала перед нами в элегантной и рискованной раздетости стиля парижских мюзик-холлов.

Бенефициантка играла и танцевала с экспрессией и искусством, создавая собой центр, вокруг которого развертывалось все остальное действие. Это настроение подъема передалось и другим участникам спектакля, давшим дружный ансамбль. Из пения артистки особенно запомнилась фривольная песенка «Тужур ля-мур» и красивая ария «Зачем сердце хочет быть верным».

Т. Невская представляла собой хороший пандан бенефициантки. Она неутомимо резвилась на сцене, была нарядна, исполнила с В. Валиным (Мустафа-бей) несколько эксцентричных джазовых танцев, старательно подпевала в куплетах и отличилась в забавной скороговорке. Из ее дуэтов с Валиным особенно запомнился «О, мистер Браун и миссис Штерн».

Второе выступление Л. Андерс на опереточной сцене было еще более эффектным и обратившим на себя внимание, чем первое. Тогда мы ее помним в колоритной роли гаваянки из «Цветка Гаваев», теперь перед нами она явилась в замечательном по стильности образе аргентинской звезды Ля Танголиты. В сравнительно небольшой роли молодая артистка оставила исключительно яркое впечатление. Ее полный знойного задора и призыва танец был сделан мастерски, и публика не отпускала по его окончании Л. Андерс со сцены и заставила биссировать. Очень эффектен и оригинален был и ее туалет.

В мужском составе участников бенефисного спектакля на первое место нужно поставить неиссякаемого а своем трюкотворчестве В. Валина. На этот раз по сцене носился некий «самум в феске». Во всяком случае, момента, когда бы Валин оставался неподвижен, мы так и не могли заметить. О дуэтах его с Невской здесь уже упоминалось, и с балетным ансамблем он исполнил полное комизма антре «Турки любят страстно».

В. Валиным вообще была проделана большая работа в этом спектакле. Он в нем играет, он его ставит, и он его перевел с немецкого. Чего же еще можно требовать от человека!..

Очень выделился в роли скромного молодого человека Целестина В. Муравьев. Он играл в стиле легкого и умелого шаржа, и его сцены с бенефицианткой на балу и в интимном «сепарэ» нельзя было наблюдать без искреннего смеха.

Н. Толохов впервые появился на амплуа салонного героя (маркиза де Фоблаза). Трудности и тонкости этого амплуа даются, надо заметить, не сразу вообще, да подобные роли и не очень близки к сценическому типу молодого артиста. Во всяком случае, играл он с видимым старанием, что обещает его прогресс в дальнейшем. Кроме вокальных номеров по роли Н. Толохов пропел вещь на итальянском языке.

Б. Серов вновь был не только солистом балета и балетмейстером, но еще и исполнителем небольшой роли светского бездельника. Балет во главе с О. Манжелей очень изящно исполнил «Голубой вальс».

Занимательно выглядели М. Варгана, Б. Бодростин и Ю. Савельев в небольших комических ролях.

Маэстро Шейнбах на этот раз был перенесен в царство ультрасовременной музыки, использовал ресурсы своего оркестра с максимальной возможностью.

Шанхай. 1940-е гг.