Текст книги "Одна на мосту: Стихотворения. Воспоминания. Письма"

Автор книги: Ларисса Андерсен

ПИСЬМЕНА ПАМЯТИ. ИЗ ПЕРЕПИСКИ

Письма Л.Н. Андерсен

Большинство писем Л.Н. Андерсен напечатаны на пишущей машинке, с копиями. Вся переписка находится в личном собрании Л.Н. Андерсен. При публикации учтено мнение Л.Н. Андерсен – воспроизводятся наиболее интересные письма или отрывки из них.

В первой части настоящего раздела помещены письма Л.Н. Андерсен, во второй – адресованные ей. Адресаты и авторы писем представлены в алфавитном порядке. Это связано с тем, что пока не найдена вся переписка. Слова, подчеркнутые авторами одной чертой, переданы курсивом, подчеркнутые двумя чертами – жирным курсивам. Купюры обозначены отточием в угловых скобках <…>. Конъектуры в угловых скобках.

Н.Н. Авборцумовой [75]75
  Авборцумова Нина Назаровна (биографические данные не установлены) – портниха Л. Андерсен познакомилась с ней в Шанхае и одно время снимала вместе комнату. В 1950-е гг. Н.Н. Авборцумова эмигрировала в США через Тубабао (Филиппины).


[Закрыть]

20 июля 1970. Париж

Дорогая Нина Назаровна

<…> Так приятно было читать Ваше письмо, так же как и у Вас, одно за другим промелькнули воспоминания, даже до мельчайших подробностей, так ясно вспомнился серый жакет, который Вы мне перешивали из какого-то платья, купленного в секонд-хенд-шоп. А кошку мою черную, Минни, помните? Она умерла в 51-м году <…>. Как я рада, что Вы наконец живете в хороших условиях и можете не надрываться в поисках работы. И что в такой действительно заботливой стране. Да, представляю, как Вам было тяжело, особенно вначале.

Что касается меня, то в то время, как Вы поехали на Тубабао (или около этого времени), я сильно болела корью и чуть не умерла. А когда вылечилась – переехала далеко за город, в маленький домик, оставленный хозяевами, немецкой семьей, для «присмотра». Они надеялись вернуться. Пришли коммунисты, оставили в домике пару пуль (откуда было наступление), но первое время меня не трогали. Я нашла, через Красный Крест, моего отца в Харбине и выписала его в Шанхай. Здесь мы жили мирно с год, а потом получили канадскую визу. Папа улетел на аэроплане с ИРО [76]76
  ИРО – Международная организация помощи беженцам (International Refugee Organization of United Nations).


[Закрыть], а я должна была следовать пароходом за свой счет, но китайцы меня не выпустили. Просто ни да ни нет не говорили. Я жила на чемоданах, по-прежнему работала где танцами, где уроками, а потом и из дому меня выгнали, отобрали дом. Пока ждала – кончилась канадская виза, а новой не дали. Знакомые моих знакомых устроили мне вызов в Бразилию, и я получила визу. Но китайцы все равно держали, да и я простудилась на работе, стала кашлять, и у меня нашли туберкулез. А с ним ехать в Бразилию, конечно, нельзя. Но я быстро поправилась, перестала танцевать, давала на дому уроки русского языка китайцам, и все прошло. А разрешения на выезд все равно не было около пяти лет. Вначале они меня вызывали, ничего не спрашивали и требовали, чтобы я в чем-то созналась, а я не знала в чем. Так все затихло, даже не принимали меня. В это время я познакомилась с моим теперешним мужем – Морисом Шез<ом>. Он только что приехал в Шанхай… Ну, в общем, я вышла за него замуж, и когда он подал на выезд, то меня опять вызвали одну, для выяснений. Но на этот раз они были не такие каменные, разговаривали без китайца-переводчика, и хотя я толком так и не поняла, из-за чего меня держали, но все же они хоть что-то спрашивали, и я могла говорить «да» или «нет». Разговор был вообще интересный. Я его запомнила, когда-нибудь увидимся – расскажу. И лампой мне в «рожу» не светили, как преступнику. К счастью, в это время был «период расследования ложных доносов». И конечно французский паспорт помог. Вскоре меня выпустили. Это было летом 1956 года. Последними провожали наш пароход – Люба (Дюпре), которая служила у зубной врачихи – Ринек [77]77
  Дюпре Любовь, Ринек Ольга – биографические данные не установлены. О. Ринек содержала зубоврачебный кабинет в Шанхае, после замужества уехала в Австралию.


[Закрыть], помните ли? (она в Австралии) и моя подруга – китаянка Розита (Бетти) [78]78
  Розита (дружеское прозвище Бетти) Лоу (биографические данные не установлены) – «компаньонка» Л. Андерсен, которая работала вместе с ней с начала 1940-х гг. до отъезда Л. Андерсен из Шанхая в 1956 г. В дальнейшем давала уроки танцев.


[Закрыть], не знаю, была ли она уже при вас? Все эти годы она была при мне неотлучно. Она и теперь в Шанхае, но я даже не знаю – жива ли, так как с 1966 года она замолчала, наверное, боится писать. Теперь их там гак закрутили, что и дышать страшно, при мне еще было ничего, хотя один год террора был ужасный. Все время возили на расстрел по всем улицам – напоказ.

С одной только Казаковой [79]79
  Казакова Зоя Ивановна (год и место рождения не установлены) – драматическая актриса. Играла в театрах Харбина. Первая жена писателя Вс. Иванова. Умерла в Швейцарии в 1970-х гг. в доме для престарелых, куда через Международный Красный Крест ее помогла определить Л. Андерсен.


[Закрыть]переписываюсь (помните, большая такая актриса была), все стараюсь ей помочь – она там застряла, старая уже, без работы, без пенсии. Хочет выбраться в дом для престарелых в Европу, а пока выберется – есть-то надо. В общем, кое-что наладила с пересылкой денег для нее. Но узнать о Розите она боится.

Ну, приехала я во Францию, сначала в Марсель, потом в горы, где старый дом матери мужа. По дороге останавливались на неделю в Гонконге, потом по два дня в Маниле, в Коломбо, в Сайгоне, в Сингапуре. в Джибути (Африка), в Египте. Самое интересное для меня был Египет. Я и на верблюдах поездила, и в музее замирала от восторга – все ново. А Франция мне понравилась. Особенно это местечко в горах. Там совсем русская природа: березы, ели, смородина, малина, в саду яблони и вишни и даже черемуха есть. Но, конечно, без своих старых друзей и вообще без русских все только наполовину хорошо. Через шесть месяцев уехали аэропланом в Индию на три года. Туда приехал папа из Канады и жил с нами. Там я и Малинку [80]80
  Матинка – домашнее имя Янковской Марианны Яновны (6 мая 1914, Владивосток – 1991, Сан-Франциско. США), дочери Ангелины Михайловны Кичигиной от первого брака с Яном Михайловичем Янковским.


[Закрыть]видела – летала к ней из Мадраса в Калькутту.

В Индии было очень интересно, я устраивала дом – большой и красивый, научилась управлять автомобилем, смотрела танцы и прочее, но опять же по-русски только с папой и говорила. На третий год у меня была школа танцев, но, как всегда, сразу не наладишь, а потом пора уезжать. Так и верхом стала с увлечением ездить только на третий год

Во Франции была совсем маленькая квартира, и, когда мы приехали [81]81
  Л. Андерсен вместе с мужем и отцом приехали во Францию в 1960 г.


[Закрыть], поместили на время папу в платную комнату в доме для престарелых. Зиму мой муж работал в Париже, я занималась хозяйством, успела съездить в Лондон к шанхайской знакомой, Оле Ярон [82]82
  Ярон Ольга (отчество, дата и место рождения не установлены) – дочь известного в Шанхае архитектора Александра Ивановича Ярона, автора проекта Свято-Николаевского храма-памятника в Шанхае.


[Закрыть]. Помните, ее мама мне преподавала французский язык? <…>

Весной моего мужа назначили в Джибути, а я осталась в Марселе с папой и взяла его к себе, так как он совсем заболел. У него был рак простаты, и я не могла его оставить. Сердце его сдавало, ему уже было 83 года, да еще болезнь. И вот он умер зимой, на Рождество. Умер в кресле, читая мне вслух русские газеты из Сан-Франциско, в то время как я сидела рядом и шила русскую косоворотку для Эдуарда, сына Мориса от первого брака. Вдруг он почувствовал себя плохо, и, когда пришел доктор, он уже скончался. Я долго не могла оправиться, ведь еще последнее лето он гулял со мной в этих еловых лесах, и я не могла представить, что конец наступит так скоро…

Потом, к весне, я вернулась в Джибути. Это маленький городок в песках, где страшно жарко. Но там чудное море, и мы жили на самом пляже <…>. В Джибути я провела год, и мы вернулись во Францию на шесть месяцев. Тут я впервые ездила в Киев, к папиной сестре (Нине Михайловне Андерсен [83]83
  Андерсен Нина Михайловна (1890, Каменец-Подольск (по др. данным, Пружаны) – июль 1971, Киев) – сестра Н.М Андерсена. В годы Первой мировой войны была сестрой милосердия, позднее это стало профессией Была замужем, разошлась, детей не было. Жила в крохотной комнате в коммунальной квартире в Киеве, в последние годы тяжело болела. Подрабатывала тем, что писала пейзажные миниатюры Л. Андерсен дважды навещала ее (брат разыскал сестру с помощью Международного Красного Креста).


[Закрыть]), с которой мы списались только за последние годы через Красный Крест (папа списался). В Киеве я была только пять дней, жила в гостинице, как туристка. С тетей мы очень подружились и все время переписываемся. Она одна, на маленькой пенсии, в маленькой комнатушке.

Потом мы прожили три года в Сайгоне. У нас был большой дом. большой сад, хорошая прислуга, но ездить вокруг в последние два года было нельзя из-за войны. И вообще видела много грустного. Да и опасно было. Никогда не знаешь, где разорвется бомба. Сайгон оставил грустное впечатление. После Сайгона мы опять приехали на шесть месяцев во Францию, и я опять ездила к тете в Киев на неделю и в Одессу на два дня. Жила у тети в комнатушке, видела Таю Жаспар [84]84
  Жаспар (урожд. Филиппович) Таисия Павловна (год и место рождения не установлены) – художница. Учиться живописи начала в 18 лет у художника А.Е. Степанова в Харбине В Шанхае продолжила обучение, занималась у А.А. Ефимова, М.Л. Кичигина и П. С. Подгурского Первую персональную выставку совместно с художником К.К. Клуге устроила в конце декабря 1940. Разведясь с мужем, репатриировалась в СССР, жила в Киеве, иллюстрировала книги, преподавала английский язык.


[Закрыть], помните ее?

Когда вернулась, мы сразу поехали на Таити – пароходом, по новому пути, через Панамский канал. Наш дом был на горе, с видом на море, всюду цветы, пальмы. Мы прожили там всего два года, и я ревела, уезжая.

И вот я здесь. Кончается бумага и время. Надо готовить ужин. Целую Вас. Спрашивайте, если что интересно <…>.

К. В. Батурину [85]85
  Батурин Кирилл Викторович (23 декабря 1903, Москва – 1971, Нью-Йорк) – общественный деятель и журналист. Учился в Харбинском политехническом институте. Принимал участие в китайских конфликтах (1924-1926). В 1930-х гг. сотрудничал в издательстве «Слово» в Шанхае, основал издательство «Speed Studio». Представитель русского оккультного центра в Шанхае (с 1938). Редактор-издатель шанхайского журнала «Огонь» («Fire») (№ 1 – 24 октября 1936). Публиковал произведения в «Понедельнике» и «Вратах». Через Бразилию эмигрировал в США.


[Закрыть]

26 марта 1969. Таити

Дорогой Кирилл!

Ваше письмо и большую почту получила как раз на мой день рождения [86]86
  25 февраля.


[Закрыть]. Но с ответом опять запоздала… Вышло несчастье с моими кошками – тиф. Один маленький умер, двоих отходила. Да, я кошатница не по убеждению, а, видно, по карме. Я люблю всех животных кроме крокодилов и красных муравьев, хотя и они не виноваты, что уродились такими.

И вот эта любовь ко всем очень трудная вещь. Она-то и заставляет меня больше всего думать и искать выход. Я, к примеру, тоже очень люблю птиц, и получается совсем неладно, когда кошка, которую я только что со слезами выходила, убивает птицу. И вот тут-то и есть вопрос, на который я никак не нахожу ответа. Как можно иметь вместе Любовь и Радость, если страдают те, кого любишь? Почему я именно говорю о животных? Потому что про людей можно многое объяснить: карма, сами виноваты, страдание очищает и многое другое. Но кроме людей ведь мир полон жизнью всяких существ, которые только и живут тем, что поедают друг друга…

И вот второй вопрос: как можно применить к этому миру учение о Любви и Сострадании. Оно словно противоречит всему его устройству, как аномалия (если не считать материнского инстинкта, но это входит в борьбу видов). Получается, что сострадание – абсурд. Нет ни правых – ни виноватых, ни добра – ни зла – все родились такими, какие они есть, с потребностью убивать друг друга. Откуда же взялась эта Любовь, это Сострадание? Из книг? Нет, я не верю. Оно не могло бы быть таким мучительным, таким настоящим. Или, в моем случае, это подавленный материнский инстинкт?.. Я не могу в этом разобраться и лезу всю жизнь с этим вопросом ко всем. Лезла и к Кришна-мурти, и к Рериху [87]87
  Рерих Святослав Николаевич (23 октября (по др. данным, 5 ноября) 1904, Петербург – 1993, Индия) – русский живописец, работал в Индии. Слан Н.К. Рериха. Учился архитектуре: с 1919 г. в Королевской академии искусств в Лондоне, затем в Колумбийском и Гарвардском университетах в США. В 1923 впервые посетил Индию, с 1936 жил там постоянно (Бенгалуру, штат Майсур). Продолжал традиции позднего творчества отца, писал портреты, символические и жанровые композиции и особенно много – пейзажи. Посетил СССР в 1960 и в 1974-1975 гг. (в связи с юбилейной выставкой отца).


[Закрыть]и – никакого просветления.

Это отравляет мое существование больше, чем что-либо другое (конечно, у меня есть и «личные» переживания, но это просто – слабости, «желания» их можно объяснить и надеяться «перерасти»). А тут даже не знаешь – куда расти?

«Песня о счастье» мне совершенно непонятна. «Да будем мы, в таком случае, свободны от болезней, живя счастливо среди тех, кто ими обеспокоен. Среди людей, пораженных болезнями, да будем мы пребывать свободными от мучений». Это, должно быть, какое-то особенное, очень приятное сострадание, только для названия, или я до

чего-то не дошла. Дойду ли?.. И, если есть эволюция, почему все так и остается, как было? И вот, Кирилл, со всей моей любовью к земле, я чувствую себя «не дома» <…>.

М.Г. Визи [88]88
  Визи (в замужестве Туркова, псевд.: А. Раевская) Мария Генриховна (17 января 1904, Нью-Йорк – 18 октября 1994, Сан-Франциско, Калифорния, США) – поэтесса. В Харбине училась в Коммерческом училище (1918-1921), затем переехала в Пекин, где продолжила образование. В 1924 уехала в Калифорнию учиться в колледже. В Харбин вернулась в 1926, служила в компании Бринера. Публиковала свои рассказы в журнале «Рубеж». (Первое стихотворение написано в 1910.) В Шанхае работала в американской страховой компании (1932-1939) Вышла замуж за харбинца Е.Ф. Туркова (14 марта 1981). Эмигрировала в США (1939), жила в Сан-Франциско, работала в Калифорнийском университете. Близкая подруга Крузенштерн-Петерец, после смерти которой разбирала ее личный архив. Первой перевела на английский язык стихотворения Н. Гумилева (1929). В своем творчестве испытывала влияние А. Блока, Н. Гумилева и А Ахматовой. В Китае вышли два поэтических сборника Визи: «Стихотворения: Первый сб. стихов» (Харбин, 1929), «Стихотворения II» (Шанхай, 1936). Лучший поэтический сборник М.Г. Визи «Голубая трава» (1973) был издан в Сан-Франциско.


[Закрыть]

Дорогая Муся (называю Вас так, как Мэри называла). Прежде всего, простите за такой нескорый отклик на Ваше письмо, за которое я Вас очень благодарю. Спасибо также за вырезки, найденные в архиве Мэри, а также за те, что вы прислали от себя. <…>

Вообще же в отношении стихов я в смятении: в «Русской мысли» часто превозносятся такие стихи, в которых ничего не понятно. Или надо впасть в особый транс, чтобы быть на нужной волне? Или переменилась мода и я устарела? Тогда стоит ли писать вообще? Или нужно к стихам подходить, как, скажем, к абстрактной живописи – не понимать, а только чувствовать? <…>

Ваша приписка о неожиданной смерти Лапикена – еще один удар, еще одна потеря. Этот год был полон потерь. Много поумирало знакомых и вокруг меня, но люди, с которыми мы близки или даже просто знакомы с юности, всегда ближе. И даже ближе, чем раньше: так, я была очень рада визиту Муры Л<апикена> и переписке, которая возникла после этого, хотя в молодости мы никогда не дружили. Он не успел ответить на мое последнее письмо (так же как и Мэри), где я спрашивала о дате ее смерти… Напишите, когда умер

Мура – 13 августа?

Валерий Перелешин считает, что я должна написать о Мэри для «Русской мысли». Но мало быть привязанным <к> Мэри для «Русской мысли». Но мало быть привязанным к человеку, – я боюсь «обеднить» ее облик <…>. Все, что вдруг написалось, – это маленькое и тоже не «богатое» стихотворение, наверное, еще не выстоявшееся. Правда, я и не пыталась написать что бы то ни было и на письма не отвечала долгое время: совсем сошла с рельсов морально и, как всегда в таких случаях, прячусь в бесконечную суетливую работу, которой и без того хватает на целый день.

Вероятно, Мэри говорила Вам, что я вечная болельщица о животных. Это вовсе не «мило», а очень страшно, берет время и нервы. И вот хочется спросить Вас о судьбе Мэриных кошек, – у нее было две, кажется, – что же с ними?

Пока, только для Вас, это стихотвореньице:

 
Все распыляется, все – мимо,
Вдогонку планам и мечтам…
А жизнь бежит неумолимо,
Усталость оставляя нам.
Храню я Ваш подарок – платье,
Дань женской праздности земной,
Хотела карточку послать я,
Но адрес Ваш, увы, иной…
Там – Боже, помоги неверью! —
Вы отдыхаете сейчас,
От возмущенья хлопнув дверью
Здесь, на земле, в последний раз.
Ни грубостей, ни пресмыканий…
«Колючка» с нежною душой,
Я в новом платье тонкой ткани
К Вам прилечу на бал большой!
Несутся дни, летят недели,
И, остывая в их золе,
Мы не смогли, мы не успели
Помочь друг другу на земле.
Но ненадолго разделенье!
Теперь, быть может, легче мне
Услышать Ваши повеленья
И чаще видеть Вас во сне.
Не знаю, Вы уйти хотели
Иль час был свыше предрешен?..
Пока что в том же бренном теле
Я остаюсь. Ваш «Ларишон».
 

Дорогая Муся!

<…> Мои письма тоже всегда начинаются с извинений за задержку, так что лучше сговориться заранее – не извиняться <…>.

Воображаю, как Вам трудно разбирать архив Мэри (Ю. Крузенштерн-Петерец), я и свои залежи не могу разобрать, а пора бы. Ее последние фотографии, что у меня есть, это те, что я снимала у нас в 1972 (кажется) году <…>.

Не выходит у меня в этом году со стихами, даже не могу вытащить и просмотреть, ну не «лезет». А вот за Ваши советы насчет моего стихотворения (что я Вам послала) – большое спасибо! <…>

Ну, теперь берегитесь, я начну приставать к Вам и просить советов, как только опять займусь стихами. Во-первых, я отвыкла писать, даже поговорить по-русски не с кем! Во-вторых, когда сама начинаешь что-то переделывать, то даже самые простые слова кажутся странными и уже ничего не видно, а в третьих <…>, как мне кажется, мы с Вами больше на одной волне, чем, например, я с Валерием Перелешиным. Я говорю не о качестве. Лучшего советчика, в смысле техники, чем Валерий, найти трудно и я очень ценю его придирки. Но советы иногда мне чужды по стилю, что ли. Ох, как давно я ему не писала! Да, «что-то» убавляется энергия <…>.

Милая Муся,

Теперь уж мне действительно надо просить Вашего прощения за такое молчание. И ведь так ценю переписку с Вами! <…>

Перелешин в своей книге слегка наврал кое в чем, во всяком случае, про меня. Значит, возможно, и про других <…>. Кроме того, с фамилией моего отца – тоже не так. Она была перепугана в каких–то бумагах и потом он ее исправил по метрике – Андерсен. И с Ириной Лесной [89]89
  Лесная (наст. фам. Лесевицкая) Ирина Игоревна (19 февраля 1913, Хайлар, Маньчжурия – 1999, Асуньон, Парагвай) – поэтесса. По воспоминаниям В. Перелешина, «очень маленькая женщина с хорошеньким личиком, наблюдательная, чуткая. В ее стихах была своя нота: какая-то особенная интимность, уютность. Писала она о праздниках, о елке и вербе, о деревьях, цветах, бабочках и птицах. Ничего о любви. Позднее я узнал (кажется, не от самой Ирины Игоревны), что она была замужем за профессиональным охотником, жила на какой-то глухой станции Китайско-Восточной железной дороги. Однажды охотник не вернулся с охоты. Не вернулся никогда. Много позднее (после 1943 года) я снова встретил Ирину Лесную в Шанхае. Жила она в крошечной комнате (“аттике"), работала маникюршей в дамском салоне. А до того бедствовала еще больше. К тому же боролась с туберкулезом. Находилась в убежище для туберкулезных общества “Белый цветок”» (Перелешин В. Два полустанка. С 45). Печаталась в журнале «Рубеж», газете «Молодая Чураевка». Стихи И. Лесной вошли в сб. «Остров Лариссы: Антология стихотворений поэтов-дальневосточников». После окончания Второй мировой войны эмигрировала в Парагвай.


[Закрыть]я благополучно переписываюсь, вовсе она не пропала. Ну, это поэтическое воображение.

Ирина Одоевцева [90]90
  Одоевцева Ирина Владимировна (наст, имя и фам. Гейнике Ираида Густавовна) (23 февраля 1895 (по др. данным, 1901), Рига – 14 октября 1990, Санкт– Петербург) – поэтесса, прозаик, мемуарист. Родилась в семье адвоката, получила хорошее домашнее образование, окончила гимназию. Рано начала писать стихи. После революции, будучи ученицей Н. Гумилева, примыкала к акмеистам В 1921 г. публикует стихотворение «Дом искусств», обратившее на себя внимание критиков и читателей. Первый сборник стихов «Двор чудес» выходит в 1922. В этом же году вместе с мужем, Георгием Ивановым, эмигрировала из России через Берлин в Париж. За границей написаны романы «Ангел смерти» (1927), «Изольда» (1931), «Зеркало» (1939), «Оставь надежду навсегда» (1954), имевшие большой успех. В то же время не оставляла и поэзию – сборники стихов «Контрапункт» (1950), «Десять лет» (1961), «Златая цепь» (1975). В 1987 г, после 65 лет эмиграции возвращается в Петербург Мемуары «На берегах Невы» (1967) и «На берегах Сены» (1978) изданы в России (М., 1988; М., 1989).


[Закрыть], которую я навестила в Париже и нашла в лучшем состоянии, чем в прошлом году, рассказывала о том, что говорил про меня Миша Волин [91]91
  Волин (наст. фам. Володченко) Михаил Николаевич (12 августа 1914, Имяньпо, Китай – 17 мая 1997, Аделаида, Австралия) – поэт, прозаик. Поступил в Коммерческое училище (1925), откуда перешел (1927) в гимназию ХСМЛ (4-й выпуск) Первые стихи опубликовал в 16 лет, через год их напечатал «Рубеж». Член «Молодой Чураевки». 4 года работал общественным и спортивным корреспондентом в газете «3аря». В начале 1937 переехал в Шанхай, служил при спасательной станции, затем организовал школу гимнастики и йоги. Эмигрировал с матерью и братом в Австралию (1949). Сотрудничал в австралийских газетах, издал в Англии несколько книг по индийской философии и йоге. Стихи и рассказы публиковались в сборнике «Излучины» (1935), журналах «Грани» (Франкфурт-на-Майне), «Новый журнал» (Нью-Йорк), «Континент» (Мюнхен) и др. изданиях.


[Закрыть]. Очень милое сочинение <…>.

В Париже, помимо друзей, которых Вы знаете, я встретилась с Наташей Ильиной, той самой, московской, которую Мэри как-то крепко обругала в печати (да и не она одна) за «Возвращение» и за всех нас (и за меня). Хочется верить, что Наташа изменилась к лучшему. Разговаривать с ней было очень интересно и легко. Удивительно, как застываешь внутренне от слишком продолжительного одиночества и как чувствуешь себя взбудораженной и прежней от разговоров на «одной волне» <…>.

Перед моей поездкой в Париж у нас был Штейн [92]92
  Штейн Эммануил (Эдуард) (1934, Белосток, Польша – 1999, США) – историк, издатель. В пятилетием возрасте вывезен из оккупированной немцами Польши в СССР. Жил в Минске. Иванове, Новосибирске, Биробиджане. В 1961 г вернулся в Польшу. Через несколько лет был арестован по политической статье. В 1968 г эмигрировал в Америку. Преподавал в Йельском университете, занимался издательской деятельностью. В его издательстве «Ладья» выйти две его книги – «Мнемозина и Каисса: Антология русской поэзии на шахматную тему» (Нью-Йорк, 1973), «Поэзия русского рассеяния: 1920-1970» (Ораидж. 1978). В 1985 г. основал издательство «Антиквариат». Всего под маркой этого издательства (с 1985 по 2000) вышло 40 книг – как оригинальных, так и репринтов. В 1990-х на Русском радио вел передачи «Души прекрасные порывы», посвященные литературе русской эмиграции. После смерти Э. Штейна его книжная коллекция (1,5 тысячи томов) попала в Голландию, его литературный архив – в один из американских университетов.


[Закрыть], к сожалению, всего один день и две ночи. Как я ни пугала его пылью, холодом, приведениями – он все же утащил меня на чердак старого дома, где мы, с большим трудом, нашли в невероятном хаосе (почище Мэриных залежей) несколько интересующих его книг. Я должна их ему послать, еще сама не все прочитала <…>.

Уже должна и Штейну ответить на письмо. После ответа Вам. Он мне понравился. И чтобы он не зря чихал от пыли на чердаке (он в старом халате и я с пластиковым мешком на голове) и, главное, оттого, что я сомневаюсь, что успею сделать что-нибудь такое, как он уже делает, я отдала ему дорогую для меня книгу – альбом, подаренный мне Мэри после смерти Николая, где многие поэты писали от руки свои стихи и куда я вложила стихи тех, кто уже не мог лично написать. Там и были многие стихи Николая, переписанные Мэри. <…>

Я думала, что это такой сухонький немец в очках и с галстучком, а он «свой парень», помогал мне мыть посуду и прогуливать собаку. Понравилось тоже, что он не хвалил мои стихи из любезности… Может быть, мне не надо зря тратить на них время (и деньги, если издать, по совету И. Одоевцевой, сборник).

Все это выбило меня (по-хорошему) из домашней колеи, в которую я только начала входить, так как весной меня тоже выбило, и совсем по-плохому. Долго болел и умер мой старый конь. Я столько раз отвоевывала его от бойни, столько переживала, лечила, ссорилась со всеми, а тут не заметила, как он простудился – зима была теплая, и погода переменилась вдруг <…>. Перед этим умер старый ласковый кот, приходили одна за другой печальные вести, и ют, после смерти коня, мне стало совсем плохо. Ни сад, ни дом, а уж письма и стихи, – даже приблизиться к «бумажкам» не могла.

Помимо жалости, это для меня конец очень утешительного этапа. Теперь я уже не буду ездить, и это кончено. Конечно, принимаю и понимаю – бывает много хуже… И старость ругаю, главным образом из-за этого. В некотором отношении старость – большое освобождение <…>.

Дорогая Муся!

Сегодня уже месяц как я приехала из Америки, а все еще «не отдышалась». Мало нам удалось поговорить, особенно Вам, так как еще об обеде надо было думать! Мне-то все было интересно, все ново <…>. И Колю Слободчикова [93]93
  Слободчиков Николай Александрович (15 декабря 1911, Самара – 4 октября 1991, Сан-Франциско. США) – инженер. Окончил русскую гимназию им. Ф М. Достоевского в Харбине, Льежский университет в Бельгии, колледж Хилдс в Сан-Франциско. Жил в Харбине и Шанхае, где принимал участие в работе ряда научных организаций. Переехав в США (1948), работал проектировщиком и инженером Председатель правления и заведующий архивом Музея русской культуры в Сан-Франциско (1965-1991).


[Закрыть]– было интересно повидать. Спасибо. Но – мало <…>. После Сан-Франциско провела несколько дней в пригороде Нью-Йорка, у Марины, бывшей Гроссе (знали Вы Л. Гроссе? Он погиб в Союзе в тюрьме) [94]94
  Гроссе Лев Викторович (15 июня 1906, Иокогама – после 1950, СССР, лагерь) – поэт, философ. Сын В.Ф. Гроссе, дипломата, генерального консула России в Шанхае (1911 -1920). Окончил гимназию Дризуля в Харбине (1924). Изучал бактериологию в Сорбонне (1925) и в Берлине (1926). Хорошо знал английский, французский, немецкий и китайский языки. Вернувшись в Шанхай (1927), работал переводчиком в иностранных фирмах, много печатался в разных газетах и журналах. Член содружества «Понедельник». Председатель литературного объединения в Шанхае (1939). Имел проблемы со здоровьем, лечился в Корее, в имении Янковских, откуда приехал в Харбин (1935). Помощник управляющего кинематографа «Азия» и торгового дома «Чурин». Мистик, увлекался философией, организовал философско-религиозный кружок в Харбине. Публиковал статьи и стихи в газете «Наш путь» и журнале «Посох». Стихотворением «Знамение времени» выступил против фашистской Германии. Одно время был женат на Н И. Ильиной. В письме речь идет о Марине Болт (биографические сведения не установлены), первой жене Льва Гроссе. В 1948 г. репатриировался в СССР, год жил в Казани, работал переводчиком. Арестован. Умер в ИТЛ.


[Закрыть]. Она живет прямо-таки в лесу, в деревянном домике, как и многие-многие, по большей части художники. И уже лет десять как ждет меня. Конечно, ворчала, что в такой спешке. И вообще, почему раньше не могла приехать, когда была жива Мэри, был Лапикен? <…>

Как бы ни был короток мой визит, для меня это было необычайным событием: подышала дружеским воздухом, поговорила по-русски и теперь буду знать, куда идут мои письма, кто как живет, у кого какие коты…

Конечно, кое-что было и грустно. Время идет, люди меняются. Да и уходят. <…>

В Париже меня встретил Ренэ Гера [95]95
  Герра Ренэ (р. 13 июля 1946, Страсбург, Франция) – профессор-славист, литературовед, коллекционер. Живет во Франции. Русскому языку стала обучать в 6-летнем возрасте эмигрантка Екатерина Таубер, поэт и критик. Окончил Сорбонну (1967), защитил диссертацию по творчеству Бориса Зайцева, был его секретарем (с 1967 по 1972) до дня смерти. Доктор филологических наук, с 1975 г. читает лекции по русской словесности в Парижском институте восточных языков. В 1980 г. организовал издательство «Альбатрос», которое выпускает книги поэтов и писателей первой волны эмиграции, член правления Общества охранения русских культурных ценностей (Париж). С конца 1960-х гг. собирает архивные материалы русского зарубежья, с 1970-х – произведения изобразительного искусства. Сегодня его коллекция – самая большая в мире. Она насчитывает около 5 тысяч картин, не считая графических листов, более 30 тысяч книг, около 20 тысяч единиц архивных материалов: автографов, рукописей, фотографий. Р. Герра – почетный член Российской академии художеств. Автор нескольких книг, посвященных теме русской эмиграции. Одна из самых известных «Они унесли с собой Россию...» (2-е изд., испр. и доп. СПб., 2004).


[Закрыть](гениально говорит по-русски) с Михаилом Волиным, «Мишкой», которого я не видела с 49-го года и с которым связано столько юных воспоминаний, что невозможно не радоваться такой встрече. Прямо с аэропорта мы засели в маленьком ресторанчике и погрузились в воспоминания. И как будто все это было вчера! Потом только Миша заметил, что слушающий нас с улыбкой Ренэ и зевающая от скуки жена Миши (по-русски-то не понимает) нам годятся в дети…

Ну вот. А потом я влезла опять в кухню, в уборку, в переживания о животных, училась опять спать «наоборот» и т.д. И все вы остались в совсем другом мире, все же более реальном теперь, так как видела его. <…>

Милая Муся!

<…> Знаете ли Вы о том, что в июне в Париж, а потом к нам, со мной, приезжал Валерий Перелешин? Из Голландии, куда его пригласили и где прославляли и потчевали слависты. Мы говорили о стихах, он мне давал очень ценные советы, и во мне поднялась настоящая поэтическая буря, я даже во сне писала стихи, но некогда было наяву, и, как только он уехал, все утихло и затянулось тиной <…>.

Вот Лидия Хаиндрова уже умерла. Мы с Валерием успели черкнуть ей, она получила. А в последнем письме писала, что больна <…> и чтобы я не бросала стихов. Завещала. Я очень любила Лиду <…>.

Милая Муся,

Не имеете ли Вы сведений об Ирине Лесевицкой? Я давно уже получила от нее очень невнятное письмо, в котором она просила меня ответить скорее, так как ей уже осталось недолго жить. Я написала сразу, послала заказным, но ответа нет. И предыдущих моих писем она или не получила, или… забыла по болезни.

Разбирала старые письма, так как голландский архив просит письма Валерия Перелешина, и прямо сама заболела – так больно ворошить наше трудное прошлое, нашу долгую дружбу. Почти никого не осталось. А я никак не могу написать о Перелешине. Совсем стала «неисправной», только думаю и очень хочу. И масса всего, что надо сделать. Или это тяжесть старости?

Надеюсь, Вы здоровы и «управляетесь» с жизнью хорошо. Целую <…>.