Текст книги "Одна на мосту: Стихотворения. Воспоминания. Письма"

Автор книги: Ларисса Андерсен

 
Царевне плакать нельзя —
Царевна от слез умрет.
То знает и дворня вся,
То знает и весь народ.
А царевнин терем высок!
А красив царевнин наряд!
Зеленых берез лесок —
Веселых подружек ряд…
Оконце ее – взгляни! —
Лазоревого стекла,
Чтоб даже в плохие дни
Погода ясна была.
И какой такой лиходей
На глазах у добрых людей
Такое содеял зло:
Стрелою разбил стекло?
Ну, царь, без большой возни
Возьми его да казни.
Тут царевна только взглянула,
Рукавом кисейным взмахнула,
Вздохнула,
Заплакала и – умерла.
Без лазоревого-то стекла
И на казнь смотреть не смогла.
 

 
Мы никого не впустим в нашу жизнь.
Мы даже радость не всегда впускаем.
И дальше горем выжженной межи
К нам не ворвется музыка мирская.
Живем в густой стесненной пустоте —
Наш хрупкий мир наполнен ею туго…
Мы – только я да книги, и затем —
Она – моя подруга.
Она – моя певучая тоска,
Мое ни с кем не деленное счастье.
Она – биенье крови у виска,
И накипь слез, и мудрости причастье.
Бледнеет ночь… Усталая свеча…
Молчанье книг… Поникший сумрак серый,
Но все еще томится у плеча,
Пленительные вымыслы шепча,
Она – моя химера.
 

 
Феникс – такая птица,
Стрелять в нее не годится,
Ее никак не убьешь:
Сама себя жгла, и что ж? —
На собственном пепле воскреснет
И станет еще интересней!
 

 
Время близилось к утру,
Мастера же смогли
Передать перламутру
Только бренность земли.
Только то, что случайно
Входит в жизненный круг,
А прекрасная тайна
Ускользала из рук.
И, томя красотою,
Простотою томя,
Вновь являлась им, стоя
Перед ними тремя…
А когда на рассвете
Разомкнула уста, —
Словно утренний ветер
Прошумел по кустам:
Я печальное счастье,
Я терновый венец,
Неземное причастье
Обреченных сердец.
Кто захочет отдаться
Роковому «приди», —
Не боясь разрыдаться
На обратном пути?..
Только тот, кто умеет
Забывать о себе,
Тайну хрупкой камеи
Постигает в резьбе.
И упали в печали
Руки трех мастеров,
А виденье умчали
Колесницы ветров.
 

 
Все исчезло во тьме без следа.
Только алчно вздыхала вода…
Только маялись смутные тени,
Простирались бессильные руки
На призывы последних видений,
Словно стебли туманных растений,
Обреченных на вечные муки…
Только крик в темноту без ответа
И опять ожиданье рассвета.
Корабли и к утру не пришли…
Никогда не пришли корабли.
На востоке забрезжил вдали
Слабый отсвет – больная догадка,
Запоздалая память о свете…
Может быть, утонувшие дети
В легких снах, в песнопеньях крестильных
Пронесли над землею светильник.
Пронесли голубую лампадку,
Высоко, высоко пронесли…
Далеко, далеко от земли.
 

 
Природа пустыни проста:
Пустыня ужасно пуста,
Пустыня пуста и жарка, —
Ни речки и ни ветерка.
Повсюду песок да песок
И хоть бы случайный лесок!
Попробуй дорогу найти —
В два счета собьешься с пути
И так намотаешься, – аж
Увидишь волшебный мираж
С деревьями, речкой, дворцом
И дамским приятным лицом…
Но все это ложь и обман, —
Пустыня наводит туман,
И сердце съедает тоска,
Что очень уж много песка!
 

 
Я прохожу по длинной галерее.
Вдоль стен стоят большие зеркала.
Я не смотрю… Иду… Иду скорее…
Но нет конца зиянию стекла.
Я, я, я, я… Назойливая свита!
Рабы. Рефлексы. Тени бытия…
Беспрекословной преданностью слиты
С моей судьбою – так же, как и я.
Стою. – Стоят. И ждут. И смотрят тупо,
Трусливо безответственность храня, –
Непревзойденно сыгранная труппа
Актеров, представляющих меня.
Вот я шагну – они шагнут навстречу.
Махну рукой – взметнется стая рук.
Я закричу – и без противоречий
Беззвучно рты раскроются вокруг.
И я кричу. Но звука нет. И тела –
Ни рук, ни ног – как будто тоже нет…
Лишь отраженья смотрят омертвело
И странно улыбаются в ответ.
Где я сама? Вот эта, эта, эта?..
Бежать, бежать… Но тяжесть, как свинец…
И вижу: со стеклянного портрета
Глядит похожий на меня мертвец.
Закрыть глаза… Но не смотрю, вижу,
Что все они смыкаются вокруг,
Ко мне подходят – ближе, ближе, ближе,
Загородясь десятком тысяч рук.
И понимаю, веря и не веря, –
Они живут отдельно от меня…
Кто эта вот, – когтистой лапой зверя
Манит, умильно голову склоня?
На лапе украшенья и браслеты,
Окрашен кровью виноватый рот,
Кошачья мордочка… А это, это –
Кто этот отвратительный урод?
Чего-то просит, жалуется, злится,
Скользит, робеет, подползает вновь…
А чьи вот эти радостные лица,
Лучистые, как счастье, как любовь?
Одна, как яблоня, в покрове белом…
Да, яблоня… Так кто-то звал меня…
Другая – изогнулась нежным телом,
Просвеченным сиянием огня…
Живут давно забытые предметы,
Звучат давно заглохшие слова…
Но кто же я? Кем выдумана эта
Игра во «мнения»?
 

 
Все притихли в таинственном мраке,
Кто-то кашлял, давясь тишиной…
Человечек в лоснящемся фраке
Поклонился – невзрачный, смешной…
И, магической силою взмаха
Вмиг возникших невидимых крыл,
В схоластической музыке Баха
Первозданное небо раскрыл:
Вихри крыльев, сверкание ликов,
Белизну, бирюзу и лазурь,
И в гармонии ангельских кликов —
Отголоски ликующих бурь,
И согласное, стройное пенье
Флейт и лилий в небесном саду,
И спираль озаренных ступеней —
В облака, в синеву, в высоту…
 

 
Невнятная, зловещая, как бред,
Роится жизнь, ища любви и пищи…
Вон – катятся коробочки карет,
Клубится пыль, снуют лохмотья нищих…
Закованный в уродство, в глухоту,
Он должен верить: это люди, братья,
Он должен видеть в каменном распятье
Какую-то иную высоту.
Кто – царь, кто – шут. Кому какая роль.
Вот он – урод. Но здесь, на колокольне,
Он выше всех, он властелин, король,
Он ангел, демон дерзостный и вольный!
Не горб, а крылья, выросшие вмиг,
И прямо с неба льется звук победный!
Да, здесь впервые в мир его проник —
Большого колокола голос медный.
 
 
Еще один был незабвенный час:
В колодках сидя, после бичеванья,
Он пить просил движеньем рта, мычаньем,
Но был недвижим круг глядевших глаз.
А девушка-плясунья подошла
Бестрепетно – и протянула воду,
И взором сожаленья и тепла
Скользнула по затихшему уроду.
В ее глазах сиял иной закон.
И почему-то сразу вспомнил он
И колокола звук, и ясность неба…
Иной закон… Помимо власти, хлеба,
Покоя, боли, страха и труда…
А жизнь текла… Без гнева и печали
За ней святые молча наблюдали
Из каждого уступа Нотр-Дам…
Быть может, сам Господь издалека
Сквозь облака на мир глядел устало.
Вот площадь, где, беспечна и легка,
Светя глазами, девушка плясала.
Цыганка… Ведьма… Кто ж ее судил?
Те, кто еще прекрасней и светлее?
Еще добрей?.. Молчит закат, алея,
Над виселицей… Все, что он любил…
И на земле, забытой небесами,
Урод рыдает медными слезами.
 

 
Джиоконда, Джиоконда,
В мире гибнет красота.
Продан мир, торговцу отдан,
Мир не тот, и ты не та…
 
 
Ты фальшива, ты – проста.
Пусть все та же тень каприза
Иль насмешка в складке рта —
Джиоконда, Мона Лиза,
Ты ли это?.. Нет, не та…
 
 
Все не та, не та, не та…
Незнакомец в шляпе черной,
Бледный, странный и упорный
В Лувре бродит, ищет, ждет…
Мир, где властвует расчет,
Мир, где гибнет красота,
Вопрошая без ответа:
Джиоконда, ты ли это?
Ты ли это? Нет, не та…
 

 
Пляшет содовый бисер в стакане,
А мозги – словно скрученный трос…
Яркогубых Наташу и Таню
Угощает английский матрос.
В замусоленном баре Шанхая,
Над плечом наклоняясь нагим,
Он споет им, приятно вздыхая,
Свой английский заученный гимн.
И, прищурясь, Наташа и Таня
Замолкают, уставившись в пол…
Но английский кулак барабанит:
– Ты мне песенку русскую спой!
И дрожит, проливаясь в кабацкий
Разъедающий скрипочный нуд:
– Мы не можем, как ты, улыбаться,
Вспоминая родную страну.
 

 
Пьяная, жестокая, шальная,
Истерзанная, бедная, больная
Моя страна, которой я не вижу, —
Как я люблю тебя! Как ненавижу…
 

 
Вы на Святках не гадали?
Мы гадали, свечи жгли,
В таз с водою выпускали
Из скорлупок корабли.
Тихо плыл, кружась по тазу,
Наш кораблик золотой,
Поджигая раз за разом
Имя с чьей-нибудь мечтой.
И когда он мне пророчил,
Испугалась я, что он
Подожжет не то, что хочет
Сердце в списках всех имен.
Не могла стерпеть Федула
И, толкнув чуть-чуть корабль,
Я тихонечко подула
На светлеющую рябь.
Тут подружки засмеялись:
– Так нельзя! Неверно! Вздор!
Но я думаю – едва ли
Заслужила я укор.
Знаю я, когда мне надо,
И всегда мечту таю,
Что сумею стать с ним рядом,
Подтолкнув судьбу свою.
 

 
Мы плетем над землею узоры зеленые,
Мы плетем кружева, мы плетем кружева…
Над весенней землей, над водою влюбленною,
Над крестами могил мы плетем кружева,
Над тобой, над тобой, что покамест жива,
Мы плетем кружева…
Мы тихонечко в мартовском ветре качаемся
И простую зеленую песню поем…
Ту же песню, что вы полюбили вдвоем,
Над тобою поем.
 

 
Тонкие травы когда-то я здесь собирала,
В длинных чулках и с косичками шла по аллее.
Шла и вдыхала медвяный тревожащий запах.
А наверху полыхало огромное небо.
Небо, разверстое небо сгорало в закате,
Тяжкие, душные краски тускнели устало.
Все испытав, задохнувшись от счастья и страсти,
Измучившись, прокляв, простив,
Оно умирало.
 

 
Наконец-то, кошка, мы с тобой вдвоем.
Погрустим немножко, песенки споем…
Будет синий вечер лезть в окно тайком.
Я укрою плечи маминым платком.
Я тебя поглажу и пощекочу,
Ты же мне расскажешь все, что я хочу:
И про ту сторожку в тишине лесной,
И про то, что, кошка, мы сбежим весной.
Мы с тобой такие, мы с тобой – одни,
А они – другие, не поймут они.
Не поймут и скажут: – Ишь ты, как горда!
Улыбнуться даже стоит ей труда.
То дается в руки, то лишь хвост трубой!.. —
Кошка, ведь от скуки любят нас с тобой! —
Лишь за то, что гладки, гибки да хитры,
За красу повадки, за азарт игры…
За уют, за сказки, за холодность глаз,
За скупые ласки – когти про запас…
А когда поверим – нас не захотят,
Выбросят за двери, как твоих котят.
Ничего, мы сами. Мы одни – и пусть!
Пусть томится с нами ласковая грусть!
Пусть ничем на свете нас не смогут взять,
Втолковать все эти «можно» и «нельзя».
Пусть в холодной злобе, когти затая,
Мы – игрушки обе. Обе – ты и я!
Мучай нас не мучай – мы всегда верны
Древней и дремучей радости весны.
И, как только ветер шевельнет листом,
Ты махнешь вот этим шелковым хвостом.
Я ж, глаза сощуря, – следом за тобой:
И в грозу, и в бурю, и с судьбою в бой!
 

 
Забьется сердце, улыбнутся губы,
Потянешься в постели поутру…
А день пройдет – рассчитанный и грубый,
Уложенный в бессмысленнейший труд.
И это все? Для этого звенели
В твоей крови таинственные сны?
Иль, может быть, неведомые цели
Твоей душе судьбой уделены?
А этот трепет, это ликованье —
Земного тела неуместный бред?
О Ева, гордая в своем изгнанье,
Тебе и в мире больше места нет.
 

 
Под этими многими звездами, среди этих черных больших гор по темной дороге идет человек…
Идет и молчит и таит что-то в своем сердце… Так же как и другие. И так же его сердце тихонько молится тому Неизвестному Взору Вышины, молчание которого кажется единственной внятной речью.
Молится о чем-то непришедшем. И молитва его так же смутна, как звездный отсвет над далеким холмом. Одинокий, такой же как и другие, не понимая себя, он только открывается тишине и вопрошает покорно: «Отчего же, куда бы ни вела темная дорога под звездами, самым нужным, близким и любимым будет то далекое и недостижимое, прекрасное и печальное, что лежит за дальними горами и смотрит с черного неба, отвечая молчанием?»
 

 
Голубая печаль воды,
Кровь заката стекает вдаль…
Робкий маленький свет звезды
В голубую вкраплен печаль…
Вечер мягко обвил рукой
В замшу темную сопок склон.
В этом мире – сонный покой,
В этом мире – спокойный сон.
На другом берегу, вдали
Золотой расцвел огонек,
Протянулся через залив,
Чуть искрясь, золотой шнурок…
Словно тени чьих-то ступней
Промелькнули по глади вод,
Это чайка скользит в вышине
Или кто-то незримый идет.
Где-то тихо плеснула вода,
Это рыбка. Растут круги…
Покачнулась, смялась звезда,
Снова тени от птиц, как шаги…
И опять голубая печаль,
Робкий, маленький свет звезды,
И глядит неподвижно вдаль
Угасающий взор воды.
 

 
Все такой же с виду
Белый домик мой,
Тот же куст ракиты
Под крутой горой.
Так же каждый вечер
Виден свет свечи,
Тают, тают свечи,
Плачутся в ночи.
Долго я сидела —
Все тебя ждала.
Много песен спела,
Кружев наплела.
Так тиха дорога
Без твоих шагов,
А следов так много —
Не твоих следов.
Годы за годами
Все летят, летят,
Да под облаками
Провода гудят.
Молодость истает —
Не погаснет свет.
С каждой птичьей стаей
Шлю тебе привет.
 

 
Кто-то умный решил: война.
Кто-то глупый спросил: за что?
В город пришла весна,
Ее не узнал никто.
 
 
Все читают, гадают, ждут,
Головами качают, а тут —
Какие-то девочки на панели
Фиалочки продавать захотели…
 
 
Нашла время… Дорогая, не лезьте,
И без вас тошно в этом аду.
А жених сказал своей невесте:
 
 
– Спрячь-ка пока фату.
 

 
Манила, Адриатика, Гренада…
Экзотика, лазурь, сиянье льда…
Как были мы взволнованны, как рады
Попасть хотя бы мысленно туда.
Как мы водили по цветистой карте
Смешными пальцами в следах чернил.
Как тут же, в классе, на корявой парте
Цвели магнолии, искрился Нил…
Нам ровно ничего не говорили
Какие-то простые – Припять, Псков,
Мы просто засыпали, не осилив
Всех этих скучных рек и городов.
И вот теперь, под чуждым «знойным» небом,
Экзотики хлебнув за все года,
Отведавши кусок чужого хлеба,
Мы так хотим, мы так хотим туда!
Туда, туда, где Псков, и Днепр, и Киев,
Где в пятнах не чернил уже, а слез
Горят для нас названья дорогие
Огнем незабывающихся гроз…
Там нет ни пальм, ни фиников, ни рифов,
Там холод, смерть, страдания и кровь,
Но, слившись с ней обыденною рифмой,
Над всем горит и светит всем – любовь.
И над бесцветной картою застынув,
Прокуренными пальцами возя,
Минуя все моря и все пустыни,
Мы шепчем: – Киев… взят или не взят? —
Манила, Адриатика, Гренада –
Нам не нужны. Не нужен целый свет…
Одну страну, одну страну нам надо,
Лишь ту – куда нам въезда нет.
 

 
Мне немножко грустно. Выйдем на веранду
И прикроем двери. Пусть притихнет шум.
В этот вечер шуток, флирта и джаз-банда
Я опять во власти беспокойных дум.
Посмотри, как звезды впутаны средь веток,
Тихо шевелятся. Мрак такой густой.
Звезды – это тайна. Чувствуешь ли эту
Странную их властность над твоей душой?
Знаю, Луннофея, нам обоим снится
Схожая картина – обернись назад:
О твоей Сибири – грусть в твоих ресницах.
О морских прибоях – синь в моих глазах.
 

 
Первое было море.
Той первой весной – оно
Стало в ребячьем взоре
Сплошною синей стеной.
И первые песни пело,
Песком шелестя в тиши, —
Первое счастье тела,
Первый восторг души.
Часто бывало строгим,
Выло, как хор чертей,
А после лизало ноги
Игравших в песке детей.
И было ясно, что море
Нельзя из жизни изъять:
В играх, в счастье ли, в горе
Без моря прожить нельзя…
 

 
Я поеду в жаркие страны,
Где не надо теплых пальто,
Где встают и ложатся рано
И совсем не мерзнет никто.
Где не надо в чужие флэты
Приходить из-за теплых ванн.
Где всегда готов для поэта
На зеленых пальмах банан.
Где не надо, любезно скалясь,
Говорить при встречах: «Хэлло!»,
Где не надо скрывать усталость
И хорошеть назло…
 

 
Кружатся, кружатся, кружатся
Листья берез и осин.
Грезит тихонечко лужица —
С неба пролитая синь.
Горе мое не печальнее,
Счастье мое не больней…
Знаю – за сопками дальними
Прячется быль о весне.
 

 
Не гаснут во сне горизонты,
Не молкнут призывы морей.
И знаю, что только сон ты,
Сон о любви моей.
 

 
Шумит листвою теплый ветер,
Плывут по небу облака.
Как просто все на этом свете,
Как жизнь легка и смерть легка.
Пусть все, как дым, проходит мимо,
Вот тут, со мной – твое плечо,
Рука – и все, что так любимо
И бережно, и горячо.
Совсем не надо ни истерик,
Ни новых слов, ни тонких драм,
Мы попросту и ясно верим
Осенним ласковым утр ам.
 

 
Музыка твоих шагов
И биение моего сердца…
А мир замер.
Даже часы, притаились, слушая
Музыку твоих шагов
И биение моего сердца
В этом пустынном мире…
– Счастье? – О, это передышка на пути.
– Не стойте на дороге, – говорит следующий.
И толкает в спину.
 

 
На снегом вытканной парче –
Улыбка солнца золотого,
Из всех запутанных речей
Я выберу одно лишь слово.
 
 
Одну лишь золотую нить
Из шелка спутанного пряжи –
И буду ей сегодня жить,
А может быть, – и завтра даже…
 
 
И не боюсь ничуть теперь
Заботы, времени и жизни,
Смогу с улыбкою стерпеть
Упреки, брань и укоризны…
 

Посвящается Валерию Янковскому

 
Понастроили люди городов,
Смотрят —
Радуются…
Ест дым слепые глаза кротов.
Ничего,
Терпят…
Даже, бывает, в Радоницу
Хвастанет иной перед предками:
Вот
Мы,
Ваши потомки, как!
А вечером, мерцая сигаретками,
Течет разомлевших голов река.
Отдыхают.
Уютные дансинги.
Синема.
Пикничок с криком…
Спросишь: – Как живем?
– Так себе… Ниче… Вы как? —
И везде так, и все так.
А иные, непонятные, мечутся.
Глаза лезут на лоб – ищут:
живую беседу,
живого человека.
Человечицу.
И вот вижу:
напролом,
наперерез.
Как реке – запруда.
Как смерти – воскрес!
Живая,
Настоящая,
Человечья.
У пенящейся, искристой речки,
У горы зеленого исполина – «Новина»!
 

 
В синих конвертах с помеченным адресом
Солнечной, яркой, далекой земли —
Грусть о потерянном, память о радостном —
Письма твои.
Детский роман наш, забавный и маленький,
Памятью сдан промелькнувшей весне.
Влезли деревья в пушистые валенки —
Дрогнут во сне.
Греют друг дружку, нахохлившись, рядом
Сидя на белом плетне, воробьи,
Снежные хлопья ложатся на гряды —
Чтоб все обновить.
Тихо баюкаю душу недужную…
Сонное солнце грустит о весне,
В окнах оснеженных – утро жемчужное.
Падает снег…
 

 
Я замолчала потому,
Что о себе твердить устала.
Кому же я нужна, кому?
Вот почему я замолчала.
Живи. Люби. А что любить?
Успех? Дома? Толпу Шанхая?
И яростно писать на «бис»
Стихи о яблонях и мае?
Родные яблони мои,
Я вовсе вас не разлюбила,
Но накипает и томит
Иная боль, иная сила.
Я оставляю дневникам
Шестнадцать лет, мечты о принце:
Когда мечтать о принцах нам —
Здесь, во взбесившемся зверинце?
В театрах, клубах, кабаках
Для всевозможных иностранцев
Пляшу. Не то чтоб гопака,
Так – «экзотические танцы».
Кого любить? За что любить?
За эти глупые улыбки?
За приговор: вы вправе жить,
Пока вы веселы и гибки?
И я живу. Который год.
Сбегу. Вернусь. И все сначала…
Кому нужны стихи? И вот,
Вот почему я замолчала.
И в этой пестрой пустоте
Где все – карман, где все – утроба,
В закостенелой суете.
Где все спешат и смотрят в оба,
Где что урвать, кого б столкнуть,
Но только не остановиться…
Мерещится мне новый путь,
Иные чудятся мне лица.
С сердцебиеньем первых грез,
С тоской последнего бессилья
Все чаще задаю вопрос,
Все чаще думаю: Россия.
 

ЧУЖИЕ МОРЯ

 
Который-то день, утонувший в тумане.
Который-то вовсе утерянный час.
И сами мы где-то… в большом океане.
И волны несут и баюкают нас.
И все хорошо, словно не было горя,
И даже не страшно, что будет потом.
Наш дом – пароход. Наша улица – море,
И плещется лунная ночь за бортом.
И шепчет… И сердце в уюте каюты
Уснуло, свернувшись клубочком, как кот…
Не надо Манилы, не надо Калькутты,
Пусть наш пароход все плывет и плывет…
Не надо земли – только б море да море!
Не надо базаров, и войн, и газет!
Лишь море – и в этом туманном просторе
Лишь этот чудесный магический свет.
 

 
Я не знаю, отчего я не спала,
Ночь мерцала, и звенела, и текла…
Или это розовый закат
Над прозрачною лагуной виноват?
Или это месяц остророгий,
Что скользнул серебряной пирогой,
Натворил каких-то ловких дел
И меня тихонечко задел?
Мне казалось, что я вовсе не одна…
Тупапау [22]22
  Тупапау – привидение (полинез.).


[Закрыть], что ли, рыскал у окна?
Шелестели пальмы в тишине —
Мне казалось, совещались обо мне.
И прибой мне не давал покоя:
Колдовал, нашептывал такое,
Словно я должна идти, идти, идти,
По воде, по лунному пути…
Чей-то зов ко мне в ночи проник,
Чей-то взор пробрался в мой тайник,
Я лежала, словно в доме из стекла,
Ночь мерцала, и звенела, и текла…
 

 
Вот и дождь! – нерешительно топчутся капли по крыше.
Хорошо мне дышать, приобщаясь к дыханью земли!
За дощатой стеной несговорчивый ветер бунтует
И, покорно клонясь, терпеливо вздыхает сосна.
Вдалеке, под откосом, волнуются гибкие пальмы,
Обнимаясь, ропща и роняя кокосы на пляж,
А за пляжем – лагуна. А дальше, в туманном просторе,
Неуемно и гневно кипит и гудит океан.
Бесприютные тучи снуют и – бездумно, бездомно,
Отягченные влагой, сникают в бреду и в тоске.
И промокшие звезды мигают в прорывах и гаснут,
И тяжелые, зыбкие недра вздымают валы…
 
 
Там – ни зла, ни добра, только плещущий хаос творенья,
Непреложный, настойчивый, яростный пульс бытия.
Но, разбившись о риф, проливаясь в ладони лагуны,
Успокоено гладя затихшей водою песок,
Вздох соленых глубин исторгает великий Моана
И приносит на землю свою первозданную дань.
Вот сюда, на случайный потерянный остров, где ветер
Хлопотливо ерошит загривки напуганных пальм,
Треплет плети лиан, и швыряет цветы по откосу,
И внезапно, сердито – кидается на гору к нам,
Где сосна так пушисто шумит, так послушно кивает,
Где за тонкой стеной я вдыхаю дыханье всего…
Где мне так хорошо…