Текст книги "Одна на мосту: Стихотворения. Воспоминания. Письма"

Автор книги: Ларисса Андерсен

И прокляла девушка лодку его, и весла, и снасти.

Норвежская сказка.

 
Парус упруго толкает ветер,
Ладная шхуна и смел рыбак.
Только беда, – что ни кинет сети —
Тина… Трава… Да внизу, под этим,
Странно шипя, шевелится мрак.
Что за проклятье! И крест на теле.
Благословив, проводила мать…
Плещутся волны… Вдруг налетели,
Ветром забились, в снастях засвистели,
Пеной рассыпались… еле-еле
Внятные чьи-то слова:
– На воде ли,
На суше – вспомнишь еще,
Как из-за шелка девичьих щек
Девичье сердце шутя ломать!
 

 
Я боюсь перестать смеяться,
Чтобы вновь не услышать боль.
Но сегодня играю роль
Отдыхающего паяца.
Так спокойно и просто с вами,
Шелестит по шоссе пикард,
И заплаканный сонный март
Тишину овевает снами.
Пересыпанный звездной пылью,
Надвигается мрак в глаза…
Ветер волосы рвет назад
И пытается нас осилить.
Этот вечер и тишь в подарок
Мне приятно принять от вас.
Вы – волшебник. Но этот час,
Если можно, отдайте даром.
Благодарна я нашей встрече,
Смутно слышу, что вы – мой друг,
Но на ваши пожатья рук
Мне, как прежде, ответить нечем.
О любви и восторгах разных
Я не стану судьбу молить,
Растянулось вокруг земли
Ожерелье огней алмазных…
Для меня ваша чуткость – плаха.
Ваше «детка моя» – как плеть.
Не люблю я себя жалеть
И от жалости глупой плакать.
Вот опять я должна смеяться,
Чтобы сжалась и стихла боль,
Перед вами играя роль
Веселящегося паяца.
 

 
Лишь избранникам дано – не многим —
Обновляться с каждою волной…
Разве не был месяцем двурогим,
Вещим знаком, путь отмечен мой?
И глаза молитвенно смотрели
На мелькающую рябь воды,
И колеса вдохновенно пели,
Заметая старые следы.
И неслась неокрыленной птицей
Тень моя по рисовым полям,
И дрожали синие зарницы,
И чертили сумрак тополя.
Паровоз выхватывал пространство
И швырял его по сторонам,
Но наивному людскому чванству
Улыбалась мудрая страна.
Могут ли гордиться человеком,
Что по карте разузнал про все,
Эти вот оранжевые реки,
Размывающие краснозем?..
И в колесной напряженной песне
Пробивался беспощадный такт:
Мертвый не воскреснет, не воскреснет!
Никак… Никак…
 

 
От милого старого дома
Я узкой тропою ушла.
Не скоро пристану к другому
Просить у кого-то тепла.
От солнца рукою прикроясь,
Привыкла я ждать и искать,
Пока не развяжется пояс,
Мой пояс щемящий – тоска.
Колеблется марево зноя,
Томит ожиданьем воды…
Я знаю, идет предо мною
Невидимый мне поводырь.
Алеют и тают закаты,
Течет надо мной синева…
Храню я по-прежнему свято
Зажженные в сердце слова.
Нерадостный путь мой – исканье,
Нерадостный отдых – пустырь,
Но боль о тебе – не страданье —
Мой строгий немой поводырь.
 

 
Мы не ищем счастья. Мы не ищем.
Это не отчаянье, не страх.
Пусть в степи безгласный ветер рыщет,
Пусть обвалы снежные в горах.
Пусть в холодном, сумрачном рассвете
Видим мы – занесены следы —
В наших избах все ж смеются дети,
Все ж над избами струится дым.
Пусть за все терновою наградой
Нам не рай обещан голубой,
А тоской пронизанная радость
И охваченная счастьем боль.
Снег… Ветра… Коротким летом – травы…
Все мы грешны. Нет средь нас святых.
Но мы знаем, знаем, – наше право —
Протоптать глубокие следы.
 

 
Лучшие песни мои не спеты,
Лучшие песни мои – со мной…
Может быть, тихою ночью это
Бродит и плачет во мне весной?
Месяц застыл, навостривши уши,
Слушает сонную тишь земли…
Если бы кто-нибудь мог подслушать
Боль безысходных моих молитв!
Сладким, безумным, предсмертным ядом
Яблони майскую ночь поят…
Знаю я – всем нам, цветущим, надо
Прятать в груди этот нежный яд…
 

 
Никакого счастья у нас не будет.
Никакого счастья нигде и нет.
Может быть, только помнят люди
Этот давно отсветивший свет.
Все, изменяясь, одно и то же…
Все, исчезая, приходит вновь…
С каждым рассветом – Счастье, быть может?
С каждою встречею – ты, Любовь?
И каждой весной, неизменно, бездумно и просто
Цветут на полях и на холмиках кладбищ цветы,
Бездонною ночью сияют бессчетные звезды
И новым возлюбленным шепчут: любимая, ты!
Но на этой земле, где стираются все следы,
Благодарность – не вежливость: мудрость.
Поймешь ли ты? Я, одна из любимых, на весенней земле,
вот тут,
В этот короткий, во тьму ускользающий миг
Чужому, тебе, так близка, что слышу, как боль щемит…
Цветы увядают, но все же они цветут.
Возьми мой цветок – храни…
 

 
Я вовсе не оруженосец.
Я рыцарь. Рыцарь, как и ты.
Как все, кто обреченно носят
Свои заклятые мечты.
Не за тобою, а с тобою
Я отправляюсь в этот путь.
Пока за собственной судьбою
Мне не придется повернуть.
Для нас равно звенят пустыни,
Шумят моря, цветут цветы,
Но перед той же ли святыней
Мы сложим копья и щиты?
 

 
Земля порыжела…
Вода холодна…
Мы выпили счастье и солнце до дна.
И ветер тревожен,
И зябка заря,
О чем-то, о чем-то они говорят?
О чем-то покорном,
О чем-то простом,
О чем-то, что мы неизбежно поймем…
О том непреложном,
Что близит свой срок,
Что каждый из нас – одинок…
Одинок.
Что скоро мы станем
У темной реки,
Посмотрим, как стали огни далеки.
Как бьется о стены
Ивняк, трепеща.
И скажем друг другу: прощай…
Прощай.
 

 
Зазимую я, поздно иль рано,
На приморском твоем берегу.
Ты увидишь в закате багряном
Ожерелье следов на снегу.
Будут волны шуршать, как страницы,
А весной в потеплевших ночах
Пролетят одинокие птицы,
О знакомом о чем-то крича.
И, встревоженным сердцем почуяв
Зов далеких неведомых мест,
На березе кольцом начерчу я
В знак прощанья условленный крест.
И уеду. А ветер раскинет
Вереницы твоих телеграмм…
Ты вернешься к печальной полыни
И к туманным приморским утрам.
Вдоль по берегу поезд промчится,
Прогудит телеграфная сеть,
Да прибой отсчитает страницу,
Прошуршав по песчаной косе…
 

 
Пароход сумасшедший, пароход пьян —
С маху тычется в воду носом.
На перекошенной палубе только я
Воображаю себя матросом.
Как привычно, как весело быть ничьей!
Неуемное сердце стучит и рвется.
А сколько потрачено было речей
На такого, как я, уродца!
Море лезет к нам за борт, шипя и рыча,
Парусом вздулась моя рубашка,
И взволнованный ветер, о чем-то крича,
За кормою плывет вразмашку.
 

 
Я песни пою без заботы,
А взгляд – постоянно вдали…
Тоскуют степные широты
И шепчут вокруг ковыли.
И солнце кочует степное,
И плечи целует мои,
И пряным полуденным зноем
Меня, словно медом, поит…
Так ласково солнцем пронизан
Мой маленький домик степной.
По всем косякам и карнизам
Вскарабкался хмель золотой…
Совсем не колдунья сама я:
Сама своим зельем пьяна,
Но выпьешь со мною, я знаю,
Янтарную чашу до дна.
Длинна и пустынна дорога,
Во мгле предвечерняя дрожь…
Нет, ты не минуешь порога
И мимо меня не пройдешь.
Ночами целуются травы,
Вздыхают во сне ковыли,
А грудь от душистой отравы
Мучительно-сладко болит…
Трепещут по далям зарницы,
И словно кто бродит вокруг…
Не сердце ли чье-то томится,
Не ты ли, желанный мой друг?
 

 
Ты к престолу роняешь розу,
Ты склоняешь корону кос…
Свет свечи посыпает бронзой
Строгий сумрак твоих волос.
В тяжких бархатных складках платья
Так лилейна твоя рука.
Над тобой, над резным распятьем
В темных сводах молчат века…
Шепчут свечи… А там, направо,
В щель готического окна,
Чуть прищурясь, глядит лукаво
Обличительная луна.
Ты едва шевельнула тени
От опущенных вниз ресниц —
Побледнев, молодой священник
У престола простерся ниц.
 

 
Благодарю тебя, осенний день,
За то, что ты такой бездонно синий.
За легкий дым маньчжурских деревень,
За гаолян, краснеющий в низине.
За голубей, взметающихся ввысь,
За клочья разлетевшейся бумаги.
За частокол, что горестно повис
Над кручей неглубокого оврага.
За стук копыт по твердому шоссе
(О, как красив мой друг четвероногий!),
И за шоссе, за тропы, и за все
Ухабистые, славные дороги.
Я о судьбе не думаю никак.
Она – лишь я и вся во мне, со мною.
За каждый мой и каждый конский шаг
Я и мой конь – мы отвечаем двое.
Кто дал мне право знать, что жизнь – полет?
Кто дал мне тело, любящее солнце?
О, это солнце, что так щедро шлет
Счастливой луже тысячи червонцев!
Еще одним «спасибо» лик укрась,
От луж, от брызг, от зреющей боярки,
Ты, беззаботно сыплющее в грязь
Такие драгоценные подарки!
Поля и степь… Взгляни вперед, назад…
О, этот ветер, треплющий нам гривы —
Коню и мне! Скажи, ты тоже рад?
Ты так красив! И я, и я красива!
 

 
Из лачуги выйдя на рассвете,
Отряхнул остатки смутных снов.
Ветра нет, починенные сети —
Должен быть увесистый улов.
Моросит. От липкого тумана
Гаснет трубка. Этакая сырь!
Никнут ветки мокрого бурьяна
Вдоль тропинки, скользкой от росы.
Но туман – расплывчатый, лохматый,
На востоке светлое пятно…
Там, в низине, на песчаном скате
Лодка опрокинута вверх дном.
Потянул соленый свежий ветер…
Будет ясно. Все светлей вдали,
Словно кто-то дымчатые сети
Стягивает медленно с земли.
Путь недолог, но, спустившись к морю,
Щурится, глаза рукой прикрыв:
Так слепят искристые узоры
На воде мелькающей игры.
И, свой путь сегодняшний наметив,
Укрепляя снасти в челноке,
Усмехается: красиво сети
Чертят тень на сохнущем песке!
 

 
В ночи весна кого-то ждет,
И с кем-то шепчется в аллеях,
И длит прощанье у ворот,
Пока восток не заалеет.
Как заговорщики они
Смеются надо мною втайне —
Напрасно я тушу огни,
Напрасно запираю ставни.
Я беззащитна. Я больна.
Я одинока в этой келье.
Ах, мне, наверное, весна
Дала отравленное зелье!
Утрами тих и строг мой дом,
В нем ладан льет благоуханье…
А ночью снова под окном
Весна крадется на свиданье.
 

 
Посмеиваясь и хитря,
Мне месяц щурится лукаво.
Я все ж стараюсь повторять
Свои суровые уставы.
Но я слаба, как талый снег…
Но я нежна, как влажный ветер…
И… я не знаю, что честней:
Открыться или не ответить?
Ах, новый месяц, юный царь!
Мне страшно снять монашье платье…
Но сердце – молодой бунтарь,
Не думающий о расплате.
 

 
Гладкой и ласковой кошкой
К сердцу любовь подползла:
– Я – помурлыкать немножко,
Я так мила и тепла! —
Сердце разнежилось. Сердце,
Букой засевшее в клеть,
Вдруг захотело согреться,
Вздумало вдруг потеплеть.
Но в закоулках неверья
Встала суровая мысль,
Гладкому, сладкому зверю
Яростно крикнула: – Брысь! —
И, помолчавши немножко,
Сердцу сказала добрей:
– Выбрось незваную кошку,
Выбрось ее скорей!
 

 
Замерзающего – хуже некуда —
Греть у ласкового огня.
Вот поэтому-то темь и непогодь
Безболезненней для меня.
Ты кофейными своими гущами
Только счастья, счастья не пророчь:
Знаешь, сердцу, и себе не лгущему, —
Лгать не следует в эту ночь…
Словно дьявол на окне с вазонами,
Рядом с фикусиком в два ростка —
Кот взлохмаченный, глазами сонными
Наблюдающий мудрость карт.
– На избранника? – Постой, не спрашивай… —
Ждут раскрашенные короли…
Вдруг, как сердце, не любовь избравшее,
Вспомнит что-нибудь… заболит.
Кот мурлыкает и трется мордою,
Щеки вспыхнули – для сердца весть!
Черт, не стану же мечтать я, гордая,
В петлю к этому счастью лезть.
 

 
Я и сам залечиваю раны,
Солнце помогает да ветра…
За твоею нежностью нежданной
Не тянусь я, добрая сестра.
В непогодь в груди тихонько ноет,
Но и это скоро заживет…
Забывал я многое иное,
Размыкая песней горький рот.
По просторам радостным, озерным,
По оврагам, рвам да пустырям
Я, как птица, подбираю зерна
На пути к синеющим морям.
И, твоей душой не прирученный,
Я смотрю с улыбкою кругом:
Мир – понятный мне, и немудреный,
И всегда гостеприимный дом.
 

 
Тяжелой, тяжелой мантией
За мною, на мне любовь…
Сил нет ни снять, ни поднять ее
Груз царственно-голубой.
И кто бы куда ни сманивал,
Пусть в сердце тревоги дрожь, —
Из голубого марева
Не выскользнешь, не уйдешь.
– Ну, что ты такая грустная?..
– Я не грустна, а зла.
Я никогда с нагрузкою
Такою вот не жила.
Я убегу, возлюбленный,
Одна, в темноту, в пустырь,
Туда, где над елью срубленной
Подзвездная дышит ширь.
Не жди меня… Не зови хотя б…
Не обещай тепла!
Затем, чтобы словно нехотя
Я снова к тебе пришла.
 

 
Когда-то с черным котом
(Что «сам по себе» у Киплинга)
Мы жили вдвоем…
И был наш спокойный дом
спокойной любовью к викингам
и книгам
чуть-чуть согрет,
и этот прохладный свет
просторного одиночества
ни для кого мерцал.
Напрасно чьи-то сердца
ловили, словно пророчество,
в стихах моих тайный зной…
Ну как не поймешь, любимый мой,
Что мне, тревожной, как бред,
так странно, так трудно в этой новой игре,
на груди человечьей, простой
найти такой… покой?
 

 
Бессмертники в безжизненных ладонях,
Печальный шелест жестких лепестков,
И тяжкий свод, где алый отблеск тонет,
И бархатом задушенный альков.
Разорванные, брошенные четки,
И горечь трав, и горечь пустоты —
Нет слез уже… И силуэт решетки,
Сплетающей узорные кресты.
И боль неизживаемой утраты…
И памяти нерастворимый ком…
И кажется: в залитых кровью латах
Не солнце – рыцарь гибнет за холмом…
И страшно! Страшно… Пламенеет вереск,
Кричит закат, терзая небеса…
И кто-то дышит за тяжелой дверью,
И кто-то к скважине прижал глаза
И замер… А угаснет отблеск алый,
И бледный месяц встанет, как мертвец,
И, вздрогнув, почернеет гладь канала,
И тихий шепот пробежит в листве.
И заскрежещет цепь, и пес внизу завоет.
И всколыхнется занавес окна,
И руки затрепещут, вскинутся, забьются…
И – замрут над головою…
И снова упадут… И снова тишина…
И только темноту пронзит ночная птица,
И только прошуршит упавшая листва,
И только смутные, чужие лица
Проговорят:
Еще жива.
 

 
Месяц теплился в бледном небе,
Кротко таял и воск ронял.
Тихий вечер в печальном крепе
Подошел и меня обнял.
И заплакал. А я стояла…
На могиле цветок белел.
Я уже навсегда узнала,
Что случается на земле.
И никто не сказал ни слова,
Но я знала: порвалась нить…
А потом я осталась снова
Улыбаться, и петь, и жить,
И смолкать… И смотреть не прямо,
Потому что сквозь блеск и лоск –
Над полянкой, над мертвой мамой
Бледный месяц роняет воск…
 

 
Вчера я маме укрыла
Могилку зеленым мхом,
И стала иной могила,
Словно согрелась в нем.
Я долго лежала рядом
И гладила мох щекой.
Взглянула ночь за ограду
И стала тихой такой…
Застыло вверху распятье,
Глядели белки камней.
И молча, в зеленом платье,
Мама пришла ко мне.
 

 
Осень шуршит по чужим садам,
Зябнет у чьих-то ржавых заборов…
Только одна в пустоте простора
Ежится, кутаясь в дым, звезда.
Только одна в пустоте простора…
Может быть, будет когда-нибудь рай,
Будут другие в раю вечера,
Птицы, цветы… Но не скоро, не скоро.
Может быть, будет когда-нибудь рай…
Вот… А теперь, копошась в саду,
Темень свивает вороньи гнезда.
Небо протерлось и там и тут, —
Лезут в прорехи на холод звезды…
Вдруг появился внезапный свет
(Взялся же в мире, где света нет!),
Окна уставились желтым взором.
Вздрогнув, попятилась тьма к забору
И залегла за большим кустом.
Счастье-то… спряталось в дом украдкой!
Ишь, переполненный счастьем дом
Ставни тугие зажмурил сладко.
В доме, наверно, пылает печь,
Кресло такое, что можно лечь,
Очень радушное в доме кресло.
Счастье с ногами в него залезло,
Счастье в мохнатом большом халате…
Там добрая мама… И белая скатерть…
И чай с молоком.
 

 
В такой усталости и смуте
Мой буйный дух почти зачах.
Но рано думать об уюте,
Но рано думать о вещах.
И, по привычке, без упрека,
Я вижу, что уют и дом
Мне суждены совсем в далеком,
Совсем несбыточном «потом».
И это все за то, что с детства
Меня пугал домашний быт,
За убеганье от судьбы,
За это дерзкое кокетство.
За то, что, еле копошась,
Упрямая, как ванька-встанька,
Я лезла в снег и лезла в грязь,
Назло отчаявшимся нянькам.
За это щупаю впотьмах,
Кто здесь мой враг, кто добрый гений,
И мчится, рвется кутерьма
Ошеломленных впечатлений.
И, погружаясь с каждым днем
Все глубже – в топкую усталость,
Хочу иметь уют и дом. Такой,
Чтоб, словно флаг, на нем
Простое счастье развевалось.
 

 
О веселых песнях мая
Не тоскуй и не молись.
Умирает голубая
Обескровленная высь…
Стынут в мертвом хороводе
Звезды Млечного Пути…
Все живет, и все уходит.
Надо жить, потом уйти.
Но тебе – любовь порука,
И у запертой двери
Ты услышишь трепет стука,
Ты сумеешь отворить.
Пусть исхожена дорога —
Разве каждый из лучей
(А у солнца их так много!)
Может думать – он ничей?
Каждодневные задачи
Не враждебны, не пусты,
Потому что мир твой значит
То, что значишь в мире ты.
 

 
Я виновата перед Богом,
Я как растратчик, как банкрот. —
Я раскидала по дорогам
Дары Божественных щедрот.
Я улыбалась, я страдала,
Я крылья взметывала ввысь —
Вот почему теперь так мало
Они от счастья поднялись.
 

 
Под высокими сводами слушать орган…
Под высокими сводами сосен
прижаться всем телом к поляне…
Словно в детстве, где травы, и птицы,
и феи, и лани вместо этих людей,
Где остался забытый курган под небесными сводами…
Мы должны не страдать. И просить не должны – ни о чем.
Я иду в этой жизни, спокойно толкаясь с другими…
Устаю, опираюсь на чье-то чужое плечо,
Нахожу и теряю какое-то близкое имя…
Только тихою полночью (жизнь так ясна по ночам!),
Только тихою полночью я предстаю пред собою.
Мы молчим – так правдиво молчанье, так сладко,
так горько обеим
Забывать обо всех именах и плечах. Ясной полночью.
 

 
Так старательно на могиле,
Улыбаясь, цветы цветут…
То, что мы не договорили,
Сиротливо блуждает тут.
Вот и я, улыбаясь людям,
Прохожу по земным лугам…
Хорошо, что когда-то будем
Все мы в этом безмолвном – «там».
До конца никому не веря,
Не страдая и не любя,
Я пройду до последней двери,
Отделяющей от тебя.
 

БЕЗ РОССИИ

 
Я думала, Россия – это книжки.
Все то, что мы учили наизусть.
А также борщ, блины, пирог, коврижки
И тихих песен ласковая грусть.
И купола. И темные иконы.
И светлой Пасхи колокольный звон.
И эти потускневшие погоны,
Что мой отец припрятал у икон.
Все дальше в быль, в туман со стариками.
Под стук часов и траурных колес.
Россия – вздох.
Россия – в горле камень.
Россия – горечь безутешных слез.
 

 
Есть и солнце, и прохлада,
И коробка шоколада,
Все, чего хотеть на свете
Могут праздничные дети.
Папа скажет: в карусели
Никакой не видно цели.
Ну и что ж, раз карусель
Есть сама сплошная цель?
Мимо няня, мимо ель,
И поляна, и качель,
Серый слон и красный дом —
Все забегало кругом.
Пляшут свет и тени
Радужных видений…
Добрый, добрый гений
Детских воскресений!
Поле, слон, качель,
Няня, дом и ель…
Пестрая метель
Крутит карусель.
Небо – как стекло,
Поле потекло,
Вот растаял слон,
Няню унесло.
Няня, няня, где ты?
Не рассыпь конфеты!
Ах, как много света
В беспорядке этом!
Карусельный поворот
Сделал все наоборот:
Мы сидим себе, а вот
Мир играет в хоровод.
Если б можно так всю жизнь!
Светлый мир, кружись, кружись…
Ну зачем, скажи на милость,
Карусель… остановилась?
 

 
Это просто минуты покоя.
Это только всего тишина.
Или это доверье такое,
Что защита уже не нужна.
 
 
Ни игры, ни борьбы, ни усилий…
Дремлет сердце под шум тополей,
Словно парус, который спустили,
Чтоб назавтра поднять веселей.
 
 
Это – берег и свет из окошка,
Это – вечер и дверь на засов,
Это – дружба и кресел, и кошки,
И ленивых, отсталых часов.
 
 
Это – ласковость. Ласковый воздух,
Может быть, от несказанных слов…
За окном, в затихающих гнездах,
Колыбельные шорохи снов…
 
 
И цветы на столе… А под ними —
Совещанье участливых книг:
Потому ли, что кто-то любимый
К изголовью устало приник?
 
 
Потому ли и кроткие свечи
Излучают живое тепло
И на крыше воркующий вечер
Прикорнул и укрылся крылом?
 
 
Это где-то бывает и будет —
Не у нас, у других, все равно:
Пусть во тьме неприкаянным людям
Улыбается чье-то окно.
 

 
Тянется, тянется тонкая нитка,
Связывающая нас с городом.
Свой сине-зеленый шуршащий свиток
Разворачивает море гордо.
Ткут путь солнечный, блестя, иголки,
Дышит пароход жабрами борта, —
И рвется нить искусственного шелка,
Связывающая нас с городом…
А вечером будут на небе звезды,
Уступавшие огням неона,
И станет понятно,
И станет просто,
И станет совсем спокойно.
И пойму, что скольжу во тьму океана
Заблудившейся, жалкой каплей
Потому, что в пустынном дыму тумана
Маленький свет маяка вкраплен.
 

 
Я знаю эту игру,
Что горы ведут порою:
Обступят тебя вокруг,
Сомкнутся – гора с горою —
И ждут угрюмо. А ты,
Забыв про свою охоту,
Вдруг чувствуешь: с высоты
Следит за тобою кто-то.
Враждебный, пристальный взор,
Как дуло винтовки в спину…
Я знаю средь наших гор
Такую одну ложбину.
Гора там дразнит одна, —
То спрячется за другими,
То, смотришь, снова видна
Макушка ее над ними.
Она и смотрит в упор,
А сердце твое тоскует:
Легко утратить средь гор
Всю гордость свою людскую.
Мохнатый, сумрачный страх
В расщелинах скал ютится,
Летает ночью в горах
Бесшумной и хищной птицей.
Горит недобрый алмаз
В зубчатой земной короне.
Недаром мертвых у нас
В таких местах не хоронят.
Но если ты прям душой,
Трусливым и низким не был,
Костер наладишь большой,
И дым полетит на небо.
Из круга горной черты —
На небо, к большому Богу
И скажет ему, что ты
В горах потерял дорогу.
 

 
Разве я не здесь, не рядом?
Почему же ловишь ты
В каждом жесте, в каждом взгляде
Чьи-то чуждые черты?
Если я молчу порою,
Отвечаю невпопад —
Просто месяц над горою
За окно уводит взгляд.
Просто грезит ночь сквозная
И вздыхает до зари…
Верь мне, верь мне, я не знаю,
Кто кольцо мне подарил!
Чьим желаньем, чьей тоскою
Я болею – не пойму:
Просто, видно, нет покоя
В жизни сердцу моему.
Словно что-то я забыла,
Словно ждут меня, а я…
Я скажу тебе, что было,
Ничего не утая.
В десять лет портрет не нужен:
Две косы, в глазах вопрос,
Шрам, да горсточка веснушек,
Солнцем брошенных на нос.
Вечерами, в час прилива
Я бродила по камням,
Много стеклышек красивых
При луне блестело там.
Вот однажды средь камней я
Вдруг увидела кольцо.
Полустертая камея…
Чье-то странное лицо…
Только месяц был свидетель:
Я тогда дала обет,
Я свой маленький браслетик
Морю бросила в ответ!
Жизнь уводит за собою…
Я жила, как все, росла,
Все мне чудился в прибое
Плеск далекого весла.
Все казалось: в лунном свете
По искристому пути
Кто-то маленький браслетик
Скоро должен принести.
Чья на дне ладья родная?
Чей разбитый бурей челн?
Месяц помнит, месяц знает,
Кто со мною обручен.
Он над зыбкою могилой
Наклонился, – бледен, тих…
Там, на дне, лежит мой милый,
Мой неведомый жених.
Это он, твой недруг странный.
Он лежит там, не дыша,
В темных недрах океана
Чья-то темная душа.
Тихий шорох, легкий ветер,
Смутный отсвет – это он,
Это он – томленья эти,
Эти жалобы сквозь сон…
Это он! О чем горюешь
Ты – ревнивый, ты – живой?
Только призрак, говорю я,
Только сон – соперник твой.
Да и мало ли присниться
Может детям пустяков:
От прочитанной страницы,
От прослушанных стихов!
Только, может, зря тревожу
Дух чужого мертвеца,
Это – выдумка. Но все же
Я не дам тебе кольца.