Текст книги "Одна на мосту: Стихотворения. Воспоминания. Письма"

Автор книги: Ларисса Андерсен

сообщить о нарушении

Текущая страница: 11 (всего у книги 24 страниц)

НА ВОСТОКЕ

Корея. Сокровищница радости

Каждый раз, когда я приезжаю в Корею и вновь смотрю на эти чудесные скалы и водопады, мне кажется, что она красивее, чем я думала. А ведь я повидала немало прекрасных мест. Или это происходит, потому что из-за каждого куста таволожки, из-под каждого речного камня смотрит на меня моя юность?

Обычно бывает наоборот сад, казавшийся в детстве дремучим лесом, оказывается небольшим сквером. Места, изукрашенные фантазией юности и новизны, теряют всю прелесть и разочаровывают впоследствии.

Но нет, Корея – это сокровищница радости на всю жизнь. Прозрачные ручьи, звенящие в горах – это радость. Запах хвои и прикосновение ветра, слетающего с вершины, – это радость. Неизбывная, неисчерпаемая радость земли, которая, несмотря ни на что, будет главной насущной радостью для тех, кто когда-то вдохнул ее, принял всем своим существом, всем своим сердцем, глазами, босыми ногами и кожей. Природа принимает в свой обширный храм неограниченное число исповедующих ее радостную и простую религию. И «Новина», слава Богу, тоже не клуб.

Вот – зеленый бог, увенчанный нежной хвоей лиственницы, сидит на вершине новинской горы и смотрит вниз, где в долине пенистой реки копошатся люди, уставшие от города и приехавшие к нему на поклон.

Рядом с фанзой Виктории Янковской, выросшей здесь, в Корее, воздвигнут алтарь Пана. Листья и цветы приносятся ему в дар. Год за годом у подножия гор кипит работа, растет и расширяется дело, творится жизнь.

Молодое поколение продолжает то, что начато старшим. Когда-нибудь среди этих скал расцветет новая юность, другие загорелые девушки будут приносить синие кампанулы к алтарю Пана, и другие детские руки будут учиться держать ружье. Я помню, когда-то Валерий Янковский сказал мне:

– Не понимаю, отчего это люди страдают от безработицы и живут при этом в городе.

– А что бы ты сделал на их месте? – поинтересовалась я.

– Я бы взял ружье и ушел в лес…

Эти люди не могут представить себе жизнь вне природы.

А на маленьком кладбище у дороги три сосны стерегут покой тех, кто уже слился с землею навсегда. Это кладбище первым напоминает о прошлом, так как под одним из холмов покоится тело той, кто отдал душу «Новине» – Маргариты Михайловны Янковской [70]70
  Янковская (урожд. Шевелева) Маргарита (домашнее имя Дэзи) Михайловна (14 сентября 1884, Владивосток – 22 октября 1936, Новина, Корея) – домохозяйка Дочь М.Г. Шевелева, известного на Дальнем Востоке предпринимателя, владельца первой на Тихом океане русской пароходной компании, ученого-востоковеда. Получила образование в Москве под опекой родственницы, М А Сабашниковой, в доме которой собирались поэты-декаденты, среди них М. Волошин, К. Бальмонт. С Бальмонтом М. М. Янковская переписывалась до своей смерти. Осенью 1916 г., когда Бальмонт приехал во Владивосток, М. М. Янковская организовала его поездку в Японию, где Бальмонт читал лекции в университетах. Была замужем за Юрием Михайловичем Янковским. После революции Янковские бежали в Северную Корею, где вскоре выстроили имения «Новина» и «Лукоморье». В «Новине» М. М. Янковская ставила домашние спектакли, которые пользовались большой популярностью у отдыхающих, русских эмигрантов – писателей, художников, артистов, известных предпринимателей.


[Закрыть].

* * *

Все так же шумит река. Все так же молчат горы. Те же сосны, словно старые знакомые, встречают меня на повороте горной дороги.

Неужели прошло несколько лет?

Деревья возле «Новины» выросли и окрепли. Одно из них, тоненькое и гибкое, я свернула, когда училась управлять автомобилем.

Прежняя столовая снесена наводнением. Когда-то здесь размещались до двадцати человек. Теперь в новом просторном помещении сидят за столами около ста. Новые дачи выросли как грибы, и все переполнены. Но теперь многие дачники разъезжаются по домам, освобождая места для желающих насладиться чудесной корейской осенью, лучшим временем года здесь. Весь сентябрь можно купаться. А октябрь украшает природу такими красками, что художникам нет никакого спасенья.

Те, кто не имеет возможности остаться, с тяжким вздохом укладывают чемоданы, распухшие от обнов. Чудесные материалы, которых в Шанхае и в Харбине нет вовсе, стоят здесь такие гроши, что грех не купить. Вообще дешевизна и возможность доставить все необходимое позволяют Юрию Михайловичу Янковскому создавать удобные и недорогие условия жизни для дачников.

А как приятно иметь возможность разнообразить жизнь переездами из «Новины» в «Лукоморье», с горной – на морскую дачу Янковских. Каждый раз, приезжая на берег моря и растянувшись на горячем песке пляжа, вдыхаешь соленый запах моря и удивляешься этой безбрежности, тишине, этому простору и покою. И при этом, каждый раз возвращаясь в «Новину», еще острее чувствуешь величественную красоту скал, нависших над сверкающей, прыгающей по белым камням реке.

И не знаешь, что лучше: покачиваться на морских волнах, глядя в бесконечный синий простор неба, а потом прожариваться на пляже, отыскивая ракушки. Или обжечь тело ледяным холодом горной речушки, а потом выбраться на раскаленные солнцем гладкие камни и слушать этот неумолчный шум воды, уносящий все мысли, все тревоги, все неудачи и обиды.

А поездка на тракторе вглубь гор! С каждым поворотом дорога открываются новые и новые чудеса! На синем фоне неба нависают причудливые скалы, внизу пенятся водопады, мимо мелькают островки сосен, полянки, пестреющие цветами, изредка можно увидеть корейские фанзушки… Трактор поднимается выше и выше. Кажется, еще чуть-чуть – и мы поднимемся на небо. Но новый поворот открывает новые вершины… Мы в пути шесть часов, но время, кажется, остановилось. Наконец трактор замирает на перевале. Зеленые вершины гор, пушистая хвоя сосен, тишина… В траве цветут лиловые колокольчики. Их чашечки почему-то крупнее, а лепестки имеют более насыщенный цвет по сравнению с теми цветами, что мы видели внизу, у подножия гор.

Как-то в Шанхае, после беготни среди узких, жарких улиц и бесконечной вереницы домов, мне однажды приснился сон о том, что я не могу отыскать в городе небо – повсюду только стены и потолки. А между тем я знаю, что где-то оно есть, где-то сияет чудесное синее, просторное небо… Я проснулась в слезах.

Да, а вот здесь, в «Новине», так много неба – высокого, чистого, просторного… И чувствуешь, что все остальное в этой жизни не так уж важно.

* * *

Не только новые дачи выросли в «Новине» за это время. На склоне горы стоит маленькая церковь, в которой каждый праздник идет служба. Вот в день освящения воды окропляется река, эта строптивая дикая язычница. Она не признает никаких правил и в дурном настроении сносит все мосты и постройки, стесняющие ее порывы.

Мы с Викторией забегаем вперед и смотрим, как крестный ход с пением спускается вниз по тропинкам и каменистым уступам. Это какое-то средневековое зрелище. Маленькая горстка христиан в сердце огромных языческих гор.

Спустившись к заводи, отец Иоанн кропилом из сосновой ветки окропляет святой водой пенящуюся спину реки. Вокруг хмурятся скалы, и серый туман переползает с вершины на вершину. На серых камнях стоят люди, и голоса певчих сливаются с шумом воды. Большой черный махаон, словно голубь Святого Духа, долго кружится над головами молящихся.

Вот так же, вероятно, в легендарные времена хмурились суровые скандинавские горы, когда дыхание Святого Духа впервые смешалось с дыханием хвои и прелым запахом лесного мха, а горные тролли и злые духи с опаскою прятались в скалистые щели и удивленно глядели оттуда немигающим взором. Но капли святой воды уже неслись в струях седых потоков и водопадов прямо к синим фиордам и холодному простору моря…

Зеленый бог, увенчанный нежной хвоей лиственницы, спокойно смотрит с горы, как горсточка людей поет «аллилуйя» своей религии в его огромном зеленом царстве. Отныне всегда будут лежать свежие цветы и травы на алтаре маленького Пана.

Путешествие в Обама

Корейский порт Пусан. Большой пароход трубит октавой, рокот винта… и наутро – Япония.

Да, такой вот и должна быть Япония. Причудливые деревья, одна над другой вогнутые линии крыш, остроносые лодки и такие же остроносые рыбешки в воде. Это можно увидеть на каждой ширме, на каждом сервизе. Сосны, явно для эффекта, принимают самые невероятные позы, кривляки-сосны. Но это нужно принимать как должное. Япония давно уже уговорилась со всем миром относительно своей изящной легкомысленной нарочитости.

Но эти европезированные улицы ужасны. Непонятый модерн, рекламы с японками в европейских платьях, звонки велосипедов, очки и золотые зубы. Хотя чаще все же настоящее потрясение…

Ну, посмотрите, например, на этот домик и цветущее дерево… Они все эстеты. Хижины похожи на дачи и кажется, что там живут люди, которые всегда улыбаются. И речки с мостиками и лодочками, как будто они играют в это, а не на самом деле живут… Хотя какая тут игра, каждый кусочек использован, каждый клочок земли разработан. Но при этом ничего не испорчено, словно каждый крестьянин задался целью поддерживать внешний вид своей страны и подчеркивать японский стиль… для удовлетворения восторга господ туристов.

Мимо нас проносятся открыточные пейзажи: крохотные рисовые поля, огородцы зелеными ступенями спускаются с гор, аккуратные и праздничные на вид, словно клумбы в саду. Красиво, да не по-настоящему как-то. И хочется пожить в каждом из этих домиков…

Восходит луна… Силуэты сосен словно позируют на декоративном небе. Светятся бумажные домики. Шины самодовольно сопят, наворачивая ленту укатанного, извивающегося в горах шоссе.

Вот и Обама. Узкое и мирное местечко между морем и горами на полоске песка. У окон отеля плещется море. Ранним утром, когда свет еще только проклевывается, японский сосед разжигает костер из стружек. Он не потрескивает, а только вздыхает с каждой новой охапкой, а потом словно задыхается от прилива яркого счастья и гаснет. Тяжелые, жирные морские мокрицы вылезают из щелей. Сыро. Пахнет гарью и сном.

Длинный загнутый мол лезет в море – все ближе к влажному туману рассвета. Маленькие рыбы прыгают над водой. По камням стрекочут чьи-то беспокойные гета [71]71
  Гета – деревянные шлепанцы.


[Закрыть], и вскоре в серой дымке вырисовывается мечтательное сиреневое кимоно. Оно несколько раз проносится мимо, и запах каких-то простодушно-влажных духов цепляется за меня. Напудренное личико на тоненькой шее приготовило улыбку. Я улыбаюсь тоже и знаю – мы рады друг другу. Она садится рядом и начинает быстро-быстро говорить по-японски. Но, взглянув на меня, гостья понимающе-сокрушенно покачивает головой – у новой знакомой глуповато-унылый вид, новая знакомая японского языка не постигла. Японка выбирает английские слова (при этом она причмокивает губами и сквозь зубы смешно втягивает воздух). Их оказывается совсем мало, и звучат они как-то странно, но мы очень скоро начинаем понимать друг друга… Во-первых, нас умиляет то, что мы одинаковых лет. Выясняется также, что мы обе чрезвычайно одиноки: без пап, мам и свитхартов (ухажеров). Что мы обе любим небо и море, хорошую погоду и синий цвет. Мы понимающе глядим друг на друга и много смеемся. Потом я утешаю ее одинокую душу бананом, а она протягивает мне пеструю коробочку с разноцветными тоненькими папиросками, такими же изящными и немного «фиктивными», как и многое у меланхоличной напудренной мусмэ (барышни). Расставаясь, мы не можем не условиться о новой встрече – мы слишком хорошие друзья…

Серая спираль шоссе все выше и выше… Внизу остается земля, заплатанная рисовыми полями, вправленная в синеву залива. Молоденькая деловитая билетерша веселым речитативом разъясняет, кому куда нужно смотреть, обещает представить все красоты Унсена – большого парка. За окном автобуса – темно-зеленой бархатной глубиной дышат частые заросли туи. Ласково светлеют легкие бамбуковые рощи. Внизу земля все больше и больше похожа на раскрашенную карту… А вот совсем мистическая картина: клубящийся пар, земля, как кипящий котел, пузырится и кипит – поистине демоническое место. Ужасно воняет тухлым яйцом. В этих облаках японские студенты упоенно снимают друг друга…

Легкая сеть дождя. Мы сидим на циновке – у нас «вокальное отделение». Сиреневая мусмэ играет на гавайской юкулеле. Я осипшим от ветра голосом пою «Санта Лючия», и мы обе киваем и говорим: «Вери велл, вери велл».

Она дотрагивается до своего кимоно, указывая на неясные цветы, напоминающие хризантему, и говорит «Май нейм Кикуйо-сан. Кикуйо», – тут она снова указывает узким пальчиком на свое хризантемное кимоно. Я догадываюсь и умиляюсь: «Кикуйо» – хризантема.

Я в свою очередь представляюсь: «Май нейм – Лариса» – и рисую полоску моря и чайку над водой…

«О, хоросе… японски – камонэ».

И вот мы называем друг друга новыми именами и очень довольны этим развлечением. Сеть дождя тяжелеет, и паруса на лодках принимают обрюзгшее выражение.

…В желтой пасти Ванпу скучились понурые суда. Большие шанхайские дома лезут в небо. Желтый автомобиль раздраженно гудит и везет нас по скорченным улицам. Наивные чемоданы, в которых летние платья, сосновые шишки и раковины – горестно вздыхают. А в памяти еще звучит нежный голосок мусмэ: «Камонэ». Так японцы называют чайку.

Кое-что о Пекине

О Пекине так много писали. Пекин весь описан и зафотографирован. Если вы впервые осматриваете все эти знаменитые места, вам кажется, что вы разгуливаете по открыткам, которые видели столько раз…

Особенно плохо вам приходится, если вы попадаетесь в руки опытному гиду. Тут вы чувствуете себя ничтожным, арестованным созданием, обязанным смотреть на то, что полагается, и тратить на осмотр ровно столько времени, сколько полагается. Тут уж вам не до осенних листьев на фоне высокого пекинского неба, не до отражений в озере. Пришли смотреть на стену Девяти драконов – вот и смотрите! И нечего тратить время попусту. Потому что там еще сидит и ждет вас в храме Нефритовый Будда со своей знаменитой таинственной усмешкой, которую вы должны непременно почтить.

И вы чтите усмешку. Она действительно таинственная.

Лично на меня такое же впечатление производит кошачья ухмылка, когда кошка сидит неподвижно с таким видом, точно она уже все давно знает, и наблюдает за вашими действиями не то покровительственно, не то саркастически – до тех пор, пока вам не становится просто неудобно за себя. Египтяне, как известно, верили в божественное происхождение кошек.

Драконы, игриво резвящиеся на стене, вам тоже нравятся. Вы обмениваетесь мнениями о чудесах древнего искусства и архитектуры, при этом «слегка» путаясь в династиях, небрежно бросаетесь тысячелетиями. Но когда, после предварительного сговора за спиной гида, вы раскланиваетесь с ним, щедро заплатив за беспокойство, наступает момент полного счастья, полной свободы!

Вдохнув полной грудью сухой, резковатый пекинский воздух, вы отправляетесь самостоятельно «исследовать Китай». И ничего, что на целые четверть часа ваше внимание задерживают совсем не знаменитые, никем не реставрированные ворота, неизвестно какой династии, неизвестно какого предназначения. Они стоят себе, поскрипывая полуоткрытой дверью на ржавых петлях. Блекло-розовая полуоблетевшая штукатурка грустит на фоне синего неба…

Вы можете беспрепятственно и подолгу смотреть на эти вот исполинские ивы, знающие не меньше, чем Будда, закрытый в храме. И даже ясно увидеть очертания старческих лиц в их корявых стволах. Недаром китайцы верили, что в старых деревьях живут духи…

Вы можете болтать с китайчатами, пугая пекинское и шанхайское наречия, приправляя сказанное ясным русским языком и выразительной жестикуляцией. Пекинские китайчата очень тактичные маленькие люди. Они не просят камишон (деньги) в ту же минуту, когда ваш взгляд случайно падет на них. Они совсем не просят, а даже наоборот, в полях угощают вас вкусной пахнущей землей морковью и не возьмут от вас денег, иначе как пройдя через сложный и деликатный ритуал китайских церемоний.

Вы даже можете лечь спать, если вам захочется. Времени в Пекине вообще больше, чем в Шанхае. Опять же Конфуций не советовал торопиться, а в парке Зимнего дворца, где спит все – и озеро, и деревья, – спать, наверное, просто полагается.

Я лично пришла к такому заключению, когда после долгого разглядывания Большой Белой Бутылки (так мы по невежеству называли Храм ламы), я вдруг почувствовала, что из меня словно вытекла вся душа. Утекла куда-то туда, где только и есть что снежно-белая верхушка пагоды, тихо, сквозь сон позвякивающая от ветра металлическими колокольчиками.

Что мы придумали про эту пагоду, когда «открывали» Китай? Это моя подруга-китаянка решила не ударить лицом в грязь в отношении китайской истории. Не знаю, прочитала ли она об этом в учебнике или придумала, но рассказ о прекрасной тибетской конкубине (наложнице), томившейся в китайских стенах и тосковавшей по снежным вершинам своей родины, мне понравился больше, чем версия о памятнике ламе, который умер в Пекине от черной оспы.

Когда я засыпала тут же, под этой пагодой, на какой-то изумительно пахнущей, мятной, совсем не знаменитой траве, я почти чувствовала себя этой конкубиной. В сказочном месте, если вы просыпаетесь оттого, что вам на губы села стрекоза, вы можете придумать еще много невероятных историй…

Вы можете вообразить многое, заглянув в полуразрушенный храм, где пахнет пылью, где слабо шевелятся от ветра обрывки каких-то бывших драпировок, а большой забытый Будда все так же сидит на своем разбитом лотосе и гак же улыбается. Никто не зажигает перед ним курений, старая медная урна у его ног – пуста. Вы можете положить туда осенний лист с приветом из XX столетия. Но, судя по улыбке Будды, ему все равно. Его душа давно уже не здесь. Храм пуст, как пусто мертвое тело…

А вот на ступеньках, ведущих к храму, в солнечном свете октября – студент и студентка. Молодой Китай готовится к зачетам и щелкает орехи.

– Хорошо, что все эти династии прекратились, а то чего бы только не натаскали новые императоры в эти свои дворцы: и пылесосы, и рефрижераторы (холодильники), – с тоской говорит моя приятельница. – В театрах были бы домашние кинематографы, а на озерах пыхтели бы моторные лодки.

Собственно говоря, мраморная лодка императрицы в летнем дворце уже что-то в этом роде. В ней все ни с того ни с сего. Тут вам и Китай, и Венеция. Ко всему еще колесо – последнее чудо техники того времени…

В императорских покоях в Запретном городе помимо китайских произведений искусства – целый склад вещей всех стилей, эпох и происхождений. И венецианский фарфор, и кресла в стиле всяких Людовиков, и полчища часов с двигающимися фигурками и без фигурок, и бог знает какие еще плоды человеческих ухищрений, пережившие своих владельцев и даже попугая императрицы, который царственно почил всего лишь два года тому назад. Над всей этой роскошью и стариной гордо висят электрические лампочки с абажурами – такие теперь держат в ванных комнатах, а когда-то они озаряли последние годы жизни императрицы. Торжественно стоит граммофон с фиолетовой трубой и велосипед. И так много всего, что все это никак в вас не умещается. Мало того, вам хочется бежать без оглядки от всех этих чудес, из этих стен и дворцов, из этой хитро задуманной роскошной тюрьмы, как той тибетской конкубине, которую придумала моя подруга.

Если к осмотру Запретного города прибавить еще блуждания по базару, где продаются в огромном количестве всякие побрякушки: кольца, серьги, браслеты. Где опьяненные собственным красноречием торговцы, как пауки, опутывают вас своими чарами, заставляя пожелать какое-нибудь монгольское ожерелье превыше Царствия Небесного. Здесь вы вполне можете понять, что такое пагубная сила страсти и почему китайские мудрецы рекомендуют человечеству сидеть под деревом и ничего не хотеть.

Может быть, Храм Неба поможет немного оторваться от земли? Если б только можно было прийти туда в лунную ночь или на рассвете, когда солнце рассеивает первые лучи на все эти мраморные кружева. Не было бы лоточников с бобами и чаями, вездесущих туристов и образованных китайцев с портфелями. Но ночью, какой бы лунной она ни была, билетов не продают. А как же в XX веке приблизиться к небу без билетов?..

Зато, заплатив 1000 си-эн-си, можно посидеть на императорском троне. Бог мой, какие огромные, неуютные сиденья. И как далеко друг от друга – становится понятно, почему китайцы приучились так громко разговаривать.

Можно высказать небесам свое желание, встав на «Центр Земли» – в середину этого колдовского круглого сооружения. Все это очень предупредительно со стороны императоров по отношению к будущим столетиям.

Самое небесное желание было, вероятно, у воробья на цепочке, которого китайчонок посадил на «Центр Земли». Воробей действительно очень стремился к небу, вероятно, молился искренно на своем птичьем языке, потому что мы его откупили и выпустили на волю…

– Ничего, у нас в Пекине ты успокоишься, словно в гроб ляжешь, – обнадежила меня Мария Павловна Коростовец, у которой я остановилась. – У нас тут все успокаиваются, засыпают и покрываются пылью.

Правда, люди в Пекине не мечутся по улицам, как в Шанхае. Ах, эти спокойные улицы, китайские стены, большие деревья… Действительно – покрытые пылью… Но пыль эта легкая, чистая. Просто, может быть, седина древности, которой подернут город Правда, говорят, эта седина дает себя знать, когда задувает ветер из Гоби…

Когда-нибудь я опять приеду сюда. Надолго. Покрываться пылью и ничего не хотеть…

Люди в Пекине не мешают друг другу. Даже в автобусе, на котором мы ехали в Летний дворец и где народу было столько, что можно было ни за что не держаться. – все равно не упадешь, никто ни на кого не сердился. На крыше тоже сидели пассажиры. Вдруг автобус неожиданно остановился посреди дороги. Оказалось, что кто-то из верхних, «крышных» пассажиров уронил шляпу. Кряхтя и неторопясь, он отправился ее искать. Все добродушно ждали, осведомился о судьбе шляпы и сам кондуктор (гроза шанхайских автобусов), а потом помог пассажиру снова взобраться на крышу. Это произвело на меня впечатление одного из чудес света, наравне с Храмом Неба, и я вполне оценила нашу русскую пословицу «В тесноте, да не в обиде».

Такое же неизгладимое впечатление произвела на меня мирная развязка столкнувшихся на улице педикабщика и велосипедиста. Оба не торопясь поднялись с земли, не торопясь почистили халаты и дали друг другу философский совет – в следующий раз так не торопиться.

А гостеприимство и благородство манер культурных китайцев! Не цивилизованных – бог с ними, а культурных! Хозяйка дома с узким породистым лицом, высоким лбом и руками цвета слоновой кости – с таким запасом приветливых и мудрых слов!..

Китай, Китай – наконец-то я в тебя поверила! Если б не было стольких слепых лошадей и голодных облезлых собак на улицах Пекина.

В одном из парков мы встретили даму совершенно антикварного вида. На ней было пальто моды не позже 20-х годов и пыльные выцветшие фиалки на шляпке, вероятно той же «династии». Она гуляла с пожилым человеком. И говорят, они гуляют в этом парке каждую субботу в продолжение десяти лет и все не могут выяснить отношения.

Мне лично в Пекине тоже не удалось ни выяснить отношения, ни успокоиться. Еще бы, когда помимо парков, дворцов и базаров – надо было танцевать, учить гимнастике светских дам и ставить танец школьникам по случаю 7 Ноября. Тут уж переживаний хоть отбавляй. Кто шлепается на пол во время присядки, кто хочет танцевать русскую в красной расшитой фениксами юбке из китайской оперы (потому что ведь блестит-то как!), кто хочет большой кокошник, а он все время падает на нос, и это обидно. Волновались все: и учителя, и ученики, и мамы. Слава Богу; все закончилось бурными овациями и общим умилением.

Под руководством Марии Павловны Коростовец класс аж из четырех учениц! Класс бурный, ретивый и доблестный. Выразительности в чтении им не занимать:

– …Россия – огромная страна. – По меньшей мере три восклицательных знака в голосе. – На севере ее – вечные льды, а на юге так жарко, что зреют апельсины.

А политическая грамотность!

– Кто такой капиталист?

– Это когда жадный. Накопит денег и не дает никому, – с презрением говорит маленькая Лида и гневно сдувает с носа непослушную прядь волос.

 
…Не расскажешь в детской сказке
Ни словами, ни пером,
Как летели с немцев каски
Под Москвой и под Орлом… —
 

читает звонкий детский голос. И я вдруг чувствую комок в горле…