Текст книги "Короли и Звездочеты"
Автор книги: Лана Туулли
сообщить о нарушении
Текущая страница: 8 (всего у книги 31 страниц)
VII. МАНЕВРЫ НА ФЛАНГАХ
У лесопосадки Сашу перехватили Догонюзайца и Ноздрянин. Похлопали по плечу, выражая радость, что хлопца выпустили из психушки, вот только, видимо, рано: ты чего один пешком ходишь? Волков не велел. наоборот, сказано усилить охрану и ввести дополнительное патрулирование, чтобы избежать попадания на Объект всяких разных подозрительных личностей.
– А у тебя, Сашка, физиономия очень подозрительная. Чего-то ты сбледнул, – хихикнул Ноздрянин. – Тебя что, Марина Николаевна не кормила? Или Боулинг почем зря мучил?
– А, – вяло отмахнулся Сашка, усевшийся на заднем сидении внедорожника. – всё в порядке…
Догонюзайца посмотрел в зеркало заднего вида, каков из себя «порядочный» Глюнов и глубокомысленно промолчал.
– И почему я не выучился на психиатра? – философствовал Ноздрянин, пока они ехали к Объекту. – Жил бы припеваючи! Работенка не пыльная, денег за нее дает немерено, жена молодая и красивая, да в придачу можешь людям мозги пудрить, никто и слова тебе поперек сказать не смей…
Сашка вяло согласился. Голова раскалывалась, просто раскалывалась. Мир кружился, звенел и полыхал многоцветной радугой, будто Сашка крепко ударился головой. С чего бы это? – отстраненно подумал Глюнов, еле сдерживая подступающую тошноту. Как будто я сильно ударился головой. Но я ведь не падал, нет… я сидел и разговаривал с Евгением Аристарховичем… а вот о чем я с ним разговаривал?
Память услужливо подкинула воспоминание о сыгранных партиях – Саша четко представил схему шахматной доски с передвигающимися фигурками, но ведь… мы говорили о драконах, да, точно… Но почему мы говорили именно о них?
Думать о состоявшемся между ним и Лукиным разговоре было трудно, и Глюнов переключился на более простую тему – ту, о которой сейчас так живо философствовал Ноздрянин.
О жене доктора Лукина.
Марина Николаевна была неправдоподобно хороша. И для серых полынных степей Объекта, и для роли супруги врача, и вообще… Она была моложе Лукина лет на двадцать, если не больше – о том, что Марине Николаевне тридцать семь, Саша знал от наделенной даром ясноподглядывания Петренко, а так ни за что бы не догадался. Кроме внешности – очень приятной, на Сашин взыскательный вкус, – у Лукиной были цепкий практический склад ума, высшее искусствоведческое образование, искреннее желание помочь окружающим – выражавшееся в том, что она добровольно переквалифицировалась в сиделку для пациентов мужа, – и очень солнечный, ясный, теплый взгляд на жизнь. Да, и пироги, честно говоря, у Марины Николаевны получались чуть ли не лучше, чем у тети Люды.
Стоило вспомнить о пирогах – как замутило еще сильнее. Саша сквозь плотно сжатые зубы попросил остановить машину, чтоб не растрясло. Догонюзайца, сочувствуя, притормозил, а Ноздрянин, издеваясь, принялся перечислять утреннее меню, которое они «сварганили» сами, без помощи Людмилы Ивановны.
На перечислении ингредиентов, которые пошли в шурпу «по-волчатски», которую сварил Бульфатов, Сашку все-таки вырвало.
Сразу стало легче.
– Поехали, – ответил Глюнов на сдобренное фунтом презрения предложение Ноздрянина вернуться, авось, доктор и от этого поможет. – А вы случайно не видели моего кота?
– Он, как убег, еще не появлялся, – ответил Догонюзайца, выруливая на плац Объекта. – Волков велел его придушить, если покажется.
– И шкуру потом снять – Сергеич из нее себе чучело сделает, чтобы еще раз придушить, собственноручно, и стрелять, если будет настроение сбросить лишний стресс, как рекомендует Боулинг, – добавил Ноздрянин. – Не серчай, Сашкец, прими за прозу жизни: кота твоего мы изничтожим. Только Людмиле не говори, – спохватился охранник. – Ей мы скажем, что ейный Флафя просто убег в степь, чтоб лишнего не страдала.
Догонюзайца выключил мотор, но, как только Саша поблагодарил и вылез из машины, кивком велел Ноздрянину побалагурить где-нибудь в другом месте, и придержал лаборанта за плечо:
– Саш, ты это… В смысле…
– Что-то случилось? – не понял Глюнов.
– Здесь, Саш, постоянно что-то случается. На то и Объект. На то и мы, чтоб чего совсем плохого не случилось. Понял?
– Нет, – помотал головой Глюнов.
– Лишнего не болтай, – понизив голос, объяснил Догонюзайца. – И думай, с кем и о чем говоришь, понял?
«С кем мне тут говорить?» – размышлял Глюнов, возвратившись в свою камору и приводя себя в более-менее пристойный внешний вид. «Только с Евгением Аристарховичем. Ну, с Журчаковым можно, но он в последнее время только о Лене и предстоящей свадьбе рассуждает, а это скучно; с Киром и Ленчиком весело – но я половину их компьютерных шуток не понимаю. С Котом разве что…»– невесело ухмыльнулся Сашка.
Пойду, и поговорю с Петренко, решил молодой человек. Назло врагам.
– Ой, Сашенька, вас уже выпустили! – всплеснула руками с маникюром в стиле «блондинка в шоколаде» Петренко. – А я думала, вас запрут надолго!
Саша вежливо согласился. ага, у него тоже подобная мысль мелькала… Выслушав последние сплетни – так, ничего интересного: Серега в запое из-за того, что отпустил Витьку одного курить за ограду; Монфиев устроил разнос социоэкологоизолянтам по поводу разоренного холодильника, Теплаков поддержал скандал и потребовал места в общежитии, пока не срастется кость, плюс охрану, отгонять всяких там мыше– и консервоядных млекопитающих от его жилища; Хвостов похвалялся, что лично в бараний рог скрутил психа, зарезавшего Витю и прочих; Серов отобрал у кого-то из ролевиков почти настоящий меч и теперь просит Сашу выставить его на Интернет-аукцион; похороны Виктора назначены на послезавтра, и она, Петренко, уже внесла за Сашу двести рублей на венок и организацию похорон; а потом лично, руками Волчановского, переставила мебель и прочие шкафы в кабинете Монфиева, чтоб было по фэн-шуй. И ты, Саша, давай-ка двигать по фэн-шуй, чтобы оптимизировать рабочую нагрузку, добавить себе вдохновения и избежать профессиональных конфликтов.
Черное, думал Саша, наблюдая за попытками Петренко определить юг и восток кабинета 101 – без компаса, по расположению мха на экране монитора или, допустим, склону бумажных гор, – и белое. Серьезное и абсолютная ерундень. Смешное и страшное, – увидел Саша распечатанный на лазернике портрет Вити, на котором Петренко нарисовала траурную ленту плохим фломастером. Полосатая у меня тут жизнь, – решил Глюнов, навешивая по велению Анны Никаноровны на трубы отопления красные ленточки, которые должны уберегать внутреннюю ци кабинета от неблагоприятных воздействий извне. Даже не полосатая, а клетчатая, как шахматная доска.
Что там Лукин говорил о шахматах? Один раз Евгения Аристарховича «пробило» на интересные философствования. Дескать, почему именно Король и именно Звездочет? Или более классический вариант – почему именно Шах ведет за собой пятнадцатифигурное войско?
Это идеальный символ реальной жизни, – объяснял Лукин, маленькими глотками прихлебывая ароматный чай с чабрецом. – Ведь в настоящем государстве – взять ли монархию, республику или демократию – всегда есть пешки, не способные двинуться дальше одной клетки, и есть дальнобойные ладьи, слишком неповоротливые и предсказуемые. Вот только мы с вами, Саша, не какие-нибудь примитивные потребители чужих идей, и давайте-ка попробуем найти у этого символа двойное донце.
Вы когда-нибудь задумывались о том, что король в шахматах самая бесполезная фигура? Да, самая важная, но одновременно и самая слабая. Верно сказано: короля играет свита, молодец, Саша, я давно подозревал у вас истинное понимание природы человеческой натуры. Вот только надо сделать еще один шаг: понять, что короля делает его королевство.
Почему? да все очень просто – все эти пешки слишком слабы, слишком неуклюжи и слишком доверчивы, чтобы представлять реальную угрозу кому бы то ни было. Только вместе, поверив в завиральные идеи какой-нибудь горячей головы, способной красиво и зажигательно убедить их отдать свои жизни не просто так, а за правое дело и ради общего блага, они способны на что-то великое. И они умирают, счастливые от того, что не успели догадаться: вся их жизнь сплошной обман и мистификация.
Это особый вид магии, Саша, – продолжал задумчиво Евгений Аристархович. – Магия традиций, веры в чужие мифы и отсутствия желания доказать, что ты способен на большее. Пешки верят Королю, что он сможет их защитить, взывают к его праву и закону, называют сильным того, кто следует дорогой, указанной им, и в итоге, как это не печально, выигрывают.
То ли дело Звездочеты, – и старый, похожий на добродушного безбородого гнома врач ласково взял в руки фигурку из лиловой армии. – Каждый из них сам по себе стоит десятка обычных крестьян, а самые сильные способны легко колебать земные тверди. Вот только каждый читает рисунок звезд по-своему, и каждый рад доказать другим, насколько они заблуждаются. Магия традиций – против магии убежденности, – заключил Лукин, расставляя фигуры на противоположных краях шахматной Вселенной. И какую же вы хотите примерить на себя сегодня, Саша?
Сказав «мы-то с вами знаем, что магия существует», вы имели в виду именно такую магию, верно, Евгений Аристархович? Или, рассуждая об истоках безумия, вы вспоминали, что когда-то сами видели, как рождается в пасти разъяренного дракона белый огонь?
– Вы Кота не видели? – сбежав от Петренко, которая принялась окуривать Монфиева благовониями, Саша спустился в компьютерную, – А то после вчерашнего он потерялся.
– Удивляюсь, как после вчерашнего он еще жив остался, – буркнул Кубин, вертя в руках кубик Рубика. Леонид был специалистом по сбору головоломки – секрет состоял в использовании ножниц и переклеивании цветных квадратиков, когда куб держался особенно упорно.
– На Объекте твоего животного нет, – ответил Кирилл. – Знаешь, Саша, в это трудно поверить, но у нас есть более интересные дела, чем следить за твоим шерстяным другом.
– Простите, – извинился Глюнов. – Я не подумал… Я пошел…
– Постой, – окликнул Зиманович. – Садись.
– Да, Саш, погоди, – подкинул игрушку Кубин. – Слышь, ты это…
– Можешь повторить, – перебил товарища Зиманович. – Ту цифровую последовательность, которую я просил тебя придумать три дня назад?
– Какую? – не смог сориентироваться Саша. – А, ту, по которой вы свой «коллайдер» настраивали?
– И вовсе это был не коллайдер, – обиделся за изобретение академика Сабунина Кубин. – Это был излучатель и поглотитель.
– Чего излучатель и чего поглотитель?
Кубин открыл рот, чтобы ответить, заметил серьезный вид Зимановича и заткнулся.
– Саш, ты помнишь, как его вырубил?
– Нет. – тут же перепугался Глюнов. «Там был дракон, знаешь ли, – мысленно добавил Саша в ответ на выжидающий, пытливый взгляд Кирилла, – Он летел прямо на нас и собирался поливать стоящих с открытыми от удивления ртами людей потоком огненной блевотины. Там был дракон, и я очень захотел, чтобы он кончился».
– Чтобы аннулировать действие прибора, на пульте управления надо было ввести комбинацию из тридцати с лишним знаков, – подсказал Кирилл. – Ты уверен, что помнишь, какие цифры называл мне три дня назад?
Саша покраснел, побледнел, сморщился от нескончаемого звона в ушах, который преследовал его весь день, и принялся лепетать что-то о потрясающих возможностях человеческого разума и реакции на стресс. Некоторые, например, младенцев вытаскивают из-под грузовиков, выпрыгивают из горящего здания с пятого этажа и отделываются легким испугом…Тридцатизначное число вспоминают…
– Язык зелененьких человечков выучивают, – подсказал Кубин. – Белочек ловят…
– Ты сейчас куда, Саш? – спросил Кирилл, поднимаясь из-за компьютера, доставая из ящика стола пачку сигарет, и направляясь к двери. – Давай, я тебя провожу – с антиникотиновой борьбой, которые ведут некоторые эксперты по обману чужих головоломок, я скоро специалистом по бегу на свежий воздух и обратно стану. Думаю, – продолжил Зиманович по дороге к лифту, – Кот твой вернется вечером, когда проголодается. Или на ферму к Курезадову побежит. Или еще куда… – они зашли в лифт, и компьютерщик нажал кнопку нулевого уровня. – Лифт не прослушивается, – объяснил он Сашке, хотя тот, вроде бы, и не спрашивал. – Петренко один раз здесь застряла с Атропином, и потом Бэлмо лично устроил разборки на самом высоком уровне, подправил кому-то линию нижней челюсти и потребовал вычистить из программ и полей слежения все местные датчики. Так что слушай, у нас есть полминуты. Первое: не дрейфь. Мы с Лёней скажем, что прибор замкнуло, и ты стал жертвой голограммы со стереоэффектом. У сабунинской фигни сгорела вся начинка, только каркас остался, так что черта с два докажут, что она не могла, помимо продуцирования полей переменных физических характеристик, еще и картинки с творческой выставки показывать. Второе – Лукину не ври. Он ложь за версту чует, я сам на этом однажды чуть не попался. Третье…
Лифт остановился и подал мелодичный сигнал, что прибыл на нужный этаж.
– Подумай о том, зачем бы нашему дорогому Объекту специалист твоего – палеонтологического, прости господи, профиля, – скороговоркой пробормотал Зиманович и вышел первым.
А действительно, оторопел Саша, механически выходя следом. Зачем?
– Имя, – хмуро потребовал незнакомый человек. Доктор Лукин – уютный и какой-то непередаваемо домашний в своем чистом белом халате, – зашел на минуту позже, кивнул в знак приветствия и уселся на раскладной стул, который принес с собой. Незнакомец остался стоять у стены.
Он незлобиво улыбнулся и отпил глоточек настоя, который принесла та девушка. Славное питье. И девушка славная. А этот небритый мускулистый тип в сером, с черными полосами костюме, ему не нравится.
– Давайте познакомимся еще раз, – ненавязчиво вмешался доктор Лукин, чтобы пауза не затянулась. – Это тот самый господин, о котором я вам рассказывал, его зовут Волков… то бишь, я хотел сказать – Константин из рода Волковых. Как я уже говорил нынче ночью, он может помочь решить нашу общую проблему.
– Октавио, – приняв добродушный, покладистый стиль беседы, предложенный Лукиным, отозвался он. – Из рода Громдевуров.
– Звание, – снова спросил Волков.
Октавио чуть прищурился, пытаясь сообразить, какое из своих прозвищ озвучить. Некоторые особо звучные прозвания, милые сердцу как воспоминания о начале военной карьеры, повторять в приличном обществе не рекомендовалось. Собственно, даже на Диком Рынке в столице Пелаверинского герцогства, где собирались пропустить стаканчик и узнать последние сплетни наемники, звания Громдевура рекомендовалось произносить почтительным шепотом – чтобы кто-нибудь другой не принял на свой счет, а иначе разговор рисковал закончиться поножовщиной.
Прежде, чем ответ был найден, снова вмешался Лукин:
– Господин Волков спрашивает ваш воинский чин.
– А, – дошло до Октавио. – Капитанствую помаленьку, – ответил он, пристраивая пустой стакан на край кровати. – Тремя десятками человек командую, – объяснил, чтобы было доходчивее. – Двадцать стрелков, десять мечей.
Судя по презрительной складке губ, этот самый Константин из рода Волковых командовал гораздо большим отрядом. Отлично. Отправим эту информацию в общий склад. И похвалим себя за то, что не стали перечислять все титулы и чины, полученные от короля Лорада.
Пока Октавио отвечал на невежливые, настойчивые вопросы Волкова о том, как родился в Стафодаре тридцать четыре года назад, как начинал наемником, разбойничал помаленьку на караванной тропе из Бёфери в Лугарицу… пожалуй, расскажем и о том, как меня облапошили «Честные братья» из Бёфери, во главе с господами Раддо и Мильгроу, самыми честными из всех, как, попробовав на вкус каторжную баланду в болотах славного города Тьюс, через пару месяцев решил исправиться и поступил на службу к королю Лораду, как, постепенно, выбился в люди… – пока Октавио Громдевур, не торопясь, рассказывал самые известные подробности своей жизни, он оценивал Волкова как возможного противника. Нет, братец, против меня у тебя кишка тонка.
Человечек, назвавшийся доктором Лукиным, пожалуй, поопаснее будет.
– Видите, – спросил доктор – ночью он объяснил, что такое прозвание обозначает, что он превозмог ученость. Ну, «мэтр» по-нашему, – Константин Сергеевич, господин Громдевур полностью откровенен.
– Да, – охотно подтвердил Октавио. – Я ж говорю. Жалобка «скрягам» в Министерство Золота пришла, типа, троллья потрава, всё поле чернопятые вытоптали. А может, и мои бывшие приятели из Вертано на границе шалят. А у короля нашего – ух, от болячек, как у эльфа какого от злости, глаза зеленеют. Поди, говорит, Октавио, проверь, может, опять в поход придется собираться. Я ребятам свистнул, мы и пошли. А потом, на месте, выяснилось, что троллей вроде как и нет, а наоборот, сфинксы шалят, целое стадо – сам-один и две его кошки. Я ребят шлю в атаку, а там гляжу – чернокнижник какой-то сфинксами командует, я его копьем намылился… кстати. конь мой где? Вы его на колбасу еще не пустили? – требовательно нахмурился Октавио.
– Не беспокойтесь, о вашем животном заботятся, – ответил мэтр Лукин. А Волков наклонился к уху пожилого лекаря и этаким напряженным шепотком спросил, уверен ли Евгений Аристархович, что громила этот… того… не пациент по основному профилю лечебницы?
– Вы только послушайте, какие подробности он сообщает, – так же тихо ответил Лукин. – Разве вы не видите, что это не бред – нет ни стекленеющего взгляда, ни парадоксальной самоуверенности, ни навязчивости. Он же контактен, и отвечает на ваши вопросы, как отвечали бы вы сами! Кстати, заметили названия городов – «Вертано, Бёфери»? Что-то подобное уже звучало, не так ли?
– Тот пьянчуга, Боб, – припомнил Волков. – Что-то такое называл…
«Ага,» – отметил Октавио. – «Про столицу герцогства Пелаверино вы уже слышали. А еще у вас просто так валяется бесхозный амулет-переводчик. А потом вы утверждаете, что живете в другом мире – то есть, другом для меня, но привычном для вас самих. И что, раз меня сюда занесло, здесь мне и оставаться… Нет уж, господа и мэтры, фигу вам. Меня дома ждут. Лорад, сам не свой от микстур, которыми его придворные лекари пичкают, уже, должно быть, на стенку лезет, и Ангелике забот, как отца успокаивать, вместо того, чтобы к нашей свадьбе гостей созывать…»
Громдевур сделал то, что у него получалось лучше всего – прикинулся простачком.
Волков и Лукин посоветовались, пошептались, несколько раз повторив, что другого выхода, у них, похоже, нет – ага, мысленно согласился Октавио, я так и думал, коленочки-то у здешнего народа слаааабенькие, дрожат… После чего старый мэтр, состроив на лице скорбное и печальное выражение, произнес длинную речь, повторив кое-что из того, что Октавио услышал от него ночью, когда дал себя задержать тем трем недоделкам. И что он, Октавио Громдевур, волею судеб перенесся в другой мир, и что здесь живут по другим законам совершенно чужие для него, Громдевура, люди, и что если он, опять-таки Громдевур, хочет найти свое место под здешним солнцем и не сдохнуть с голоду, он должен проявить «лояльность и готовность к сотрудничеству», «продемонстрировать желание трудиться на общее благо» и «выполнить их небольшую просьбу».
– Всегда готов, – ответил Октавио, поднимаясь на ноги. Пол под босыми пятками оказался холодным, и он, поморщившись, сразу перешел к делу: – Вы мне мою одежду только верните, хорошо? а то неудобно, право слово, тут ко мне девушки заглядывают, а я чуть ли не в исподнем. Меня невеста заревнует, – объяснил Громдевур.
– Мне очень жаль, – со скорбной миной повторил мэтр Лукин, – Но я вынужден повторить: лучше вам забыть о вашей прошлой жизни – невесте в том числе. Понимаете – вы останетесь здесь навсегда, господин Громдевур, и только от ваших собственных усилий зависит, будет ли ваше пребывание в нашем мире достойным, или же вас пристрелит первый же страж порядка. У нас здесь чужаков, подобных вам, очень не любят. Я понятно выразился?
– Куда уж понятнее, – шмыгнул носом Октавио. – А что чужаков не любят, я уже просек. И готов всячески сотрудничать и демонстырировать. Только скажите, что именно нужно сделать.
«И покажите, где выход из вашей странной обители. И оружие отдайте, – мысленно добавил герой. – А то уж больно похожи ваши сладкие обещания на те россказни, которыми меня Раддо и Мильгроу в свое время накормили. Тогда-то я сопляком, понятно дело был, вот и поверил. А теперь – дудки. Вы мне только скажите, как отсюда выбраться, и я с удовольствием посмотрю, какого цвета ваши кишки. Я вам всё припомню – и этот допрос, и ваше слащавое снисхождение к убогому мне, и ваши, господин хороший, попытки колдовать в мой адрес…»
Надо же было так лохануться! – ругал себя Сашка. Где, где были его мозги, что он не смог использовать их по назначению? Ведь нужно было предвидеть, что Большой Начальник Монфиев захочет сорвать на ком-нибудь плохое настроение. И он, Глюнов, уже вошедший в историю Объекта как хозяин Кота с непечатным прозванием, как никто лучше подходит на роль этого «кого-нибудь»!
Пока Монфиев орал на лаборанта по замене, подпрыгивая от избытка чувств, разбрызгивая слюну и вереща дурным голосом об увольнении при первой же попытке повторить учиненное вчера безобразие, Саша сосредоточенно размышлял над словами Кирилла Зимановича. Что тот имел в виду?
Нет, всё вроде понятно…
Но что он имел в виду?
– Вы не себя позорите! – орал Монфиев. – Вы самому Яну Витальевичу свинью подкладываете!
– Свинья – символ достатка и уютного дома, – рассеянно откликнулась из угла Петренко, сосредоточенно листающая роскошно иллюстрированную энциклопедию по фэн-шуй.
– А ваш Кот? – продолжал Начальник. – У меня ведь просто нет слов, чтоб сказать, что такое этот ваш Кот!
– Кошка, иначе Кролик – символ изворотливости и удачи, – подсказала секретарша.
– Петренко! – завопил Монфиев.
– Неиссякаемый источник гламура и средство для усиления либидозности… Ой…
– Вон!!! – затопал ногами Монфиев. – Все вон отсюда! Я вас уволю к чертовой матери! Я вам устрою тут, понимаешь, балаган! Вы у меня еще попомните, почем вас здесь тут! – и начальство принялось кидаться газетами, пультом от кабинетного телевизора, перекидным календарем, факсом и прочими офисными принадлежностями. Последним брошенным предметом оказался кинжал – видимо, тот самый, который Монфиев купил у Курезадова с целью ревнировать Петренко. Сашка сначала сбежал, потом вернулся, вытащил кинжал из притолоки и утащил к себе в кабинет – подальше от рассерженного Монфиева.
И это – всего лишь из-за съеденных Теплаковым деликатесов. О том, что будет, когда Монфиев, передохнув и надышавшись фэн-шуйских благовоний, устроит разборки, из-за чего и кого сгорел сабунинский «излучатель с поглощателем», страшно подумать.
Наплевав на временную нетрудоспособность, удостоверенную Евгением Аристарховичем, Саша забрался в офэншуенный кабинет 101, переставил на прежнее место родной комп и принялся размышлять о том, где сейчас может прятаться Черно-Белый Кот. Куда сбежал? В подвалах Объекта его найдут, рано или поздно. Да и чем ему там питаться, бедняге, не лабораторными же мышами и прочими выращенными на бульонах культурами? еще отравится…
Надо бы Кота отыскать да тайно переправить на хутор Курезадовых. Да. Так и надо сделать. Для этого понадобится ящик или плотная коробка с просверленными дырочками. И некоторая сумма наличными. Не проблема, – и Сашка попытался вспомнить, куда положил карточку, на которую перечислялась его лаборантская зарплата. Вот только какая сумма окажется достаточной? С Курезадова ведь станется сначала взять у Сашки деньги за спасение Кота, а потом – с Волкова за его же, Черно-Белого, утилизацию.
Может, безопаснее оставить Кота бегать бесхозным по степи? Жалко, конечно. Оголодает. Шерсть у него вылезет. Будет, как Теплаков, за каждой крошкой кидаться…
В памяти снова всплыла вчерашняя безумная ночка – в основном, пьяный вдребаган Юрий Андреевич, опустошающий монфиевский заветный холодильник. Ведь не поленился пробежаться от своего бункера-какой-бишь-номер, и ведь…
Стоп.
Стоп, господа! А ведь Юрий Андреевич материализовался на Объекте, не потревожив охрану внешнего периметра! Иначе всезнающая Петренко уже донесла бы до сведения общественности имя того горе-сторожа, которому Монфиев обязан сегодняшней диетой, а в конечном счете – и академик Сабунин внештатной ситуацией с изобретением.
Нет, это абсолютная чушь, – сказал себе Саша. Представить, что бункер и Объект имеют тайный переход… Это ж каким надо быть идиотом, каким же надо быть безумцем, чтобы устраивать эксперимент по двухгодичному пребыванию в экологически замкнутой и социально изолированной системе, которая имеет прямое сообщение с населенным Объектом!
– Глюнов, – вслух сказал Саша, додумав мысль до конца. – Ты же вчера имел счастье познакомиться с ведущим научным сотрудником НИО, доктором социальной философии Юрием Андреевичем Теплаковым. И о его репутации в научном мире наслышан – сразу от двух корреспондентов, Петренко и Лукина. А Евгений Аристархович почти год не устает повторять тебе каждую пятницу, что грань между гением и безумством – исключительно плод общественной предвзятости!
Единственный вопрос: Теплаков сам прогрыз тоннель между своим бункером и главным Объектом, или воспользовался малоизвестным старым? Лично я голосую за второй вариант. Есть возражения?
А ведь права Петренко, – решил Сашка, не услышав от работающего компьютера возражений и приступив к поискам во внутренних файлах нужной схемы. Переставили мебель по фэн-шуй – сразу идеи косяком, как лосось на нерест, поперли.
Вот только что имел в виду Зиманович? При чем тут моя палеонтология?
– Леночка? – заглянул в процедурную доктор Лукин. – Вы здесь?
Из-за шкафчика с историями болезни выглянула Галя:
– Лена вышла на пять минут, Евгений Аристархович. Что-то нужно сделать?
– Опять беседует с Алексеем Павловичем? Ох, за какие грехи мне такие красавицы в помощницы достались! – улыбнулся, смягчая начальственный выговор, Лукин. – Я, Галочка, хотел пожурить Лену, что она забросила больных из-за своих амурных дел. В четырнадцатой оставили посуду после завтрака, а в тринадцатой надо бы навести порядок к вечернему обходу.
– Сейчас всё сделаю, – послушно кивнула Галя. И тотчас поспешила к выходу из процедурной – наклонив голову, чтобы доктор не заметил следы слез на ее лице.
Отбушевав несколько часов назад, истерика оставила пустоту и странную, давящую сердце боль, которую девушка была рада заменить на обычные повседневные хлопоты. Марина Николаевна настаивала, чтобы Галя шла отдыхать, но сон не шел, снова и снова возвращая к лежавшему в подвале клиники, в холодильнике, истерзанному телу Игоря, к которому девушку так и не пустили. Заметив, с какой жалостью смотрят на нее и Лена, и жена доктора, Галя решительно взяла себя в руки, приказала слезам остановиться и решительно начала наводить порядок – раскладывать по местам инструменты, помочь Марине Николаевне с ревизией лекарств, заполнить бланки на заказ перевязочного материала, лишний раз стереть пыль в процедурной…
Лукин шел следом, неторопливо – шаг низкорослого доктора был короче, чем у медсестры – и, пока они спускались в подвальный этаж, к «тяжелым» больным, продолжал перечислять, какие еще дела нуждаются в завершении.
– Проверьте первую палату – может быть, Гильдебран сегодня сможет выйти на прогулку? Если же нет – возьмите коляску и помогите ему. Сами знаете, прогулки на свежем воздухе его больному сердцу не помешают.
– Хорошо, Евгений Аристархович, – отозвалась Галя.
– Какое утром у него было давление?
– Ой… не знаю. Я сейчас спрошу, – заторопилась девушка, и, не дойдя по длинному полутемному коридору до палаты дяди Брана, повернула обратно к лестнице, разыскивать Лену.
– Чашки-плошки захватите, чтоб дважды не бегать, – напомнил Лукин, указывая на дверь пятнадцатой. Ах да, она же утром оставила для того «пациента», которого собиралась убить, травяной настой, предназначенный для дяди Брана…
Галя автоматическим, повторяющимся по сотне раз в день в течение трех лет, движением отперла замок, вошла, пробежала до середины палаты – к койке, в изголовье которой стоял пустой стакан в тяжелом подстаканнике; «А где больной?» – успела нахмуриться медсестра, и еще успела подумать, что он, должно быть, перешел в другую часть комнаты, ту, которая не видна, если широко распахнуть дверь. Галя обернулась, чтобы убедиться в своих предположениях, но прежде, чем она успела понять, что находится в комнате совершенно одна, кто-то очень сильный ударил ее в спину. Девушка отлетела к стене, роняя стакан и ударяясь о вертикальную поверхность всем телом. Нападающий подошел ближе и ударил еще раз – чуть выше поясницы, расчетливо целя в нужную точку позвоночника; от чего Галя глухо вскрикнула и обмякла, теряя сознание. Тогда ее подхватили чьи-то очень мощные руки и, удерживая за волосы, с обманчивой легкостью несколько раз ударили головой о стену.
На покрашенной в светло-бежевый – успокаивающий неуравновешенных и склонных к депрессиям пациентов – цвет поверхности отчетливо проступил багровый след.
Где-то очень далеко кричала Лена. Мир, пустой и серый, кружится, кружится перед глазами. Пусто.
– Галя! Галя! – кричит кто-то, но голоса не узнать. Она падает.
Кто-то держит ее за руку – вцепился так, что наверняка останутся синяки. Тормошит, трясет. Ее поднимают за плечи чьи-то заботливые, мягкие руки.
– Галя! – кричит Лена. – Галя, открой глаза!…
Но она не чувствует глаз, не чувствует себя, ее нет – и вокруг пусто.
Пусто. Мир кружится.
И у нее за спиной крылья.
Белые, мягкие, лебединые крылья. Нежные и теплые… Лебединые крылья… Лебединая песня… И чистое, полное прохладной воды, озеро посреди неприступных горных вершин…
Билеты на балет, в качестве подарка ко дню влюбленных, им подарила Марина Николаевна. Так получилось, что всю осень они то ссорились, то мирились, то опять расходились, то стояли друг напротив друга в больничных коридорах, не зная, что сказать и мучаясь затянувшейся тишиной… Потом Игорь предложил начать все сначала, а она, дуреха, не знала, что ответить – понимала, что он вернулся к ней, потерпев сокрушительную неудачу у Леночки перед лицом буйно ухаживающего Журчакова, хотела простить, хотела закатить ему затрещину за то, как он ее обидел, и даже сама точно не понимала, чего же хочет больше.
Наверное, счастья. Свободы. Полета… Но вместо этого они с Игорем продолжали день за днем встречаться в коридорах клиники, фальшиво радоваться цветущим орхидеям Евгения Аристарховича, помогая Марине Николаевне обустраивать комнату для занятий терапией искусством, и топчась друг около друга, как нескладные длинноногие аисты, случайно оказавшиеся на земле.
