Текст книги "Я - ведьма!"
Автор книги: Лада Лузина
сообщить о нарушении
Текущая страница: 14 (всего у книги 24 страниц)
– Владимир… Владимир… Владимир… – повторяла она, переплетая единственное понятное слово с резкой и пряной речью.
Ее острые слова разрезали воздух как шелк. И сквозь образовавшуюся длинную бескровную рану подул сначала слабый, рассеянный, но с каждой буквой все более осязаемый, все более цепкий холод.
– Владимир… Владимир… Влади… – Голос ведьмы сломался на полуслове.
Послышался сухой всхлип бумаги. Зудящий звук шариковой ручки, водимой по каменной поверхности стола.
Не удержавшись, Наташа слегка приоткрыла глаз и, охнув, зажмурила вновь, скривившись в безмолвном оскале.
Ей почудилось, что, перекинувшись через спинку кресла, над Карамазовой склонилась длинная худая тень, направляющая ее руку своей черной рукой…
«Мне показалось!!!»
Ручка остановилась. Снова хрустнул бумажный лист. Все началось по новой.
«Скорее… скорее б окончилось. Хочу уйти… Зачем я осталась?» – винила себя Наташа, стараясь заколоть, захлестать, забить здравыми упреками овладевший ею мутный кошмар.
Страшная тень стоит в двух шагах от нее, мертвая тень, которой достаточно протянуть холодные пальцы… и….
«Нет, показалось, показалось! Хочу уйти. Скорее уйти!»
Страшная улыбка распятая на мертвом лице. Неужели он тут? И черная рука тянется сейчас к ней, чтобы коснуться ее щеки, груди, волос «Кажется, мы уже встречались, Натали…»
«Нет, нет, – трусливо открестилась она. – Я ему не нужна… Ему нужна только Оля!»
– Есть, – звонко сказала Карамазова.
Ее голос, как щелчок, ударил по обвившему Наташу страху, и тот начал медленно, неуверенно уползать…
Певица открыла глаза.
– Можно включить свет? – торопливо спросила она и, не расслышав согласия, сама бросилась к выключателю. Вспыхнул зеленый абажур под высоким потолком – стало легче.
Могилева запрыгала на месте, пытаясь согреться. Но уходить уже не спешила – было интересно: чем это кончится?
Оля жадно смотрела на блокнот в руках ведьмы.
– Что ж, – растолковав ее взгляд, Карамазова вырвала листок. – Вы имеете право… Прочтите его нам вслух.
Выхватив из пальцев Иванны долгожданное письмо с того света, Ольга зачла громко, залпом – прежде чем успела уловить смысл.
Слушай, Натали. Если бы я знал, что это мой последний год, то не потратил бы его на такую дешевку, как ты. Поняла?
Я ведь любил жену, а не тебя. Любил больше жизни. Хотел быть с женой. А ты лгала и неспособна любить никого. Я не прощу тебя, умирая, Натали!
Ты скоро умрешь. Я расквитаюсь с тобой!
Пауза была долгой и невыносимо неловкой. – Что это? – как всегда, первой не выдержала Могилева. – Это кому?
– Что вы подсунули мне? – завизжала Оля, выкидывая вперед разъяренную руку и сотрясая зажатой в ней бумагой. – Это невозможно! Володя не мог сказать такого!
– Это то, что он продиктовал мне сам, – твердо произнесла ведьма.
– Да вы развели меня! Вы сами придумали!..
С ненавистью скомкав лист, Ольга яростно швырнула его в непроницаемое лицо колдуньи и рывком встала с кресла.
– Стой! – закричала Наташа. – Она не врет. Я… чуть-чуть приоткрыла глаза. И я… видела его! Сейчас! Он был здесь! Черная тень… Рукой по ее руке… Он писал. Это! – При одном воспоминании о Тени огромные карие глаза певицы стали черными от ужаса.
И вглядевшись в них, пристально, требовательно, зло, Оля отчетливо поняла: Могилева говорит правду. Слишком явным, слишком неподдельным был ее страх.
– Значит… – Она замолчала. – Значит, не «любил нежно», а «любил жену». – Она сплюнула эти слова сквозь зубы. – Вот, значит, как… Что ж… Сколько я вам должна?
В ее вопросе прозвучал вызов.
Оля, размазанная, жалкая, хлюпающая, переменилась на глазах – выдвинутый вперед подбородок, амбициозный нос, самоуверенные глаза. Злость расправила ей плечи, втянула живот, выпрямила спину, придала четкую форму и яркость граней, вернула силу, привычки, повадки, принципы…
«А она неслабая девочка… Может стать певицей», – подумала Могилева.
Бесстрастная ведьма поднялась, намереваясь проводить свою гостью.
– Пока, Наташа! – панибратски кинула та, кривя ставший вдруг дерзким рот. – Ты меня, кстати, разочаровала…
* * *
Она выскочила из квартиры, словно получив пинок коленом под зад. Оказывается, эта ведьма берет офигенные деньги. Но, черт возьми, она потратила их не зря!
Подумать только, она готова была лезть в петлю, идти пешком в Сибирь – или куда там посылают сейчас осужденных? – ради сукина сына, который просто хотел ее трахнуть, считая голимой ресторанной дешевкой.
Если бы я знал, что это мой последний год, то не потратил бы его на такую дешевку, как ты… Дешевку, как ты… Дешевку… Дешевку!!!
Злость выкручивала ей суставы, свивала ее тело в сильный, упругий жгут. Но Оле нравилась ее злость, разрывная, как бомба, готовая взорвать мир!
…на такую дешевку, как ты… Поняла?
О, она все поняла! Вова был тот еще дядя! Иначе чего бы его заказали?
Я затеял одну любопытную игру…
С друзьями, конкурентами? Жаль… Очень жаль, что его убили они, а не она! Хотя она, считай, убила его, отправив восвояси домой. Так ему и надо! Козел! Сволочь!
Я ведь любил жену, а не тебя. Любил больше жизни. Хотел быть с женой…
Надо же, вспомнил! Спохватился! А до того за певичками бегал с высунутым членом.
А ты лгала и неспособна любить никого…
Хорошо, что она сказала ему «нет». Иначе бы и впрямь чувствовала себя дурой, купившейся на детскую сказочку про большую любовь!
Я не прощу тебя, умирая, Натали. Ты скоро умрешь. Я расквитаюсь с тобой!
Да пошел он… Нужно ей его прощение!
Она докажет. Она всем им еще докажет! Она станет звездой! Не такой, как Могилева…
Все косишь, все под копирку!
Подумаешь, примадонна выискалась! Она будет лучше, будет как никто… ОНА БУДЕТ!!!
Ольга крепко сжала жадные челюсти, зная: если нужно, она перегрызет горло всему белому свету.
И первым в очереди стоит сучий мент, неделю безнаказанно пользовавшийся тем, что она выбита из колеи нелепыми иллюзиями.
Завтра, в десять, она ему покажет!
* * *
– Я тоже, наверное, должна тебе что-то… – вежливо напомнила Могилева. – Ты правда помогла мне. Только после того… – Певица быстро оббежала скользкую тему. – Короче, только прочитав последнюю версию, я окончательно убедилась – история не имеет ко мне отношения. Ни малейшего!
– Разве? – отозвалась колдунья.
– А разве нет?
– Нет… – гулко сказала Иванна. – Ольга пыталась перетянуть твою судьбу. И ей удалось это. Но судьбы звезд складываются не только из блесток и роз, в них всегда много трагедий, несчастий, горя. И любимые их часто погибают…
– Ты хочешь сказать?.. – ахнула Наташа.
– Умереть должен был твой Олег. Но Оля перетащила к себе не только твой успех, но и смерть, твое вдовство и боль потери…
– Я не верю! – запротестовала певица. – Это просто случайность…
– В картах Таро не бывает случайностей.
Ведьма вытащила из кармана колоду, вспомнив, что из-за обилия гостей позабыла выбросить «карту дня».
– И в жизни тоже… Смерть Владимира и его пророчество вернуло все на свои места. Я думала, последняя неделя убедила тебя в этом.
– Да уж, со страху я такого наворотила! Мой новый хит точно будет разрывной. И клип тоже… – На мгновение мордашка Могилевой стала довольной, как у кота при виде печенки, но сразу же скуксилась жалостью и угрызениями совести. – Но нельзя ж благодарить Бога за то, что кто-то умер! Неужто ему ничем нельзя было помочь?
– Не ты подсунула им свою смерть – ее украли! Владимир, как Гумилев, слишком долго гулял по лезвию ножа. В таких случаях достаточно одного толчка… Но он был уверен, что ему сойдет с рук все. Привык к фарту. Участвовал в заговоре – играл с огнем. И доигрался…
– Владимир?
– Нет, Гумилев. Впрочем, какая разница…
– А Олег? – занервничала Наташа. – Ему тоже грозило убийство?!
– Иная смерть… – сумрачно выговорила колдунья. – Я не знаю какая, ведь когда ты пришла ко мне, жертва была уже определена. А с тех пор ни одна фотография не моргнула и глазом. Значит, теперь Олегу ничто не угрожает.
Наташа опасливо покосилась на семейный портрет поэтессы и белогвардейского офицера. Странно, его лицо разгладилось… Странная игра света и теней.
– Если ворошить чужие судьбы опасно, зачем ты держишь здесь все эти снимки? – жалобно проскулила она. – Вдруг это они!.. Это они нас?.. Всех, кто сюда приходит…
Но Могилева и сама знала, что обвиняет ведьму зря. Предчувствовала же она, предчувствовала давно – Олегу грозит нечто страшное и непоправимое. И если цена его спасения – год ее украденной жизни, то это мало, ничтожно мало…
Иванна убежденно покачала головой.
– Суть моего изобретения в том, что сигнализаторы не отдают свои трагедии – наоборот, пытаются вытянуть свое горе из чужих судеб, предупреждая о несчастьях, дабы другие не повторяли их ошибки. Например, свидетели утверждали: после расстрела поэта за Ахматовой долго ходила худая длинная тень… Она и сама говорила, что постоянно ощущает его присутствие…
– То же самое говорила Ольга.
– Тебе это, наверно, неинтересно…
Карамазова меланхолично тасовала карты, глядя в сторону – на полыхающий в камине огонь. Из растянутого рукава ее свитера выпал обрывок свернутой в трубочку бумаги. Наташа подняла его, стала вертеть в руках. Из коридора вышел черный ньюфаундленд ведьмы и преданно улегся у обутых в восточные шлепанцы ног хозяйки.
– Не знаю, – сказала Иванна, по-кошачьи жмурясь на пламя. – Может, не стоило реанимировать твою конкурентку. Она сильная, из тех, кто прорывается к вершине любой ценой… Но на тебя она больше не покусится. А мне почему-то кажется, что ты не относишься к категории артисток, которые боятся сильных соперниц…
– Да ради бога… – равнодушно отмахнулась Наташа и машинально развернула бумагу.
Если бы я знал, что это мой последний год, то не потратил бы его впустую, без толку. Как ты не поняла, я ведь любил не жену, а тебя. Любил больше жизни. Хотел сделать женой.
А если ты не лгала и способна любить меня как никого, то я не отпущу тебя, умирая, Натали.
Ты скоро умрешь. Я не расстанусь с тобой!
Несколько секунд Могилева молчала, тупо взирая на текст. Затем подняла на ведьму вопрошающий, взыскательный взгляд.
– Что это? – взвизгнула она.
– Последняя воля покойного, – невозмутимо ответила ей Карамазова. – Ольга была права: Владимир любил ее так сильно, что не хотел отпускать и после смерти. Он отчаянно тянул ее за собой. И она чувствовала это…
Лицо певицы перекосилось от возмущения.
– Ты наврала ей! Подменила послания. Сама написала ту позорную бумажку! Так нельзя! Она имела право знать правду!
– Так она ведь знала ее, – подняла брови колдунья. – И что сулила ей эта правда? Страдания…
– Нет, сострадание! – закричала Наташа.
– Боль…
– Нет, любовь! Способность любить! Ты украла у нее душу!
– Я подарила ей жизнь. Как, по-твоему, что важнее?
– Не знаю, – смутилась Могилева.
– Никто не знает… – вздохнула Карамазова. – Все смешано, перепутано, словно слова в этом пророчестве. В каждом событии таится десяток смыслов. Где добро, где зло? Кувырок, и они превращаются друг в друга, как оборотни. Но я должна решать каждый день, никогда не понимая, права я или виновата. Еще ни разу я не была уверена в этом до конца. И, скорее всего, никогда не буду…
– Подожди! – вспыхнула звезда. – А мне ты сказала что?
– Правду.
– Правду?! Так я и повери…
Недоговорив, Наташа мячом вскочила с места и, пытаясь лихорадочно наверстать время короткой – насколько короткой?! – жизни с Олегом, правой рукой требовательно набрала номер на крошечном мобильном, в то время как ее левая кисть уже выуживала из сумки деньги для оплаты, ноги искали сброшенные под кресло босоножки, а попа, подрагивая от нетерпения, рвалась бежать к двери и дальше, дальше, дальше – к тысяче целей, свершений, задач…
– Олежка?! – страстно вскрикнула певица, прижимая ухо к трубке. – Милый, родной, любимый! Ты уже в Киеве? Бросай чемоданы и в ЗАГС. Срочно! Бегом! Пулей! Рысью! Сегодня мы подаем заявление… Сегодня! Вдруг ты завтра умрешь?! Или я!!!
Она бросилась к дверям, оставив купюры на столе, сотрясая на ходу растопыренными пальцами на прощанье…
Карамазова, зажмурившись, выбросила «карту дня».
«Иерофант» – брак, союз, соединение.
– Вот так банальщина, – обиделась ведьма. – История таки закончилась свадьбой.
Тайна браслета Вуду
Глава первая
Война миров
Творчество… подразумевает крайнее одиночество, даже противопоставление себя остальным людям. Это классическая суицидальная установка, при которой ослабевают все связи…
Г. Чхартишвили.Писатель и самоубийство
Ну можно ли представить, чтобы, выходя из дому, вы забыли…
Нет, не ключи, не мобильный, не губную помаду!
…забыли, что в этом мире существуют деньги.
Стоя посреди супермаркета с полной тележкой продуктов, ведьма чувствовала даже не злость, не раздражение, не возмущение по поводу себя, непутевой, – только глобальное удивление:
«Надо же до чего я дошла!..»
Как быстро она утратила связь с реальностью, закутавшись, словно в пуховое одеяло, в свой собственный колдовской мир. По сути, у нее почти не осталось естественных человеческих потребностей. Сопричастность с повседневной жизнью людей ограничивалась недолгими прогулками с Рэттом: первая – в час дня, вторая – в час ночи (ньюфаундленд давно уже перенял богемный нрав хозяйки, не способной разлепить веки раньше одиннадцати утра). И петля променада охватывала лишь ближайшую, расположенную прямо за домом рощу, малолюдную днем и безлюдную, как лес, в темноте. Но и те немногие встреченные ею – мамочки с колясками и малолетними карапузами, старушки, угнездившиеся сорочьей семьей на лавке у подъезда, влюбленные парочки и бомжи, почивающие на скамейках, – не фиксировались в ее памяти, их абрисы, поступки, обрывки фраз рассеивались так же быстро, как выветриваются по утрам из сознания других – нормальных людей – смутные образы из сна.
И вот сейчас она стояла в двух шагах от кассы – дура, напрочь позабывшая главный человеческий закон: за все в жизни нужно платить, причем желательно в конвертируемой валюте.
Ну разве не смешно?
Ведь, выходя из квартиры, она скользнула вопрошающим взглядом по столику в коридоре, где лежал кошелек, и сочла его столь же бесполезным предметом, как зонтик, рожок для обуви и зимние перчатки.
Выходит, права Наташа…
– Ну, чего замерла? Становись в очередь! – раздался требовательный голос Натальи Могилевой.
– Ты знаешь… я забыла про деньги.
– Забыла деньги?
– Забыла, что деньги нужны.
– Дожилась, – коротко резюмировала Могилева и победоносно добавила: – О чем я тебе говорила? Так жить нельзя!
Да, Наташа, ее подруга, была единственным человеком, самим фактом своего бурнокипящего существования неопровержимо доказывавшая ей: есть реальная жизнь – модные магазины и концерты, лето и весна, городские праздники и лотки с мороженым, троллейбусы и телевидение, свадьбы, скандалы, дети…
А еще Наташа напрочь отказывалась признавать, что существует другая жизнь – жизнь Иванны Карамазовой.
Жизнь, способная затмить настоящую!
– Ты, по сути, и не живешь… – продолжала распекать она ее, не обращая внимания на недоуменные взгляды покупателей в магазине.
Они удивленно косились в сторону девушек. Одну – яркую и зычную, в экстравагантной одежде, очень похожую на известную певицу Наталью Могилеву. Вторую – угасшую и потертую, будто линялая черная кошка, в безликом пальто и стоптанных ботинках.
«Интересно, – подумала молодая кассирша, с любопытством вслушиваясь в непонятный разговор и тщетно пытаясь уловить суть их ссоры, – неужели Могилева сама ходит по магазинам? И кто эта, вторая, которую она так чихвостит? Прислуга? Или, может, любовница? Уж больно она невзрачная. Вот только глаза… Глаза-то у нее совершенно желтые!»
– Сидишь безвылазно дома в своем придуманном мире… – солировала Наташа.
С мгновенной реакцией зверя, инстинктивно набрасывающегося на подвернувшуюся дичь, она вцепилась в промах Иванны, являющийся неоспоримым свидетельством ее правоты. И отстраненное, унылое безмолвие подруги разжигало ее гнев еще больше.
– Кончится тем, что ты просто сойдешь с ума! Ну как можно забыть про деньги? Ты же берешь деньги со своих клиентов…
«Клиенты…» – подцепила последнее слово Иванна. Вот в чем дело. Как ни велика вера одного человека, под напором других он может усомниться в своей правоте…
Но, за исключением Наташи, все, кто приходил к ней в дом, подтверждали ее истину. Несмотря на расхожее начало «Я, конечно, не верю в колдовство…», каждый из них шел к ведьме. Каждый, кто, переминаясь с ноги на ногу, стоял на пороге квартиры № 33, уже ощущал на своем затылке таинственное дыхание ирреального – мира приведений и проклятий, пророчеств и приворотов, сглазов и оберегов. И не важно, приходил ли он к ней, страшась этого знания, или затем, чтобы подтвердить свою веру в чародейственное и чудесное. Главное – с каждым визитом в колдовском королевстве Карамазовой становилось все больше подданных. И против них лишь один бунтарь – Наташа.
Возможно, несмотря на раздражение и дискомфорт от ее вечных упреков, ее жадного желания жить, ее твердолобого неверия в магию, она так прочно поселилась в сердце колдуньи именно потому, что была ее единственной связкой с тем миром, в который сама Иванна уже почти перестала верить.
«Забавно, – подумала ведьма. – Наташа для меня то же, что для материалиста – привидение. Ты не хочешь его признавать. А оно, заявляясь вновь и вновь, упрямо противоречит твоим представлениям о жизни».
Иванна невольно улыбнулась. Наташа осеклась на середине обличающей тирады и неуверенно растянула губы ей в ответ. Гримаска получилась чудная: верхняя половина лица возмущенная, жесткая, с насупленным гневом лбом, нижняя – размякшая и сомневающаяся: «Не перегнула ли я палку? Не обидела ли ее?»
– Проблем нет, – пошла на попятную певица. – Я тебе одолжу сколько надо…
Она сконфуженно отвернулась (задний ход и в жизни, и за рулем всегда давался ей нелегко) и, уткнувшись в лоток с глянцевыми изданиями, бросила в тележку новый «Женский журнал».
– Но ты ведь понимаешь, что я права? Если бы я не вытащила тебя сегодня в супермаркет, ты бы так и не осознала всю глубину своей проблемы!
* * *
Утром певица заявилась, как обычно, без звонка, исполненная благородных намерений и жажды немедленных свершений.
Киев цвел белой вишнево-абрикосовой весной, воздух был прозрачным, пьяным и веселым. Проснувшись, Наташа вышла на балкон, ступая босыми ногами по разогретому солнцем бетону, и вдохнула полной грудью вечное и невероятное чудо мая. Ей казалось, что каждый беленький цветочек, каждая травинка, каждый лучик пронизывает ее силой молодой возрождающейся жизни.
Зайдя на кухню, она включила телевизор.
Я – весна, ночи без сна
Я принесу за собою…
Пусть зима сходит с ума,
Только не спорит с любовью! —
пел с экрана ее телевизионный фантом, рассекая среди тюльпанов.
И Наташа довольно засмеялась: Могилева-экранная отражала бравурные чувства Могилевой-материальной столь точно, словно последняя стояла не у телевизора, а у волшебного говорящего зеркала.
«Волшебное…»
Безобидное слово сморщилось и почернело, как подожженный лист бумаги. Наташа вспомнила Карамазову. И ей стало жалко ее так, что защемило сердце.
Бедненькая, сидит сейчас одна в своей черной комнате, запертая от мира, как отшельник. Неужели она не понимает, что сама обделяет себя всем: радостью, солнцем, любовью, людьми? И мужчины у нее нет, и телевизор она не смотрит, и косметику не покупает… Нормально это для женщины?
Нет!!!
Какая ж трагедия заставила ее спрятаться от жизни, ограничив ее четырьмя стенами квартиры, закупорить все щели и погрузиться в мир иллюзий? Откуда к ней пришла странная, неизлечимая фантазия, будто она ведьма? Ведь это такая же паранойя, как воображать себя Наполеоном!
Но она, ее подруга, ни за что не оставит все так, как есть!
Она скажет ей правду! Заставит Иванну посмотреть на себя со стороны и понять – ее наивная вера в магию продиктована лишь страхом перед реальностью. Нежеланием жить!
Если бы предки Натальи Могилевой потрудились обзавестись гербом, на нем бы наверняка красовался девиз «Сказано – сделано!». Через час Наташа уже стояла перед обитой черной кожей дверью с золоченой табличкой:
Иванна Карамазова
Дверь открылась раньше, чем певица успела протянуть руку к звонку. В прихожей никого не было. Дверь за ее спиной закрылась сама собой, клацнув замком.
Наташа привычно нахмурила брови. Она была уверена, что Карамазова удачно замаскировала на входе какой-то хитрый механизм, и злилась, что та отказывается признаваться в использовании техники, отнекиваясь и ненавязчиво намекая на колдовские чары.
«Ерунда!»
Фыркнув, певица пошла по темному коридору, упиравшемуся в комнату, гордо именуемую кабинетом. Там Карамазова принимала своих клиентов, таких же потерянных в жизни, как она, испуганных реальными проблемами и уповающих на «последнюю соломинку» – волшебную силу магии.
«Мне ли не знать, как это происходит! Ведь был момент, когда я сама, запутавшись в надуманных страхах, кинулась за помощью к Иванне. И она помогла. Только у меня, в отличие от прочих, хватило ума проанализировать ситуацию впоследствии и понять: ничего магического в ее помощи не было. Хотя, конечно, я все равно благодарна Ванечке и теперь, в свою очередь, не брошу ее в беде. Она должна покончить с самообманом!»
– Привет, Ваня!
– Привет… – энтузиазма в голосе Карамазовой было не больше, чем у слабого эха.
Наташа остановилась на пороге, втянула чутким носом воздух, пронизанный запахами тысячи трав и пылью тысячи книг, и непроизвольно поежилась.
Все было точно так, как она и предполагала – как в гробу!
Здесь даже не пахло жизнью, никто даже не заметил весну! Тяжелые шторы зеленого бархата были плотно задернуты и не пропускали солнечный свет. В огромном, выше человеческого роста камине пылал яростный пожар. Подруга сидела развалившись в кресле у огня, подперев ленивой рукой голову в черной шапочке и медитируя на стену напротив. Огромный водолаз черным ковриком распластался у ног хозяйки.
Все это можно было охарактеризовать одним кратким словом «завис». Полный завис по жизни!
Сколько Наташа ни приходила, картина не менялась. И эта неподвижность остановившегося времени злила певицу, душила ее, как навязчивый сон, от которого никак не удается избавиться. Казалась искусственной, как декорация спектакля, которую снова и снова устанавливают к ее приходу.
«Да это и есть декорация! – поняла Наташа. – Декорация спектакля под названием „Дом колдуньи“, которую Карамазова построила раз и навсегда, не только для своих незадачливых клиентов, но и для себя самой».
– Твоя задница еще не проросла корнями в это кресло? – не церемонясь, спросила она.
Карамазова вздохнула и молча указала подруге на кресло напротив. Но та и не подумала садиться. У нее не было ни малейшего желания вписываться в дизайн этого мертвого царства. Ее намерения были прямо противоположными.
– Вау, а это еще что такое?
– Октябрь, – глухо отозвалась Иванна. – Поздний…
Только сейчас Наташа заметила новшество – пол комнаты был усыпан осенними листьями. Присев на корточки, она недоуменно взяла в руки оранжево-алый листочек. Он оказался свежим, гибким и влажным, словно только что упал с дерева. Как такое возможно? Ведь на улице весна, на ветвях еще нет листьев… А прошлогодняя листва не могла сохраниться, она была бы ломкой и сухой…
Мотнув упрямой головой, Наташа отогнала эту мысль. Она ненавидела безответные вопросы. А комната Карамазовой состояла из сплошных вопросов без ответов.
Почему ее подруга всегда намертво задергивает шторы? Почему топит камин, когда на улице тепло? И почему, несмотря на жар огня, в комнате пахнет морозной осенью?
Загадки витали в воздухе, таились по углам. Загадки выстроились в ряд на каминной полке, словно семь мещанских слонов – семь пожелтевших старинных фотографий в серебряных рамах, большей частью парных – мужчина и женщина. Придя сюда впервые, Наташа позорно приняла их за родственников Карамазовой. Но теперь знала – это Ахматова и Гумилев, Блок с женой Любой Менделеевой, Есенин с Дункан, Цветаева с Эфроном[14]14
Сергей Эфрон – муж Марины Цветаевой.
[Закрыть], Гиппиус, Кузмин… И единственный фейс, который певица всегда лицезрела с удовольствием, – Михаил Булгаков с зализанными волосами, галстуком-бабочкой и моноклем в правом глазу.
За исключением дорогого сердцу Могилевой автора «Мастера и Маргариты», фотовернисаж вызывал у нее хроническое раздражение.
Не то чтобы она считала дурным тоном украшать жилье ликами писателей и поэтов (хотя нечто снобистски-интеллигентское в этом все-таки было). Но, во-первых, Иванна утверждала: фотографии способны предупреждать клиентов об опасности. А во-вторых, каждый раз, когда Могилева смотрела на них, ей казалось, что у нее портится зрение. Подобно «переливным» календарикам из Наташиного детства, лица и фигуры знаменитостей прошлого века постоянно расплывались, дрожали и менялись, отказываясь зафиксироваться раз и навсегда в одно четкое изображение.
«Ладно, классики – святое, их трогать не будем…» – нехотя решила звезда.
Мысленно она уже начала здесь капитальный ремонт.
Придирчивым взглядом исподлобья Наташа окинула знакомый интерьер, словно полководец, проводящий рекогносцировку перед сражением. Каждая вещь в комнате Карамазовой демонстративно и высокомерно отвергала существование мира за окном, а значит, была ее врагом.
Стенка справа от окна была до потолка расчерчена полками с книгами, и большую часть из них Наташа не могла прочитать, сколько ни вертела в руках, не могла даже определить язык, на котором они написаны!
Что это за книги?
Стену напротив заполонил высокий шкаф с целой армией флаконов, банок и мензурок с вовсе уж непонятными настойками, порошками, мазями, засушенными листьями, кореньями, ягодами, лепестками цветов, перьями птиц и пробами почвы.
Возле окна замерло одинокое кресло-качалка, чуть правее стоял старинный письменный стол, затянутый зеленым сукном и захламленный ворохом книг и бумажек. Все прочее пространство оккупировали столики и этажерки с полчищем оранных вещей: оплывших свечей в серебряных подсвечниках, шкатулок с камнями и кусочками металлов, подушечек, утыканных разноцветными цыганскими иглами. На одном из столов разбили лагерь колбы, пробирки и реторты, будто украденные оптом из школьного кабинета химии. На другом расположился взвод ножей и кинжалов: от черных, проржавевших, словно бы найденных в земле во время раскопок, до новеньких, сияющих остро наточенной сталью.
Все эти предметы казались Наташе смутно опасными и одновременно совершенно ненужными и бессмысленными. И сейчас она втайне тешила себя мыслью, что, когда подруга все поймет, она любезно одолжит ей на выходные свою домработницу Танечку, и та разом выкинет отсюда весь этот беспорядочный хлам.
«Потолок мы побелим, стены оклеим стильными обоями, купим шторы в „Европейских гардинах“, в углу устроим маленькую оранжерею из живых цветов, перетянем обивку кресел… Она любит бархат. Хорошо – закажем ей красивые бархатные подушечки!
Ух, работы невпроворот!»
Но больше всего ее раздражала четвертая стена, на которую подолгу, часами, любила смотреть Карамазова, свернувшись клубком в своем кресле. Эта стена была совершенно пустой, если не считать часов с кукушкой. Впрочем, Наташа именовала их так исключительно из расхожей человеческой привычки пользоваться знакомыми бирками. Вместо стандартной избушки часы представляли собой крохотный замок с зубчатыми стенами и стрельчатыми башенками. Раз в час в центральной башне открывалось окно, оттуда появлялась синяя птица и вместо положенного «ку-ку» убежденно заявляла: «Времени не существует!»
– Времени не существует! – высунулась синяя птица.
«Надо ж, уже одиннадцать утра», – пришпорила себя Наташа. И ринулась в бой.
– Еще как существует! И, между прочим, на улице весна. Ты не хочешь хотя бы открыть окна?
– Нет.
– Что, твоя жизнефобия распространяется даже на солнечный свет? Ты ж у нас вроде ведьма, а не вампир. Только они боятся солнца.
– Я ненавижу весну, – отрезала Карамазова. – Весну и рассвет.
– И весна, и рассвет – это начало новой жизни! – с пафосом заявила Могилева.
– Но именно весной и на рассвете умирает больше всего людей.
– Да? Я не знала…
Вот так всегда. Спор с Карамазовой вечно упирался в какой-то тупик. Дернув плечом, певица зашла с другого фланга.
– Когда ты последний раз выходила в мир?
Иванна молчала.
Для того чтобы ответить на этот вопрос, ей нужно было спросить: «А какой именно мир ты имеешь в виду?»
Свой – людских страстей и горящей рекламы, ресторанов и романтических поцелуев, дорожных пробок и расцветающих деревьев? Неизменный, как картинка, и спокойный, как сон, мир рощи за домом? Или мой – мир полный скрытых значений, неведомых тайн и неслышимых людям шепотов и звуков, мир, куда она ходит собирать травы на Лысых киевских горах, за землей на кладбища, за пророчеством лун…
Она молчала, поскольку хотела бы объяснить Наташе, что ответ на ее вопрос не однозначен, прекрасно понимая: что бы она ни говорила, для Наташи он все равно один – однозначный и неопровержимый.
– Поднимайся. Пойдем за покупками. На соседней улице открылся новый супермаркет. Ты об этом, конечно, не знала?
– Мне ничего не нужно, – запротестовала Иванна. – Еду и сигареты мне покупает соседка…
– Ничего не нужно только тому, кто уже умер, мой трупик, – съязвила Наташа. – А тебя нужно срочно реанимировать.
– Но я не хочу.
– В том-то и проблема, – непререкаемо заявила певица. – Пошли.
Силе ее энергетического напора позавидовал бы даже экскаватор. И, нехотя втискиваясь в черное пальто, Иванна который раз подумала: если бы Наташа верила в колдовство, то могла бы достичь в нем немалых успехов, даже не будучи ведьмой по рождению. Если придет нужда собирать магический круг, о такой мощной партнерше остается только мечтать. Точнее, только мечтать и остается… Возможно, и удастся уговорить ее совершить обряд «по приколу». Но все равно ведь ничего не получится. Потому что без веры магия невозможна.
– И пальто тебе нужно купить новое, – деловито отметила Наташа, словно бы ставя в уме очередную галочку.
Подруга явно решила взяться за нее всерьез.
– Зачем? – попыталась увернуться Иванна. – Я же не выхожу в люди…
– В том-то и проблема, – повторила певица.
* * *
Они вышли на улицу. Карамазова недовольно жмурилась от яркого солнца. Она и впрямь ощущала себя живым мертвецом, которого подняли из могилы с требованием немедленно начать здоровую жизнь. Ведьма недоверчиво смотрела на людей, на проносящиеся по улице машины и не могла заставить себя уверовать в их материальность, ощутить себя естественной частью этой суеты.
Рэтт, возмущенный прогулкой не по графику, еле передвигал лапы и все время пытался усесться посреди дороги в знак протеста. Наташа, окрыленная первой победой, радостно стрекотала.
