Текст книги "Я - ведьма!"
Автор книги: Лада Лузина
сообщить о нарушении
Текущая страница: 5 (всего у книги 24 страниц)
– Не знаю… – протянул он.
– Зато я знаю. Ты ее любишь. И меня тоже. Ведь так?
– Наверное… может быть… – В его глазах было извечное отчаяние мужчины, заблудившегося среди двух сосен – жены и любовницы.
– Если ты любишь и меня, и ее, почему ты отказываешь мне в праве любить и ее, и тебя? – пошутила я.
Моя безмятежность успокаивала его и в то же время тревожила, потому что казалась алогичной.
– Я люблю вас по-разному… – сказал он, помолчав.
– И я люблю вас по-разному, – рассмеялась я.
– Но это ведь невозможно! – взмолился он, упрашивая меня переубедить его в обратном.
Он не понял шутки. Ему хотелось гармонии, пусть и нелогичной.
– Каждый раз, когда я вижу тебя у нас дома, я думаю: как ты можешь так честно смотреть ей в глаза?
– Наверное, потому, что я ничего у нее не краду.
– Значит, я для тебя ничто? – напрягся Юлий.
– Нет, ты для меня – все! – ответила я честно. – Но мы с ней любим разного Юлия. С тем Юлием, которого люблю я, она даже не встречалась. Таким ты бываешь только со мной. А того человека, которого любит она, – любит только она. Ничего удивительного в этом нет. В каждом из нас живет несколько людей. И мало кто находит партнера, способного удовлетворить сразу все запросы. Хотя бы потому, что потребности эти часто взаимоисключающие. С одними тебе хочется быть крутым, а с другими – умным и чутким, с одной женщиной – Дон Жуаном, а с другой – Ромео. Поэтому одно «Я» удовлетворяется женой, другое – коллегами, третье – любовницей, четвертое – друзьями, не говоря уже о пятом, шестом и сорок первом.
– Это какая-то мудреная пафосная ложь. – Юлий отстранился и выговорил горестное и наболевшее: – Нам нужно что-то решать!
– Ради бога… – Немея от нежности, я поцеловала его в тревожные веки. – Я ничего не хочу решать. Я абсолютно счастлива.
– И ты не хочешь, чтобы я разошелся с Милой? – недоверчиво поинтересовался он.
Этот вопрос задали оба Юлика. Их голоса звучали хором. Но каждый спрашивал о своем. В интонациях Милиного звучала эгоистичная надежда. В интонациях моего – страх, что моя абсурдная толерантность объясняется только моим равнодушием к нему.
– Меньше всего на свете мне бы хотелось, чтобы ты разошелся с женой.
– Но Мила мне не жена, – вспомнил он.
– Какая разница? – отмахнулась я. – В конце концов ты все равно распишешься именно с ней.
– А ты хотела бы быть моей женой?
Милин Юлик хотел услышать «нет».
Мой мечтал о «да»!
– Нет. – Я грустно помотала головой. – Из меня получилась бы бездарная супруга. Я из породы любовниц.
Я все еще улыбалась. Все еще смотрела на него нежно. Но печаль уже коснулась моих губ, окрасила серым цветом улыбку. Наш разговор приближал конец. Неминуемый конец нашего лета, вслед за которым наступит зима. Нам не стоило говорить об этом.
– Если женщина любит мужчину, она хочет быть его женой, – упрямо повторил Юлий – мой Юлий.
– Ты путаешь любовь с эгоизмом, дорогой. Если женщина на самом деле любит мужчину, то прежде всего хочет, чтобы он был счастлив.
– Значит, ты не вышла бы за меня замуж? – с нарастающим сомнением уточнил он.
Но это был уже Милин Юлик, разобидевшийся, что какая-то женщина в мире осмелилась пренебрегать столь восхитительной партией.
– Нет, – повторила я глухо.
– Но почему? – взмолился Мой.
– Потому что… – Ах, до чего горькой стала моя нежность! – …тогда мне достанутся оба Юлия, и один из них никогда не сможет быть счастлив с такой женщиной, как я, я не смогу быть счастлива с ним, и твоя жена пострадает ни за что ни про что.
– И все же, как честный человек, я должен бросить Милу, – обреченно произнесли два Юлика.
Один злился на себя, за свою честность. Второй мечтал об этом решении, зная: стоит лишь его принять, он почувствует облегчение и снова сможет дышать незамутненной ничем радостью жизни.
– Глупый ты мой, маленький… – вздохнула я.
И сейчас не имело значения, что эти слова говорит девица ста шестидесяти сантиметров роста мужчине метр девяносто.
Я прижала его голову к своей груди:
– Остается только поражаться, как упрямо люди стремятся быть несчастными. Ради каких таких святых целей нужно обрекать на страдания трех счастливых людей?
– Ради правды! – О, это мог сказать только мой Юлик!
Но с каждой секундой наш разговор становился все более болезненным. Нестерпимо. И что самое обидное – ненужно.
– Правда мало кому приносила облегчение. Но если тебе так хочется правды, зачем обязательно уходить от жены, лучше уж иди в мормоны – они имеют право на двух жен. Будем жить все втроем долго и счастливо.
– Моя жена не согласится, – обиженно всхлипнул он.
– Тогда не нужно ничего менять, – подвела я печальный итог. – Пусть все остается как есть.
– Ты уверена, что можешь быть счастлива так… зная, что дома меня ждет другая женщина?
– О каком несчастье может идти речь, если твои губы для меня, как глоток воздуха, – произнесла я нараспев, зачаровывая ползущую из всех щелей и такую ненужную сейчас реальность. – По твоим жилам струится не кровь, а сверкающий солнечный свет! Твое тело сделано из мороженого, от него невозможно оторвать рта…
И заклинание помогло.
Заворожило. Нежность, испуганно сжавшаяся в углу, расправила крылья. Ударила в голову. Затопила все страхи, сомнения, мысли о будущем. Опьянила. Свела с ума.
– Это твоя песнь песней, да? – улыбнулся мой, только мой – золотой Юлий, без примеси инородных металлов.
Его глаза были похожи на два прозрачных озерца с голубоватой водой. Я потянулась к ним пересохшими губами. Юлий смотрел на меня. И, словно измученный голодный зверек, захлебываясь, лакал из моих глаз счастливый, умиротворяющий покой.
Он не верил мне. Но, вопреки всем доводам убогого человеческого рассудка, был счастлив.
Я страхом этим взят в кольцо.
Мгновенья эти – знаю – кратки,
и для меня исчезнут краски,
когда зайдет твое лицо.
* * *
– Это не лучшее стихотворение Евтушенко, – прокомментировала Карамазова.
– Зато точное, точнее не быва… Готова поклясться, – прервала я сама себя, – вон та фотография на полке была другой!
Я вскочила с кресла и попыталась дотянуться до каминной доски, украшенной десятком старинных снимков в серебряных рамках. Мне не хватило роста. Я просительно посмотрела на хозяйку. Она поднялась, сняла фото и без комментариев отдала его мне.
– Александр Блок и Люба Менделеева в костюмах Гамлета и Офелии, – со знанием дела заявила я. – Фотография сделана до их свадьбы, во время одного из любительских спектаклей.
– Мало кто в наше время способен узнать поэта, а тем паче его жену, – произнесла Карамазова.
– Заслуга невелика, – призналась я честно. – В институте я делала иллюстрации к «Гамлету» Шекспира и перерыла все снимки известных артистов, игравших когда-либо эту роль. Кстати, именно Блока я тогда и изобразила. Костюм придумала свои, а лицо – его. Но когда я пришла к вам, он стоял отвернувшись, а сейчас, видите, на коленях перед Любовь Дмитриевной. Я не могла ошибиться – у меня профессиональная память!
Я вопросительно уставилась на хозяйку, уповая на объяснение.
– Эти снимки – сигнализаторы, – ответила она сухо. – Блок, Гумилев, Ахматова, писатели и поэты, они стоят здесь не зря. Ты можешь мне не верить, но, если в жизни моего клиента есть проблема, которую когда-то переживали данные люди, то фотографии оживают…
Я выпила уже достаточно, чтобы не уподобляться Станиславскому, орущему «Я не верю!». А кроме того, привыкла доверять собственным глазам.
– И что общего между мной и Александром Блоком? – заинтересованно полюбопытствовала я.
– Влюбившись в Любовь Дмитриевну Менделееву, он, подобно тебе, жестко разделил ее на две части. Поэт видел в ней лишь свою Прекрасную Даму и не желал знать, что она такая же нормальная женщина, как и все. Поэтому, женившись на ней, Блок наотрез отказался спать с женой, чтобы не осквернять грубым сексом свой возвышенный идеал.
– Как странно… – протянула я. – Я не знала.
Я поднесла фотографию к глазам.
…Юный Блок в чулках и черном берете. Его невеста с лицом грустного ребенка и смятыми цветами в руках. Наверное, приняв его предложение, она верила, что идет под венец с настоящим принцем, с лицом врубелевского «Демона поверженного» и вьющимися золотыми кудрями ангела Рафаэля. И поначалу его великая любовь льстила ей, романтической и невинной. Но девушка не может не стать женщиной. А он продолжал любить только ее небесную девственность, вынуждая терзаться похотью ночью и лгать днем, притворяясь бестелесной Прекрасной Дамой, чтобы не упасть с пьедестала в его глазах… Врать, врать, врать…
– И чем это кончилось? – спросила я.
– Тем, что оба стали удовлетворять потребности своего низменного «Я» на стороне. У него появилась любовница. У нее – любовник. По-твоему, оптимальное решение?
– Гиблый номер, – скривилась я постно.
– Правильно, – улыбнулась Карамазова. – В результате они расстались. И жена забеременела от другого. Ее второе «Я», которое Блок не желал замечать в упор, внезапно стало доминантным. Бессмысленно, обманывая себя, прикрывать неприятную часть пейзажа ладонью.
– Именно так, – закивала я печальным болванчиком. – Именно так…
* * *
Прошло два месяца. Я не уехала в Америку, отделавшись лживым оправдательным письмом. Июль уже собрал чемоданы, в город закрадывался пыльный и жаркий август. Мы снова лежали на измятых простынях, обнаженные, как Адам и Ева в Эдеме, где никто еще не считал наготу пошлой и бесстыдной, где нагое тело было естественным состоянием людей, живущих в гармонии с собой, с природой и миром вокруг.
– Нам нужно поговорить, – коротко сказал Юлий.
Мой профиль приютился под его подбородком, его рука утонула в моих волосах. Я блаженно ленилась в объятиях Юлия, думая о том, что лень бывает удивительно светлым, лучезарным чувством: есть килька в собственном соку, есть Женя в собственной лени, и у нее нет ни малейшей нужды всплывать на поверхность.
– Нам нужно поговорить.
Я недовольно замычала в ответ. «Любить – это просто любить, и все…» – сказал Оскар Уайльд. Зачем говорить о чем-то?
– Нам нужно поговорить. – Его голос был жестким.
Я неохотно оторвалась от Юлия, села, нащупала на столе пачку сигарет. Он подорвался, схватил зажигалку и поспешно – чересчур поспешно – поднес мне огонек. Его предупредительность была пугающей, словно Юлик заранее извинялся за что-то.
– Говори. – Я затянулась.
– Я считаю, что должен сказать тебе это, – пробубнил он, опуская глаза. Его улыбка была сиротливой.
– Говори.
– В общем… Мила сказала мне, что… Она ждет ребенка.
– От кого?
Каким глупым был мой вопрос! Но, как это ни смешно, в тот момент я впрямь не понимала однозначности этого ответа.
– От меня.
– От тебя? – Я не верила. Целую, огромную, бесконечную секунду я не верила в это. Я тупо смотрела на него.
Мой Юлик был похож на собаку, которая покорно ждет, что хозяин изобьет ее палкой.
– Нет… – всхлипнула я.
– Да.
– Значит, ты… Значит… все это время… Ты ж говорил, вы с ней не спите! Говорил, тебе даже не хочется… Ты сам… я тебя не просила! Ты врал… Почему? Почему?
Боже мой, как страдали сейчас его глаза. Мой Юлик мучительно стеснялся поступка второго Юлия. Наверное, в эту минуту он и сам не мог поверить, не мог понять: почему, как, зачем он, мой любимый мальчик, мог спать с Милой все это время?
Но в ту минуту, именно в ту минуту, я вдруг с отчаянием поняла, что не существует моего и ее Юлия. Я не смогу больше прикрыться, как щитом, своим спасительным убеждением: это тот, чужой, посторонний и нелюбимый, изменял с кем-то и где-то, в то время как мой оставался вечно верен мне.
Потому что Юлий – один! Вот этот человек, который сидит сейчас напротив. И именно он спал с ней. И со мной. С нами обеими одновременно!
– Прости меня, – выдавил он.
Как абсурдна была эта просьба! Мое прощение уже не могло ничего изменить.
– Значит, Мила ждет ребенка, и вы с ней… когда вы с ней?
– Нет, – затряс он головой. – Я не собираюсь на ней жениться. Не думай!
– Впрочем, это уже ничего не меняет, – безнадежно произнесла я.
Сигарета испепелилась в моей руке. Столбик пепла упал на кровать. Я резко стряхнула его, размазывая по постели. Вскочила, схватила халат.
– Постой!
Он упал передо мной на колени. Голый, несчастный, с опущенными плечами. Он судорожно вцепился в меня.
– Постой, не надо… Я не женюсь на ней. Я люблю тебя. Тебя, слышишь? Ты моя самая… ты единственная моя любовь… Я никого так не любил, слышишь? Не уходи!
Его голос был влажным от любви и сиплым от страха, панического страха потерять меня навсегда. Он целовал мои колени – и мои колени верили его губам, он обнимал мои бедра – и они верили его пальцам. Но мой мозг не верил ни им, ни ему. Как он мог лгать мне?! Спать с ней? Спать с ней и говорить мне о любви! Спать с ней и смотреть на меня своими прозрачными глазами, похожими на два озерца голубой родниковой воды. Спать с ней и улыбаться мне своей, самой светлой, самой утешной, самой доверчивой в мире улыбкой!
– Ведь ребенка еще нет! – заорал он. – Его может и не быть! Я не хочу никакого ребенка! Я хочу остаться с тобой! Я расстанусь с Милой. Сегодня же!
Отчаяние этих слов было столь же высоковольтным, как и их эгоизм. Я отшатнулась, словно от удара током.
Мой Юлик никогда бы не сказал так! Мой добрый, мой благородный, мой чистый и романтический Юлик, зачитывавшийся в детстве приключениями капитана Фракасса и рыцаря Айвенго. Мой Юлик, подобравший на улице сбитую машиной собаку, выходивший ее и поселивший на даче родителей. Мой светлый, мой золотой, мой любимый Юлик никогда бы не предложил выгнать на улицу женщину, которая ждет от него ребенка!
До этих слов я еще сомневалась, еще делилась на две мятущиеся половинки, одна из которых сходила с ума от ревности, страдала от предательства, ненавидела и рвалась прочь. Вторая надеялась: а вдруг это можно как-то склеить, принять, обуютить эту катастрофу и научиться жить на пепелище?
Но теперь я поняла: обратной дороги нет.
Потому что нет больше моего Юлия.
Есть два Юлика – но оба они теперь не мои!
Ибо мой Юлик обязан жениться на Миле, а значит, он уже не мой. А если он будет со мной, то я останусь рядом с предателем, подлецом и эгоистом, которого никогда не любила и никогда-никогда не полюблю.
И есть только один способ спасти МОЕГО любимого – отказаться от него сейчас навсегда.
* * *
– Времени не существует! – напомнила синяя кукушка, высунувшись из башенки замка-часов.
На циферблате свернулся калачиком глубокий вечер. Бутылка была пуста.
– Вот и все, – удрученно сказала я. – Он бы все равно никогда не был счастлив со мной.
– Почему? – спросила ведьма.
– Потому что для абсолютной гармонии ему нужны были две женщины. Наверное, иногда, желая посмеяться над нами, боги разрезают людей не на половинки, а на четвертинки. И для того чтобы быть счастливыми, этим беднягам нужно собрать четырех человек, да еще и как-то примирить их между собой. А это практически невозможно.
– Последняя четвертинка – твой парень в Америке?
– Пожалуй, – кивнула я. – Во всяком случае, его образ жизни, его взгляды, его устремления полностью подходят мне. Он художник, как и я. Учился на два курса старше…
– И ты тоже не могла быть счастлива с Юлием?
– Как можно быть счастливой с мужчиной, который устраивает тебя лишь наполовину? Человек – не килограмм ветчины. Нельзя попросить продавщицу отрезать мне правый кусочек, потому что левый слишком жирный.
– В каждом из нас живут доктор Джекил и мистер Хайд[5]5
Персонажи рассказа Р. Л. Стивенсона «Странная история доктора Джекила и мистера Хайда».
[Закрыть]. И все мы любим Джекила и боимся Хайда. Но мудрость в том, чтобы принять человека целиком. Именно так поступили в конце концов Саша и Люба – расставшись и выстрадав свою разлуку, они объединились вновь и жили вместе до самой его смерти.
– Невозможно, – помотала я головой. – Я думала об этом, пыталась примериться, подстроиться… Но я не смогу стать Милой.
– Разве это так уж трудно?
– Вроде бы и нет, – вздохнула я. – Разве трудно купить себе пару дорогих платьев, ходить на презентации, составлять меню на неделю, из его любимых блюд: устраивать приемы у него дома и придумывать гостям коктейли, выписывая рецепты из женских журналов? Но я точно знаю: в тот момент, когда нужно будет плестись куда-то при параде, выяснится, что под ногтями у меня снова траур от масляной краски, вечернее платье я облила вином и забыла сдать в химчистку, а главное – мне до смерти не хочется тратить три часа на скучнейшую ярмарку тщеславия, а хочется остаться дома и закончить картину. Да, я могу наступить себе ногой на горло раз, другой, третий… Но в результате я просто возненавижу Юлия, который заставляет меня вести ненавистную мне бессмысленнотусовочную жизнь. А я не хочу его ненавидеть. Лучше уж…
– Уйти от него.
– Теперь у меня и нет другого выхода. Скажи, Мила действительно ждет ребенка? Может, соврала?
Колдунья быстро приложила указательный палец к фотографии Милы и коротко помотала головой.
Я снова вздохнула.
– Не следовало мне приходить сюда. Все равно ты ничем не сможешь мне помочь.
– Но ведь, следуя твоей теории, – сказала Иванна, благополучно пропустив мимо ушей последнюю фразу, – друг без друга вы тоже не сможете стать счастливыми.
– Зато мы будем спокойны, – скорбно изрекла я.
– И тебя это устраивает?
– Нет.
– Хорошо.
Она удовлетворенно кивнула и потянулась к своим волосам, словно намеревалась поправить прическу. Но вместо этого вытащила оттуда блестящую булавку-шип, удерживавшую на макушке ее черную шапочку.
– На, держи, – протянула она мне ее.
Я недоуменно повертела в руках подарок. Булавка была длинной – сантиметров пятнадцать и оканчивалась круглой, неправильной формы бусиной из неизвестного мне зеленого камня.
– Похожа на золотую, – заметила я.
– Она и есть золотая, – бесстрастно подтвердила Иванна.
– Но это же дорого…
– Визит ко мне тоже недешевый.
– И зачем она мне? – Во мне проснулось любопытство.
– Если ты уколешь этой булавкой человека, он умрет.
Я в изумлении открыла рот. Беседа приняла крайне неожиданный оборот!
– И кого ты предлагаешь мне колоть? – поразилась я.
– А вот тут у тебя есть выбор.
Ухмыльнувшись, Карамазова откинулась в кресле и закинула ногу на ногу. Она была похожа на черную кошку и в то же время на вихлявого, гримасничающего чертика. Впрочем, человек наверняка выдумал черта в ту секунду, когда в темноте мимо него прошмыгнула черная кошка…
– Можешь убить Юлия. А можешь – себя.
– Здрасьте, приехали! – презрительно фыркнула я. – И какой мне в этом резон? Если бы у меня возникло столь идиотское желание, я бы и без тебя нашла, чем его пристукнуть и травануться самой!
– Пристукнешь его топором – сядешь в тюрьму. Отравишься снотворным – Юлий никогда не простит себе твоей смерти. А если уколешь его моей булавкой, эту смерть никто не соотнесет с тобой. Но важно даже не это, а то, что тогда, вместе с ним, умрет и твоя половина. Та, которая нуждается в нем. Ты уедешь в Америку и проживешь там долгую счастливую жизнь со своим художником.
– А если уколюсь я сама? – ошалело поинтересовалась я.
– Тогда будет счастлив Юлий. Как только ты умрешь, он забудет тебя и забудет себя таким, каким был с тобой. Станет совершенно цельным, успешным снобом и позером, довольным собой и женой. Выбирай.
– А Мила? Мой парень?
– Если вы умрете, у них все будет хорошо – обещаю.
Ее слова не вызвали во мне никакого доверия.
– Прости, но все это…
– Похоже на сказку, – понимающе кивнула Иванна. – Но ведь я не заставляю тебя верить. Попробуй – и убедишься сама.
– Хорошо…
Я встала, ужасно разочарованная и недовольная своим визитом. Мне было до слез обидно, что я разоткровенничалась перед этой самодовольной сумасшедшей, и ужасно жалко пятисот долларов, которые нужно было ей заплатить.
– И еще, – одернула меня Карамазова, – совет напоследок. Даже если ты не воспользуешься моей булавкой, не бросай его. Наплюй на все принципы, на мораль, на добро и зло и не бросай. Если ты бросишь его, будет только хуже. Всем.
Я обреченно скривилась.
– Но вы же любите друг друга! – закричала она. – Любите на самом деле!
– Да, любим, – эхом повторила я. – Но вслед за летом все равно наступит зима… И ничего ты тут не попишешь.
– А сейчас на улице что?
– Лето, – ответила я машинально. – Но оно скоро окончится. А в сентябре я уеду.
– Я не о том, – отмахнулась ведьма. – Я ненавижу лето. Всегда любила зиму и мечтала, чтобы она не оканчивалась никогда.
– Хотим мы того или нет, после зимы приходит весна, – напомнила я ей.
Наш разговор становился совершенно абсурдным и бессмысленным. Пора было уходить.
– Ты так думаешь? – осклабилась Карамазова. – Тогда посмотри в окно.
Я послушно подошла к окну и отдернула бархатную штору.
За окном лежал снег!
– Не может быть! Когда он успел выпасть? – запаниковала я. – Он должен был растаять, ведь на улице лето!
– На улице – лето, – улыбнулась ведьма. – А у меня зима. Это только моя зима. И она у меня всегда. Понимаешь?
Я смотрела на нее ошалевшими, вылезшими из орбит глазами. Она усмехнулась мне:
– Подумай об этом.
«Я просто пьяна, – догадалась я, хватаясь обеими руками за эту спасительную мысль. – Я просто чертовски пьяна!»
И мир закружился у меня перед глазами.
* * *
Тюк – стукнул каблучок о ступеньку.
Прошел год.
Тюк – стукнул второй.
Одиннадцать ступенек вниз. Раньше Юлика что ни вечер можно было застать в этом подвальном казино.
Тюк.
Но за год он мог изменить свои привычки. Мог измениться до неузнаваемости. Я знала: он женился на Миле, у них родился мальчик, его назвали Андреем. И еще знала от Мики, что Юлик провернул какую-то хитрую финансовую операцию, получил выгодный заказ и сильно разбогател. «Он стал другим», – сказал мне Мика.
Тюк.
И все же мне казалось, что сегодня я непременно встречу его здесь. Эта мысль придавала мне решимости.
Тюк, тюк, тюк…
И одновременно пугала меня.
Тюк… – Нога зависла в воздухе.
А может, не стоит туда идти?
Неделю назад мы с Сергеем привезли свои картины на выставку в Москву, опьянившую нас успехом и количеством выпитого «за новые знакомства».
Тюк…
Я прилетела в Киев на день. Через три часа самолет должен был унести меня обратно, через четыре – муж будет встречать меня в аэропорту. Завтра утром мы с Сергеем летим обратно – в Америку.
Тюк…
Уже полгода я была замужем за ним, была Евгенией Кайдановской.
Тюк…
У меня были заказы, были деньги, недавно была выставка… И я была отчаянно, катастрофически несчастлива! У меня были все атрибуты счастья: карьерный взлет, любящий мужчина, уютная квартирка, но я не замечала их. Потому что весь мир смотрел на меня глазами Юлия. И на что бы я ни смотрела, я видела только его глаза!
Его лицо плыло передо мной, как полупрозрачный воздушный шар, повисший между небом и землей, зримый и в то же время неземной. Оно следовало за мной день за днем, месяц за месяцем, с неотступной навязчивостью луны в окне, которая остается нерушима, хотя ты бежишь от нее, преодолевая километр за километром.
И если бы в этот миг передо мной встали Рок, Судьба, Бог или Дьявол, я б, не задумываясь, отдала всю свою жизнь за то, чтобы сидеть напротив него за столиком кафе и повторять, словно навязчивое томительно-сладкое заклятие: «Господи, как я соскучилась по тебе! Господи, если бы ты знал, как я по тебе соскучилась!»
И не важно, кто, собственно, об этом не знал, Юлий или Господь, который теоретически все знает, но несмотря на это выдернул у меня из рук эту нить… Главное – сидеть напротив, окунаясь в его взгляд, как окунаешь пересохшие от жара губы в стакан с водой и с наслаждением слизываешь влагу языком. Сжимать его руку и повторять, повторять до тех пор, пока чары не растают и не станет легче.
Странное это чувство, знать, что человек, которого ты хочешь увидеть, как жаждущий в пустыне хочет добраться до колодца с водой, живет в Киеве, имеет совершенно конкретное имя, адрес и три мобильных телефона, по которым ты можешь позвонить в любое время суток. И в то же время понимать: он – мираж, миф, его не существует в природе. И, несмотря на то что с ним можно увидеться в любой момент, того, кого ты любишь, ты не увидишь больше никогда. Потому что он никогда уже не будет таким, каким его любишь ты. По крайней мере, с тобой, потому что ты его предала. Предала потому, что не могла не предать. Не могла купить право быть с ним ценой предательства другого. И дело было не в ней, другой… Просто если бы твоему солнечному идолу, твоему добрейшему, милосерднейшему, христианнейшему Юлию была принесена человеческая жертва, он сразу бы стал языческим богом.
«А может, и не было никогда второго Юлика? Может, все то, что я называла „Моим Юлием“, было лишь неизжитым юношеским идеализмом, отголосками романтических детских игр и в Робин Гуда, и в казаки-разбойники? Тем, что исчезает с годами столь же бесследно, как пухлый овал лица и свежесть кожи?» – думала я.
И, испугавшись, яростно спорила сама с собой: «Нет, был, был, был!»
И вспоминала его взахлеб, доводя себя до болей в голове. Вспоминала, что, будучи рядом с ним, испытывала такое захлестывающее невероятное счастье, что впору было кричать «Остановись, мгновенье, ты прекрасно!» и умирать с миром. И мой позвоночник тихо ныл от ностальгии по тому дню и часу. И я была готова бросить всех и вся, послать все к черту и бежать к нему. Только для того, чтобы увидеть, как он улыбается мне своей трогательной полудетской, слегка смущенной улыбкой, которая распространяет ореол тепла и света. Только для того, чтобы увидеть, как он смотрит на меня своим незамутненным взглядом. Бежать сейчас же, пока он еще такой чистый, светлый и юный, пока он еще не состарился, не заматерел, не разучился так смотреть и так улыбаться.
А потом я вспоминала, сколько раз он врал мне, глядя вот этими чистыми, прозрачно-честными глазами. Говорил: «Я люблю» и спал с другой. И его образ трескался пополам, как зеркало. И вот уже мне не к кому было бежать, не к кому больше спешить, некого больше любить…
Я открыла дверь. Я увидела его сразу. Он сидел за игральным столом, барабаня пальцами по зеленому сукну. У него было хмурое, отчужденное, непроницаемое лицо.
«Посмотри на меня!» – взмолилась я про себя.
Юлий поднял голову. Наши взгляды встретились. Он отвернулся, резко встал, бросил фишки и быстрым шагом направился к противоположному выходу.
Он бежал от меня.
– Юлий! – закричала я. – Юлий!
Он остановился. Секунду стоял неподвижно, ссутулив плечи. Затем обернулся, медленно, тяжело, как смертельно усталый человек. – Юлий…
Я подошла к нему. Он поднял лицо и посмотрел мне в глаза. Это был обреченный взгляд. Взгляд человека, который отчаянно хочет не смотреть на меня – но не может. Хочет меня ненавидеть – но не может. Хочет, но не может меня забыть. Взгляд человека, обреченного на меня, как на каторгу.
А я смотрела на него с ужасом. Сейчас, когда его лицо, его самое светлое в мире лицо было на расстоянии вытянутой руки, я вдруг поняла, что не узнаю его. Это было лицо, покрытое пылью. В нем не осталось ничего нежного, мальчишеского, золотого. Это было мертвое, серое – старое лицо. Посмертная маска моего Юлика.
И мне стало страшно, страшно, как никогда в жизни.
Страшней, чем увидеть свой идеал распятым, узреть, как он разлагается у тебя на глазах!
– Юлик, – сказала я.
Его резиновые губы дрогнули и попытались неуверенно улыбнуться. Его губы были похожи на умирающую собаку, которая при виде любимого хозяина пытается из последних сил повилять полупарализованным хвостом.
– Юлик, я так рада тебя видеть.
– Зачем? – произнес он глухо. – Уже ничего не изменишь. Странно, что ты еще помнишь мое имя…
– Юлик, я так скучала по тебе…
– Ты бросила меня… – тосковал его голос. – Ты уехала, не предупредив… – Он был не в силах упрекать меня, лишь констатировал мое предательство, опустошенно и безысходно.
– Я так скучала по тебе, я так счастлива, что могу просто видеть тебя…
– Когда ты уехала, я чуть не сошел с ума… А потом привык…
– Юлик, это словно сон. Я так часто представляла себе нашу встречу как невозможное, немыслимое счастье, я так привыкла, что это может быть только во сне, что теперь не могу поверить, что я не сплю, что это правда… Я так рада видеть тебя!
– У меня все хорошо… Все хорошо… Мика сказал, ты вышла замуж…
– Я так рада видеть тебя…
– Ничего уже не будет как прежде… У нас уже ничего не может быть… Я был для тебя только увлечением…
Его глаза больше не были голубыми, они были темными, стершимися, мутно-серыми. Его золотая кожа стала пепельной, тусклой, как затертый в руках пятак.
И тогда, глядя в это погасшее лицо, в которое словно бы навсегда въелись тень и прах, лицо уже мертвое, уже чужое, страшное тем, что это ЕГО лицо, я простонала:
– Ты не увлечение, ты для меня больше, чем все. Я умоляю тебя, Юлик, зажгись!
* * *
Мы лежали, плотно прижавшись друг к другу, боясь разомкнуть объятия, боясь, что все случившееся снова окажется ложью. Его лицо утонуло в моих спутавшихся волосах, я уткнулась носом в его родную подмышку.
«Я не отдам его никому», – подумала я.
– Я не отдам тебя никому, – сказал он. И наконец я узнала его голос.
Приподнявшись, я заглянула ему в лицо. Это было мое лицо! Лицо, с которого я несколько часов подряд сцеловывала пепел усталости, обреченности, бессмысленности жизни – опустошение. МОЕ золотое лицо, умытое ласками и поцелуями, осунувшееся, как после болезни, усталое, постаревшее, но уже мое – самое любимое в мире.
– Нужно что-то решать, – произнес он. Совсем не так, как говорил раньше Это было незыблемое решение. Закон, который следовало ввести ценой любых забастовок и демонстраций, жертв и репрессий.
– Да, – согласилась я. В моем голосе не было сомнений.
– Ты не вернешься к мужу, – приказал он.
– Да.
– И я расстанусь с Милой.
– Да, – повторила я, нащупывая под подушкой золотую булавку с зеленой бусиной.
Я не колебалась.
– Ой, что-то кольнуло… сердце, – нахмурился Юлий. – Нервы, – привычно добавил он и тут же забыл об этом, завороженный моею улыбкой.
Продолжая улыбаться, я аккуратно вытащила острие из его кожи и вонзила себе в плечо.
На мгновение боль сжала грудь. Я с ненавистью отбросила использованную булавку. Все кончено – теперь мы умрем. Оба.
– Ты любишь меня? – Его губы снова светились изнутри.
– Да…
– Мы больше никогда не расстанемся?
– Нет.
– Я умирал без тебя… умирал. Полная обезжененность организма. Женечка моя, мой Женьшень…
Я ждала.
Ничего не происходило.
– Хочешь секрет? – по-детски спросил он. – Я покупал себе в галантерее крем «Женьшень» за гривну пятнадцать копеек…
– Ты? за гривну пятнадцать?!
– Да, и намазывался им весь, потому что мне казалось – он пахнет тобой…
«Быть может, смерть наступит только через несколько часов?» – подумала я. И обрадовалась этому. Несколько часов вместе с Юликом! Несколько часов счастья, которое больше никогда не сменится горечью, лета, которое больше никогда не сменит зима!
