Текст книги "Я - ведьма!"
Автор книги: Лада Лузина
сообщить о нарушении
Текущая страница: 22 (всего у книги 24 страниц)
– Как такое могло произойти?! – прохрипела она, задыхаясь.
– Очень просто, внученька, – ответила бабушка Ева. – Ты стала ведьмой.
Она уверенно сняла свои нелепые очки, и Иванна увидела перед собой два совершенно желтых кошачьих глаза.
– Ну и зиму ты вчера нагнала, – похвалила бабушка. – Теперь ты всегда будешь любить зиму… Это уже не пройдет – оно остается в душе, как шрам.
18 декабря XXI века
Елочная гирлянда погасла – видно, перегорела одна из лампочек. Алена вошла в комнату с тарелкой горячих вареников, обильно политых сметаной. Черная тень пододвинула стул к табуретке Тёмы, и, взобравшись на него, Алена попыталась накормить любимого с ложки.
– Не надо, я сам… – смутился он, забирая у нее тарелку.
Ее расширенные глаза над заклеенным скотчем ртом напряженно смотрели на него. И он увидел, что в них нет страха, только пульсирующая звериная ярость. Несмотря на нежный голосок и уютное, мягкое тело, в Алене угадывался стержень. Подобно овчарке, получившей приказ «сидеть», она вела себя смирно – с трудом сдерживаясь, чтобы не кинуться на обидчиков своего хозяина, вступив в борьбу не на жизнь, а на смерть, наплевав на логику и дипломатию, подчиняясь одним лишь природным инстинктам: кто кого!
– Держись, все будет хорошо, – сказал он ей тихо, одними губами.
Но сам он отнюдь не был уверен в хеппи-энде.
Безрадостно пожирая вареники, Артем опасливо косился на Иванну, раздумывая, как завязать разорванный разговор. После его громогласного выпада она опустила лицо в ладони и сидела так, не двигаясь, не шелохнувшись, словно впавшая в зимнюю спячку черная бабочка.
До чего же нелепо он прокололся! Сорвался, впал в истерику, наговорил… «Старая дева», «никто замуж не берет» – серпом по яйцам. Женщины такое не прощают. Как теперь реанимировать это?
Сейчас он готов был жениться на ней – только бы спастись. Но в данном случае предложение руки и сердца явно не проканало бы.
«Если женщина не права, нужно попросить у нее прощения», – вспомнилась расхожая истина.
Он спешно сунул грязную тарелку охраннику.
– Иванна, – заискивающе протянул Тёма, всем своим видом изображая глубокое раскаяние. – Прости меня. Я был не прав. Мне очень-очень жаль…
Она высвободила лицо из осады ладоней.
И он вздрогнул так, что табуретка заплясала у него под ногами.
У нее было безнадежно старое лицо, будто за эти десять-двадцать минут она постарела на годы. И прядь ее темных волос, выбившаяся на сморщенный лоб, стала пегой – седой.
– О чем ты жалеешь? – пружинисто спросила она. – О том, что подставил и кинул меня? Или о том, что не знаешь, как выкрутиться теперь? Целый день ты ломаешь голову, как, извернувшись похитрей, придумать себе оправдание. Это единственное, что занимает твои мысли. Даже прижатый к стене, даже с петлей на шее, ты не в состоянии подумать о том, что действительно виноват, – только о том, как избежать наказания!!!
«А разве, стоя на плахе, можно испытывать что-то кроме животного страха перед смертью?» – пришло ей в голову внезапно.
Она замерла с открытым в обличающем крике ртом и в смятении посмотрела на Тёму.
– А что у тебя с глазами? Линзы? – попытался сменить тему разговора Артем.
– Какая разница, – нервно отозвалась она. – Вряд ли в Аду тебе пригодится эта информация.
– А ведь мы встретимся с тобой в Аду… – Он неуклюже улыбнулся. – Если ты убьешь меня, ты… Ты веришь в Бога, Иванна? Что бы я ни сделал, не тебе судить меня. Убить человека – это убить человека. Это легко только в кино…
Парадокс, но трафаретные слова, позаимствованные им из какого-то фильма, произвели на нее впечатление!
Она отвернулась от него, резко – как от пощечины.
– Ничего, – сдавленно сказала Иванна. – Ад достаточно велик, чтобы мы могли разминуться.
Конец XX века
– Слушай внимательно и не перебивай, – сказала ей бабушка Ева. – Ты – наследственная ведьма. Ведьмой была моя мама и бабка. Ведьмой могла стать и моя дочь, твоя мать, но она боялась такой судьбы и берегла себя.
– Берегла? – вопросительно повторила Иванна.
– Ведьмами, как и поэтами, не становятся, а рождаются. И все же лишь определенные обстоятельства зажигают в душе пожар. Гений, родившийся в горной деревне, умрет неграмотным дровосеком, не узнав, что он талантливый физик или артист. Но зная талант, обстоятельства можно подтасовать, а можно и обойти, как это сделала твоя мать. Она обложила свою жизнь ватой, сознательно избегая любых толчков. Именно удары судьбы и высекают из нас божий дар, под влиянием ярких эмоций поэт садится писать, вождь начинает борьбу, а ведьма…
Бабушка замолчала.
– Я забыла сказать: вчера ты убила того, кто обидел тебя.
– Откуда ты знаешь? – вскрикнула Иванна.
– Да уж знаю… – усмехнулась бабушка Ева. – Человек по имени Василий Людин попал в аварию – его тело разорвало на тринадцать кусков.
– А при чем здесь я? – испугалась внучка.
Бабушка вытянула руку и разжала кулак – на ее ладони лежали подобранные с ковра обрывки фотографии и рассеченная ударом ножниц глянцевая голова.
– Можешь сосчитать, – сказала она. – Ровно тринадцать.
Иванна нерешительно пересчитал а, потом, помедлив, пересчитала еще раз, затем, чтобы убедиться окончательно, сложила на простыне тринадцать частей в фигурку покойного режиссера.
Ошибки быть не могло!
– Я ведьма, – произнесла она, пытаясь примерить это понятие и не зная, как надеть его на себя, – словно заморский костюм, лишенный привычных прорезей для рук, оно казалось ей лишь бестолковой кучей тряпья. – Я – ведьма, – проговорила она снова.
И что-то тревожное, опасное заворочалось у нее в животе, подобно еще не рожденному, но уже существующему ребенку.
– Ты – ведьма, – подтвердила бабушка. – Твой дар звал тебя давно… Недаром ты поступила в медицинский. Ближе психиатрии к ведовству лишь религия. Ты выбрала профессию интуитивно, не в силах сформулировать точнее то, чего не знала и что не считала возможным.
– Я – ведьма, и я убила Людина…
Она вдруг всей кожей ощутила неприязнь к этой новой, зародившейся в ней жизни… И одновременно головокружительность этой власти!
Такое же спорное, смешанное чувство она испытывала в детстве, когда, втайне от мамы, воровала из коробки шоколадные конфеты: жажду вкусного, страх и азарт – застукают, не застукают?! И осознание, что ее поступок – нехороший и, если он всплывет, ей будет ужасно, невыносимо стыдно.
Такое же чувство она испытала, оказавшись впервые в постели с мужчиной, когда тело одновременно хочет и не хочет, стремится и боится, когда животный инстинкт, окрепнув, освобождается из уютной и привычной скорлупы морального табу.
– А если я не хочу? Не хочу быть такой? – гордо заявила она.
– У тебя нет выхода, – сказала бабушка. – Отныне ты раба.
– Что? – возмутилась Иванна. – Да кто меня заставит? Ты? Они? – Она не знала, кого именно имеет в виду, но уже заранее бунтовала. – Я буду поступать, как я хочу!
– Ты даже не понимаешь, что сама ответила на свой вопрос.
Бабушка встала со стула и подошла к окну. Спина ее была прямой, как у балерины.
– В тебе уже говорит ведьма, – бесстрастно объяснила спина. – Ведьмы неспособны смириться с неволей. Ни я, и никто другой не станет неволить тебя. Отныне ты сама будешь принимать решения и сама нести за них ответ… Ведьмы не подчиняются никому, в том числе и друг другу. Мы – свободный народ. И все же ты такая же раба, как все мы…
– Раба кого?
– А кто заставляет тебя есть, пить, спать? – пожала плечами бабушкина спина. – Твоя человеческая природа. Ко со временем ты избавишься от слабостей людских, научишься видеть в темноте, месяцами обходиться без сна и пищи… Ты ведьма и будешь жить как ведьма. Новое нутро получит над тобой власть. Твоя суть и станет твоим владыкой. Это уже случилось – вчера, когда ты убила человека.
– Но ведь это же ужасно! Ужасно! – запричитала Иванна.
– Ужасно что? – Обернувшись, бабушка посмотрела на нее в упор. – То, что ты убила его? Или то, что при мысли об этом у тебя кружится голова от радости, что он наказан?
– И то, и другое… – запаниковала Иванна. – Пойми, убить – это убить… – Она не знала, как сформулировать это точнее. – Это грех. Так нельзя! В любом случае это плохо.
– Что хорошо, что плохо… – Тон бабушки неожиданно сделался ласковым. – Даже человеческий суд плутает в подобных понятиях и оправдывает убийство в целях самозащиты.
Она подошла к внучке и любовно погладила ее по взъерошенной темной голове.
– Пойми, ты не могла не убить его. Сила, зачатая в тебе, была слишком могущественной, она уничтожила бы либо его, либо тебя. И то, что смерть досталась ему, – справедливо.
– Ты так думаешь? – с надеждой пролепетала Иванна.
Бабушка выкопала из одеяла зеркало и снова протянула его внучке.
– Ведьмы, в отличие от людей, могут отличить добро от зла, по крайней мере постфактум. Господь, сотворивший нас, – великий психолог. Он учел, что мы – женщины, и нашел единственный стимул, способный сдержать нас, – нашу внешность. Первый закон ведовства: совершая зло, ведьма стареет, верша добро – молодеет. Ты же не изменилась… Значит, это убийство не было ни злом, ни добром – оно просто должно было свершиться.
Иванна придирчиво изучала себя в зеркале.
– Быть может, – неуверенно предположила она, – это потому, что я не собиралась его убивать… Это было… ну как бы в состоянии аффекта. Я не знала, что я делаю! Я не хотела…
– Не обманывай себя, – обрубила бабушка. – Ты хотела! Очень хотела. Его убило твое желание убить. Но помни, до тех пор, пока жив второй враг, боль-ненависть-смерть навсегда останутся с тобой, словно ампула с ядом, зашитая в сердце.
– Пока жив Тёма? – поняла внучка.
– Ее можно не замечать, можно ходить осторожно, опасаясь резких движений, и жить под угрозой, что, оступившись, ты разобьешь ее, и она отравит тебя саму. Неотмщенное предательство разрушает того, кого предали. И против этого есть только одно противоядие – выпустить яд вместе с местью.
– Убить его? – поразилась Иванна. – Ты что… Я не смогу… Я больше не буду никого убивать.
– Сможешь, – убежденно сказала старая ведьма. – Рано или поздно, ты не сможешь поступить иначе. Ибо существует второй закон ведовства – ведьмы не влюбляются. Они не способны любить…
– То есть как это? – смешалась новорожденная колдунья. – Почему? За что?
– Это не наказание, – объяснила бабушка сурово. – Так уж устроен мир, в нем все гармонично, уравновешенно… Собака сильнее кошки, но она не умеет лазить по деревьям, и кошка может спастись, забравшись туда. Ведьма способна приворожить любого мужчину, но она не умеет любить и потому, лишенная искушения, не представляет опасности для их рода.
– Что ж, – вздохнула Иванна. – Возможно, оно и лучше. Ни боли, ни лжи, ни разочарований…
Она с облегчением подумала о том, что вся ее дальнейшая жизнь будет безмятежной и бесстрастной, как зима, окутавшая город за окном. Без горечи, грязи, мучений, ссор… Полный, непоколебимый покой.
– Но не для тебя, – возразила бабушка Ева, без труда прочитав ее мысли. – Череда новых романов и любимых, страстей и сумасшествий, счастья и отчаяния, разочарований и надежд помогла бы тебе забыть печальную историю. Но ничего подобного с тобой уже не будет. Отныне и навечно в твоей жизни останется только эта горькая, как яд, любовь.
20 декабря XXI века
– Бе-едненькая моя, бе-едненькая… – жалостливый голос Наташи нежно гладил подругу.
Полуголая елка была забыта. Они сидели на полу гостиной, посреди разбросанных по комнате блестящих игрушек, и певица обнимала Иванну, гладила ее по голове, по плечам, по спине, пытаясь утешить, согреть и чувствуя, что с тем же успехом она могла бы отогревать глыбу льда.
– Бедная моя девочка.
Будоражащее счастье приближающегося праздника сменилось угрызениями совести – Наташе было стыдно за то, что для нее Новый год – это Дед Мороз и Снегурочка, выстрел шампанского и взрывы салюта, запах мандаринов и мамин фирменный торт с кремом; похожие на золотых рыбок конфеты в блестящих бумажках, которые папа привозил из Прибалтики (а она вешала их на елку, чтобы съесть не раньше 31 декабря); снежинки, вырезанные из салфеток, хлопушки, подарки, салат «Оливье» и «Селедка под шубой»… Сотня милых глупостей и радостных воспоминаний, которые, словно нитка разноцветных елочных бус, тянутся из самого детства, переливаясь в душе веселыми огнями. И пусть последние пять лет Новый год – это изматывающая ночная работа, все равно она не может сравниться с той жуткой беспросветно черной дырой, которой обернулся этот праздник для Иванны и из которой ее бедная девочка не может выбраться до сих пор.
– Прости меня, – попросила Наташа, каясь.
– За что? – бесцветно спросила Иванна.
– Я думала, ты гордишься тем, что ты ведьма – хладнокровная, одинокая… Все время тебя дразнила, дергала, подкалывала. Как ты только терпела меня? Теперь я понимаю… Теперь я все понимаю. И почему ты красивой больше быть не хочешь. И почему на мужчин не смотришь – тоже. Если бы мне два таких урода попались, я бы и сама, наверное, не смогла… Честное слово, я б твоего журналиста задушила собственными руками!
Карамазова аккуратно высвободилась из объятий Могилевой. И та вдруг поняла: Иванна лишь терпела ее ласки – ее нежность причиняла ей боль, как причиняют боль выставленные в витринах желанные вещи, которые ты никогда не сможешь себе позволить.
– Я была уверена, что ты, именно ты непременно осудишь меня за убийство человека, – отчужденно сказала она.
– Так ты таки убила его? – ахнула певица. Она помолчала, пытаясь представить себе, как Иванна – ее подружка Иванна! – отдает мрачный приказ выбить табуретку из-под ног Артема. И не сумела.
– А где, интересно, ты могла взять трех охранников? – подозрительно поинтересовалась она.
– Разве это проблема? – удивилась Иванна. – Их не трудно нанять.
– Но это дорого.
– А я, между прочим, зарабатываю до хрена! – резко вскрикнула ведьма.
В ее голосе звенели слезы, но глаза оставались безжизненными и сухими.
– Ко мне ж не только романтичные девицы ходят, но и бизнесмены, олигархи, политики… С тех пор как я изобрела «Qui vivra verra»[22]22
Поживем – увидим; будущее покажет (фр.).
[Закрыть], от них отбоя нет. Все хотят знать, чем обернутся их сделки, контракты, проекты… На такие средства я могла бы нанять целый взвод!
– Но впоследствии исполнители могут свидетельствовать против тебя.
– Не могут, – опротестовала ведьма. – Достаточно опоить их белладонной, и они забудут то, о чем не должны помнить. Видишь, я могу практически все. Кроме одного…
– Любить?! – воскликнула Могилева. – Да за это его убить мало!
И осеклась… Снова замолчала, взяла в руки мохнатый «дождик», стала накручивать его на палец. Ее пожелание «убить» было кастрированным – теоретическим. Не зря же все цивилизованные страны отменили смертную казнь… А с другой стороны, разве он не заслуживал смерти?
– И все же, Иванна, может, не стоило его убивать? – спросила она, сомневаясь.
Сомневаясь, сможет ли она любить Иванну теперь, узнав, что ее подруга убила человека. Оправдать, понять – да. Но сможет ли она любить ее?
– Нет, – ответила за нее Иванна.
Могилева вздрогнула: было очевидно – Карамазова прочла ее мысли. Впрочем, возможно, они были написаны у нее прямо на лбу.
– Откуда ты знаешь? – смутилась она.
– Знаю по себе.
Конец XX – начало XXI
Бабушка Ева оказалась права, ей не удалось забыть об Артеме. Хотя, поначалу, удавалось не вспоминать о нем. Ее второе рождение и новая жизнь – неизведанная и волшебная жизнь ведьмы – надолго похитили Иванну у реального мира. Она съехала от родителей и поселилась в их фамильной квартире № 33.
– Здесь жила еще твоя прабабка-ведьма. Теперь я отдаю ее тебе… – сказала старая колдунья.
Она перебралась за город, где, как оказалось, у нее был собственный трехэтажный особняк.
– Ведьмы зарабатывают немало.
– А что они могут?
– Настоящие – все. Но это не означает, что мы делаем все, о чем нас попросят. Не забывай, совершая зло – мы стареем.
– Значит, делать зло все-таки нельзя? – обрадовалась Иванна.
– Ты должна уяснить главное: ведьма – не человек Мы живем по иным законам. Кошка не совершает зла, убивая мышь, ибо Господь сотворил ее хищницей, а не травоядной. А нас ведьмами, а не великомученицами, – осклабилась бабушка Ева. – Он просто хотел, чтобы добро и зло в колдовском мире было столь же уравновешенно, как в Его мире.
– А ты уверена, что нас сотворил именно он?
Бабушка Ева привычно пожала плечами.
– Он наказывает нас. Но ведьма есть ведьма… Сама подумай, что будет, если ты станешь вершить одно добро?
– Что?
– Ты помолодеешь настолько, что вернешься в утробу матери! – презрительно фыркнула ее наставница. – Но это невозможно. За всю историю ведовства такого не случалось ни разу. Хотя некоторым из нас удавалось, убавляя себе годы, прожить более пятиста лет…
– А есть какой-нибудь прейскурант? – упорствовала ученица. – Снять сглаз – молодеешь на месяц, снять порчу – на год, снять порчу на смерть – на десять…
– Может, и есть, – засмеялась колдунья, – но только в руках у Всевышнего. И еще… Постригаясь в монастырь, люди принимают иное имя. Монашество и ведовство роднит отказ от собственного «Я». Дай название своей новой сути.
И Иванна отказалась от фамилии Зацерковная (уж не ради этой ли утешительно-религиозной фамилии мать вышла замуж за отца, открестившись от колдовства, которое считала родовым проклятьем?) и стала Карамазовой, в честь своего тезки – среднего из трех братьев Достоевского, с которым всю жизнь отождествляла себя саму.
– Не лучший выбор, – неодобрительно покачала головой бабушка Ева. – Ты обрекла свою душу на вечные сомнения[23]23
Иван Карамазов – герой романа Ф. Достоевского «Братья Карамазовы» – сошел с ума, не в силах разобраться в понятиях добра и зла, Бога и Дьявола.
[Закрыть].
Едва успев закончить институт, Карамазова вновь оказалась в положении первокурсницы, заваленной книгами и конспектами. Ей предстояло постигнуть сотню новых наук, выучить наизусть миллион народных примет (в которых, как утверждала бабушка, больше истины, чем в большинстве научных трудов), познать магию камней и металлов и страшную силу кладбищенской земли, вызубрить заговоры и заклятия, научиться хиромантии, астрологии, спиритизму… Почти полгода ей никак не удавалось наловчиться снимать свой собственный любовный приворот, а духи усопших упрямо отказывались разговаривать с ней, только злобно шипели, когда, вызвав их из небытия, Иванна обращалась к ним с важным вопросом. Зато благодаря медицинскому образованию целительные свойства трав, формулы и приготовление зелий, отваров и эликсиров дались ей без труда. А знание человеческой психологии помогало успешно работать с клиентами даже при минимальных колдовских навыках, а зачастую благополучно обходясь и без них.
Правда, раза три она напортачила такое, что в сумме постарела лет на пять, а потом, оказав, казалось бы, незначительную услугу, с ходу помолодела на тринадцать. И была вынуждена месяц отсиживаться взаперти, отказываясь от приемов (как прикажете работать с людьми, будучи четырнадцатилетней девчонкой?), и наращивать себе годы с помощью мелких пакостей…
Но прошло время.
И как только словосочетание «Я – ведьма» превратилось из заморского платья в повседневную домашнюю одежду, Иванна вспомнила про Артема. И боль-ненависть-смерть проснулись в ней и зашипели трехглавым драконом.
Став ведьмой, Карамазова получила пожизненное здоровье – не могла ни заболеть, ни умереть от людской болезни. Ее кожа была чистой, как первый снег, волосы не секлись, не ломались ногти, лицо не знало морщин, а тело – целлюлита, оставаясь таким же юным и нежным. Но какой смысл быть вечно красивой и молодой, если ты не женщина и даже не человек, а моральный уродец, способный приворожить любого и не способный любить никого?
Женское и человеческое, сентиментально-теплое сопротивлялось стерильному холоду ведьмачества и судорожно рыдало по ночам о невозможности женского и человеческого счастья.
И почему-то ей казалось, что причина этого не в превращении в ведьму, а в предательстве Артема, убившего ее веру в любовь. Да и разве не из-за предательства Тёмы она стала ведьмой?
Она начала вызывать его образ, скрупулезно отслеживая жизнь бывшего жениха. Ей хотелось верить, что Бог уже наказал его за причиненное ей зло. Но жизнь Тёмы текла обычно и без проблем: он работал все в той же программе, возглавленной другим режиссером, пил с начальником, менял дам, снимал свои малокалиберные сюжеты…
Он жил себе и жил, не вспоминая ее, не задумываясь о прошлом, не мучаясь укорами совести.
И эта его неуязвимость – эта вопиющая божья несправедливость – унижала Иванну. Она следила за ним годы, и его цветущее самодовольное существование день за днем доказывало ей ее неважность, делало ее несущественной, раздавленной походя, как букашка или цветок.
Кто она такая, если, сломав ей судьбу, можно попросту не заметить этого?
Боль-ненависть-смерть медленно и последовательно разрушали все еще человеческую душу Иванны Карамазовой до тех пор, пока однажды ей не захотелось убить Иванну Карамазову, чтобы не чувствовать себя такой нелепой, поруганной и забытой Богом.
«Бог бросил меня за то, что я стала ведьмой!» – сознание греховности, сомнительности ее естества прорезалось вновь. Несмотря на все увещевания бабушки, она до сих пор не могла ответить: плохо или нормально быть ведьмой, Богом ли дана ей эта сила, хорошо ли, пытаясь помочь людям, вмешиваться в их судьбы? А если нет, то зачем рождаются на свет подобные ей?
Она перестала быть человеком, но так и не научилась гордиться своим ведьмачеством и, не будучи по сути ни тем ни другим, оказалась «нулем» между «плюс» и «минус» бесконечностью…
«А ничто и должно быть ничем!» – добивала себя она.
А потом подумала: «С какой стати мне убивать себя? Его!!!»
И под именем «Его» подразумевались одновременно и Господь, и Артем, с равным равнодушием забывшие о ее трагедии.
Сознательно убить Артема было равносильно убийству Бога в себе.
И, понимая это, она колебалась.
Образ Артемия Курникова был пропечатан в ее мозгу, как глубокое клеймо, столь явственно, что, захоти она навести на него проклятие, ей не было нужды ни искать его фото, ни лепить фигурку из воска.
Ведь и фигурка, и снимок – только зрительный символ, помогающий колдующему представить невидимую, разгуливающую на другом конце города цель, сосредоточить и направить на нее свою энергию, а игла – только символ твоего вторжения в его душу. Недаром зрелые ведьмы никогда не пользуются «игрушками», не произносят заклятий. Не пошевелив и пальцем, они вскрывают человеческое нутро одной целенаправленной мыслью.
– Но лишь великие ведьмы вершат это не задумываясь, – учила ее бабушка Ева. – То, что ты сделала с Людиным в состоянии аффекта, сродни поступку человека, который, вне себя от страха, не думая, перепрыгивает через высокий забор. Сильные эмоции удесятеряют силы. Но, придя в сознание, он сможет повторить свой прыжок только после длительных, изнуряющих тренировок Только годы спустя, выучив все заклинания и ритуалы и многократно опробовав их, ты сможешь высечь из себя столь же неумолимую силу, дающую тебе власть возрождать и убивать. Но вряд ли когда-нибудь ты достигнешь величия избранных…
– А что могут избранные?
– Важно не что, а как! Существуют ведьмы, которым достаточно посочувствовать больному, чтобы тот выздоровел, и достаточно осудить злодея, чтобы он был наказан. Оки карают и награждают столь же естественно, как мы дышим… Впрочем, это только легенды.
И все же Иванна слепила восковую фигурку Тёмы и его нынешней девушки Алены. Не потому, что была не уверена в своих силах, – она не собиралась оканчивать ритуал. Надеясь, что сам процесс – осознание, что она держит его в руках и способна сделать с ним все что угодно, – если не утолит, то хотя бы притупит, прикормит ее голодную месть.
Действуя по методу психодрамы[24]24
Психодрама – вид психотерапии, созданный Джекобом Морено. Пациенты играют роли, направленные на моделирование жизненно важных ситуаций. Конечный результат – достижение катарсиса.
[Закрыть] – по-актерски разыграть мучительную своей незавершенностью ситуацию, чтобы избавиться от нее, мысленно прожив до конца, – она долго и вдумчиво лепила Артема и Алену и, положив беззащитных восковых голышей на стол перед собой, полчаса выбирала иглу в черной атласной подушечке, тщательно взвешивая все pro et contra[25]25
За и против (лат.).
[Закрыть].
– Чем ты занимаешься, внучка? – слышала она в уме презрительный голос бабушки. – Ты бы еще вступила в центр психологической реабилитации изнасилованных дам!
Черная игла принесла бы ему смерть.
– Убей его, и дело с концом, – предложила бабушка Ева.
Золотая – разрушительную алчность, зеленая – великую надежду, оранжевая – успех…
– Давай-давай, облагодетельствуй подлеца, подставь вторую щеку… Ты ведьма, а не святая! Повинуйся своим инстинктам!
Взяв в руки голубую иглу, Иванна злорадно улыбнулась: а не сделать ли Тёму геем? Она в подробностях представила, что почувствует он, поняв: его комплекс Дон Жуана не что иное, как классический латентный гомосексуализм. И как он взбесится, как испугается, как возненавидит самого себя, осознав – его больше не возбуждают женщины. Как примет это вначале за унизительную импотенцию, а потом вдруг словит себя на еще более ущербной, разрушительной для его натурализованного сознания мысли – его тянет вот к тому парню. И как будет трусливо прятать свой грех от других и от себя самого…
Нет.
Человечество не придумало кары страшнее, чем величайший божий дар, обращенный в столь же великую пытку!
Карамазова решительно вытянула из подушечки две иглы. Красную – любовь, для Артемия. Синюю – холод, для Алены, чтобы та, остыв, стала свободной от привязанности к нему.
Едва лишь алая игла пронзит воск, Артем – где бы он ни был, чем бы ни занимался в эту секунду – неутолимо полюбит ее, Иванну.
Он вспомнит ее и решит сперва, что воспоминание это – лишь истлевшее, бессильное привидение с кладбища его памяти. Но воспоминание окажется живым и сильным, без запаха земли и тлена. Оно уверенно усядется за стол напротив него и закажет себе чашку кофе.
Он вскочит и уйдет, и воспоминание пойдет за ним, обнимет за талию, начнет гладить, мучая и возбуждая. Он попытается отвлечься на работу, на других женщин… Но воспоминание встанет меж ними, глядя ему прямо в глаза. И он будет часами сидеть над чистым листом бумаги, не в силах увидеть его, нервно вглядываться в лица красавиц, не в состоянии уловить их черты…
А вечером, когда он ляжет спать, воспоминание ляжет с ним, обвив его тело. И ночь за ночью ему будет сниться Иванна, Иванна, Иванна…
И не пройдет месяца, как он сорвется и бросится ее искать, и выяснит, что все нити оборваны, что даже родители не знают нового адреса дочки. Но они дадут ему телефон… И, проявив всю журналистскую изворотливость и изобретательность, перетрусив все связи, он узнает по номеру дом и квартиру и придет к ней за своей карой.
Потому что, только встретившись с ней, он постигнет: прошлое невозвратимо, и узнает, на какой тяжкий путь увлекло его неумолимое воспоминание. Оно останется с ним коротать дни и одинокие вечера. И пытаясь откупиться от него, он выкопает из земли свою подлость и положит к его ногам, каясь в поступке, обрекшем его на муки… Но воспоминание лишь угрюмо покачает головой в ответ. И тогда, воротя нос от разложившихся останков, он начнет препарировать свои грехи, пытаясь разобраться в них. До тех пор, пока не научится жить с осознанием своего преступления, своего вечного раскаяния и вечной горечи – пониманием необратимости своего поступка.
Разве не раскаяния ждет от павших Господь? Он верит в раскаяние и не верит в наказание. Ибо наказание бесплодно, а раскаяние порождает…
Нет!!!
Иванна резко выпрямила пальцы, и обе иглы – красная и синяя – упали на зеленое сукно ее письменного стола.
Она не святая, она ведьма! И ее боль-ненависть-смерть могут утолить только его потливый страх, его бессильная жалкая ненависть, его унизительная смерть.
ОНА ХОЧЕТ УБИТЬ ЕГО!
Pereat mundus et fiat justitia[26]26
Правосудие должно свершиться, хотя бы погиб мир (лат.).
[Закрыть].
Это единственное противоядие против ампулы с ядом, зашитой в ее сердце.
18 декабря XXI века
И вот Артемий Курников стоял перед ней – жалкий, голый, бессильный, на измученных, усталых ногах.
А она, засунув руки в карманы, мерила шагами комнату, недоумевая: почему боль-ненависть-смерть внутри нее сменило не удовлетворение, а пустота – гнетущее чувство бессмысленности происходящего.
Неважно, сколько он еще простоит и что еще скажет перед смертью, – все без толку. Все его жалкие эмоции, жалкие попытки договориться, заговорив ей зубы, все не то, не то, не то!
Его смерть ничего не изменит ни в ее, ни в его душе…
Артемий умрет, испытывая только бездумный потливый страх и убежденность – Иванна сошла с ума. Его любовница испытывает к ней только страх и животную ненависть, не понимая, что сейчас она избавляет ее от грядущей боли. А что еще может испытывать эта женщина, если ее тупо схватили, связали, заклеили рот?
Иванна подошла к Алене и содрала скотч с ее губ.
Пусть орет, коли хочет, ей уже все равно…
– Ведьма, – тихо просипела Алена. – Чего ты добиваешься? Зачем?
– Ты любишь Артема? – тихо спросила Иванна.
Ее голос звучал без всякого выражения.
– Как давно вы вместе?
– Не твое дело! – злобно огрызнулась любовница.
– Алена, не надо так… – испуганно попросил Артем.
Девушка с болью посмотрела на него и, сделав над собой усилие, ответила:
– Два месяца.
– Что ж… – печально протянула Карамазова, глядя куда-то сквозь нее. – Он любил бы тебя еще два. Тёма – обстоятельный мальчик. Сколько ты прожил с той журналисточкой, Аней? Полгода? А со следующей, Катей, почти год…
– Откуда ты знаешь? Ты что, следила за мной? – дернулся Артем.
– Да, следила, – апатично призналась Иванна.
– Ты сумасшедшая, – выдавила Алена сквозь зубы.
– Катю, кстати, – продолжила ведьма, – насколько я помню, вынули из петли. А последняя, Тома, пьет по-черному. Другие, правда, оказались крепче…
«Я просто пытаюсь оправдаться, – с отвращением подумала она. – Накрутить, науськать своего дракона, издохшего в самую неподходящую минуту…»
– Ну и что? – храбро бросилась Алена на защиту любимого. – Они просто психованные дуры. Все ищут, все выбирают… Тёма любит меня, мы собираемся пожениться.
– Любишь? – блекло усмехнулась Иванна Артему. – Женишься?
Он замялся, забубнил:
– Послушай, Ваня, у нас с тобой правда так мерзко все получилось. Но я был не в курсе, что Людин тебя…
– Если сука не захочет, кобель не вскочит! – презрительно встряла Алена.
Тёма поморщился: он не знал, как унять свою сожительницу, и искренне жалел, что Иванна освободила ей рот.
«Дура! Она только злит ее. Женюсь я на такой, как же!»
– Я правда любил тебя… – проныл он, не зная, что еще можно сказать.
– Нет, – опровергла Карамазова. – Ты меня ненавидел. Ненавидел за мою любовь, верность, заботу, потом за то зло, которое мне причинил. Но ты даже не представляешь, что именно ты сделал со мной, паскуда!
«Паскуда, паскуда, паскуда…» – повторила она про себя, но боль-ненависть-смерть упрямо отказывались воскреснуть из мертвых. Она ничего не могла с собой поделать – ей больше не хотелось убивать его.
