Текст книги "Я - ведьма!"

Автор книги: Лада Лузина

сообщить о нарушении

Текущая страница: 7 (всего у книги 24 страниц)

Я плюс Я, или Крещенские гадания

Я вчера в зеркале такого насмотрелся!

Анекдот

Глава первая
«Раз в крещенский вечерок…»

Крещение метелило за окном, и на душе было муторно и сладко. Сердце сжималось, как кошка перед прыжком, в предвкушении чуда, способного изменить всю твою жизнь. Нам было по пятнадцать: мне, Ларе и Лоле. Родители последней ушли на всю ночь к друзьям, и мы сидели на ковре заповедной родительской спальни, охваченные лихорадкой надежд, романтикой снегопада и генетической памятью предков. Кровь наших далеких прапрабабушек, чьих имен мы даже не знали, могилы которых на неведомых нам кладбищах давно уже сровнялись с землей, пульсировала в жилах: Крещение метелило за окном. И подобно кошке, бросающейся ловить мышь лишь потому, что так поступали сто тысяч ее предков, – нас обуревало желание гадать.

– Но как? – уже который раз повторила Лара.

– «Раз в крещенский вечерок девушки гадали, за ворота башмачок, сняв с ноги, кидали», – продекламировала отличница Лола.

– Ну да, – хмыкнула я. – Куда башмак упадет, оттуда жених и придет. Только они все тогда по деревням жили. Да и города были ненамного больше деревень. Запросто можно было по одному направлению мужа вычислить. Направо покажет, и уже понятно – там земля помещика Пупкина, а за ним поместье графа Тютькина. Если в городе: налево – аристократический район, направо – купеческий. А у нас? Даже если с компасом в руках определить, что туфелька указывает носом на запад, как ты узнаешь, откуда ждать жениха – из Парижа или из соседнего дома?

– А за соседним домом как раз Политехнический институт, а прямо за ним – зоопарк. А дальше опять дома, а за ними – кладбище, а на кладбище телевидение. Вот и разберись, кто к тебе свататься придет: сосед, студент, скелет, крокодил или телеведущий? – Лара заразительно засмеялась.

Но Лола не унималась.

– А еще можно расчесать на ночь волосы, положить расческу под подушку и сказать: «Ряженый-суженый, приди ко мне ужинать». – Наша учительница литературы постоянно нахваливала ее за то, что она заучивает наизусть все стихи. Но это было явно не из школьной программы. – И тогда суженый обязательно приснится.

– А еще можно сказать: «Спи на новом месте – приснись жених невесте», – передразнила ее я. – Только все это ерунда. Когда мы прошлым летом поехали с родителями в санаторий, я в первый же день, ложась спать на новом месте, произнесла это заклинание. И как вы думаете, кто мне приснился?

– Кто? – хором откликнулись обе мои подруги.

– Ни за что не угадаете, – протянула я тоном мучителя.

– Наш учитель физики?

– Леша из 10 «Б»?

– Или кто?

– А никто! Я сама. Не могу же я сама за себя выйти замуж, правда?

Лариса снова засмеялась. Лолита сердито насупилась.

– И все же это не ерунда, – произнесла она тоном непрошибаемой отличницы – точно так же серьезно Лола вещала у доски: «Ще не вмерла Україна!» – Нужно только знать настоящее, серьезное гадание.

– А ты знаешь? – провокационно поинтересовалась я – не было лучшего способа обидеть гордость нашего класса, чем уличить ее в незнании чего бы то ни было.

Лола надула щеки, дернула плечом и, гордо выпятив вперед то, что уже тогда активно разрасталось в бюст четвертого размера, заявила:

– Конечно. Только это страшно. Очень страшно. Не каждый рискнет. – Она высокомерно выпятила вперед толстую нижнюю губу.

– Ну! – подначила я.

– Я прочла в папиной книжке. Он вообще-то их от меня запирает. Но как-то оставил одну на столе, и я прочитала… Есть гадание на зеркале.

– Все знают, что есть гадание на зеркале, – презрительно отмахнулась я.

– Но никто не знает, как именно нужно на нем гадать. Это… Это страшно.

Вьюга с размаху ударилась в окно невидимым беснующимся телом. Стекла задрожали. И незыблемый уют Лолиного дома показался вдруг ненадежным и иллюзорным. Белая бушующая стихия была совсем рядом, отделенная от нас лишь хрупкой преградой стекла. А Лола уже вещала наизусть, сверкая в полутьме огромными черными глазами. И то, что она говорила, нисколько не напоминало ответ у доски.

– Собираясь гадать, избирают уединенную комнату. Берут два зеркала, одно большое, другое – меньше. Большое ставят на столе, маленькое – против него так, чтобы в них образовался зеркальный коридор в бесконечность. Гадающая садится перед зеркалом, обставленным свечами. Все окружающие, соблюдая глубокое молчание, сидят в стороне, отвернув головы к стене. Только гадающая глядит в зеркало, и нет в ее душе ни одной мысли, кроме мысли о суженом. А ровно в полночь, когда часы бьют двенадцать раз, с каждым ударом в большом зеркале показываются одно за другим двенадцать зеркал. И лишь удары затихнут и на часах будет нулевое время, девушка вскрикнет: «Суженый-ряженый! Покажись мне в зеркале». И в конце зеркального коридора появится Он. Потому что это время ритуальное – одна-единственная минута из пятисот двадцати пяти тысяч шестиста минут года, когда граница между тем и этим миром становится прозрачной и преодолимой. И гадающая смотрит сквозь зеркало прямо в тот свет, в ожидании видения жениха или знака собственной смерти.

Мы слушали ее, затаив дыхание, и сердца наши пульсировали в горле, то отчаянно тикая, то обмирая и трепеща.

Довольная произведенным эффектом, отличница продолжала:

– Но лишь та, в чьей душе нет страха, способна в этот час переломить собственную судьбу. И вызвать из бездны не того, на кого обрек ее рок для испытания и искупления, а Единственного, с кем жаждет слиться ее душа. Для этого гадающая должна взять острый нож и в двенадцать – в преддверии первого удара часов – одним глубоким порезом перечеркнуть поперек все линии жизни, судьбы и любви на своих руках. Кровь прольется на стол, где стоят зеркала, и зеркальный коридор устелет красный ковер. А когда алая дорожка достигнет последнего, двенадцатого, предела, гадающая вытянет окровавленные руки и позовет: «Плоть от плоти моей, кровь от крови моей, приди есть мою плоть, пить мою кровь, ибо ты – это я!» И единственно истинный суженый, будь он даже мертв или не рожден, выйдет и устремится к ней с протянутыми руками, и их дороги уже никогда не разминутся на жизненном пути. Но прежде чем руки суженого и суженой сомкнутся, девушка должна отдернуть их с криком: «Чур сего места!» Ибо, взяв ее за руку, он может в тот же миг увести ее с собой навсегда…

Некоторое время мы молчали. Темный сгусток вибрирующего страха заполнил всю комнату. От его прикосновения по коже бежали колючие ледяные мурашки, а живот ныл от ужаса и восторга.

– А может, – слабо выговорила Лариска, – лучше выбежим после двенадцати на улицу и спросим имя у первого встречного? Я вспомнила: кто тебе первый встретится, так твоего суженого звать будут.

И тут Лолита запрокинула голову и раскатисто засмеялась. Ее черные, как волчьи ягоды, глаза были злыми и насмешливыми – в них плескалась недобрая, непонятная нам победа.

– Ладно, – кинула она. – Идем одеваться. Скоро двенадцать. Давай договоримся: мой прохожий – первый, Валькин – второй, твой, – она пренебрежительно ткнула пальцем в Лару, – третий.

Первого прохожего звали Димой. Второго – Валерий. Третьего – Анатолий…

А вскоре наша дружба, которую мы соображали, словно алкоголики, на троих, распалась без следа. После восьмого класса пухлая хохотушка Лара ушла от нас в строительное ПТУ и пошла по рукам, любясь направо и налево и потребляя сперму с водкой примерно в равной пропорции, по принципу – выпивка и закусь. Ее след потерялся. Лишь полгода назад она позвонила мне и, с нелепым смешком, сообщила, что недавно ее изнасиловали сразу трое. Ее голос звучал как-то болезненно гордо.

Лолита уехала с родителями в Америку. По слухам, ее отец – ученый-историк, вступил там в Церковь Сатаны, основанную легендарным Ловеем. В единственном присланном мне письме Лола сообщала, что вышла замуж и ждет ребенка. Мужа ее звали Дима.

Я осталась одна.

И снег десяти Крещений вымел из моей памяти зыбкую и неверную девчоночью дружбу.

* * *

– Ты останешься сегодня?

– Нет, не могу. У меня дела…

Валера сжал зубы и сделал сурово-неприступное лицо. Он всегда сжимал зубы так, словно смыкал забрало. Это был классический прием самообороны против моих униженных просьб. Наверное, в этот миг в глубине души он мнил себя рыцарем.

Глядя на свое безрадостное отражение в черном окне кухни, я молча мусолила в пальцах фильтр сигареты. Губы у меня были как у обиженной лягушки. Когда я расстраивалась, сразу же становилась жутко некрасивой. И знала это. И от этого расстраивалась еще больше.

– Хороший получился праздник… – бесцветно сказала я только для того, чтобы показать – предыдущая тема разговора снята с повестки дня.

– Тоже мне праздник – Крещение! Ты что, верующая? Не понимаю, почему тебе так нравится устраивать у себя дома попойки.

– Потому что, когда в этом бедламе смешиваются кони и люди, мне легче делать вид, будто я не замечаю, как ты трахаешь моих подруг!

– Опять?!

– Двадцать пять. Света мне все рассказала: вы вчера были вместе в кино…

Целый вечер эта информация мучила меня словно несварение желудка. Да и как, скажите на милость, я могла ее переварить?

«Мы вчера ходили с Валериком в кино… Ты разве не знала?»

– В кино! – вспыхнул он. – В кино, а не в койке! Мы случайно встретились… Я что, не имею права?

– Не имеешь.

– Я тебе не муж!

– Объелся груш.

– Что за детские приколы?! Чего ты от меня хочешь? – С некоторой натяжкой этот вопрос можно было счесть попыткой решить конфликт.

– Хорошо, – незамедлительно воспользовалась я поблажкой. – Обещай мне, что больше никогда не будешь разговаривать со Светой. Обещаешь?

– Что? – возмущенно взревел он. – Я уже и поговорить с ней не имею права? Да тебя зашкалило! Твоя неуместная ревность…

– Моя ревность вполне уместна. И не воображай, будто я переживаю из-за твоих измен. Проблема в том, что я люблю тебя больше, чем себя, и ревную себя к тебе. Вот!

Я горделиво задрала курносый нос.

– Что за ерунда! – Валера окончательно вышел из себя. – Ты можешь говорить как нормальный человек?

– Пожалуйста, еб твою мать!

– Все. Я у-хо-жу, – отчеканил он по слогам. – Я не собираюсь тратить время на бессмысленные препирательства.

– Боже, какая ценная потеря! – Мою душу выворачивало наизнанку от обиды, рвало сгустками боли и злости. – Ты потратил на меня свое время? Не переживай, я тебе его верну! Неделю, месяц, всю жизнь без меня!!!

– Я ухожу.

– Вали!

Следующая мизансцена была разыграна точно по Чехову: «И она ушла! В другую комнату». Валерка хлопнул дверью и отправился к гостям. Конечно, если бы я по-прежнему упрашивала его остаться, он мог бы со спокойной душой вернуться домой. Но теперь, когда я встала в позу и выставляю его сама, выдворить его отсюда был способен только отряд милиции. И не нужно родиться Кассандрой, чтоб предсказать: наплевав на «дела», он повиснет на Светке или Анжеле и начнет тискать их у меня на глазах. А если совсем охамеет, может даже поинтересоваться с невинным видом: «Ты не против, если мы у тебя переночуем?»

Я зашла в гостиную и невесело усмехнулась про себя: «Тоже мне попойка!» Несколько человек со скучающими фригидными лицами вяло попивали вино. Ну, заяц, погоди!

Замерев в раме дверного проема в виде плаката «Родина-мать зовет!», я призвала с тщательно деланным энтузиазмом:

– Ребята, канун Крещения! Давайте устроим гадания!

Пять пар глаз вопросительно уставились на меня:

– Как?

– На ком?

– Кто с кем?

– Не пошлите, – отмахнулась я. – Предлагаю гадать на зеркале. Я точно знаю как. Мне когда-то рассказала одна подруга-сатанистка. Вернее, папаня у нее был сатанист, а она у него в книге прочитала… Но, ребята, это очень страшно.

– Ну-ну, расскажи!

Скисшие лица оживились в преддверии «остренького».

– Не-е-е… Если страшно, я боюсь… – с наслаждением пропищала Светка, на коленях которой уже хозяйничала Валеркина рука. Оба они полулежали на диване Ее дурная голова покоилась на его плече. И шестая пара – угольно черных глаз моего любимого – смотрела на меня холодно и насмешливо.

– Вы что, не знаете нашу Вальку? – презрительно кинул он. – Ей лишь бы в зеркало посмотреться, а повод не важен.

Выпад попал в «десятку». Гости дружно заржали. Моя зеркальная болезнь была притчей во языцех и постоянным поводом для насмешек. Все знали: если напротив меня случайно окажется зеркало или хотя бы шкаф с зеркальной полировкой – пиши пропало. Разговор-то я продолжала, на вопросы отвечала, но своих vis-a-vis[7]7
  Тот, кто находится напротив (фр.).


[Закрыть] уже не замечала в упор. Совершенно не отдавая себе в том отчета, я приклеивалась взглядом к собственному отражению и, с неослабевающим интересом, следила за артикуляцией своих губ, корчила сама себе рожи и принимала различные позы. В результате чего собеседники начинали нервничать, злиться и сомневаться в моем здравом уме. И все без исключения рано или поздно раздраженно обрывали беседу, требуя, чтобы я немедленно пересела в другое место, или кидались завешивать проклятое стекло первой подвернувшейся под руку тряпкой. Среди моих знакомых даже бытовала поговорка: «Завешивать зеркала нужно в двух случаях: когда в доме покойник и когда в гости приходит Валя».

Валерка в подобных случаях неистовствовал больше всех. Будучи стопроцентным нарциссом, чувствовавшим себя гармонично, только если все внимание присутствующих сосредоточено на нем, он каждый раз орал: «Ты больная!», срывал с книжной полки психологический словарь и, тыкая в него пальцем, заявлял, что моя болезнь так и называется «Симптом Зеркала», или «Симптом Абели»… «Не можешь вести себя, как нормальный человек, иди и лечись!» – лютовал он.

– Если Валька так зациклена на зеркале – это означает, что у нее есть с ним какая-то потусторонняя связь, – с апломбом возразила Таня, неприязненно взирая на выдающийся профиль моего ненаглядного. – Все! Начинаем немедленно. Настоящее гадание – это жутко интересно. Я сто раз читала, как ворожат на суженого, а ни разу не видела. Страшно хочется посмотреть!

Победа осталась за ней. Всем остальным тоже куда больше хотелось поглазеть на что-то новенькое, чем острить на давно избитую зеркальную тему.

– Танечка… – Валера погладил ее по плечу.

Но на Таню его чары не действовали – она больно ударила Валерку по ладони с той злостью и брезгливостью, с какой прихлопывают насмерть спланировавшего на твое плечо комара.

– Отстань… И вообще, кому неинтересно, пусть валит зажиматься на кухню.

Еще один меткий выстрел – аккурат в ахиллесову Валеркину пятку. Что-что, а выпадать из центра общих интересов он точно не собирался.

– Ну уж нет, – перевел стрелки любимый. – Мне тоже занимательно поглядеть, какого такого ряженого-суженого Валя себе наворожит.

Переводить эту фразу нужно было только дебилам: «Суженый ее сидит здесь, кладет на нее большой и толстый и не прочь понаблюдать, как она будет выламываться с горя…»

– Это не то гадание, про которое пишут в книжках, – начала я, спешно стараясь припомнить все, что рассказывала Лолита.

И осеклась.

Казалось, кто-то незримый услужливо подсунул мне потертую книгу из библиотеки моей памяти. Я не открывала ее десять лет, но пальцы сами нашли нужную страницу. Слева иллюстрация: три возбужденные школьницы, сложив ноги по-турецки, сидят на цветастом ковре родительской спальни, прислушиваясь к метели за окном. Справа текст крупными буквами: Но лишь та, в чьей душе нет страха, способна в этот час переломить собственную судьбу, – сказала Лола.

И почему-то при одном воспоминании о ее словах от горла к низу живота заструился ледяной ручеек страха.

– Это гадание, с помощью которого можно не только узнать свою судьбу, но и переломить ее. Ведь очень часто любовь посылается нам не на счастье, а для испытания или искупления… – сказала я.

И не узнала свой голос: он стал хриплым и потусторонним, как у чревовещателя, словно бы звучал откуда-то извне.

– Совершая этот ритуал, ты вступаешь в схватку с роком и вызываешь в жизнь того, единственного – свою истинную половинку, с которой будешь счастлива и которую ты могла бы никогда не встретить и только мечтать о ней.

Гости глядели на меня во все глаза уже не пятью, а одним, слившимся воедино, завороженным, упоенным взглядом.

– Ну-ну… – попытался сдуть мой пафос Валера.

Но Таня подбила его на взлете.

– Супер! – вскричала она. – Что для этого нужно? Свечи? Зеркала? Что еще?

– Свечи, два зеркала, маленький столик и нож. Только острый. Пусть кто-нибудь наточит, а то у меня все тупые…

– А нож зачем? – сухо спросил Валера.

– Узнаешь.

В единой, заразившей всех лихорадке гости повскакивали с мест, окрыленные предстоящей щекочущей нервы мистификацией. Мой бывший одноклассник, безнадежный поклонник Сашка трусцой побежал на кухню точить нож. Остальные двигали мебель и протирали зеркала, непререкаемо внимая моим указаниям.

– Сюда. Я одна должна сидеть лицом к зеркалу. Остальные – в углу и молча. Смотреть нельзя…

– Быстро, быстренько, – подначивала всех заводила Танька. – Скоро двенадцать.

– Нет, это хамство, что мы ничего не увидим! Плевать на ритуал. Давайте сядем у нее за спиной. Валька, ты разрешаешь?

Я нетерпеливо махнула рукой. Так же, как десять лет назад, кровь предков выла в моих жилах. И предстоящее уже не казалось игрой. Всех нас пьянило предчувствие захватывающего приключения. Старые, доставшиеся мне от бабушки напольные часы с боем стремительно раскачивали золоченым маятником. И, как бывает только под Новый год, цифра двенадцать стала не просто чертой на циферблате, а головокружительным шагом между понятным сегодня и неведомым завтра, зовущим и волшебным. И для того чтобы попасть отсюда туда, нужно было перешагнуть почти материально ощущаемую сейчас всеми нами щель в бездну.

На часах было без десяти двенадцать.

Мы погасили свет. Пять человек взволнованно дышали мне в спину из темноты. Я опустилась на колени перед журнальным столиком. Зажгла свечи, расставила зеркала. На секунду реальность снова вцепилась в меня мертвенными материнскими объятиями. И я увидела себя со стороны – идиотку, намеревающуюся резать себе ладони только для того, чтобы доказать шестому – своему эгоистичному суженому – «Ты лишь балласт, который взвалила мне на плечи судьба, мое настоящее счастье впереди!»

Без четырех минут двенадцать.

Даже не оборачиваясь, я слышала наглый шорох его пальцев, проникающих в кружевные Светкины трусы, и пошлые повизгивания бессовестной обладательницы кружев. Он один упрямо делал вид, что происходящее – баловство, и даже если взрослые люди выключают свет, чтобы вызвать духов, на самом деле они прикрывают этим куда более серьезные намерения.

Двенадцать без одной минуты.

– Ох… – услышала я в темноте приглушенный всхлип Светки.

Мне захотелось разрыдаться, устроить истерику, прогнать его на хрен!

Но я лишь стиснула зубы и, выставив вперед ладонь, с размаху перерезала ее поперек.

– О господи! – испуганно ойкнул кто-то сзади.

Боль, мгновенно пронзившая меня до корней волос, одним махом перечеркнула всю мою любовь, отчаяние и унижение. В ней было странное облегчение. Схватив окровавленной ладонью нож, я вонзила его в другую руку и, превозмогая новую волну боли, сложила ладошки лодочкой. Кровь стекала на полированную поверхность стола…

И в этот миг раздался первый удар часов!

Пьяными, шалыми от боли глазами я увидела, что в зеркале появилась первая арка, за ней вторая, третья… Красной ковровой дорожкой кровь бежала все дальше и дальше, в бесконечную темную глубину. Кровь хлестала из моих рук, как из стигматов Христа. Казалось, я сейчас потеряю сознание. «Наверно, порезалась слишком глубоко», – мелькнуло в голове.

– Бом-м-м, – угрожающе пробасил двенадцатый удар.

И я заорала перекошенным, изломанным ртом:

– Плоть от плоти моей, кровь от крови моей, приди есть мою плоть, пить мою кровь, ибо ты – это я!

И вдруг в сумрачном конце зеркального коридора явственно увидела темную фигуру!

Она шла ко мне. Невыносимо медленно, наклонив голову, будто принюхиваясь к запаху крови. В ее походке сквозило что-то мучительно знакомое и оттого тягостное и неприятное. Словно подчиняясь приказу звучавшего в моих ушах заклятья, я с трудом расцепила руки и вывернула вверх пылающими пожаром ладонями.

Тело не слушалось. Не удержав равновесия, я качнулась вперед. Пальцы ткнулись в поверхность зеркала. И я почувствовала – или это только показалось мне? – что зеркальная гладь прогнулась вовнутрь, как мягкая резина. И в ту же секунду тень в глубине зеркал выпрямилась и, вытянув руки навстречу, стремительно понеслась на меня. Я оцепенела от жути. Ее лицо приближалось…

«Я знаю ее, знаю!» – всполохнуло в мозгу.

И вместе с тем пришла скрежещущая ужасом мысль, что знать ее – страшно.

Расстояние между нами пугающе сокращалось. Мне отчаянно хотелось бежать. Но я не могла пошевелиться от страха. Мои глаза встретились с глазами фигуры – вошли друг в друга, как вилка в розетку.

«О боже! Это же… – пронеслось вспышкой. – Нет! Только не это!»

И тогда, повинуясь наивному детскому инстинкту спрятаться под одеяло с головой, я закрыла лицо липкими от крови ладонями и заорала, скукожившись от страха:

– Чур сего места!!!

Дальше была темнота.

* * *

Я лежала на диване, обрамленном шестью головами моих гостей. Их лица были серыми и испуганными.

Даже у него.

Таня заботливо перевязывала мне руку бинтом. Ее пальцы дрожали. В комнате ярко горел свет: люстра, бра, торшер, даже настольная лампа.

– Вы видели? – промямлила я, тяжело ворочая горьким языком.

Пять голов одновременно зашевелились в кивке. Шестая осталась неподвижной.

– Все в порядке, все хорошо… – очумело затараторила Таня. – Все уже окончилось. Когда свет зажжен, уже не страшно.

Остальные включились как по команде:

– Надо же, я глазам своим не поверил…

– Вы видели, он несся прямо на нее?..

– Думала, что с ума схожу… Вроде же и не пили почти…

Их явно успокаивали звуки собственного голоса. А главное то, что они видели это все, а значит, никто не сошел с ума и можно не опасаясь говорить об этом вслух.

Неожиданно Таня больно сжала мою ладонь. Ее округлившиеся вопрошающие глаза зависли надо мной.

– Слушай, а ты… ты узнала его? Мне показалось, ты его узнала. Это… кто?

Я тяжело посмотрела на Валерия. Он подался ко мне. Его взгляд был таким же тревожным, как и у остальных.

– Валька, – мягко попросил он, – можно я останусь?

Он знал, что я не скажу «нет». И знал, что я тоже знаю это.

– Я узнала его, – обернулась я к Тане. – Я помню, что узнала. Но теперь не могу вспомнить кого. Помню только, в ту минуту, когда мы встретились глазами, я поняла: он для меня – самый дорогой человек на земле. И почему-то это ужасно!

– Понятно. – Таня жалостливо потупила взгляд.

Я извинительно улыбнулась ей, чувствуя на своих губах полынный привкус обреченности.

Валера довольно усмехнулся.