Текст книги "Дурак"

Автор книги: Кристофер Мур

сообщить о нарушении

Текущая страница: 8 (всего у книги 18 страниц)

Явление одиннадцатое
Кто злой, кто добрый тут дурак [77]77
  «Король Лир», акт I, сц. 4, пер. Т. Щепкиной-Куперник.


[Закрыть]

Гонерилья скинула меня на пол так внезапно, будто обнаружила у себя на коленях мешок утопленных котят. Мгновенно распечатала письмо и погрузилась в чтение, не обеспокоившись даже затолкать на место грудь.

– Миледи, – повторил Освальд. После первой порки он поумнел. Сейчас он вел себя так, словно меня тут не было. – Ваш батюшка в большой зале, осведомляется о дураке.

Гонерилья раздраженно подняла голову.

– Ну так отведи его. Бери, бери, бери. – И она отмахнулась от нас обоих, как от мух.

– Будет исполнено, миледи. – Освальд развернулся и зашагал к выходу. – Пойдем, дурак.

Я встал и потер себе попу, затем последовал за Освальдом прочь из светелки. Да, синяк на мягком месте останется, но душа у меня тоже болела. Злая сучка – выставила меня вон, хотя вся попа у меня еще горит от шлепков ее страсти. Бубенцы на моем колпаке поникли в отчаянье.

В сенях ко мне пристроился Кент.

– Стало быть, она без ума от тебя?

– От Эдмунда Глостерского, – ответил я.

– Эдмунд? Она без ума от байстрюка?

– Ну да. Ветреная потаскуха.

Кента явно поразил такой поворот событий – он даже приподнял поле шляпы, чтоб лучше видеть меня.

– Но ты для этого ее околдовал, верно?

– О, ну наверное, – молвил я. Выходит, она моим чарам способна противостоять лишь посредством черной магии. Ха! Мне сразу стало лучше. – Вот прям сейчас она читает письмо, что я подделал его рукой.

– Ваш дурак, – объявил Освальд, когда мы вступили в залу.

Старый король заседал там с капитаном Кураном и дюжиной других рыцарей. Похоже, они только что вернулись с охоты – на меня, вне всяких сомнений.

– Мой мальчик! – воскликнул Лир, раскрывая объятья.

Я кинулся к нему, но обнимать в ответ не стал. Не было у меня в душе к нему нежности – при одном взгляде на короля во мне, как прежде, закипал гнев.

– О радость, – съязвил Освальд, и голос его сочился ядом презренья. – Возвращение блудной ракальи.

– Эй ты, – сказал Лир. – Моим рыцарям пора платить. Ступай-ка скажи моей дочери, что я желаю с ней поговорить [78]78
  Там же, пер. Б. Пастернака.


[Закрыть].

Освальд не обратил на старика вниманья и по-прежнему шел вон из залы.

– Ты, любезный! – рявкнул Лир. – Ты меня слышал?

Освальд медленно повернулся, словно это ему принес ветерок.

– Знамо дело, я вас слышал.

– Кто я такой, любезный?

Освальд ковырнул в передних зубах ногтем мизинца.

– Отец миледи. – И осклабился. Надо признать – каналья наглости поднабрался. Ну или его разъедало желание немедленно вылететь в загробную жизнь, теряя гульфик и перчатки.

– Отец миледи? [79]79
  Обе реплики – там же, пер. М. Кузмина и Т. Щепкиной-Куперник.


[Закрыть] – Лир стащил с руки охотничью перчатку из толстой кожи и хлестнул ею по физиономии Освальда. – Раб милорда… собачий ублюдок, холуй, пащенок! [80]80
  Парафраз реплики Лира, там же, пер. М. Кузмина.


[Закрыть]

Железные заклепки на перчатке до крови расцарапали щеку дворецкого.

– Прошу извинить, милорд, но я ни то, ни другое, ни третье. Без рукоприкладства, милорд. – Освальд пятился к огромным двойным дверям, а Лир наскакивал на него с перчаткой, но стоило дворецкому повернуться, чтобы уже пуститься наутек, Кент выкинул ногу и пинком сшиб его на пол.

– Тебе ногоприкладства захотелось, падаль? [81]81
  Обе реплики – там же, пер. О. Сороки.


[Закрыть]

Освальд докатился до ног Гонерильевой стражи, с трудом поднялся и выбежал вон. Стража сделала вид, что ничего не произошло.

– Спасибо, приятель; твоя служба мне по душе [82]82
  Там же, пер. Т. Щепкиной-Куперник.


[Закрыть], – сказал король Кенту. – Это ты вернул моего шута домой?

– Знамо дело, это он, стрый, – молвил я. – Вызволил меня из чернейшей чащобы, отбил у спадасинов и пигмеев, а также стаи тигров – и привел сюда. Только не дозволяйте ему говорить с вами по-валлийски – один тигр захлебнулся в половодье его перхоты и пал под ударами согласных.

Лир пристальнее всмотрелся в своего старого друга – и поежился. Вне всяких сомнений, по его хребту проелозила мерзлая лапа мук совести.

– Тогда милости просим, сударь. Я буду жаловать тебя [83]83
  Там же, пер. Б. Пастернака.


[Закрыть]. – Лир протянул Кенту кошель с монетами. – Спасибо. Ты не слуга, а друг. Вот тебе задаток за службу [84]84
  Там же, пер. М. Кузмина.


[Закрыть].

– Моя благодарность и мой меч все ваши, – рек Кент, склоняясь в поклоне.

– Кто ты таков? [85]85
  Там же, пер. А. Дружинина.


[Закрыть] – спросил Лир.

– Кай, – ответил Кент.

– И откуда взялся?

– Из Перепиха, государь.

– Это понятно, парень, как и все мы, – нетерпеливо сказал Лир. – Но из каких краев?

– Овечий Перепих на Червеедке, – вставил я, пожав плечами. – Уэльс.

– Что ж, послужи мне, – сказал Лир. – Если не разонравишься и после обеда, то оставлю при себе [86]86
  Там же, пер. О. Сороки.


[Закрыть].

– Позволь и мне прибавить. Вот мой колпак [87]87
  Там же, пер. М. Кузмина.


[Закрыть], – рек я, протянув Кенту свою шапку с бубенцами.

– Зачем он мне? [88]88
  Там же, пер. Б. Пастернака и О. Сороки.


[Закрыть] – спросил Кент.

– Затем, что ты валяешь дурака [89]89
  Там же, пер. Б. Пастернака.


[Закрыть]. Только дурак пойдет на дурака работать.

– Смотри, дурак. Плетки отведаешь [90]90
  Там же, пер. О. Сороки.


[Закрыть], – сказал Лир.

– А ты на мой колпак не зарься, он уже обещан, – сказал я королю. – Выпроси-ка другой у своих дочек [91]91
  Там же, пер. А. Дружинина.


[Закрыть].

Капитан Куран проглотил улыбку.

– Ты меня дураком зовешь? – сообразил Лир.

– Остальные свои звания ты роздал, а уж этого врожденного у тебя не отнять [92]92
  Обе реплики, там же, пер. О. Сороки.


[Закрыть]. Земли тоже разбазарил, так отчего же не дурак?

– Берегись, каналья! Видишь плетку? [93]93
  Там же, пер. Б. Пастернака.


[Закрыть]

Я потер себя по ягодицам – они по-прежнему горели.

– Так лишь она тебе, стрый, ныне и подвластна.

– Какой-то злой ты стал, дурак, покуда шлялся, – сказал король.

– А ты больно добренький, – рек я. – Сам король, наскуча властью, подался в дураки [94]94
  Там же, пер. О. Сороки.


[Закрыть] – шутки с судьбой шутить удумал.

– Государь, этот дурак не совсем дурак [95]95
  Там же, пер. А. Дружинина.


[Закрыть], – промолвил Кент.

Лир повернулся к старому рыцарю, но без гнева.

– Не исключено, – слабо вымолвил он, шаря тусклым взором по каменным плитам пола, словно бы там нацарапан был ответ. – Кто знает…

– Госпожа Гонерилья, герцогиня Олбанийская! – провозгласил служитель.

– …бздунительная шаболда, – добавил я, относительно уверенный, что служитель эту часть опустит.

Гонерилья впорхнула в залу, не заметив меня, и устремилась прямиком к отцу. Старик раскрыл ей объятья, но она остановилась в одном клинке от него.

– Неужели отец прибил моего слугу за то, что тот выбранил его шута? [96]96
  Там же, сц. 3, пер. Т. Щепкиной-Куперник.


[Закрыть] – Только теперь она злобно глянула на меня.

Я потер попу и послал герцогине воздушный поцелуй.

– Холопа я прибил за дерзость, а велел я ему призвать тебя. Дурак же мой только что нашелся. Что значит эта складка на челе? [97]97
  Там же, сц. 4, пер. М. Кузмина.


[Закрыть]

– Молодец ты был раньше – чихать тебе было на ее хмурость, – заявил я королю. – А теперь ты ноль без палочки [98]98
  Там же, пер. О. Сороки.


[Закрыть]. Она вырвала из сердца всю любовь к дуракам и тем, кто без званий, и обратила в желчь [99]99
  Парафраз реплики Лира, там же, пер. Т. Щепкиной-Куперник.


[Закрыть].

– Нишкни, мальчишка, – рек король.

– Вот видите? – сказала Гонерилья. – Не только ваш разнузданный дурак, но многие из вашей наглой свиты весь день заводят ссоры, предаваясь неслыханному буйству, государь [100]100
  Там же, пер. Т. Щепкиной-Куперник.


[Закрыть]. При вас еще сто рыцарей и сквайров, таких распущенных и диких малых, что этот двор беспутством превратили в кабак какой-то; наш почтенный замок от их эпикурейства стал похож на дом публичный. Этот срам немедля должно пресечь [101]101
  Там же, пер. М. Кузмина.


[Закрыть]. Вам же безразлично все, кроме этого дурака со справкой.

– Это уж как полагается, – рек Кукан, хоть и себе под деревянный нос. Когда бушует королевский гнев, даже слюна с их уст несет с собою гибель, будь ты простой смертный или обычная кукла.

– Мне различно многое, и дворня моя – лучшая в стране. И кстати, ей не платили с самого Лондона. Так что если б ты…

– Ни шиша они не получат! – сказала Гонерилья, и все рыцари в зале вдруг навострили уши.

– Когда я отдал тебе все, условье было – ты содержишь мою свиту, дочь.

– Вестимо, папа, буду содержать. Но не такой контингент и не под вашим водительством.

Лир побагровел. Его трясло от гнева, как в параличе.

– Как ваше имя, госпожа моя? [102]102
  Там же, пер. Б. Пастернака.


[Закрыть]Говорите громче, мой старый слух меня подводит.

Гонерилья подошла теперь к отцу и взяла его за руку.

– Да, отец. Почтенной старости приличен разум [103]103
  Там же, пер. О. Сороки.


[Закрыть]. А вы стары. Очень стары. Поистине, взаправду ошеломительно, умонепостигаемо… – Она повернулась ко мне за подсказкой.

– Неебически? – предложил я.

– …неебически стары, – продолжала герцогиня. – Вы немощно, недержательски, иссохше, варенокапустносмердяще стары. Вы мозгосгнивше, яйцеобвисше…

– Я, блядь, стар, и точка! – рявкнул Лир.

– Оговорим это как особое условие, – вставил я.

– И вот я вас прошу [104]104
  Там же, пер. М. Кузмина.


[Закрыть], – гнула свое Гонерилья, – распорядитесь прекратить бесчинства, как должен стыд самим вам подсказать [105]105
  Там же, пер. Б. Пастернака.


[Закрыть]. Уменьшить хоть немного вашу свиту, оставить только, что необходимо, притом людей, приличных вашим летам, умеющих держать себя [106]106
  Там же, пер. М. Кузмина.


[Закрыть].

– Моя дружина – отборнейший и редкостный народ, кому до тонкости известна служба, кому всего дороже долг и честь [107]107
  Там же, пер. О. Сороки.


[Закрыть]. И ты согласилась их содержать.

– И не отказываюсь. Я уплачу вашим людям, но половина свиты останется в Олбани под моим началом и слушаться будет моих приказов. И жить они будут в солдатских казармах, а не бегать по двору, как банда мародеров.

– Провал возьми вас всех! – выругался Лир. – Седлать коней! Собрать в дорогу свиту! Бездушный выродок! Я впредь тебе не буду докучать своей особой! Еще есть дочь у нас! [108]108
  Там же, пер. Б. Пастернака.


[Закрыть]

– Так и езжайте к ней, – сказала Гонерилья. – Вы бьете моих людей, а злая челядь ваша повелевать везде и всюду хочет! [109]109
  Там же, пер. А. Дружинина.


[Закрыть]Изыдьте, но половина вашей свиты останется здесь.

– Лошадей мне! [110]110
  Там же, пер. М. Кузмина.


[Закрыть] – распорядился Лир. Куран поспешил из залы, прочие рыцари – за ним. В дверях они столкнулись с герцогом Олбанийским – тот выглядел более чем смятенно.

– О боги милосердные, что это? Что происходит здесь? [111]111
  Там же, пер. О. Сороки.


[Закрыть]К чему такая спешка, капитан? – спросил он.

– Явились, сэр? Вы к этому причастны? Как, не прошло и первых двух недель, и – с маху – пятьдесят? Долой полсвиты? [112]112
  Там же, пер. О. Сороки.


[Закрыть]Стервятница удумала чего! – набросился на него Лир.

– Я, государь, не виноват, и даже совсем не знаю, что вас прогневило [113]113
  Там же, пер. А. Дружинина.


[Закрыть], – отвечал Олбани. – Не гневитесь… [114]114
  Там же, пер. О. Сороки.


[Закрыть]Миледи? – обратился он к Гонерилье.

– Никто никого ничего не долой. Я предложила кормить его свиту здесь, вместе с нашим войском, пока отец гостит в замке у сестры. Сто рыцарей держать! Губа не дура! Лишь не хватало разрешить ему сто рыцарей иметь во всеоружье, чтоб по любому поводу пустому, по вздорной жалобе, с капризу, с бреду он мог призвать их мощь – и наша жизнь на волоске повисла бы [115]115
  Там же, пер. О. Сороки.


[Закрыть].

Олбани повернулся к Лиру и пожал плечами.

– Мерзкий, хищный коршун, ты лжешь, ты лжешь! [116]116
  Там же, пер. А. Дружинина.


[Закрыть] – Лир замахал корявым пальцем перед носом Гонерильи. – Презренная гадюка! Неблагодарная злыдня! Отвратная… э-э…

– Профура? [117]117
  Профура – брит. сленг, хипесница и шобонница. – Прим. автора.


[Закрыть] – пришел я на выручку. – Горемычная гиеродула? Тразоническая щелкатуха? Смердящая лизунья песьих мошонок? На выручку, Олбани, не все же мне одному, хоть и по вдохновенью. У тебя за душой наверняка не один год невысказанных обид. Лепрозная дрочеловка. Червивая…

– Заткнись, дурак, – рек Лир.

– Простите, стрый, мне показалось, вы теряете запал.

– Корделии оплошность! Отчего я так преувеличил этот промах? [118]118
  Там же, пер. Б. Пастернака.


[Закрыть] – вопросил Лир.

– Вне всяких сомнений, государь, вопрос этот заблудился в более густых лесах, чем я, коль скоро лишь сейчас предстал он перед вами. Нам стоит, судя по всему, пригнуться, дабы не поразило нас осколками откровения: вы наградили королевством лучших лжиц, что породили ваши чресла.

Кто бы мог подумать – к старику я нынче был гораздо милостивее, чем до того, как он начал чудить. Однако…

Он обратил очи горе и принялся заклинать богов:

– Услышь меня, Природа! Благое божество, услышь меня! Коли назначило ты этой твари рождать детей – решенье отмени! О, иссуши всю внутренность у ней, пошли бесплодие, чтоб никогда она ребенком милым не гордилась. Но ежели зачнет она, то пусть дитя из желчи дастся ей на долю; пусть вырастет дитя на муку ей; пускай оно ей ранние морщины в чело вклеймит и горьких слез струями избороздит ей щеки; пусть оно в насмешку и презренье обращает всю страсть, всю нежность матери своей, и пусть тогда она поймет всем сердцем, во сколько раз острей зубов змеиных неблагодарность детища! [119]119
  Там же, пер. А. Дружинина.


[Закрыть]

С этими словами старик плюнул под ноги Гонерилье и опрометью бросился из залы.

– Сдается, было б неразумно рассчитывать на более благоприятный отзыв, – рек я. Невзирая на мою солнечную улыбку и общее доброжелательство, меня проигнорировали.

– Освальд! – позвала Гонерилья. Подобострастный советник просочился вперед. – Ну что, письмо готово? [120]120
  Там же, пер. О. Сороки.


[Закрыть]Возьми кого-нибудь и – на коней! [121]121
  Там же, пер. Т. Щепкиной-Куперник.


[Закрыть]Бери двух самых быстрых, чередуй их, а роздыху не знай. Сестре моей все передай, что надо, и от себя скажи, что знаешь [122]122
  Там же, пер. А. Дружинина.


[Закрыть]. А из Корнуолла поезжай в Глостер и вручи другое письмо.

– Вы не давали мне другого письма, госпожа, – молвил червь в ответ.

– Да, верно. Пойдем скорее, мы его составим. – И она вывела Освальда из залы, а герцог Олбанийский воззрился на меня. Больше никто, похоже, не мог бы ему ничего растолковать.

Я пожал плечами.

– Коль ей что в голову взбредет – так просто смерч с бюстом. Внушает ужас, верно, сударь?

Но Олбани презрел мое замечание. Что-то он приуныл, судя по виду. Борода его седела от треволнений прямо на глазах.

– Не нравится мне, как она обошлась с королем. Старику все ж полагается больше уважения. А что это за письма в Корнуолл и Глостер?

Я открыл было рот, рассудив, что мне представилась недурственная возможность просветить герцога касаемо новообретенной страсти его супруги к Эдмунду Глостерскому, упомянуть мой недавний урок непристойной дисциплины с герцогиней и привести с полдюжины метафор для незаконного соитья, что пришли мне на ум, пока Олбани размышлял, но Кукан вдруг изрек:

 
– Ты трахом овладел,
Мастак рога клепать.
Но чтобы подшутить смелей,
Надо сломать печать.
 

– Что? – спросил я. Если Кукан когда и открывал рот, говорил он обычно моим голосом – только писклявее и глуше, но трюк это был мой. Если, конечно, куклу не передразнивал Харчок. Но за ниточку с колечком, что шевелила его челюстью, все равно дергал я. Теперь же голос прозвучал не мой совсем, и я куклой не управлял. То был женский голос призрака из Белой башни.

– Не будь занудой, Карман, – сказал Олбани. – Мне сейчас только твоих кукол-стихоплетов не хватало.

Кукан меж тем продолжал:

 
– Тысяча ночей потребна,
Чтоб понять, что леди – блядь.
Так слаб ошуту сегодня
Шуткою войну начать?
 

И тут, подобно падающей звезде, что ослепительно прорезает тьму ночи невежества у меня в уме, я сообразил, о чем толкует призрак. И сказал:

– Не ведаю, что такое госпожа отправляет в Корнуолл, мой добрый Олбани, но вот намедни, будучи в Глостере, слыхал я, как солдаты бают о том, что Регана у моря войско собирает.

– Собирает войско? Это еще зачем? На трон Франции взошли кроткая Корделия со своим Пижоном – форсировать теперь канал будет чистой воды жеребятина. У нас по ту сторону крепкий союзник.

– Ой, так они не против Франции силы собирают, а против вас, милорд. Регана желает править всей Британией. Ну, так я, по крайней мере, слыхал.

– От солдатни? Под чьим это они флагом?

– Наемники, сударь. Им никакой флаг не свят, кроме прибытка, а разнеслась молва, что в Корнуолле любому свободному копейщику сулят добрую мошну. Ладно, пора бежать мне, сударь. Королю потребно кого-нибудь выпороть за грубости своей дочери.

– Несправедливо как-то, – рек Олбани. Все же приличный он человек в глубине души – Гонерилье эту искру пристойности в нем так и не удалось загасить. А кроме того, похоже, забыл, что собирался нечаянно меня повесить.

– Не тревожьтесь за меня, добрый герцог. Вам и так довольно тревог. Если за вашу госпожу причитается порка, пусть лучше достанется она вашему покорному шуту. А вы передайте ей, прошу, от меня, что кому-нибудь не рай всегда бывает. Прощайте ж, герцог.

И я, садня попой, весело отбыл спускать псов войны [123]123
  «Юлий Цезарь», акт III, сц. 1, пер. М. Зенкевича.


[Закрыть]. Хей-хо!

Лир сидел на коне у Олбанийского замка и орал небесам, как совершенно ополоумевшая личность.

– Пусть нимфы матери-природы пошлют ей грызуна величиной с омара, и заразит сей гнусный паразит собой все сгнившее гнездо ее деторожденья! Пусть змеи подколодные клыки свои в соски ее вонзают и там болтаются, пока все буфера [124]124
  Буфера – груди, сиськи, дойки. – Прим. автора.


[Закрыть]не почернеют и не рухнут наземь, подобно гнойным перезрелым фигам!

Я посмотрел на Кента:

– Скоро вскипит, а?

– Пусть Тор расплющит молотом ее кишки – и пылкий флатус сим произведется, от коего увянут все леса, ее ж саму от этой мощной тяги со стен зубчатых сдует прямиком в кучу навоза!

– Конкретного пантеона он не придерживается, верно? – уточнил Кент.

– О, Посейдон, пришли сюда свое отродье одноглазое, чтоб зрило в битуминозный ад ее души, и полыхали там у ней страданья самым анафемским пожаром!

– Знаешь, – сказал я, – для того, кто так гадко обошелся с ведьмами, король как-то перегибает с проклятьями.

– Согласен, – рек Кент. – И, если не ошибаюсь, все это на голову старшей дочери.

– Да что ты? – молвил я. – Ну да, ну да – вполне возможно.

Мы услыхали конский топ, и я оттащил Кента от подъемного моста – по нему с громом неслись два всадника, в поводу за ними еще шесть лошадей.

– Освальд, – сказал Кент.

– С запасными конями, – добавил я. – Поехал в Корнуолл.

Лир прекратил ругаться и проклинать и проводил глазами всадников, пересекавших вересковую пустошь.

– Что за нужда мерзавца гонит в Корнуолл?

– Везет письмо, стрый, – ответил я. – Слыхал я, Гонерилья приказала сообщить сестре все опасенья и добавить свои соображения притом [125]125
  Парафраз реплики Гонерильи, «Король Лир», акт I, сц. 4, пер. Т. Щепкиной-Куперник.


[Закрыть]; а Регане и господину ее велено следовать в Глостер, а в Корнуолле не сидеть, когда ты туда прибудешь.

– Ах Гонерилья, подлая ехидна! – вскричал король, треснув себя по лбу.

– И впрямь, – подтвердил я.

– О злобная ты скилла!

– Это уж точно, – сказал Кент.

– Злодейка разорительная, зрела ты в своей израде!

Мы с Кентом переглянулись, не зная, что ответить.

– Я сказал, – рек Лир, – «зело разорительная злодейка, зрелая в своей израде!»

Кент руками подкинул на себе воображаемый изобильный бюст и воздел бровь, как бы уточняя: «Сиськи?»

Я пожал плечами, как бы подтверждая: «Ну да, сиськи вроде бы уместны».

– Вестимо, зело разорительная израда, государь, – рек я. – Годная, зрелая.

– Знамо дело, зело прыгучая и мягкая израда [126]126
  Израда – вероломство, совершенно точно не молочные железы. – Прим. автора.


[Закрыть], – рек Кент.

На сем Лир, словно бы стряхнув помрачение, резко выпрямился в седле.

– Кай, вели Курану оседлать тебе скорого на ногу коня. И поезжай в Глостер, сообщи другу моему графу, что мы едем.

– Слушаюсь, милорд, – ответил Кент.

– И еще, Кай, удостоверься, что с подручным моим Харчком все обстоит не скверно, – добавил я.

Кент кивнул и по мосту направился в замок. Старый король посмотрел на меня сверху.

– Мой черный симпатяга-дурачок, где же изменил я своему отцовскому долгу, отчего ныне в Гонерилье сия неблагодарность воспалилась таким безумьем?

– Я всего-навсего шут гороховый, милорд, но ежели гадать, я бы решил, что госпоже в ее нежные годы не помешало б малость дисциплины – для закалки характера.

– Говори смело, Карман, тебя за это не обижу я.

– Лупить сучку надо было в детстве, милорд. А ты вручил им розгу и спустил с себя штанцы [127]127
  Парафраз реплики шута, там же, пер. О. Сороки.


[Закрыть].

– Если ты будешь врать, я тебя выпорю [128]128
  Там же, пер. Б. Пастернака.


[Закрыть].

– Слово его росе подобно, – рек Кукан. – Держится, пока не рассветет.

Я рассмеялся – я же не только дурак, но и простак, – и вовсе не подумал, что Лир нынче переменчив, как бабочка.

– Пойду поговорю с Кураном – надо найти вам годного коня для путешествия, любезный, – рек я. – И плащ ваш захвачу.

Лир обмяк в седле – он обессилел, препираясь с небесами.

– Ступай, мой добрый друг Карман, – рек он. – И пусть рыцари готовятся в дорогу.

– И поступлю, – молвил я в ответ. – То есть поступаю.

И я оставил старика в одиночестве под стенами замка.

Явление двенадцатое
Путь короля

Придав событиям требуемую живость, я начинаю задумываться, достанет ли мне сноровки: меня готовили в монашки, я отточил навыки рассказывать анекдоты, жонглировать и петь песенки, – но довольно ли этого, чтобы развязать войну? Так часто бывал я орудием чужих капризов – даже не придворной пешкой, а лишь безделушкой короля иль дочерей его. Забавною такой виньеткой. Крохотным напоминанием о совести и человечности, уснащенным чувством юмора ровно в той мере, чтобы от меня можно было отмахнуться, не обратить на меня внимания, посмеяться надо мной. Вероятно, неспроста на шахматной доске нет фигуры шута. Как ходит шут? Что за стратегии поможет он? Какая польза от шута? А! Однако ж в колоде карт шут есть – это джокер, а порой и два. Ценности, разумеется, никакой. Смысла, вообще говоря, тоже. Похож на козырь, но козырной силы не имеет. Орудие случайности – только и всего. Лишь сдающий карты может назначить ему цену – заставить буйствовать, сделать его козырем. А сдает карты кто – Судьба? Господь Бог? Король? Призрак? Ведьмы?

Затворница рассказывала о картах Таро – запретных и языческих. Самой колоды у нас не было, но она все их мне описала, а я углем изобразил их на каменных плитах коридора.

– Номер дурака – ноль, – говорила она, – но это потому, что он представляет бесконечную возможность всего. Он может стать чем угодно. Смотри – все свои пожитки он несет в котомке за спиной. Он ко всему готов – может пойти куда угодно, стать тем, кем ему нужно. Не полагайся, Карман, на дурака – просто потому, что он ноль.

Ведала ли она, куда я направляюсь, еще тогда – или же слова ее обрели для меня смысл только сейчас, когда я, ноль без палочки, дурак, ничто и ничтожество намереваюсь сдвинуть страны с мест? Война? В чем ее прелесть?

Напившись как-то вечером и посуровев нравом, Лир размышлял о войне, и тут я предложил ему хорошенько развеяться с девками, дабы отринуть хмурость.

– О, Карман, я слишком стар, и радость ебли вянет в моих членах. Лишь доброе смертоубийство еще хоть как-то распаляет похоть у меня в крови. Да и одного не хватит – прикончить сотню, тысячу, десять тысяч по одному моему слову… Чтоб реки крови залили поля – вот что воспламеняет копье мужа.

– Ой, – молвил я. – А я собирался привести вам Язву Мэри из портомойни. Только десять тысяч трупов и реки крови ей могут быть не по таланту, вашчество.

– Нет, благодарю тебя, добрый Карман, лучше посижу я тут, медленно и грустно соскальзывая в небытие.

– Или вот еще, – не унимался я. – Можно надеть бадью на голову Харчку и колотить его мешком бураков, пока весь пол свекольным соком не зальется. А Язва Мэри, дабы подчеркнуть резню, исправно будет дергать вас за муди.

– Нет, дурак, притворства нет в войне.

– А как Уэльс поживает, вашчество? Можно захватить валлийцев – быстренько устроим бойню, чтоб развеселить вам дух, а домой вернемся пить чай с тостами.

– Уэльс нынче наш, парнишка.

– Вот дрянство. А как тогда вы отнесетесь к тому, чтобы взять приступом Северный Кензингтон?

– До Кензингтона и пяти миль не будет. Он же практически у нас за стеной замка.

– Вестимо, стрый, но в том-то и красота. Грянем как снег на голову. Вторгнемся к ним, будто горячий нож в масло, во как. А потом с замковых стен станем наслаждаться стонами вдов и плачем младенцев. Будет вашей елде колыбельная.

– Я бы не стал. Не намерен я нападать на предместья Лондона ради собственного удовольствия. Что за тираном ты меня считаешь?

– О, выше среднего, государь. Гораздо выше среднего.

– И хватит толковать мне о войне, дурак. Твоя натура слишком неиспорчена для таких подлых забав.

Слишком неиспорчен? Муа? Сдается мне, военное искусство назначено дуракам, а дураки – военному искусству. Той ночью Кензингтон трепетал.

По дороге в Глостер я придавил в себе гнев и пробовал утешить короля, как только мог: сочувственно выслушивал и ободрял ласковым словом, когда ему требовалась поддержка.

– Безмозглый и сопливый ты мудила! А чего ты ожидал, вверив заботу о своем полусгнившем трупе когтям этой стервятницы, что у тебя в дщерях? – (Ну, может, остаточный гнев еще не утих.)

– Но я же дал ей полцарства.

– А она тебе взамен – полправды. Когда сказала, что любит и все такое.

Старик поник главой, седые волосы пали ему на лицо. Мы сидели на камнях у костра. В роще неподалеку для королевского удобства раскинули шатер, поскольку в этой северной глуши никаких поместий не водилось и укрыться от непогоды ему было негде. А все мы спали снаружи на холоде.

– Погоди, дурак, вот окажемся мы под крышей моей второй дочери, – сказал Лир. – Регана всегда была ласковой – она в благодарности своей не будет так груба.

Распекать старика дальше мне уже совесть не позволяла. Ожидать от Реганы доброты – это песнь надежды в тональности безумия. Всегда была ласкова? Это вряд ли.

Проведя неделю в замке, я однажды застал юных Регану и Гонерилью в одной королевской светлице. Они дразнили малютку Корделию, перебрасывая ей через голову котенка, к которому она очень привязалась.

– Эй, лови киску, – говорила Регана. – Только осторожней, а то в окно вылетит. – И замахивалась ошарашенным котенком, а Корделия бежала к ней, вытянув руки. Регана уворачивалась и швыряла зверька Гонерилье, которая делала вид, что сейчас выбросит его в другое окно.

– Ой, смотри, Корди, он утонет во рву – совсем как твоя мама-изменница, – говорила Гонерилья.

– Нипрааавдаааа! – выла Корделия. Она совсем запыхалась, бегая от сестры к сестре за котенком.

Я замер в дверях, ошеломленный их жестокостью. Управляющий мне уже рассказал, что мать Корделии, третью Лирову королеву, обвинили в измене и отлучили. Что именно она совершила, толком никто не знал, но ходили слухи, что она либо исповедовала старую веру, либо нарушила супружескую верность. Наверняка управляющий знал только, что королеву среди ночи вывезли из замка, а малютка Корделия с тех пор и до моего приезда не произнесла ни единого связного слога.

– Утопили ее, утопили как ведьму, – крикнула Регана, перехватывая котенка на лету. Только теперь коготки нащупали королевскую плоть. – Ай! Вот засранец! – И Регана метнула котенка в окно. Корделия завизжала так, что заложило уши.

Не успев подумать, я нырнул в окно следом за зверьком, на лету зацепившись ногами за плетеный шнур занавеси. Котенка я поймал в пяти футах от окна. Шнур жгуче оплел мне правую лодыжку. Но я не продумал трюк до конца и не рассчитал, как буду выбираться с котенком в руках. Раскачиваясь, шнур треснул меня плечом о стену башни. Я отскочил, а колпак мой раненой птичкой спорхнул прямо в ров.

Я запихнул котенка в камзол и вскарабкался по шнуру обратно в окно.

– Славный денек для моциона, а, дамы? – Вся троица стояла разинув рты. Старшие сестры прижались к дальней стене светлицы. – Вам, я гляжу, свежий воздух не помешает. – Я извлек котенка и вручил его Корделии. – А вот ему приключений уже хватит. Быть может, его лучше отнести матушке, пускай поспит у ней под боком.

Корделия взяла у меня котенка и выбежала из комнаты.

– Мы можем отрубить тебе голову, дурак, – сказала Регана, приходя в себя.

– Как только захотим, – промолвила Гонерилья с гораздо меньшей уверенностью в голосе.

– Призвать ли мне горничную, дабы привязала занавесь обратно? – молвил я, величественным взмахом показывая на гобелен, который я высвободил в прыжке.

– Э-э… да, выполняй, – скомандовала Регана. – Сейчас же!

– Сию же минуту, – рявкнула Гонерилья.

– Слушаюсь, сударыня. – Ухмыльнувшись и поклонившись, я удалился.

По винтовой лестнице я спускался, прижимаясь к стене, чтобы нечаянным толчком еще не успокоившееся сердце не сбросило меня вниз. У подножия лестницы стояла Корделия – она прижимала к себе котенка и смотрела на меня так, словно я, Иисус, Зевес и Святой Георгий в одном лице, только что вернулся с особенно удачной охоты на дракона. Глаза ее были сверхъестественно круглы, и она, похоже, некоторое время назад перестала дышать. Видимо, из чистого благоговения.

– Перестань таращиться, барашек, меня это пугает. Еще подумают, что ты куриной косточкой подавилась.

– Спасибо! – выпалила девчушка, всхлипнув так, что все тельце ее содрогнулось. Я потрепал ее по голове.

– Не за что, солнышко. А теперь беги играть – Карману тут еще надо свой колпак из рва выудить, а потом сесть на кухне и пить, пока руки трястись не перестанут. Или пока не захлебнется в собственной тошноте, смотря что случится раньше.

Корделия отступила, давая мне пройти, но глаз от меня не отвела. Так у нас было с той самой ночи, когда я прибыл в замок. Тогда рассудок ее выполз из темной норы, в которой поселился после разлуки с матерью. Эти огромные, хрустально-голубые глаза смотрели на меня в немигающем изумлении. Ребенок, прямо скажем, бывал жутковат.

– Не строй из себя удивленную деву, стрый, – рек я, держа в поводу наших с Лиром коней, пока они пили из почти перемерзшего ручья. Стояли мы милях в ста к северу от Глостера. – Регана, конечно, то еще сокровище, но котелок у нее способен варить точно так же, как у сестры. Они, разумеется, будут отрицать, но раньше так бывало часто.

– Не могу помыслить об этом, – отвечал король. – Регана примет нас с распростертыми объятиями. – Сзади раздался какой-то треск и лязг, и Лир обернулся. – Что там за шум?

Из рощи к нам выезжала ярко раскрашенная повозка. Кое-кто из рыцарей потянулся к мечам и копьям. Капитан Куран махнул им, чтоб стояли вольно.

– Скоморохи, государь, – сказал он.

– Точно, – рек король. – Я и забыл, что святки на подходе. Скоморохи и в Глостер наверняка заедут – как раз к святочному пиру. Карман, ступай скажи им, что мы берем их под свою защиту, они могут следовать за нашим отрядом.

Крытая повозка со скрипом остановилась. Наткнешься эдак вот в глуши на отряд из полусотни рыцарей с обслугой – так будь ты хоть трижды гением подмостков, а ушки будешь держать на макушке. Кучер привстал на козлах и помахал мне. На нем была роскошная лиловая шляпа с белым пером.

Я перепрыгнул узкий ручеек и поднялся по склону. Разглядев мой шутовской наряд, кучер улыбнулся. Я тоже улыбнулся – с облегчением. Это не мой жестокий хозяин из тех времен, когда я сам странствовал с фиглярами.

– Привет тебе, шут, что занесло тебя в такую даль от всех дворов и замков?

– Свой двор таскаю я с собой, а замок впереди лежит, приятель.

– Двор с собой таскаешь? Так этот седобрадый старец, значит…

– Так точно, сам король Лир.

– Тогда ты – знаменитый Черный Шут.

– К твоим, язви тя в рыло, услугам. – И я учтиво поклонился.

– А ты мельче, чем в сказках бают, – рек этот хорек в шляпе.

– Вестимо, но тогда у тебя шляпа – море-окиян, в которой острый ум твой носит бурями, как сбившийся с курса зачумленный корабль.

Скоморох расхохотался:

– Я птица не того полета, дружок. Мы не острыми умами тут фехтуем, как ты. Мы не скоморохи, мы лицедеи!

С этими его словами из-за фургона вышли три юноши и девушка. И все склонились в любезном поклоне – быть может, слишком уж вычурном, нежели пристало случаю.

– Лицедеи, – хором рекли они.

Я приподнял колпак.

– Что ж, и мне иногда по нраву пошалить в кущах, – сказал я, – но едва ли об этом следует объявлять всему миру аршинными буквами на вашей повозке.

– Да не любодеимы, – сказала девушка. – Лицедеи. Мы актеры.

– А, – ответил я. – Тогда другое дело.