Текст книги "Дурак"

Автор книги: Кристофер Мур

сообщить о нарушении

Текущая страница: 11 (всего у книги 18 страниц)

Явление пятнадцатое
В глазу влюбленного

С запада надуло теплым ветерком, и святки прососались до безобразия. Друидам на праздник нравится снег вокруг Стоунхенджа, а лес жечь гораздо приятнее, если воздух бодрит. Нынче же дело выглядело так, что пировать мы будем под дождем. Над горизонтом клубились тучи, будто бы порожденные летней грозой.

– Похоже, летняя гроза идет, – промолвил Кент. Мы с ним сидели в барбикане над воротами, поглядывая на огороженную деревеньку Глостера и холмы вдалеке. Я прятался после встречи с Эдмундом. Очевидно, ублюдка я как-то выводил из себя.

Во внешние ворота въехала Гонерилья со свитой. Старшую принцессу сопровождала дюжина солдат и слуг. В глаза бросалось, что самого Олбани рядом не было.

Часовой на стене объявил прибытие герцогини Олбанийской. Во двор вышли Глостер с Эдмундом, за ними – Регана с Корнуоллом. Средняя принцесса подчеркнуто старалась не смотреть на перевязанное ухо байстрюка.

– Должно быть интересно, – молвил я. – Слетаются, как стервятники на труп.

– Труп – Британия, – сказал Кент. – И мы приманкой сделали ее, чтобы ей стать разорванной на части.

– Чепуха, Кент. Труп – Лир. Но властолюбивые падальщики не ждут его смерти и уже пируют.

– Есть в тебе все же что-то глубоко гнусное, Карман.

– Что-то глубоко гнусное есть и в правде, Кент.

– Вон король, – промолвил Кент. – Его никто не сопровождает. Я должен пойти к нему.

Лир, волоча ноги, выбрел во двор в тяжелой меховой накидке.

– Отсюда перед тобой будто какие-то непристойные шахматы, а? Король перемещается крохотными шажками, бесцельно, будто пьяный, стараясь увернуться от стрелы лучника. А прочие разрабатывают стратегии, ждут, когда старик рухнет. У него самого власти нет, но власть вокруг него кружит и повинуется его безумным капризам. Тебе известно, что на шахматной доске нет фигуры дурака, Кент?

– Сдается мне, дурак – это игрок, его разум – за всеми ходами.

– Ну, это, положим, чесучая клякса кошачьей тошноты. – Я повернулся к старому рыцарю. – Но сказано до окаянства хорошо. Ступай к Лиру. Эдмунд не осмелится поднять на тебя руку, а Корнуолл неизбежно изобразит хоть какое-то раскаяние за то, что забил тебя в колодки. Обе принцессы будут из кожи вон лезть, лишь бы обратить на себя внимание Эдмунда, а Глостер – ну Глостер гостеприимно распахнул свой дом шакалам, ему и так есть чем заняться.

– А ты что станешь делать?

– Я, похоже, стал нежеланен, как бы невероятно это ни звучало. Мне нужно отыскать себе лазутчика – такого, кто скрытнее меня, изобретательней и незаметнее, чем даровано природой мне.

– Удачи тебе в сем, – молвил Кент.

– Ты мне отвратителен, презираю тебя, проклято будь само твое существованье и те мерзкие бесы, что тебя породили. Меня от тебя тошнит гневом и желчной ненавистью.

– Освальд, – молвил я. – Хорошо выглядишь. – Мы с Харчком столкнулись с ним в коридоре.

Есть такой неписаный эдикт: ведя переговоры с неприятелем, не стоит выказывать знакомство с повесткой дня означенного неприятеля. Даже при смерти. Дело чести в каком-то смысле, я же расцениваю сие как ломанье некой комедии. У меня не было ни малейшего намерения потакать в этом Освальду. Однако паучьи таланты его мне бы пригодились, посему тут требовалась изощренность.

– Я руку отдал бы на отсеченье, лишь бы видеть, как ты болтаешься в петле, – рек Освальд.

– Великолепное начало диалога, – молвил я в ответ. – Как считаешь, Харчок?

– Вестимо, Карман, – сказал мой подручный. Его туша громоздилась между нами с Освальдом, безуспешно стараясь спрятать за спиной толстую ножку от стола. Дворецкий Гонерильи мог потянуться к мечу, но Харчок измолотил бы его мозги в кровавое варенье, не успел бы клинок и ножен покинуть. Ни слова вслух, а все понятно. – Шибенское начало, – молвил великан.

– Стало быть, Освальд, давай отсюда и начнем. Скажем, ты получишь то, чего хотел. Тебе отрубят руку, а меня повесят. Отчего тогда тебе станет лучше жить, а? Обиталище станет удобней? Вино лучше на вкус?

– Маловероятно, а все ж давай обозрим возможности?

– Очень хорошо, – сказал я. – Ты первый. Руби себе руку, а Харчок меня тут же повесит. Слово даю.

– Слово даю, – сказал Харчок моим голосом.

– Хватит попусту тратить мое время, дурак. Моя госпожа приехала, и мне нужно к ней.

– А, вот в том-то и закавыка, Освальд. Чего ты хочешь. Чего ты на самом деле хочешь.

– Тебе этого никогда не узнать.

– Одобрения госпожи?

– Имеется.

– Ладно, тогда так: любви госпожи?

Тут Освальд смолк так основательно, будто я высосал весь воздух из коридора, в котором мы стояли. Чтоб доказать, что это не так, я гнул свое:

– Ты желаешь любви своей госпожи, ее уважения, ее власти, ее покорности, ее попки перед своим носом – и чтоб она просила у тебя удовлетворенья и пощады. Скажи, а?

– Я не так низок, как ты, дурак.

– Однако сама причина, по коей ты меня терпеть не можешь, – именно в этом. Я там бывал, а ты нет.

– Нигде ты не бывал. Она тебя не любила, не уважала и не давала тебе никакой власти. Ты был ей игрушкой, не больше.

– Однако же я знаю путь туда, мой углесердый друг. Я знаю способ, каким слуга может добиться таких милостей.

– Она ни за что не снизойдет. Я простых кровей.

– О, а я и не обещаю сделать тебя герцогом. Я говорю лишь, что ты станешь господином ее тела, сердца и души. Сам же знаешь, Освальд, как она благоволит к негодяям. Не сам ли ты продал свою госпожу Эдмунду?

– Никого я не продавал. Я лишь доставил послание. А Эдмунд – наследник графского титула.

– Он стал им лишь на этой, драть, неделе. И не делай вид, будто не знаешь, о чем говорилось в письме. У меня – власть, Освальд, данная мне тремя ведьмами из Большого Бирнамского леса. Я могу околдовать твою госпожу так, что она возобожает тебя и возжелает.

Освальд рассмеялся, а делал он это нечасто. Его физиономия была к такому занятию не приспособлена, поэтому выглядела так, будто у него что-то застряло в задних зубах.

– Ты меня за кого держишь, дурак? Прочь с дороги.

– А делать тебе надо будет только то, чего твоя госпожа и так прикажет, – исполнять ее желанья, – продолжал я. Изложить суть ему надо было очень быстро. – Она ведь уже околдована, знаешь? Сам при этом был.

Освальд пятился от Харчка – искал объезд, чтоб поскорее выскочить во двор, к хозяйке. Но тут остановился.

– Да-да, Освальд. В Олбани. Гонерилья ухватилась за мою оснастку, и тут вошел ты. Дверь скрипнула, я слышал. А у меня в руке был вот этот кисет. – Я показал ему шелковый мешочек, подарок ведьм. – Помнишь?

– Я был там.

– А я вручил твоей госпоже письмо и сказал, что оно от Эдмунда Глостерского. Припоминаешь?

– Да. И она скинула тебя на жопу.

– Все верно. И отправила сюда – доставить послание Эдмунду. Разве когда-либо раньше обращала она внимание на ублюдка, а, Освальд? Ты при ней неотлучно с рассвета до заката. Раньше она его замечала?

– Нет. Ни разу. На Эдгара посматривала, а на ублюдка – нет.

– Именно. Ее приворожили к Эдмунду, и я могу сделать то же для тебя. Иначе ты так и подохнешь обозленным лакеем, Освальд. А у меня осталось еще одно заклинанье.

Освальд бочком подобрался ко мне снова – как по канату, а не по каменному полу коридора.

– А сам чего не прибегнешь?

– Ну, с одной стороны, об этом знаешь ты – и, я подозреваю, не замедлишь доложить об сем лорду Олбани, который расторопно меня вздернет. А с другой стороны, у меня было три заклинанья, и одно я уже истратил на себя.

– Не с герцогиней Корнуолла же? – Судя по тону, мысль эта ошеломила Освальда, однако в глазах его блеснул восторг.

Я лукаво ухмыльнулся и поддел Куканом бубенцы на колпаке.

– У меня с нею свиданье нынче ж ночью, после святочного пиршества. В полночь, в заброшенной Северной башне.

– О подлое и мелкое чудовище!

– Иди ты, Освальд. Хочешь себе принцессу или нет?

– Что от меня потребно?

– Почти ничего, – молвил я. – Кроме некоторой стойкости духа, если пожелаешь довести дело до конца. Перво-наперво ты должен присоветовать своей госпоже помириться с сестрой и убедить ее избавить Лира от остатков его отряда. Затем надо заставить твою хозяйку встретиться с Эдмундом на второй склянке третьей стражи.

– Это ж два часа окаянной ночи!

– Сам увидишь, как она схватится за шанс. Околдована, не забыл? Важно, чтобы она стакнулась с домом Глостера, хоть и втайне. Я знаю, тебе будет трудно, но это надо перетерпеть. Если хочешь заполучить госпожу себе, надо, чтобы кто-нибудь убрал герцога Олбани, – и не жалко было бы, когда этого кого-то повесят. Ублюдок Эдмунд на такую роль подходит лучше всех, что скажешь?

Освальд кивнул. Глаза у него блестели все ярче с каждым моим словом. Всю жизнь он провел на побегушках у Гонерильи, записочки ей носил, а тут перед пешкой в интригах замаячила награда. К счастью, возможность застила ему рассудок.

– Когда же госпожа станет моею?

– Когда все встанет на места, бздолов, когда все встанет на места. Что тебе известно о французском десанте?

– Да ничего.

– Тогда таись и слушай в оба уха. Эдмунду о таковом известно – либо это он пустил сей слух. Разузнай, что сумеешь. Но Эдмунду – ни слова о свидании с твоей госпожой, он думает, что оно тайное.

Освальд выпрямился во весь рост (а прежде склонялся, дабы говорить со мной лицом к лицу).

– А что тебе с того, дурак?

Я надеялся, что он не спросит.

– Как и у тебя – даже с любовью за пазухой, – есть те, кто стоит на пути у моего счастья. Мне нужен ты и те, кого затронут твои деянья, чтобы они с этого пути убрались.

– Так ты хочешь убить Корнуолла?

– Он в их числе, но кто б ни любил меня, я предан Лиру – я его раб.

– Так ты и короля хочешь прикончить? Не беспокойся, шут, это и я могу. Считай, договорились.

– Ебать мои чулки! – промолвил я.

– Отлично ты поработал, Карман, – сказал Кент. – Пошел искать гонца, а натравил на короля окаянного убийцу. Так держать. Ты прирожденный дипломат.

– Сарказм у стариков весьма непривлекателен, Кент. Не мог же я его отговорить – моя искренность была бы под вопросом.

– Ты не был искренен.

– Ну убежденность. Просто не отходи от Лира все святки и не давай ему ничего есть, пока сам не попробуешь. Если я разбираюсь в людях, Освальд попробует прикончить короля самым трусливым способом.

– Или вообще не попробует.

– То есть?

– С чего ты взял, что Освальд сказал тебе правду? Ты ж ему не говорил.

– Я рассчитывал, что он до некоторой степени лжет.

– Да, но до какой?

Я описал круг по нашей темной светелке в башне.

– Полный клобук монашеской свистухи. Да я б лучше огнем вслепую жонглировал. Не скроен я для этих темных дел – мне лучше удается смех, детские именины, зверюшки и дружеская свальня. Ятые ведьмы все перепутали.

– Однако ж ты успешно затеял гражданскую войну и натравил на короля убийцу, – возразил Кент. – Ничего себе свершеньице для именинного клоуна, разве нет?

– А ты в преклонные года стал очень ядовит, знаешь?

– Что ж, может, тогда сгожусь и новым королевским едоком. Клин клином вышибают.

– Главное – не дай старику помереть раньше срока. Поскольку пир еще не отменили, я полагаю, дорогуша Регана пока не объявила королю, что забирает остаток его свиты.

– Госпожа лишь пыталась помирить Гонерилью с отцом. Хоть как-то успокоить его, только бы старик пришел на пир.

– Хорошо. Стало быть, свой ход она сделает назавтра. – И я ухмыльнулся. – Если не прихворнет.

– Коварно, – молвил Кент.

– Справедливо, – молвил я.

Регана взошла по винтовой лестнице одна. В фонаре у нее горела одна свеча, и высокая тень принцессы ползла по каменной стене, будто сам призрак ебабельной смерти. Я стоял в дверях светелки с шандалом, а другой рукой придерживал задвижку.

– Веселого Рождества тебе, киска, – молвил я.

– Ну и дрянское же вышло пиршество, а? Чертов Глостер, придурок языческий, назвал его днем Святого Стефана, а не Рождеством. А на праздник этого клятого Стефана подарки не полагаются. Да без подарков я лучше буду зимнее солнцестояние праздновать, а не святки – там хоть свиней забивают и разводят большущий костер.

– Глостер, душенька, и так пошел навстречу твоим христианским верованиям. Для него и Эдмунда этот праздник – все равно что сатурналии [152]152
  Сатурналии – празднование зимнего солнцестояния в римском пантеоне, чествование Сатурна, «сеятеля семян». На праздник этот полагалось много пить и неразборчиво совокупляться. В наше время традиция сохранилась в ритуале «Рождественской вечеринки на работе». – Прим. автора.


[Закрыть]: оргия, и все. Поэтому тебе, может, неразвернутый подарочек еще и светит.

На это она улыбнулась.

– Надеюсь. Эдмунд на пиру был так робок – едва смотрел на меня. Наверное, боится Корнуолла. Но ты был прав – ухо у него перевязано.

– Вестимо, госпожа. И должен тебе сказать, он на этот счет скромничает. Видать, не хочет, чтоб его видали целиком.

– Но на пиру я его видела.

– Само собой, да только он намекал, что в твою честь он себя и по-другому наказывал. И впрямь робеет.

Она вдруг стала радостным дитём на Рождество – пред ее мысленным взором явно затанцевали образы парняги, бичующего себя.

– Ой, Кармашек, впусти же меня.

И я впустил. Распахнул дверь пошире и отнял у нее фонарь, когда она входила:

– He-а, не-a, солнце мое. Только одна свеча. Он такой застенчивый.

Из-за гобелена донесся голос Эдмунда:

– О моя милая миледи Регана, как солнце – блеск любимых мной очей, с кораллами сравнима алость губ, снег не белей, чем цвет ваших грудей, а волос вовсе не как проволока груб. Коли не станете моею поутру, то я возьму и точно здесь помру.

Я медленно закрыл дверь и задвинул щеколду.

– Нет-нет, моя богиня, раздевайтесь здесь, – произнес голос Эдмунда. – Позвольте мне смотреть на вас.

Весь вечер я натаскивал Харчка, что говорить и как именно. Дальше он оценит ее красоту, затем попросит задуть единственную свечу на столе и выйдет к ней из-за ширмы. После чего бесцеремонно оближет ее до самых гланд и до изумленья отымеет.

Если судить по звукам изнутри, так лось балансировал бы дикой кошкой на раскаленной кочерге. Вой, рык, визг и мяв были в самом разгаре, когда я увидел, как по лестнице поднимается другой огонек. По тени я сумел определить, что носитель фонаря также несет и обнаженный меч. Освальд оказался верен своей предательской натуре, как я и рассчитывал.

– Не тычь сабелькой, орясина, а то кто-нибудь останется без глаза.

Герцог Корнуолл вывернул из-за поворота лестницы с опущенным мечом и немалым изумлением на роже.

– Дурак?

– А если ребенок по лестнице бегает? – спросил я. – Неловко будет объяснять Глостеру, почему его любимый внучек вдруг отрастил в животике ярд доброй шеффилдской стали.

– У Глостера нет внучка, – молвил в ответ Корнуолл, удивленный, мне кажется, самим фактом того, что ввязался в эту дискуссию.

– Это не отменяет техники безопасности при обращении с холодным оружием.

– Но я пришел тебя прикончить.

– Муа? – молвил я на чистейшем, блядь, французском. – Это за что ж вдруг?

– За то, что ты имаешь мою супругу.

Из-за двери донесся раскатистый рев, за коим последовал хищный женский визг.

– Это от боли или наслажденья, как считаешь? – спросил я.

– Кто там внутри? – Корнуолл снова поднял меч.

– Твоя супруга – и ее совершенно точно имают. Не кто иной, как ублюдок Эдмунд Глостерский. Но благоразумие требует сложить оружье. – И я Куканом легонько похлопал Корнуолла по запястью, направляя меч обратно в ножны. – Если тебе, конечно, не хочется стать королем всея Британии.

– Что ты, дурак, затеял? – Герцогу очень хотелось кого-нибудь поубивать, однако козырь амбиций бил жажду крови.

– О, взнуздай же меня, огромный ты трехрогий носорог! – возопила Регана из-за двери.

– Она по-прежнему это говорит? – осведомился я.

– Ну, обычно бывает «трехчленный жеребец», – ответил герцог.

– Метафоры у нее очень ноские. – И я в утешенье возложил руку Корнуоллу на плечо. – Знамо дело, печальный для тебя сюрприз, готов признать. По крайней мере, когда муж, заглянув себе в душу и хорошенько там пошарив, все ж падает так низко, чтобы выебать змею, он надеется не спотыкаться о чужие сапоги у логова.

Корнуолл стряхнул меня.

– Да я его убью!

– Корнуолл, на тебя скоро нападут. Олбани уже намерен взять всю Британию себе. Тебе понадобятся Эдмунд и гарнизон Глостера, чтобы выстоять против него, а когда выстоишь – будешь королем. Войдя сейчас туда, ты убьешь плотолюбца, но потеряешь королевство.

– Юшка божья! – вскричал Корнуолл. – И это правда?

– Сначала выиграй войну, любезный друг. Потом же прикончишь ублюдка в свое удовольствие, когда можно будет не спешить и все сделать как полагается. А честь Реганы – вещь ковкая, разве нет?

– Ты насчет войны уверен?

– Знамо дело. Именно потому тебе надо взять оставшихся рыцарей и оруженосцев Лира, как уже сделали Гонерилья и Олбани. Но Гонерилье сообщать о том, что ты это знаешь, не стоит. А твоя супруга уже сейчас перетягивает дом Глостера на твою сторону.

– Правда? И потому она барает Эдмунда?

Раньше мне это в голову не приходило, но, едва открыв рот, я понял, что все складывается вполне мило.

– О да, милорд, ее рвение распалено верностью тебе.

– Разумеется, – молвил Корнуолл, засовывая меч обратно в ножны. – Мог бы и раньше понять.

– Это не значит, что Эдмунда можно не убивать, когда все завершится, – молвил я.

– Совершенно верно, – подтвердил герцог.

Когда Корнуолл наконец удалился, я немного выждал после первой склянки, постучался и просунул голову в щель.

– Лорд Эдмунд, – сказал я. – В башне герцога зашевелились. Быть может, вам пора прощаться.

Фонарь Реганы я не стал отодвигать от двери, чтобы она не заплутала в темноте, и несколько минут спустя она вывалилась из светелки – спотыкаясь, в платье задом наперед, волосы спутаны, а по распадку меж грудей текла река слюней. Да и вся она выглядела какой-то жеваной и скользкой.

Оглушенная, она хромала так, что, казалось, не понимает, какой бок предпочесть. Лишь одна туфля обвивала ей ремешком лодыжку.

– Госпожа, найти тебе вторую туфлю?

– На хер, – пьяно отмахнулась Регана. Ну или как пьяная, но при этом она чуть не свалилась с лестницы.

Я утвердил ее в прямохождении, помог перевернуть платье, дабы прилично было, и чуть промокнул ей грудь подолом. После чего взял за руку и спустил по лестнице.

– А вблизи он крупнее, чем в зале за столом.

– Вот как?

– Я две недели не смогу сидеть.

– Ах, сладость романтического чувства. Сама до своих покоев доберешься, киска?

– Наверное. Ты умен, Карман, – придумай отговорок мне для Эдмунда, коль завтра не смогу подняться я.

– Со всем нашим удовольствием, киска. Крепких снов.

И я вернулся наверх, где при свече посреди светелки стоял бесштанный Харчок. Достоинство его еще стояло таким торчком, что хватило бы оглоушить теленка.

– Извиняюсь, что вышел, Карман. Там темно.

– Страху нет, парнишка. Отлично потрудился.

– Она годная.

– Ну да. Еще бы.

– А что такое носорог?

– Это как единорог, только у него бронированные ягодицы. Хорошая тварь. Пожуй-ка этой мяты и давай тебя вытрем хорошенько. Схожу за убрусом, а ты пока порепетируй Эдмунда.

Когда прозвонили вторые склянки, все было готово. Лестница осветилась другим фонарем, на стену бросилась тень с бюстом.

– Дынька!

– Что ты здесь делаешь, червяк?

– Стою на васаре. Валяй, входи, только фонарь тут оставь. Эдмунд стесняется того увечья, кое нанес себе в твою честь.

Гонерилья осклабилась, предвкушая боль ублюдка, и вошла.

Всего через несколько минут по лестнице вполз Освальд.

– Дурак? Ты еще жив?

– А то. – Я приложил руку к уху. – Но прислушайся к ним, к детям ночи! Что за музыку они заводят! [153]153
  Парафраз реплики графа Дракулы из одноименного романа Брэма Стокера, пер. Н. Сандровой.


[Закрыть]

– Похоже, лось хезает ежиным семейством, – заметил негодяй.

– О, это хорошо. Мне больше казалось, что это похоже на дойную корову, которую лупят горящим гусем, но ты, быть может, выразил точнее. Ах, но кто бы говорил тут, Освальд? Сдается мне, нам лучше удалиться – пусть влюбленные воркуют без помех.

– Так ты не встретился с принцессою Реганой?

– О, мы изменили час нашего свиданья на четвертые склянки. А что?

Явление шестнадцатое
Уйти и нам! Близка гроза [154]154
  Реплика Корнуолла, «Король Лир», акт II, сц. 4, пер. М. Кузмина.


[Закрыть]

Бурю надуло за ночь. Я как раз завтракал в кухне, когда на дворе случилась ссора. Я услышал, как взревел Лир, и пошел к нему, оставив кашу Харчку. В коридоре меня перехватил Кент.

– Так старик ночь пережил? – уточнил я.

– Я спал у него под дверью, – ответил Кент. – А ты где был?

– Старался, чтобы двух принцесс беспощадно отымели, и разжигал гражданскую войну, покорнейше благодарю. И все это без ужина, заметь.

– Прекрасное пиршество получилось, – рек Кент. – Я ел, пока меня не раздуло, только бы короля не, отравили. А кто это вообще – окаянный Святой Стефан?

В коридоре перед нами возник Освальд.

– Мой добрый Кент, сходи проследи, чтоб дочери не порешили короля, Корнуолл не порешил Эдмунда, сестры не порешили друг друга, будь добр? А если получится, постарайся и сам никого не порешить. Рановато что-то для таких решений.

Кент поспешил дальше, а Освальд приблизился.

– Так ты, – молвил он, – ночь пережил?

– Ну еще бы, – ответил я. – А чего нет?

– Потому что я рассказал Корнуоллу о твоем свидании с Реганой и рассчитывал, что он тебя прикончит.

– Едрическая сила, Освальд, да прояви же ты хоть чуточку коварства, а? Негодяйство в этом замке совсем ни к черту – Эдмунд любезен, ты предсказуем. Что дальше будет? Корнуолл начнет кормить сироток с ложечки, а из попы у него полетят синие птички? Давай-ка еще разок попробуем – хоть притворись злокозненным. Начали.

– Так ты ночь пережил? – молвил Освальд заново.

– Ну еще бы. А чего нет?

– Да ничего, просто я за тебя волновался.

Я стукнул Освальда Куканом по уху.

– Нет же, безмозглая некумека, я ни за что не поверю, что тебя станет беспокоить мое благополучие. Ты же натуральный хорек, правда?

Он потянулся было к мечу, но я со всего маху треснул его Кукановой палкой по запястью. Негодяй отскочил и стал тереть ушибленную руку.

– Невзирая на твою некомпетентность, наш уговор остается в силе. Мне нужно, чтобы ты посовещался с Эдмундом. Передай ему это послание Реганы. – Я вручил ему письмо, которое написал при первом свете зари. Повторить руку Реганы было несложно – она уснащала свою скоропись сердечками. – Печать не ломай – в письме принцесса клянется в своей преданности получателю, однако ж увещает не являть приметных знаков нежности к ней. Кроме того, ты должен предупредить его, чтоб не выказывал прилюдного почтения к твоей госпоже Гонерилье перед Реганой. И поскольку я знаю, что сложная интрига смущает тебя, позволь обрисовать вкратце твои интересы. Эдмунд отправит на тот свет Олбани, тем самым твоя госпожа обретет свободу в проявленьях иных своих чувств, кроме супружеских, и лишь после этого мы объявим Корнуоллу, что Эдмунд наставил ему рога с Реганой, и герцог отправит ублюдка на тот свет, а тут уж и я подпущу своих любовных чар Гонерилье, и она кинется в твои распростертые хорьковые объятья.

– А вдруг ты лжешь? Я же пытался тебя убить. Зачем тебе мне помогать?

– Превосходный вопрос. Во-первых, в отличье от тебя, я не мерзавец, а стало быть, можно рассчитывать, что действую я хоть с толикой, но последовательности. А во-вторых, я желаю отомстить Гонерилье за то, как она отнеслась ко мне, к своей младшей сестре Корделии и к самому королю Лиру. Лучшего наказания ей я не могу придумать, нежели спарить ее с навозной башней в человечьем облике, коей являешься ты.

– А, ну тогда разумно, – молвил Освальд.

– Тогда рысью марш. Проследи, чтоб Эдмунд не выказывал почтения.

– Я и сам могу его ухайдакать за то, что осквернил мою госпожу.

– Нет, не можешь. Ты же трус, забыл?

Освальда затрясло от ярости, но к мечу тянуться он не стал.

– Беги, дружок, а то у Кармана тут еще полна попа шутовства.

Похотливая рука ветра ощупала весь двор: юбки сестер подскакивали и трепались, волосы хлестали по лицам. Кент горбился и придерживал широкополую шляпу, чтобы не унесло. Старый король потуже запахнулся в меховую накидку и щурился против пыли, а герцог Корнуолл и граф Глостер укрылись от непогоды под огромными воротами замка. Похоже, герцог не возражал, что беседу поведет его герцогиня. Я обрадовался: Эдмунда не видать – и выскочил во двор, звеня бубенцами, с песней практически на устах.

– Эй-гей! – молвил я. – Надеюсь, все хорошенько оприходовались на сатурналиях?

Сестры глянули на меня безучастно, словно я говорил по-китайски или собачьи, а их в одну ночь духоподъемно не оприходовал громадный дуботряс с елдой, как у осла; и не раз. Глостер опустил взор – полагаю, ему было стыдно за то, что вынес собственных святых ради Святого Стефана и угробил годную попойку. Корнуолл осклабился.

– А, – продолжал, нимало не смутившись, я. – Стало быть, у нас тогда стол ломился от рождественских яств? Рог окаянского изобилья от пампушки-иисусика во младенчестве? Тихая ночь, верблюды и три царя одеколона ^{4}? От коих разило ладаном, златом и миррой?

– Ятые христианские гарпии хотят у меня рыцарей забрать, – произнес Лир. – Гонерилья и так мне вдвое сократила свиту [155]155
  Парафраз реплики Лира, акт II, сц. 4, пер. Б. Пастернака.


[Закрыть], а нынче мне что – совсем распустить прислугу? [156]156
  То же, там же, пер. А. Дружинина.


[Закрыть]

– Знамо дело, государь, – вставил я. – Все беды от христианства. Я и забыл, что ветер вам сегодня дул с языческих небес.

Тут выступила вперед Регана – и да, шла она несколько враскоряку.

– Она права. Полсотни человек вполне довольно. Неужели мало? Да нет, и этих много чересчур: и дорого и страшно [157]157
  Там же, пер. Б. Пастернака.


[Закрыть]. И почему не могут, государь, служить вам сестрины и наши люди? [158]158
  Реплика Гонерильи, там же, пер. Т. Щепкиной-Куперник.


[Закрыть]

– К тому же, – произнесла Гонерилья, – легко ли будет поддержать порядок в двух разных свитах под одною кровлей, но под начальством разным? Это трудно и невозможно даже [159]159
  Реплика Реганы, там же, пер. А. Дружинина.


[Закрыть]. К услугам вашим вся челядь и Реганы, и моя.

– Вот именно. А будут нерадивы – сумеем приструнить [160]160
  Обе реплики – там же, пер. О. Сороки.


[Закрыть], – поддакнула Регана.

– Ты всегда вторила сестрице, – сказал Лир. – Единственная собственная мысль расколола бы тебе кочан, как громом, трусливая ты стервятница.

– Так держать, государь, – молвил я. – Вот так кухарка, когда угрей живьем запекала в пирог, то скалкой их по башке, по башке: «Лежать, баловники, не подыматься!» [161]161
  Там же, пер. О. Сороки.


[Закрыть]Может, опамятуются. Удивительное дело, что с эдаким отцовским воспитаньем из них получились такие восхитительные чада.

– Дочь, не беси меня! [162]162
  Там же, пер. Т. Щепкиной-Куперник.


[Закрыть]Я обойдусь как есть [163]163
  Там же, пер. О. Сороки.


[Закрыть]. Я б развелся с могилой, что хранит прелюбодейку-мать [164]164
  Там же, пер. М. Кузмина.


[Закрыть]. Но все-таки ты дочь, ты кровь моя – или, верней, болезнь в моей крови, нарыв на теле, язва, гнойный веред [165]165
  Там же, пер. О. Сороки.


[Закрыть]. Раз так ко мне относишься.

Я кивнул и положил голову на плечо Гонерильи.

– Очевидно, прелюбодеянье в этой семье наследуется по материнской линии, дынька. А вот злость и роскошные сиськи – по отцовской.

Она меня оттолкнула, невзирая на мою мудрость.

Лир разошелся не на шутку – оря на дочерей, он весь трясся, и с каждым словом, казалось, сил у него все меньше:

– О боги! Вот старик пред вами бедный, под бременем тоски и лет несчастный! Коль это вы дочерние сердца против отца озлобили, то больше не надо издеваться надо мной, не дайте мне снести спокойно это; меня зажгите благородным гневом! Слезам, оружью женщин, не давайте позорить щек мужчины! [166]166
  Там же, пер. Т. Щепкиной-Куперник.


[Закрыть]

– Это не слезы твои щеки позорят, стрый, – молвил я. – Это дождь идет.

Глостер и Корнуолл отвернулись – обоим было неловко за старика. Кент придерживал короля руками за плечи, пытался увести его от непогоды. Лир отмахнулся от него и подскочил к дочерям:

– Нет, ведьмы, я отомщу обеим вам жестоко. Мир содрогнется!.. Я еще не знаю, что сделаю, но сделаю такое, что страшно станет. Думаете, плачу? Нет, не заплачу: причин для слез немало, но пусть сердце в груди на части разобьется раньше, чем я заплачу. Шут, я помешаюсь! [167]167
  Там же, пер. М. Кузмина.


[Закрыть]

– Вестимо, стрый, хорошее начало – полдела откачало. – Я подпрыгнул и тоже попробовал обнять старика за плечи, но он локтем оттолкнул меня:

– Отмените свое распоряженье, бестии, иначе я этот дом покину. – И он направился к воротам.

– Оставьте скоморошничать. Довольно [168]168
  Реплика Реганы, там же, пер. Б. Пастернака.


[Закрыть], – не выдержала Гонерилья. – Но вы, отец мой, стары; природа в вас достигла до предела своих границ; вести вас, править вами пора другим, мудрейшим, кто способен понять вас лучше вас самих [169]169
  То же, там же, пер. Т. Щепкиной-Куперник.


[Закрыть].

– Я все вам отдал! [170]170
  Там же, пер. А. Дружинина, М. Кузмина и Т. Щепкиной-Куперник.


[Закрыть] – завизжал Лир, тряся немощной клешней перед носом Реганы.

– И сделали не худо [171]171
  Там же, пер. А. Дружинина.


[Закрыть] – только при этом не сильно торопились, старый вы ебила, – рявкнула та.

– Вот это она сама придумала, стрый, – вставил я, склонный во всем видеть светлую сторону.

– Нет, я скорее откажусь от крова! [172]172
  Там же, пер. А. Дружинина.


[Закрыть] – пригрозил Лир, делая еще шажок к воротам. – Я не шучу – предпочту я быть совсем без него [173]173
  Парафраз реплики Лира, там же, пер. М. Кузмина.


[Закрыть]и в обществе совы и волка сдамся на милость непогоды и нужды! [174]174
  Там же, пер. Б. Пастернака.


[Закрыть]Вот пойду сейчас и сдамся.

– Как вам угодно [175]175
  Там же, пер. А. Дружинина, М. Кузмина и Б. Пастернака.


[Закрыть], – сказала Гонерилья.

– Увы, сэр… [176]176
  Там же, пер. О. Сороки.


[Закрыть] – произнесла Регана.

– Я пошел. Прочь из замка. И никогда не вернусь. Совсем один.

– Пока, – сказала Гонерилья.

– Оревуар, – промолвила Регана на чистейшем, блядь, французском.

– Я совсем не шучу. – Старик уже практически стоял за воротами.

– Ворота на запор! [177]177
  Реплика Корнуолла, там же, пер. А. Дружинина и Т. Щепкиной-Куперник.


[Закрыть] – приказала Регана.

– Увы, стемнеет скоро; сильный ветер так и свистит; на много миль вокруг нет ни куста [178]178
  Там же, пер. М. Кузмина.


[Закрыть], – осторожно промолвил Глостер.

– Заприте входы, блядь. Она права [179]179
  Парафраз реплики Корнуолла, там же, пер. Б. Пастернака.


[Закрыть], – не выдержала Гонерилья, и тут же сама подбежала и навалилась всем корпусом на громадную железную рукоять. Тяжелая обитая железом решетка с лязгом рухнула – острия в стремлении своем к пазам в каменных плитах едва не пронзили старого короля.

– Я ухожу, – произнес он уже через решетку. – Думаете, передумаю?

Но сестры уже скрылись от непогоды в замке. Корнуолл двинулся за ними, торопя Глостера.

– Беда. Густеет ночь [180]180
  Там же, пер. О. Сороки.


[Закрыть], – сказал Глостер, глядя на своего старого товарища по ту сторону решетки. – В такую непогодь никому не поздоровится.

– Сам виноват: не пожелал покоя! [181]181
  Реплика Гонерильи, там же, пер. Т. Щепкиной-Куперник.


[Закрыть] – отрезал Корнуолл. – Скорей, милорд, уйдемте от грозы! [182]182
  Парафраз реплики Корнуолла, пер. А. Дружинина.


[Закрыть]

Глостер оторвал взор от решетки и затопал за Корнуоллом в замок. Под дождем остались только мы с Кентом в промокших насквозь шерстяных плащах. Кента зримо терзала судьба старика.

– Он же совсем один, Карман. Еще и полдень не пробило, а темно, как в полночь. Лир же – там, один.

– Ох язвический язь, – молвил я. Посмотрел на цепи, уходившие на крышу привратной сторожки, на брусья, торчавшие из стен, на зубцы поверх стены – защиту для лучников. Проклял затворницу и мои акробатические штудии. Не был бы обезьяной… – Я пойду с ним. Но ты должен беречь Харчка от Эдмунда. Поговори с беломойкой, у которой шибательные дойки, она поможет. Парнишка ей нравится, что б она там ни говорила.

– Схожу помогу поднять ворота, – вызвался Кент.

– Не стоит. Присматривай за Самородком и прикрывай себе спину от Эдмунда и Освальда. Я вернусь со стариком, как получится. – С теми словами я сунул Кукана себе под камзол сзади, разбежался, подпрыгнул и повис на массивной цепи, паучьи перебирая руками, пробежал наверх, зацепился ногами за торчавший брус и пошел скакать с одной балки на другую, пока не ухватился за камень. А там еще один этаж – и я был на стене. – А крепостёнка не крепка! – крикнул я сверху Кенту и помахал. Он и глазом не успел моргнуть, а я уж перемахнул через стену и съехал вниз по цепи подъемного моста.