Текст книги "Дурак"

Автор книги: Кристофер Мур

сообщить о нарушении

Текущая страница: 17 (всего у книги 18 страниц)

Явление двадцать четвертое
Боудикка восходит

Столько лет прожить сиротой – и узнать, что у меня была мама, но она покончила с собой из-за жестокости короля, единственного известного мне отца…

Узнать, что и отец у меня был, но и его убили по приказу того же короля…

Узнать, что лучший в жизни друг мой – мать женщины, которую я обожаю, но и ее страшно убили по приказу того же самого короля, да еще из-за того, что я сам же и сделал…

Меньше чем за неделю из сироты-клоуна превратиться в принца-ублюдка, из него – в головореза-мстителя за призраков и ведьм, а всего за несколько месяцев из начинающего цинкового стать генералом-стратегом…

Сперва рассказывал неприличные анекдоты для увеселения святой в заточенье – теперь замышляю свергнуть монархию…

Голова, блядь, кругом. Еще как утомляет. Кроме того, я нагулял крепкий аппетит. Потребно закусить, а то и хорошенько оттрапезничать. С вином.

В стрельчатые бойницы своего прежнего жилья над барбиканом я смотрел, как в замок въезжает Корделия. Ехала она верхом на огромном белом боевом коне – и она и конь в латах, черных, отделанных золотом. На щите у нее – золотой лев Англии, на нагруднике – золотая лилия Франции. За нею двумя колоннами ехали рыцари, у них на копьях – вымпелы Уэльса, Шотландии, Ирландии, Нормандии, Франции, Бельгии, Испании… Испании? В свободное время она успела завоевать окаянную Испанию? Перед отъездом из замка она и в шахматах-то была лох. Должно быть, настоящую войну вести проще.

Посередине моста она остановила коня, привстала в стременах, сняла шлем и распустила длинные золотые волосы. И улыбнулась надвратной сторожке. Я пригнулся на всякий случай – сам не знаю почему.

– Моё! – рявкнула она, расхохоталась и повела колонну в замок.

«Да, любовь моя, я знаю, но это ведь дурной тон – расхаживать повсюду с армией своей окаянной и предъявлять права на всякую собственность, что подвернется под руку, а? Не по-дамски как-то».

Она была убиться как роскошна.

Н-да, перекусить будет в самый раз. Я чуточку посмеялся над собой и запорхал в большую залу. По пути отвлекался лишь на кульбит-другой.

Вероятно, не лучшая мысль – искать съестного в большой зале. Да я, может, и вообще не за этим туда порхал. Оно и к лучшему. Вместо трапезы на высоких столах возлежали тела короля и двух его дочерей: Лира – на возвышении, где раньше стоял трон, Реганы и Гонерильи – ниже, на полу, по обе стороны.

Корделия стояла над отцом – по-прежнему в латах, шлем под мышкой. Длинные волосы закрывали ей лицо, и я не видел, плачет она или нет.

– Теперь он гораздо приятнее, – сказал я. – Спокойней. Хотя движется примерно с той же скоростью.

Она подняла голову и улыбнулась. Улыбка ослепляла, но Корделия, похоже, вспомнила, что следует горевать, и снова опустила голову.

– Спасибо за соболезнования, Карман. Я вижу, в мое отсутствие тебе удалось не удариться в любезность.

– Лишь постоянно помня о тебе, дитя.

– Я по тебе скучала, Карман.

– И я по тебе, бяша.

Она погладила короля по волосам. Он теперь лежал в той тяжелой короне, которую швырнул на стол меж Корнуоллом и Олбани. Это было так давно.

– Он мучился? – спросила Корделия.

Я обдумал ответ, чего почти никогда не делаю. Можно было бы дать выход ярости, проклясть старика, доказать, что всю жизнь он прожил злобой и коварством, но Корделии бы это ничуть не помогло, да и мне – лишь самую малость. Но все равно уснастить историю истиной следовало.

– Да. Под конец он очень страдал – душой. И от рук твоих сестер, и под бременем раскаянья – он очень сожалел о том, как поступил с тобой. Страдал, да, но не телесно. У него болела душа, дитя.

Она кивнула и отвернулась от старика.

– И не стоит больше называть меня дитём, Карман. Я теперь королева.

– Это я вижу. Потрясные латы, меж тем, – смотрится весьма свято-георгиево. Дракон к ним прилагался, нет?

– Нет. Как выяснилось, к ним прилагалась армия.

– И, очевидно, империя.

– Нет, это мне самой себе пришлось добывать.

– Я тебе говорил: неприятная твоя натура во Франции сослужит тебе хорошую службу.

– Верно, говорил. Сразу после того как сказал, что принцессы годятся лишь на… как ты выразился? Корм драконам да товар на выкуп?

Ну вот она опять – эта улыбка, лучик солнца на обледенелое сердце мое. И, как в отмороженный член, с толпой мурашек в него вернулось чувство. Я вдруг ощутил у себя на поясе тяжесть кисета с последним ведьминым пылевиком.

– Ну-у… да. Нельзя же все время оказываться правым. Подрывает шутовскую убедительность.

– Твоя убедительность в этом отношении уже сомнительна. Кент мне рассказал, что королевства эти пали предо мною так легко из-за твоих махинаций.

– Я же не знал, что это будешь ты. Я думал, явится окаянный Пижон. Где он, кстати?

– В Бургундии, с герцогом… э-э, королевой Бургундской. Оба настаивают на этот титуле. Оказалось, ты и насчет них был прав, а стало быть, и это не идет тебе в зачет как шуту. Я их застала вместе в парижском дворце. Они признались, что друг к другу неровно дышат еще с детства. Мы с Пижоном обо всем уговорились.

– Знамо дело, в таких вещах куда ж без уговора – так или иначе. Уговорили голову и тело королевы расселить по разным адресам?

– Ничего подобного, Карман. Пижон – приличный парень. Я его не любила, но человек он неплохой. И спас меня, когда отец меня вышвырнул, разве нет? В общем, когда все это произошло, симпатии гвардии и почти всего двора я завоевала. Так что если кому и суждено было потерять голову, то не мне. Француз забрал с собой кое-какие земли, Тулузу, Прованс, кое-что из Пиренеев, но если брать в расчет то, что досталось мне, все выглядит честнее некуда. У мальчуганов в Бургундии охренительно здоровый дворец, и они его постоянно отделывают и переотделывают. Вполне счастливы.

– Мальчуганы? Бузотер бургунд пердолит фразера француза? Ей-яичники Одина, из этого выйдет недурственная песнь!

Корделия усмехнулась.

– У Папы я приобрела развод. Вышло довольно начетисто [333]333
  Начетистый – брит. разг.,дорогой, невыгодный. – Прим. авт.


[Закрыть]. Знала б я, что Бидон будет настаивать на санкционировании Церкви, ратовала бы за восстановление прежнего Скидочного Папы.

По зале эхом громыхнули распахнутые двери, и Корделия резко обернулась. Взор ее вспыхнул яростью.

– Я же сказала, чтоб меня оставили в покое!

Но то был Харчок – он вздрогнул, будто призрака увидал, и стал пятиться вон из залы.

– Извиняюсь. Прощенья просим. Карман, я тебе Кукана и колпак принес.

Он протянул мне палку и звякнул бубенцами на колпаке, на миг забыл, что на него только что наорали, а потом возобновил обратно-поступательное перемещение.

– Нет, Харчок, не уходи, – сказала Корделия и поманила его к нам. Стража закрыла дверь снаружи. Интересно, что рыцари и прочая знать подумают о королеве-воительнице, которая не допускает к себе никого, кроме двух шутов. Может, решат, что она достойная продолжательница рода скорбных головою.

Харчок чуть помедлил у тела Реганы и полностью утратил всякую целеустремленность. Кукана и колпак он положил на стол рядом, зацепил двумя пальцами подол ее платья и начал приподымать, заглядывая.

– Харчок! – рявкнул я.

– Извиняюсь. – Самородок вздрогнул. Потом заметил тело Гонерильи, перешел к ней. Постоял, поглядел сверху вниз. Вдруг плечи его дрогнули, и уже миг спустя он весь сотрясался от рыданий, силой своею способных выкорчевать ребра из груди. На бюст Гонерильи пролился ливень слез.

Корделия глядела на меня с мольбой в глазах, я на нее – видимо, с чем-то весьма похожим на то же самое. Говнюки мы, и она и я, что не горюем по этим людям, по этой семье.

– Они годные были, – промолвил Харчок. Вскоре он уже гладил Гонерилью по щеке, затем по плечам, по грудям, потом он залез на стол с нею рядом, взгромоздился на тело и принялся ритмично и непристойно всхлипывать. Тональностью и силой звука напоминало медведя, которого трясут в винной бочке.

Я взял Кукана и треснул болвана по макушке. Колотить пришлось, пока он не слез с бывшей герцогини Олбанийской, не нырнул под тяжелую скатерть и не затаился под столом.

– Я их любил, – провыл оттуда он.

Корделия перехватила мою руку, нагнулась и приподняла край скатерти.

– Харчок, друг мой, – сказала она. – Карман не хотел тебя обижать – он просто не понимает, каково тебе. Но все равно приходится чувства держать при себе. Всухую дрючить покойников не подобает, миленький.

– Нет?

– Нет. Скоро сюда приедет герцог, он может обидеться.

– А вторая? У нее герцог помер.

– Все равно это неприлично.

– Извиняюсь. – И Харчок опять втянул голову под скатерть.

Корделия выпрямилась и посмотрела на меня. Закатила глаза, улыбнулась.

Мне ей о стольком нужно рассказать! Как я грешил с ее мамой. Что мы с ней, говоря технически, двоюродные сородичи. Что от этого все может стать… ну, непросто. Но мой инстинкт артиста подсказывал, что сгущать краски не надо, поэтому я сказал лишь:

– Я более-менее угондошил твоих сестер.

Корделия улыбаться перестала.

– Капитан Куран сказал мне, что они друг друга отравили.

– Само собой. Я дал им яд.

– И они знали, что это он?

– Знали.

– Тогда что тут поделаешь? Злобные коварные суки, никуда не денешься. Меня все детство мучили. Ты сэкономил мне время и усилия.

– Они просто хотели, чтобы их кто-нибудь любил, – сказал я.

– Не переубеждай меня, дурак. Ты же их прикончил. Я лишь собиралась отнять у них земли и собственность. Ну, может, еще унизить их прилюдно.

– Но ты же только что сказала…

– Я их любил, – промолвил из-под стола Харчок.

– Заткнись! – хором рявкнули мы с королевой.

Дверь приотворилась, всунулась голова капитана Курана:

– Госпожа, прибыл герцог Олбанийский.

– Мгновение одно – и я его приму, – сказала Корделия.

– Будет исполнено. – Куран закрыл дверь.

Тогда Корделия подошла ко мне совсем близко. Выше она была ненамного, но в латах, а оттого внушала больше робости, чем прежде. Но менее прекрасной она не стала.

– Карман, я разместилась в своей прежней светлице. Мне бы хотелось, чтобы ты меня навестил сегодня после ужина.

Я поклонился:

– Миледи желает историю и комическое представление перед сном, дабы проветрить голову после всех сегодняшних бедствий?

– Нет, дурак. Корделия, королева Франции, Британии, Бельгии и Испании желает иметь тебя, пока твои ятые бубенцы не осипнут.

– Прошу прощенья? – переспросил я в немалом замешательстве. Но тут она меня поцеловала. Вторично. С большим чувством. А потом оттолкнула.

– Я вторглась ради тебя в эту страну, безмозглый. Я с самого детства тебя любила. И теперь вернулась за тобой – ну и сестрам отомстить, конечно, но главным образом – за тобой. Я знала, что ты будешь меня ждать.

– Как? Откуда?

– Много месяцев назад ко мне в парижский дворец явился призрак. Перепугала Пижона до истечения беарнских соусов. С тех пор и подсказывала стратегию.

Ладно, хватит уже о призраках, подумал я. Пускай покоится в мире. И я снова поклонился.

– К твоим, язви тебя, услугам, любимая. Твой покорный шут к твоим услугам.

ДЕЙСТВИЕ ПЯТОЕ

 
Как умолял бы он, просил, скучал,
Свой ум в стихах ненужных расточал,
Считал законом мой каприз любой
И, гордость потеряв, был горд собой,
А я б его звездой несчастной стала
И, как судьба, глупцом повелевала!
 

Розалина, «Бесплодные усилия любви», акт V, сцена 2, пер. Ю. Корнеева

Явление двадцать пятое
Будет король дурак

Увы и ах – ваш покорный шут ныне король Франции. Ну, вообще-то Франции, Британии, Нормандии, Бельгии, Бретани и Испании. Может, и чего-нибудь еще – я не видел Корделию после завтрака. Ежели предоставить ее саму себе, она может быть чума чумой, но империя у нее содержится исправно, а я ее, конечно, обожаю. (Так у нас всегда было.)

Доброму Кенту вернули земли и титул, а еще назначили герцогом Корнуоллским, присовокупив к назначенью соответствующие земли и недвижимость. Черная борода и импозантность, подаренные ведьмами, у него остались, к тому же он, похоже, сам себя убедил, что он моложе и полнее сил, нежели подобает бремени лет у него на плечах.

Олбани сохранил за собой титул и земли и подписал присягу на верность Корделии и мне. Полагаю, он не станет ее нарушать. Честный парняга, хоть и незатейливый, без Гонерильиной пилежки так и будет идти по жизни стезей добродетели.

Курану мы даровали титул герцога Бакингемского, и он в наше отсутствие на островах служит регентом Британии. Эдгар унаследовал титул графа Глостерского и вернулся домой, где похоронил отца в стенах замкового храма, выстроенного в честь множества разных богов. Завел свою семью и, вне всяких сомнений, нарожает кучу сыновей, которые вырастут и предадут его. Ну, или станут остолопами по образу и подобию отца своего.

Мы с Корделией живем в разных дворцах по всей империи, путешествуем с неприлично роскошной свитой, в которую входят Кутырь и Пискля, а также Язва Мэри и прочая верная челядь из Белой башни. У меня анафемски громадный трон, с которого я вершу свой суд. Харчок сидит сбоку – ему дали титул королевского министра ипсации, – а по другую руку от меня – моя обезьянка Пижон. Мы выслушиваем жалобы и тяжбы крестьян и купцов, и я выношу приговоры, суждения и вердикты. Было время, когда я поручил это Пижону, пока сам ходил обедать с королевой: вручил ему табличку с разными наказаниями, на которые он мог показывать пальцем, однако пришлось прекратить. Я как-то раз вернулся после затянувшегося радения с Корделией и обнаружил, что этот циничный примат велел повесить всю деревню Бовуа за несоблюдения санитарных норм производства сыра. (Вышло, да, неловко, но французы такое понимают. Они очень серьезно относятся к сыру.) А по большей части правосудие отправляется посредством легкого вербального унижения, обзывательства и преднамеренного сарказма. Как выяснилось, это мне удается превосходно, посему меня считают мудрым и справедливым правителем, и народ меня очень любит. Даже, блядь, французы.

Сейчас мы у себя в Гасконском дворце, где-то возле северной Испании. Тут мило, но очень сухо. Я только что так и сказал гадоедской королеве Пижону (они с королевой Бургундской у нас гостят):

– Тут мило, Пижон, но очень уж сухо, твою мать. Я англичанин, мне сырость потребна. Такое чувство, что вот мы беседуем, а я меж тем весь пересыхаю и трескаюсь.

– Так и есть, – подтвердила Корделия. – Его всегда влекло к влаге.

– М-да, хм, дорогая моя… давай не будем об этом при Пижоне, а? Ой, смотри – у Харчка встал. Давай спросим у него, о чем он подумал? Когда сюда ехали, он разнообразно надругался над дуплистым дубом. Это надо было видеть. Желудей отряс столько, что всей деревне хватило на неделю прокорма. Они в его честь даже хотели праздник учредить, провозгласить его божеством дубоебства. Тут вообще символов плодородия столько, что палкой не взмахнуть – обязательно какой-нибудь сшибешь наземь.

– Селяви [334]334
  От «C’est la vie» – «такова жизнь» по-блядь-французски. – Прим. авт.


[Закрыть], – промолвил Бидон на совершенно нечленораздельном, блядь, французском.

А потом, когда я устроил аудиенцию для народа, в тронную залу вступили три древние согбенные фигуры. Ведьмы Большого Бирнамского леса. Наверное, я всегда ожидал, что рано или поздно они появятся. Харчок выбежал и спрятался в кухне. Пижон соскочил у меня с плеча и заверещал на них. (Пижон – моя обезьянка, не королева.)

 
– Уж минул год для трех колдуний.
Неужто с платой их надули?
 

– произнесла Розмари – которая зеленая, с кошачьими пальчиками.

– Ох, етить вашу мать, вы опять за стишки?

 
– Нужда исчезла, обещанье свято —
За службу заплатить нам надо,
 

– пропели ведьмы в унисон.

– Только больше не рифмуйте, – взмолился я. – И с таким тряпьем в здешнем климате жарковато. Почесуха на бородавках начнется, того и гляди, карбункулы воспалятся. Вы б поосторожней.

– Тебя сделали королем, дурак, и твоя истинная любовь околдована остаться с тобою навсегда. Мы пришли за тем, что нам причитается, – промолвила Шалфея, самая бородавчатая из троицы.

– Справедливо, справедливо, – сказал я. – Только Корделия вовсе не околдована. Она меня и без чар любит, по своей воле.

– Белиберда, – сказала Петрушка, самая длинная. – Мы дали тебе три пылевика для трех сестер.

– Ну да, только третий я пустил на Эдгара Глостерского, чтобы он влюбился в прачку из своего замка. Ее Эммой звать. Отличная деваха со сногсшибательными дойками. Его брат-ублюдок к ней плохо относился, мне показалось, так будет справедливо.

– Но колдовство истрачено. Мы желаем оплаты, – сказала Розмари.

– Разумеется. У меня больше богатств, чем вы унесете, мегеры. Злато? Серебро? Каменья? Только Корделия про ваши махинации ничего не знает. И что призрак был ее матерью – тоже. И не должна узнать. Если на это вы согласны, скажите, чего желаете, а то мне тут еще королевством управлять и обезьянка некормленая. Назовите цену, ведьмы.

– Испания, – молвили они.

– Ебать мои чулки, – рек Кукан.

ВОТ НАГЛЫЙ ШИБЗДИК
Послесловие автора

Я знаю, что вы думаете: «Чего ради ты, американский романист-комик, взялся барахтаться на глубинах гения вместе с величайшим мастером английского языка, которого знал свет? Ты чего надеялся добиться? Только насикаешь в бассейн и утонешь в собственных мелких амбициях».

Вы думаете: «Шекспир написал идеальную элегантную трагедию, ей никакие добавки не нужны – оставь ее в покое. Ты же облапаешь ее всю своими сальными руками, изгваздаешь сношеньем с барсуками и обезьяньей дрочкой. Ничего святого не осталось».

Ладно, во-первых, – это правда. А во-вторых, я все равно ни за что не поверю, что вы так думаете…

Но вы правы – я действительно пустил псу под хвост всю английскую историю, географию, «Короля Лира» и английский язык вообще. Но в свою защиту – ну-у… на самом деле у меня нет никакой защиты, но давайте я все равно вам намекну, откуда что берется, когда пробуешь пересказать «Короля Лира».

Если вы работаете с английским языком, а особенно – если вы с ним работаете так до собачьего опупения долго, как это делаю я, – почти на каждом повороте вы непременно сталкиваетесь с трудами Уилла. Что бы вы ни желали сказать, выясняется, что Уилл уже это сказал четыреста лет назад – изящнее, четче, лиричнее и, с хорошей точностью, – пятистопным ямбом. Вам просто не под силу совершить то, что сделал Уилл, но можно признать гениальность того, что он сотворил. Однако я не садился писать «Дурака» как дань Шекспиру. Я писал его из глубочайшего восхищения британской комедией.

Началось все с замысла написать роман про шута – английского шута, потому что мне нравится описывать плутов и шельмецов. Первый предупредительный выстрел я сделал несколько лет назад, завтракая в Нью-Йорке с моим американским редактором Дженнифер Брел. Утром, после того как принял слишком много снотворного. (Нью-Йорк выводит меня из равновесия. Я всегда ощущаю себя губкой, промакивающей тревожность со лба всего Нью-Йорка.)

– Джен, я хочу написать книжку про шута. Только не знаю, про шута вообще или про Лирова.

– О, надо писать про Лирова, – ответила она.

– Да будет Лиров шут тогда, – сказал я, как будто скажешь такое – и больше ничего делать не нужно.

После чего моя редактор медленно растаяла на стуле напротив и ее сменила гусеница с кальяном. Она уже говорила только: «Ва-ва-ва-ва-ва», – но за завтрак расплатилась. На все оставшееся утро я вырубился. (Полезный совет деловому путешественнику: если не удается уснуть после второй таблетки, НЕ ПРИНИМАЙТЕ третью.)

В общем, в глубокий угол бассейна я смело нырнул и почти на два года погрузился в Шекспировы труды: живьем на сцене, в письменном виде и на DVD. Посмотрел не меньше тридцати различных постановок «Короля Лира» и честно вам скажу – где-то на середине своих изысканий, послушав, как дюжина разных Лиров неистовствует в бурю и сокрушается, какими недоумками они были, мне уже хотелось самому выскочить на сцену и прикончить старика собственноручно. Ибо хоть я уважаю талант и выносливость актеров, играющих эту роль, и восхищаюсь ими, равно как и красноречием персонажа, есть некоторый предел в выслушивании такого количества нытья, за которым уже хочется записаться в Комитет по включению издевательства над стариками в олимпийские виды спорта. В Стратфорде-на-Эйвоне стоит ввести еще один аттракцион: туристам дозволяется сталкивать королей Лиров с высокого утеса. Знаете, как прыжки с эластичным тросом – только без троса. Эдак вот: «Злись, ветер, дуй, пока не лопнут щеки! [335]335
  «Король Лир», акт III, сц. 2, пер. Т. Щепкиной-Куперник.


[Закрыть]Ааааааааа!» – плюх! Благословенное молчание. Ладно, может, и не стоит. (В Стратфорде у них, кстати, уже есть Шекспировский хоспис – для тех, кто поставил галочку в графе «Не быть».)

Как только решишь пересказать «Лира», возникает вопрос о времени и месте, и на него нужно отвечать.

Согласно истории британских монархов («История королей Британии»), составленной в 1136 году валлийским священником Гальфридом Монмутским, настоящий король Леир – если он и впрямь существовал – жил где-то во времена между Платоном и Аристотелем, когда процветала греческая империя, а в Англии и в помине не было никаких замков, тем более – крупных. Страны, на которые в своей пьесе ссылается Шекспир, еще и близко не образовались, а Леир, если уж на то пошло, мог быть всего-навсего вождем какого-нибудь племени, а отнюдь не монархом громадного государства, и ему никак не могла подчиняться сложная социополитическая структура герцогов, графов и рыцарей. Замком его была бы от силы земляная крепость. В пьесе Шекспир упоминает греческих богов, и легенды действительно гласят, что отец Леира Бладуд – свинопас, прокаженный и король бриттов – ездил в Афины за духовными наставлениями, а вернувшись, выстроил в Бате храм богине Афине, где поклонялся ей и занимался некромантией. Леир же королем стал как бы по умолчанию, когда от Бладуда начали отпадать разные части тела. Битва за души верующих между христианами и язычниками, которую я изображаю в «Дураке», вероятно, могла иметь место где-то между 500 и 800 годами н. э., а не в воображаемом Карманом XIII веке.

Стало быть, со временем у нас загвоздка – и применительно не только к истории, но и к языку. (На временн ые рамки пьесы и сам Шекспир положил с прибором, похоже, ибо в одном месте шут у него оттарабанивает длинный список пророчеств и заключает: «Это пророчество сделает Мерлин, потому что я живу до него» [336]336
  Там же, пер. М. Кузмина.


[Закрыть]. Такое чувство, что Уилл здесь просто отшвырнул перо и сказал: «Я понятия не имею, что тут вообще происходит, – ляпну-ка галиматью посмачнее, посмотрим, прокатит или нет».) Никто, судя по всему, не знает, на каком языке люди разговаривали во глубине веков, но это был точно не английский. Хотя у Шекспира он элегантен и во многом революционен, для современного английского читателя он по большей части звучит как иностранный. Посему, преданно следуя за Шекспиром, я отбросил перо и поместил сюжет в более-менее мифическое Средневековье, однако с лингвистическими следами елизаветинской эпохи, современного британского сленга, жаргона кокни (хотя рифмованный сленг остается для меня загадкой) и околесицы, внутренне свойственной мне самому. (Так Карман говорит о «пихабельности» Реганы, а Талия упоминает об изгнании «мазд» из Суиндена – с полной исторической неприкосновенностью.) Тем же пуристам-занудам, которым захочется тыкать пальцем в анахронизмы «Дурака», скажу: успокойтесь, вся книга – анахронизм. Очевидно. Там даже упоминаются «мериканцы» – давно вымершая раса, отчего нынешняя наша современность переносится в какое-то далекое прошлое. («Давным-давно в одной далекой галактике» ^{5}, если вы меня понимаете.) Так и было задумано.

Разбираясь же с географией пьесы, я выбирал те современные места, которые упоминаются в тексте: Глостер, Корнуолл, Дувр и прочее, а также Лондон. Единственный Олбани, который я обнаружил, теперь находится примерно в границах Лондонской метрополии, поэтому Олбани Гонерильи я разместил в Шотландии – главным образом чтобы облегчить доступ в Большой Бирнамский лес и к ведьмам из «Макбета». Песьи Муськи, Грязные Блёвки, Овечий Перепих на Червеедке и прочие городки и деревеньки располагаются исключительно у меня в воображении, только в Уэльсе действительно есть место, которое называется Голова Червя.

Фабула пьесы Шекспира «Король Лир» была заимствована из другой пьесы, поставленной в Лондоне лет на десять раньше. Называлась она «Трагедия короля Леира», и печатный экземпляр ее утрачен. «Король Леир» широко игрался в шекспировские времена, но мы уже никак не узнаем, о чем была эта пьеса, хотя сюжет, говорят, походил на версию Барда, и можно смело предполагать, что Барду она была известна. Ничего необычного для Шекспира в этом нет. Вообще говоря, считают, что из всех его тридцати восьми пьес лишь три основаны на его оригинальных замыслах.

Сам текст «Короля Лира» в известном нам виде собран в 1724 году Александром Поупом из фрагментов и обрывков напечатанных ранее версий. Интересно отметить, что, вопреки трагедийности сюжета, первый английский поэт-лауреат Нейтан Тейт переписал «Короля Лира» со счастливым концом: согласно Тейту, Лир и Корделия воссоединяются, Корделия выходит за Эдгара, и они живут долго и счастливо. Почти двести лет вариант со «счастливым концом» игрался на сцене, пока не появилась «восстановленная версия» Поупа. В «Королях Британии» у Гальфрида Монмутского действительно говорится, что Корделия стала королевой после Леира и правила пять лет. (Хотя, опять-таки, и этому нет никаких исторических подтверждений.)

Кое-кто из читавших «Дурака» изъявили желание вернуться и перечесть «Лира» – вероятно, чтобы сравнить материал исходника с моим вариантом истории. («Что-то не помню в пьесе надругательств над деревьями, но я давно не перечитывал».) Можно, конечно, найти себе способы времяпрепровождения и похуже, но я подозреваю, что и «это путь к безумью» [337]337
  «Король Лир», акт III, сц. 4, пер. Т. Щепкиной-Куперник.


[Закрыть]. В «Дураке» цитируются или перефразируются строки и реплики из десятка пьес, и я теперь уже даже не уверен, откуда что взялось. Делал я так преимущественно для того, чтобы побесить рецензентов, которые с неохотой станут цитировать и критиковать пассажи из моей работы, если только их не сочинил самолично Бард. (Однажды рецензент выбранил меня за неуклюжесть стиля, а процитировал при этом одного моего персонажа, который цитировал трактат Торо «О гражданском неповиновении». В жизни звездный час бывает редок; мой случился, когда я указывал рецензенту на его промах.)

Пара слов о предубеждениях Кармана. Я знаю, что в его речи довольно часто Франция, французы и все французское сопровождается эксплетивом «блядь», но это никоим образом не следует интерпретировать как мое собственное отношение к Франции и французам. И то и другое я люблю. Но эмоциональность высказывания была неотразимо притягательна, а кроме того, я хотел передать некоторое поверхностное презрение, которое англичане, похоже, исторически испытывают к французам, – да и, если совсем уж честно, французы к англичанам. Как объяснял один мой английский приятель: «О да, мы ненавидим французов, но нам не хочется, чтобы их терпеть не мог кто-нибудь еще. Они наши. Мы жизнь готовы отдать за их сохранность, лишь бы только и дальше их презирать». Или, по выражению одного моего французского знакомого: «Все англичане гомики; просто некоторые об этом не догадываются и спят с женщинами». Я вполне уверен, что это неправда, но мне показалось, что это смешно. Французы, блядь, – великие, а?

И наконец я хочу поблагодарить всех, кто помогал мне в изысканиях для этой книги. Артистов и весь персонал множества шекспировских фестивалей, на которые я ходил в Северной Калифорнии, – они не дают умереть трудам Барда и без устали представляют их всем нам на задворках Колоний. Всех щедрых и добрых людей в Великобритании и Франции, которые помогали мне отыскивать средневековые памятники и предметы, чтобы я мог совершенно плевать на историческую достоверность, пока писал роман. И, разумеется, великих сочинителей британской комедии, которые вдохновили мой нырок в глубины их искусства: Уильяма Шекспира, Оскара Уайлда, Джорджа Бернарда Шоу, Пелэма Гренвилла Вудхауса, Гектора Хью Манро (Саки), Ивлина Во, «Болванов» (The Goon Show), Тома Стоппарда, «Монти Питонов», Дугласа Адамса, Ника Хорнби, Бена Элтона, Дженнифер Сондерз, Дон Френч, Ричарда Кёртиса, Эдди Иззарда и Мила Миллингтона (который заверил меня, что вполне добродетельно сочинять книгу, в которой я намерен называть героев мудозвонами и говнюками, но я буду выглядеть отстало и неискренне, если не назову парочку дрочилами и пиздюками).

Кроме того, спасибо Чарли Роджерс за терпеливую организацию всей логистики и географики, необходимых для моих изысканий; Нику Эллисону и его приспешникам за управление делами; Дженнифер Брел за чистые руки и выдержку при редактировании; Джеку Уомэку за то, что выводит меня к читателям, а также Майку Спрэдлину, Лисе Гэллахер, Дебби Стир, Линн Грейди и Майклу Моррисону за грязную работу по публикации. О, ну и всем моим друзьям, которые мирились с моими навязчивыми состояниями и чрезмерным нытьем, пока я работал над романом. Спасибо, что не столкнули меня с высокого утеса.

До следующего раза – адьё.

Кристофер Мур

Сан-Франциско, апрель 2008 г.