Текст книги "Дурак"
Автор книги: Кристофер Мур
Жанр:
Юмористическая проза
сообщить о нарушении
Текущая страница: 6 (всего у книги 18 страниц)
Явление восьмое
Ветер из, блядь, Франции
Разумеется, Егерь оказался прав – всю свиту Лира прокормить ему не удавалось. Деревни, встречавшиеся нам по пути, мы облагали данью и становились там на постой. Но к северу от Лидса случился неурожай, и наполнить нам утробы селяне уже не могли – самим бы голодать пришлось. Я старался распотешить рыцарей, но от короля держался подальше – не мог простить старику, что отрекся от моей Корделии и услал прочь Харчка. Втайне я радовался, когда солдаты кряхтели от неудобства, и не прилагал особых усилий как-то смягчить их недовольства Лиром.
На пятнадцатый день нашего похода за Перхотью-на-Твиде съели мою кобылу.
– Ро-за, Ро-за, Ро-за, – скандировали рыцари. – Зовись она иначе, запах тот же [62]62
Реплика Джульетты, «Ромео и Джульетта», акт II, сц. 2, пер. А. Григорьева.
[Закрыть]. – Думали, умные, раз такую шуточку сочинили. С их сальных губ летели ошметки жареной конины.
Тупицы всегда стараются выглядеть умнее за счет дурака, дабы хоть как-то отплатить ему за остроумие. Но ума им все равно недостает, и они зачастую жестоки. Вот потому-то у меня никогда и не может быть ничего своего, я не могу ни о ком заботиться, не могу выказывать никаких желаний. Явится какой-нибудь головорез и все отберет. Хотя тайные влеченья, нужды и грезы у меня есть. Кукан – отличный реквизит, но хорошо бы однажды завести обезьянку. Буду наряжать ее в костюмчик шута – думаю, из красного шелка. И звать Пижоном, а у нее будет свой маленький скипетр, который будут звать Пежик. Да, обезьянку мне бы очень хотелось. Она мне будет другом, а убивать ее, отправлять в ссылку или есть ее будет запрещено. Дурацкие мечты, да?
У ворот замка Олбани нас встретил Освальд – дворецкий Гонерильи, ее советник и главный подхалим. До крайности зловредный мудак. Я с этим крысенышем-лизоблюдом сталкивался, когда он еще служил ливрейным лакеем в Белой башне, а Гонерилья была принцессой и жила при дворе. Меня же, скромного жонглера, застукали голым, когда я разгуливал пред царственными ее очами… Но эту повесть лучше оставить на потом – теперь же мерзавец у ворот не дает нам пройти.
Как внешностью, так и характером своим Освальд смахивает на паука – таится даже там, где открыто. Украдка – его обычная манера перемещения. Вместо бороды носит он жидкий черный подшерсток, то же самое у него на голове – это видно, когда его берет из синей шотландки прижат к сердцу. Но не сегодня. Сегодня он ни головы не обнажил, ни поклонился, когда к воротам подъехал Лир.
Старому королю это не понравилось. Он остановил свиту мановеньем руки в одном полете стрелы от замка и подозвал меня.
– Карман, ступай спроси, чего он хочет, – молвил Лир. – И узнай, отчего не звучат фанфары в честь моего приезда.
– Но, стрый [63]63
Стрый – устар.,дядя. – Прим. автора.
[Закрыть], – рек я в ответ, – разве не капитан гвардейцев должен…
– Ступай, дурак! Тут нужно вежливости поучить. К поганцу я отправлю дурака, пусть знает свое место. Отринь манеры, напомни псу, что он есть пес.
– Слушаюсь, вашвеличество. – Я закатил глаза, оборотясь к капитану Курану, который едва не расхохотался, но опамятел – король зримо сердился не на шутку.
Из котомки я вытянул Кукана и двинулся вперед, покрепче стиснув зубы, – решительный, как ростр корабля.
– Привет вам в замке Олбани, – крикнул я. – Здрав будь, Олбани. Здрава будь, Гонерилья.
Освальд ничего не ответил – ну и шапки не снял, конечно. Взор его скользнул мимо меня к королю, хотя я стоял рядом, только руку протяни.
Я сказал:
– Освальд, тут король Блябритании. Ты б выказал должное уважение.
– Не опущусь до разговора я с шутом.
– До чего блядин сын у нас жеманный, а? – не выдержал Кукан.
– Еще какой, – подтвердил я. Потом на барбикане заметил стражника – он поглядывал сверху на нас.
– Эй, капитан, тут вам на мост, похоже, кто-то ночную вазу опростал. Куча воняет и нам проехать не дает.
Стражник рассмеялся. Освальд вскипел:
– Миледи велела мне велеть тебе, чтоб ты передал: рыцарям ее отца в замке не место.
– Вот как? Значит, она с тобой и впрямь разговаривает?
– Я не снизойду до беседы с бесстудным дураком.
– Он не бесстудный, – рек Кукан. – Коли вдохновение накатит, так у парнишки такой стояк, что хоть чалься за него. Спроси у своей госпожи.
Я согласно кивнул – Кукан у меня премного мудр, ибо в голове его опилки.
– Бесстудный! Бесстудный, я сказал! А не безмудный! – Освальд уже заметно раскалялся.
– Ой, ну а чего так и не сказал? – молвил Кукан. – Он такой у нас, да.
– Это уж точно, – рек я.
– Ну да, – сказал Кукан.
– Само собой, – сказал я.
– Королевскому сброду в замок хода нет.
– Вестимо. Вот, значит, как, Освальд? – Я дотянулся и потрепал его по щеке. – Тебе следовало заказать фанфары и усыпать нам путь лепестками роз. – Я повернулся и помахал нашему ертаулу. Куран дал коню шпор, и колонна двинулась вперед. – А ну брысь с моста, не то тебя затопчут, крысиный рвотный порошок.
И я прошагал мимо Освальда в замок, помахивая Куканом так, словно дирижировал полком барабанщиков. По-моему, мне стоило пойти в дипломаты.
Проезжая, Лир долбанул Освальда по голове ножнами, и склизкий дворецкий рухнул в ров. Мой гнев на старика угас на одно деление.
Кент, чей маскарад ныне довершился почти тремя неделями житья впроголодь и на очень свежем воздухе, шел в хвосте, как ему мною и было велено. Теперь он был поджар и обветрен – скорее походил на Егеря в старости, нежели на пожилого перекормленного придворного, как в Белой башне. Я стоял у ворот, пока колонна втягивалась, и кивнул Кенту.
– Жрать хочу, Карман. Вчера одной совой поужинал.
– Кормежка годная перед походом к ведьмам, сдается мне. Ты вечером в Бирнамский лес со мной или как?
– Только после ужина.
– Само собой. Если Гонерилья всех нас не отравит.
Ах, Гонерилья-Гонерилья… Имя ее – словно дальняя песнь о любви. Нет, жжение при мочеиспускании я тоже помню, как и смердящие выделения, но какой сладкий роман, достойный вспоминанья, не горчит на вкус?
Когда мы встретились впервые, Гонерилье сравнялось лишь семнадцать годков. Хоть и была помолвлена с двенадцати лет, Олбани она ни разу не видела. Любознательная круглопопая девчонка, всю жизнь она проводила в Белой башне и ее окрестностях, и к познанию внешнего мира у нее развился колоссальный аппетит. Ей отчего-то казалось, что утолить его возможно, лишь выспрашивая скромного шута. Бывали ранние вечера, когда она призывала меня к себе в покои и там при фрейлинах принималась задавать всевозможные вопросы, на которые наставники ее отвечать отказывались.
– Госпожа, – говорил я, – я всего-навсего дурак. Может, спросить у кого-нибудь сановнее?
– Мама умерла, а Папа с нами носится, как с фарфоровыми куклами. Все остальные и рта от страха не раскроют. Ты мой шут, и твой долг – отвечать правителю правдиво.
– Безупречная логика, моя госпожа, вот только если совсем по правде, я здесь в должности шута маленькой принцессы. – В замке я еще был новенький, и мне вовсе не хотелось оказаться крайним, если я вдруг сообщу Гонерилье такое, что король намеревался от нее утаить.
– А Корделия сейчас спит, стало быть, пока не проснется, ты – мой шут. Я так постановляю.
Дамы зааплодировали королевскому указу.
– И вновь логика неопровержима, – рек я туповатой, однако ж аппетитной принцессе. – Извольте продолжать.
– Карман, ты много странствовал по земле. Расскажи мне, каково это – быть крестьянином.
– Ну, миледи, крестьянином я никогда не был, говоря по всей строгости, но мне рассказывали, что для этого нужно рано просыпаться, много трудиться, страдать от голода, болеть чумой и наконец умереть. А наутро подняться и опять то же самое.
– Каждый день?
– Ну, если ты христианин, в воскресенье рано встаешь, идешь в церковь, страдаешь от голода, пока не наешься от пуза ячменя с помоями, потом болеешь чумой и умираешь.
– От голода? Это из-за него они такие жалкие и несчастные на вид?
– Голод тут лишь одна причина. Много можно рассказать и о тяжкой работе, о болезнях, о повсечастных муках. Ну и, бывает, ведьму сожгут или девицу принесут в жертву, смотря кто во что верит.
– А если они голодные – взяли бы и просто съели что-нибудь?
– Прекрасная мысль, миледи. Надо им посоветовать.
– Ой, из меня такая превосходная герцогиня выйдет, наверное! Народ будет превозносить меня за мудрость.
– Ничуть не сомневаюсь, миледи, – рек я. – Стало быть, ваш папенька женился на своей сестре, а?
– Батюшки-светы, нет, мама была принцессой бельгов, а почему ты спрашиваешь?
– Увлекаюсь на досуге гербоведением. Но продолжайте, прошу вас…
За крепостной оградой [64]64
Крепостная ограда – внешняя стена замка, обычно окружающая прочие постройки. – Прим. автора.
[Закрыть]Олбанийского замка нам стало ясно, что дальше мы не пройдем. Сам замок прятался за куртинами еще одной стены, и в него вел другой подъемный мост, но не через ров, а скорее через высохшую канаву. Король еще не успел подъехать, а мост уже опускали. На него вышла Гонерилья – без свиты, в платье зеленого бархата, затянутом чуть туже необходимого. Если намереньем ее было убавить шнуровкой пышность бюста, затея жалко провалилась. Рыцари в отряде Лира заахали и зафыркали, пока Куран не поднял руку, дабы восстановить молчание.
– Отец, милости прошу в Олбани, – промолвила Гонерилья. – Здрав будь, правитель добрый, любящий отец.
Она раскрыла объятия, и гнев схлынул с Лирова лица. Он шатко спешился. Я подбежал к нему, чтоб поддержать. Капитан Куран подал сигнал, спешилась вся свита.
Поправляя плащ на королевских плечах, я встретился взглядом с Гонерильей.
– Скучал по тебе, дынька.
– Холоп, – бросила герцогиня сквозь зубы.
– Она из всей троицы самая красотка, – рек я Лиру. – И уж точно самая мудрица.
– Мой повелитель намерен как-нибудь нечаянно повесить вашего дурака, отец.
– Ах, что ж – коли нечаянно, так только Случай тут и виноват, – ухмыльнулся я. Ни дать ни взять бойкий и шустрый дух самой веселости к вашим услугам. – Но вы уж призовите их отшлепать этот Случай по переменчивой попе – и лупите хорошенько, госпожа. – Я подмигнул ей и шлепнул коня по крупу.
Стрела остроты попала в цель, и Гонерилья зарделась.
– Я прикажу тебяотшлепать, мерзкий щенок.
– Довольно, – рек король. – Оставь мальца в покое. Давай-ка обними своего отца.
Кукан радостно тявкнул и пропел:
– Дурак сам должен шлепать – шлепать, шлепать хорошенько. – Кукле известна слабость госпожи.
– Отец, – молвила Гонерилья, – боюсь, что место в замке у нас есть лишь для вас. А рыцарям и прочим придется расположиться в палисаде [65]65
Палисад – наружная стена, окружающая внешний двор замка. – Прим. автора.
[Закрыть]. Место для постоя и еду им предоставят около конюшен.
– А мой дурак?
– Дурак пусть спит в конюшне вместе с чернью.
– Да будет так. – И Лир пошел за своей старшей в замок, как дойная корова, ведомая за кольцо в носу.
– Она тебя и впрямь терпеть не может? – поинтересовался Кент. Он как раз натягивал себя на свиную лопатку размером с младенца. Его валлийский акцент, приправленный салом и щетиной, звучал натуральнее, чем с ненабитым ртом.
– Не кручинься, паренек, – сказал Куран, подсевший к нашему костру. – Мы не дадим Олбани тебя повесить. Верно, ребятушки?
Солдаты вокруг согласно замычали, не очень соображая, за что они мычат. Они лишь радовались первой нормальной пище, попадавшей им в животы с тех пор, как мы выехали из Белой башни. Внутри палисада располагалась деревенька, и некоторые рыцари пошли бродить по ней в поисках эля и шлюх. В сам замок нас не пустили, но тут, по крайней мере, не дуло, да и спать можно было под крышей – пажи и оруженосцы перед нашим вселением выгребли из нее навоз.
– Но если нам не дают большую залу, мы не дадим им причаститься к талантам королевского шута, – сказал Куран. – Спой нам песенку, Карман.
По всему лагерю разнесся клич:
– Пой! Пой! Пой!
Кент воздел бровь:
– Валяй, парнишка, ведьмы подождут.
Аз есмь то, что аз есмь. Я влил в себя флягу эля, поставил ее у костра, затем громко присвистнул, подскочил, три раза прошелся колесом и разок сделал сальто назад. Встал на мостик – Кукан при этом пялился прямо на луну – и вопросил:
– Балладу, значит?
– Ага-а-а! – ответили мне ревом.
После чего я сладко намурлыкал им мелодичный напев любви «Трахну ль я графиню Пограничья?». За ним последовала эпическая песнь в трубадурственной традиции «Повешенье Билла, Болтуна Болтом». Кто не любит хорошую байку после ужина? Клянусь глазуньей из единственного циклопьего яйца, ей они заулюлюкали, поэтому я придержал коней и спел грустную балладу «Дракон сдрочил и осквернил мою красотку». Чертовски черство оставлять отряд матерых воинов в слезах, поэтому я пошел плясать по всему нашему лагерю, распевая во весь голос матросскую песню «Лилли из шалмана (тебя ей будет мало)».
Я уже собирался пожелать всем спокойной ночи и отправиться восвояси, но тут Куран призвал всех к тишине – в лагерь вступил утомленный долгой дорогой гонец с большой золотой лилией на всю грудь. Он развернул свиток и прочел:
– Слушайте все, слушайте все. Да будет вам известно, что король Франции Филип Двадцать Седьмой почил в бозе. Упокой Господи его душу. Да здравствует Франция. Да здравствует король!
Никто не возгласил ответную здравицу королю, и гонец, похоже, огорчился. Хотя один рыцарь буркнул: «И?» – а другой: «Туда ему, блядине, и дорога».
– В общем, британские псиносвины {‡}, король теперь – принц Пижон, – провозгласил гонец.
Мы переглянулись и пожали плечами.
– А британскаяпринцесса Корделия – ныне королева Франции, – добавил гонец несколько обиженно.
– А-а, – сказали многие, осознав наконец косвенную важность этой вести.
– Пижон? – переспросил я. – Этого окаянного принца-лягушку зовут Пижон? – Я подошел к гонцу и выхватил у него из рук свиток. Он попробовал отнять, но я стукнул его Куканом.
– Успокойся, парнишка, – рек Кент, забирая у меня свиток и отдавая гонцу. – Мерси, – сказал он галлу.
– Он украл не только принцессу у меня, но и имя у моей обезьянки! – Я опять замахнулся Куканом – и промазал, потому что Кент отволок меня в сторону.
– Радовался бы, – сказал Кент. – Твоя госпожа теперь государыня Франции.
– И не надейся, что она не ткнет меня в это носом при встрече.
– Пошли, парнишка, поищем твоих ведьм. К утру надо вернуться, чтоб Олбани успел тебя нечаянно повесить.
– Корделии бы очень понравилось, верно?
Явление девятое
Двойная работа, двойная забота [66]66
«Макбет», акт IV, сц. 1, пер. В. Рапопорта.
[Закрыть]
– Так мы зачем в Большой Бирнамский лес премся ведьм искать? – поинтересовался Кент, пока мы пробирались по торфянику. Ветерок дул вялый, но стояла жуткая холодрыга – туман, мрак, да еще этот король Пижон.
– Окаянная Шотландия, – рек я. – Эта Олбания, наверное, мокрейшая, темнейшая и хладнейшая дыра во всей Блятьке. Клятые скотты.
– Ведьмы? – напомнил Кент.
– Потому что окаянный призрак мне сказал, что здесь я обрету ответы.
– Призрак?
– Призрак девахи в Белой башне, ну же, Кент. Рифмы, шарады и прочее. – И я рассказал ему про «смертельное оскорбление трем дочерям» и «безумец поведет незрячих». Кент кивнул, будто все понял:
– А я с тобой иду – зачем?..
– Затем, что тут темно, а я маленький.
– Мог бы Курана попросить или еще кого из солдатни. У меня с ведьмами очко играет.
– Плешь комариная. Они как лекари, только кровь не пускают. Бояться нечего.
– Во дни, когда Лир еще был христианин, нам от ведьм доставалось по первое число. Проклятья на меня телегами грузили.
– Не очень подействовало, я погляжу? Тобой до сих пор детишек пугать можно, а здоров ты как бык, хоть и старый.
– Я в изгнанье, без гроша и живу под страхом смерти, ежели откроют, кто я такой.
– И то верно, пожалуй. Тогда смело с твоей стороны, что пошел.
– Спасибо на добром слове, парнишка, но никакой смелости я в себе не ощущаю. Что там за свет?
Впереди, в чащобе, горел костер, вокруг него кто-то перемещался.
– Теперь украдкой, добрый Кент. Подберемся поближе и потише да поглядим, что там можно оглядеть, а потом себя откроем. Да ползи же ты, Кент, а то ломишь напролом. Шиш!
Через пару шагов моя стратегия себя не оправдала.
– Ты весь дребезжишь, как свинья-копилка в падучей, – рек Кент. – С тобой даже к глухому не подкрадешься – ты мертвого подымешь. Заткни свои ятые бубенцы, Карман.
Я положил колпак на землю.
– Без шапки еще куда ни шло, а вот башмаки сымать не буду. Вся наша украдка пойдет прахом, коли я начну орать, когда под босу ногу мне станут подворачиваться ежи, ужи, ящерицы, колючки и прочее.
– Тогда на, – сказал Кент, доставая из котомки остатки свиной лопатки. – Намажь бубенцы жиром.
Я вопросительно поднял брови – жест изысканный и в темноте совершенно неоценяемый, – пожал плечами и стал мазать салом бубенцы на носках и щиколотках.
– Вот! – Я потряс ногой – мне утешительно ответила тишина. – Вперед!
И мы поползли – пока не очутились у самого края ореола костра. Вокруг него медленно вели хоровод три согбенные карги, а над костром висел крупный котел. Они поочередно роняли в него сученые ошметки того и сего.
– Пламя, прядай, клокочи!
Зелье, прей! Котел, урчи!
Жарко, жарко, пламя ярко!
Хороша в котле заварка!
Взвейся ввысь, язык огня!
Закипай, варись, стряпня!
Жарься, зелье! Вар, варись!
Пламя, вей! Котел, мутись!
Пламя, взвейся и гори!
Наш котел, кипи, вари! [67]67
Там же, пер. Ю. Корнеева, М. Лозинского, Б. Пастернака, А. Радловой, С. Соловьева.
[Закрыть]
– Ведьмы, – прошептал Кент, платя дань богу всего, блядь, до охуения очевидного.
– Вестимо, – сказал я вместо того, чтобы звездануть ему по башке. (Кукан остался сторожить мой колпак.)
Пламя вспрянуло вместе с припевом, и мы приготовились выслушать следующий куплет рецепта, когда что-то скользнуло мне по ноге. Я еле сдержался, чтоб не возопить. Рука Кента тяжко легла мне на плечо.
– Спокойно, парень, это просто кошка.
Опять скользнуло – и мяукнуло. Теперь уже пара с урчаньем лизала мои бубенцы. (Звучит гораздо приятнее, чем тогда ощущалось.)
– Это все твое блядское сало, – прошептал я Кенту.
В банду влилась и третья киска. Я стоял на одной ноге, стараясь держать другую у них над головами; но хоть я и умелый акробат, искусство левитации меня по-прежнему бежит. Посему нога моя, обреченная, если можно так выразиться, стоять, стала моей же ахиллесовой пятой. Одна тварь вонзила зубы мне в лодыжку.
– Ебать мои чулки! – рек я несколько категорично. И подпрыгнул, и заскакал, и закружился вихрем, отпуская до крайности нелицеприятные замечания о всех созданиях семейства кошачьих. Засим последовали шип и вой. Когда кошки наконец удалились, я уже сидел, раскинув ноги, у самого костра. Кент стоял обок меня на изготовку, обнажив меч, а три карги выстроились по другую сторону котла.
– Назад, ведьмы! – рек Кент. – Хоть в жабу меня превращайте, но то будет последнее проклятье, что сорвется с ваших уст, пока ваши бошки не покинут тулов.
– Ведьмы? – переспросила первая ведьма – самая зеленоватая из троицы. – Какие-такие ведьмы? Мы – три скромные портомойки, мы в лесу живем, как сойки.
– У нас обслуга без затей, – сказала ведьма номер два, самая высокая.
– И все у нас, как у людей, – произнесла ведьма-три, у которой над правым глазом нависала зловещая на вид бородавка.
– Во имя измаранных тьмою сосков Гекаты [69]69
Геката – греческая богиня ведовства, колдовства и призраков. – Прим. автора.
[Закрыть], довольно стишков! – рек я. – Коль вы не ведьмы, то что за ковы такие вы там у себя кипятите?
– Рагу, – отвечала Бородавка.
– Рагу-рагу – нам к пирогу, – сказала Дылда.
– Мы варим синюю нугу, – сказала Зеленка.
– Нету там никакой синей нуги, – сказал Кент, заглядывая в котел. – Больше похоже на бурую пакость.
– Я знаю, – ответила Зеленка. – Но пакость с рагу ведь не рифмуется, красавчик?
– Я ищу ведьм, – сказал я.
– Неужели? – осведомилась Дылда.
– Меня прислал призрак.
Карги переглянулись и хором посмотрели на меня.
– И призрак велел тебе принести сюда стирку? – спросила Бородавка.
– Да никакие вы не прачки! Вы ведьмы окаянные! И это не рагу у вас, а едрический призрак с едрической Белой башни велел мне вас найти, потому что вы знаете ответы. Давайте уже к делу приступим, заскорузлые вы свили прямоходящей блевотины.
– Эх, вот теперь мы точно жабы, – вздохнул Кент.
– Куда же без окаянного призрака, а? – сказала Дылда.
– Как она выглядела? – спросила Зеленка.
– Кто? Призрак? Я не сказал что он – она…
– На что похожа, дурак? – рявкнула Бородавка.
– Вот теперь я, наверное, точно проведу остаток дней своих, питаясь жучками и прячась под листиками, пока какая-нибудь мегера не бросит меня в котел, – задумчиво проговорил Кент. Он опирался на меч и разглядывал, как в пламя залетают ночные мотыльки.
– Была бледная, как призрак, – сказал я, – и вся в белом. Парила собой, блондинка и…
– Но казистая? [70]70
Казистая – британский сленг, привлекательная, сексапильная. – Прим. автора.
[Закрыть] – уточнила Дылда. – Даже миловидной ты б ее назвал?
– Чутка прозрачнее, чем мне обычно в девах нравится, но да, казистее некуда.
– Знамо дело, – промолвила Бородавка, глядя на товарок, сбившихся к ней кучно.
Посовещавшись, Зеленка выступила вперед:
– Тогда излагай, с чем пришел, дурак. Зачем тебя к нам призрак отослал?
– Сказала, вы мне можете помочь. Я работаю шутом при дворе короля Британского Лира. Свою младшую дочь Корделию он изгнал, а мне она, признаться, несколько по нраву. Моего подручного Харчка он отдал этому мерзавцу ублюдку Эдмунду Глостерскому, а мой друг Едок отравился и теперь вполне себе покойник.
– И не забудь, что на заре тебя грозились повесить, – добавил Кент.
– Этим, дамы, головы себе не забивайте, – рек я. – «С петлей на шее» – мое статус-кво, а не состояние, требующее вашего вмешательства.
Ведьмы опять сбились в кучку. Много шептались и даже отчасти шипели. Затем прервали пленум, и Бородавка – очевидно, главная в их шабаше – сказала:
– Этот гадкий Лир – не подарочек.
– Когда последний раз пошел в христиане, ведьм они потопили изрядно, – сказала Дылда.
Кент кивнул, опустив очи башмакам:
– Да, Малая Инквизиция – нечем здесь гордиться.
– Еще бы – мы десять лет их заклятьями оживляли, дабы отомстить, – сказала Бородавка.
– Вон у Розмари в сырые дни до сих пор омутная вода из ушей льется, – подтвердила Дылда.
– Ага, и карпы отъели мне мизинцы с ног, пока я на дне валандалась, – сказала Зеленка.
– Раз мизинцы у нее так гефилтовало [71]71
Гефилте-фиш – вареная рыбная котлетка, обычно готовится из карпа. – Прим. автора.
[Закрыть], пришлось нам искать заколдованную рысь и у нее брать – на замену.
Розмари (она же зеленоватая) мрачно кивнула.
– За две недели снашивает башмаки – зато ни одна ведьма с нею не сравнится, если нужно белочку на дерево загнать, – сообщила Дылда.
– Это правда, – подтвердила Розмари.
– Но лучше костров, – вставила Бородавка.
– Вестимо, и это правда, – сказала Дылда. – Никакие кошачьи мизинчики тебя не починят, коли у тебя вся анатомия отгорела. Жечь Лир тоже был мастак.
– Я тут не от Лира, – сказал я. – Я тут исправить безумство, им учиненное.
– Ну так а что же сразу не сказал? – спросила Розмари.
– Нам всегда в охотку на него проказ наслать, – сказала Бородавка. – Проклясть его проказой?
– С вашего дозволенья, дамы, не желаю я никакого урона старику. Я лишь хочу возместить тот, что он нанес.
– Простое проклятье полегче будет, – сказала Дылда. – Чуть слюны кожана в котел – и он пойдет у нас на утиных лапах еще до завтрака. И закрякает, если за услугу у тебя найдется шиллинг или свежезадушенный младенец.
– Я хочу только вернуть себе дом и друзей, – сказал я.
– Что ж, коли тебя не переубедить, нам надобно посовещаться, – сказала Розмари. – Петрушка, Шалфея – на минуточку? – И она поманила товарок к старому дубу, где они принялись шептаться.
– Петрушка, шалфей и розмарин? – поинтересовался Кент. – А темьяна что, нету? {1}
Розмари вихрем к нему развернулась:
– О, темень-то хоть глаз коли, да ты пойдешь ли, красавчик?
– Выступила первый сорт, карга! – воскликнул я. Мне грымзы даже понравились – ум у них заточен как надо.
Розмари повела целым глазом и, повернувшись к графу тылом, задрала юбки. Нацелив на Кента иссохший зад, она погладила себя артритной лапой.
– Крепко и кругло, добрый рыцарь. Крепко и кругло.
Кента едва не вырвало, и он отступил на несколько шагов.
– Боже нас спаси! Прочь от меня, жуткая карбункулярная шалава!
Я б отвернулся – было бы прилично, – но зеленой анатомии мне раньше видеть не доводилось. Человек послабже духом моментально выцарапал бы себе глаза, но я же философ – я знаю, что увиденного не развидишь, поэтому я претерпел.
– По коням, Кент, – рек я. – Чудищ имать – твое призванье, и вот тебя призвали несомненно.
Кент рванулся прочь, ударился о дерево и едва не лишился чувств. Оглушенный, он сполз по стволу.
Розмари опустила юбки.
– Обманули дворянина на четыре бочки тины. – Сгрудившись вместе, мегеры снова заперхали. – Но мы тебя огадим хорошенько, как только с дураком разберемся. Одну минуточку…
Ведьмы пошептались, после чего вновь завели свой хоровод вокруг котла.
– Ох, дрянство, – сказала Шалфея. – У нас мартышкины животы кончились.
Петрушка заглянула в котел и помешала.
– Ничего, обойдемся. Можно заменить пальцем дурака.
– Нет, – твердо рек я.
– Ну тогда пальцем вот этого чарующего оковалка человечины с ваксой в бороде. На вид он вполне дурак.
– Нет, – рек Кент, еще не очень пришедший в себя. – И это не вакса, а хитрая маскировка.
Ведьмы посмотрели на меня.
– Без мартышкина живота или пальца дурака на точность рассчитывать не придется, – сказала Розмари.
Я ответил:
– Давайте обойдемся и доблестно двинемся дальше – что скажете, дамы?
– Ладно, – ответила Петрушка, – но если мы тебе судьбу расхреначим, с нас взятки гладки.
Помешали в котле еще немного, опять заунывно попели на мертвых языках, чуточку повыли – и наконец, когда у меня уже совсем слипались глаза, в котле вскипел огромный пузырь, а когда лопнул, из него повалил пар. В этом облаке проступило громадное лицо – точь-в-точь трагическая маска, которую надевают странствующие фигляры. В ночном тумане она слабо светилась.
– Дарова, – сказало громадное лицо. Похоже, оно говорило на кокни и было чуть подшофе.
– Здравствуй, ряха паровая, – молвил я.
– Дурак, Харчка тебе пора спасать.
Дуй в Глостер, не то кровь замучишься смывать.
– Да ебать-колотить, и этот стишками? – рек я ведьмам. – Неужели привидения-прозаики все повывелись?
– Ша, дурак! – рявкнула Шалфея, которую я вновь стал называть про себя Бородавкой. Лицу же она сказала: – Виденье самой темной силы, с «куды бечь» и «чё делать» мы вроде разобрались, но вот дурак тут надеется на инструкции касаемо «как».
– Эт я поал. Но тут звиняйте, – рекла в ответ ряха паровая. – Я не медленный газ, знаете, – просто у вас в рецепте недоставало мартышкина живота.
– В следующий раз два положим, – сказала Шалфея.
– Ну тады лана…
А ляпсус дурогона-короля исправишь,
Коли от свиты его ты избавишь:
В приданое дщерям ее покласть —
Тогда дурак уступит власть.
И банная ряха ухмыльнулась. Я глянул на ведьм.
– Значит, мне как-то надо заставить Гонерилью и Регану забрать у Лира еще и рыцарей – сверх того, что он им и так уже отдал?
– Он никогда не врет, – сказала Розмари.
– Часто промахивается так, что мама, блядь, не горюй, – добавила Петрушка. – Но врать – не врет.
– Опять же… – Я повернулся к виденью. – Приятно, конечно, знать, что делать, и все такое, но метода в помешательстве [73]73
Парафраз реплики Полония, «Гамлет», акт II, сц. 2, пер. Д. Аверкиева.
[Закрыть]бы тоже не помешала. Стратегия, так сказать.
– Вот наглый какой шибздик, а? – рек Банник ведьмам.
– Проклясть его? – поинтересовалась Шалфея.
– Не-не, пареньку и так по камням всю дорогу телепаться. Проклятье будет его отвлекать. – Виденье прочистило горло (ну или картинно кашлянуло – говоря строго, никакого горла у него не было).
– Твоя – принцесса не без риска,
Коль соблазнишь ее запиской.
Судьба монархов в твоей власти,
Лишь чары наведешь на страсти.
С этими словами виденье испарилось окончательно.
– И что – всё? – промолвил я. – Пара куплетов и ага? Понятия не имею, что мне делать.
– Нет, ты все же непроходим, – сказала Шалфея. – Тебе надо ехать в Глостер. Разлучить Лира с рыцарями и сделать так, чтобы ими командовали дочери. Потом написать обольстительные письма принцессам и связать их страсти колдовскими чарами. Что непонятно-то? Хоть рифмуй.
Кент меж тем кивал и пожимал плечами с таким видом, будто окаянная очевидность этого плана затопила весь лес ясностью, и только я по-прежнему блуждал в потемках.
– Ох, не прошел бы ты в жопу, сивый забулдыга! Ну где я возьму колдовские чары для страстей этих сучек?
– У них. – Кент невежливо ткнул пальцем в ведьм.
– У нас, – хором ответили ведьмы.
– А. – Я отдался на волю половодья просветленья. – Ну да.
Розмари шагнула вперед и протянула три серых сморщенных шарика – размером с глазное яблоко. Я спрятал руку за спину, опасаясь, что они окажутся тем, на что похожи, – сушеными эльфийскими мошонками либо еще какой-нибудь пакостью.
– Дождевики-пылевики. Гриб этот растет у нас в самой глубокой чаще, – пояснила Розмари.
– Дунь пыльцою в рот любимой —
Авось будет нерушимой.
И страсть в душе немедля застучит
К тому, чье имя первым прозвучит.
– Теперь то же самое, но вкратце, попроще и не стишками?
– Чавкни этой грушей под носом у своей дамы сердца, произнеси вслух свое имя – и для нее ты впредь станешь неотразим, а ее будет переполнять желание тебя, – объяснила Шалфея.
– Чересчур как-то, нет? – ухмыльнулся я.
Ведьмы расхохотались так, что хорошенько закашлялись, а потом Розмари сложила грибы в шелковый кисет и подала мне.
– Теперь вопрос уплаты, – сказала она, когда я протянул за кисетом руку.
– Я дурак небогатый, – молвил я. – У нас с собой на двоих только мой дурацкий скипетр да свиная лопатка уже не первой свежести. Но я могу подождать, пока вы с Кентом по очереди не покувыркаетесь в сене. Годится?
– Не годится! – категорически рек Кент.
Ведьма воздела руку с кисетом.
– Цену мы назначим после, – сказала она. – Когда скажем, тогда скажем.
– Тогда нормально, – молвил я, выхватывая у нее кисет.
– Поклянись, – велела она.
– Клянусь, – сказал я.
– На крови.
– Но… – Проворно, как кошка, она царапнула меня по запястью зазубренным своим когтем. – Ай! – Выступила кровь.
– Пусть капнет в котел, тогда и поклянешься, – распорядилась карга.
Я сделал, как велели.
– Но раз уж я тут, нельзя ли мне заодно и обезьянку?
– Нет, – ответила Шалфея.
– Нет, – отозвалась Петрушка.
– Нет, – сказала Розмари. – Обезьянки у нас кончились. А вот маскировку дружка твоего мы заклятьем подправим, а то уж больно она убогая.
– Ладно, валяйте, – сказал я. – А то нам уже пора.
