Текст книги "Маргарет Тэтчер. Женщина у власти"

Глава двадцатая
МЕТАЛЛ НАЧИНАЕТ СДАВАТЬ?

Масштаб и значение одержанной победы вдохнули в Тэтчер новые силы. На протяжении большей части предвыборной кампании она нервничала и проявляла нехарактерные для нее колебания. К тому же она себя неважно чувствовала физически. Теперь все это быстро прошло. Она была одним из признанных лидеров в мире, ее влияние было решающим во внутренней политике, на нее повсеместно молились как на икону. В стране у нее не оставалось политических конкурентов сравнимого с нею масштаба; и в Кремле, и в Белом доме ее принимали как любимого друга. И Рейган, и Горбачев советовались с ней. Тэтчер оказалась на пике своих возможностей. Она понимала это и намеревалась ими воспользоваться.

Она сознавала, что в течение второго срока пребывания у власти снизила напор, потеряла темп движения. Она справилась с шахтерами, добилась расширения приватизации. Во всем же остальном ход реформ разочаровывал. Оставалось еще слишком много сфер, положение в которых требовало ее вмешательства. И она была готова действовать. Пламя ее радикализма разгорелось вновь. Но прежде всего предстояло кое с кем рассчитаться.

Норман Тоббит выражал желание уйти с поста председателя партии. После завершения избирательной кампании такой уход был бы нормален. Необычным, однако, оказался отказ Тэтчер предложить ему какой-либо пост в кабинете. Брошенный на произвол судьбы, разобиженный Тоббит ушел в частную жизнь. Лидер палаты общин и интеллектуальная совесть кабинета, Джон Биффен, положение которого целый год оставалось шатким и неопределенным, был тоже уволен. В мае 1986 года он повторил ошибку, допущенную Френсисом Пимом перед выборами 1983 года; предложил, чтобы премьер-министр придерживалась «сбалансированной», то есть менее жесткой, линии в подходе к организации ее третьей избирательной кампании. Пим был уволен через день после завершения голосования 1983 года; Биффен – на следующий день после выборов.

Освободившись таким образом от необходимости сдерживать себя, накладывавшейся на него пребыванием в правительстве, Биффен вскоре стал гораздо более откровенен в своих публичных выступлениях. Особое недовольство с его стороны вызывали «сталинистский нажим», проявляемый Тэтчер во время обсуждений в правительстве, и «ее стремление сплясать на могиле оппонентов». Последнее сравнение имело под собой основания. Тэтчер предпочитала не брать в плен, а разделываться со своими противниками раз и навсегда. «Раздавлены как мухи» – такими словами Биффен характеризует самочувствие тех членов кабинета, которые испытали на себе ее расправу. Действуя таким образом, Тэтчер добилась отставки со своих постов некоторых из числа лучших английских политиков и деморализовала тех, кто продолжал служить. Немало примеров тому было в ходе третьего срока ее пребывания у власти, который начинался с больших замыслов и планов, но поразительно быстро сошел на текучку. Ошиблись те, кто полагал, что теперь, когда ее место в истории гарантировано, Тэтчер начнет обращаться с людьми мягче. Наоборот, она стала жестче, чем когда бы то ни было. Один из ее ближайших помощников объясняет это тем, что премьер-министр постоянно испытывала неуверенность в себе и необходимость утверждать себя. «Она удивительно неуверена в себе, – говорит этот человек, один из убежденнейших ее сторонников. – Она – женщина в мужском мире, она никогда точно не знает, как управлять ими в этом мире, и потому она их просто расплющивает».

Биффен оказался последней из таких раздавленных мух. Но то, что перед этим он входил в самое узкое окружение Тэтчер, придавало его критическим выступлениям особую весомость. «Меня больше всего поражало то, – говорил он, – насколько нетерпимо относится она к малейшим проявлениям несогласия». Высказывания Биффена много значили еще и потому, что исходили от твердого приверженца консервативной партии и политики, от человека, который был «тэтчеристом» еще до прихода Тэтчер к руководству и который ни в коем случае не был ее политическим конкурентом. Эти высказывания отражали растущую озабоченность, с какой консерваторы начинали смотреть на собственного лидера, пусть даже и добивающегося успехов. Тэтчер превратилась в «автократа», утверждал Биффен. Осуждая ее за «узость социальных взглядов и недопустимую самоуверенность, проявляемую в отношениях с людьми», Биффен делал вывод: «Должно быть, она считает образцом для себя Оливера Кромвеля – у них так много общего в характерах» {1}.

Для женщины, которую член парламента от консервативной партии Джулиан Критчли непочтительно назвал «prima donna inter pares» тори {2}. Биффен, естественно, был всего лишь человеком вчерашнего дня. Через год она испытает один из худших периодов за всю свою карьеру и будет изо всех сил пытаться остановить головокружительное падение. Но в середине 1987 года Тэтчер еще повелевала, а лейбористская партия и партии Альянса боролись за то, чтобы выжить.

В самом плохом положении оказался Альянс, получивший в 1987 году лишь 22 из 650 мест в палате общин. Он не смог даже повторить собственные результаты 1983 года. Главной причиной тому было исчезновение политического центра. Если четырьмя годами раньше существовала потребность в том, чтобы выставить центристскую альтернативу Тэтчер и Кинноку, только сменившему тогда Майкла Фута, то на этот раз такой потребности не было. Кроме того, в самом Альянсе не было ясности ни относительно существа его центристской линии, ни в вопросах руководства партией. По завершении избирательной кампании Альянсу предстояло либо навести порядок в собственном доме и добиться доверия к себе, либо погибнуть. И он погиб, когда либералы и социал-демократы не смогли договориться друг с другом об официальном объединении их партий. Не прошло и двух месяцев после выборов, как социал-демократы после острых дискуссий проголосовали за позиции, означавшие их консолидацию вокруг Дэвида Оуэна.

Оуэн был против полного слияния, опасаясь, что более многочисленная либеральная партия станет доминировать в таком объединении. Он продолжал резко расходиться с либералами в вопросах отношения к ядерному оружию. Не был он расположен и к тому, чтобы играть вторую роль в объединенной партии, которую ему скорее всего не удалось бы возглавить. Когда лидер либералов Дэвид Стил предпринял мощную и увенчавшуюся было успехом попытку добиться объединения своей партии с социал-демократами, Оуэн отказался от руководства последними и на время отошел в тень. В течение какого-то периода Стил возглавлял начавшийся было процесс объединения, но затем тоже покинул свой пост. В итоге вместо укрепления Альянса все эти попытки и политическая борьба, которой они сопровождались, лишь еще больше расшатали Альянс и лишили его последней привлекательности в глазах избирателей. После того как на место двух прежних лидеров – Стила и Оуэна – пришли никому не известные личности, Альянс практически канул в небытие.

У руля в лейбористской партии оставался Киннок. Он продолжал предпринимать усилия к тому, чтобы модернизировать партию, умерить ее радикальный облик и добиться принятия таких программных установок, которые смогли бы привлечь больше избирателей. Не уставая подчеркивать, что на прошедших выборах против Тэтчер голосовало в общей сложности больше англичан, чем за нее, Киннок в то же время признавал, что нужна глубокая переоценка всей стратегии лейбористов. «Нам нужна такая лейбористская партия, которая была бы привлекательна для широкого спектра общественности», – говорил он, давая начало далеко идущему пересмотру курса партии в вопросах экономической, военной политики и трудовых отношений. «Истина заключается в том, что у нас нет никакой собственной экономической политики», – признавал Дэнис Хили после поражения 1987 года. «Нам надо отказаться от нынешних позиций в вопросе о ядерном оружии», – добавлял Питер Шор, выражавший взгляды лейбористского центра. Стэн Орме, председатель парламентской фракции лейбористской партии, предупреждал, что, если партия не сместится к центру, «она проиграет следующие выборы и, возможно, никогда не сумеет вернуться к власти в стране» {3}.

Пока оппозиция занималась своими внутренними проблемами и поле для политических действий оставалось открытым, Тэтчер осенью 1987 года начала осуществление целого комплекса инициатив, наиболее радикальных после ее бюджетной инициативы 1979 года. Объектами глубокой перестройки должны были стать сферы образования, налогообложения, социального страхования, коммунальные службы, здравоохранение, адвокатура и даже система, в соответствии с которой пивные в Англии принадлежат пивоваренным компаниям. Это были серьезные заявки на содержание третьего срока полномочий премьер-министра.

Первой сферой, которой суждено было попасть в поле зрения правительства и под его нож, была система образования. Она функционировала на основании принятого еще в 1944 году Закона об образовании, и положение английского студенчества по сравнению с положением студентов в странах континентальной Европы с годами становилось все хуже. Это и был призван реформировать Закон о всеобщей реформе образования, сокращенно названный ГЕРБИЛ[28]28
  От слов «Great Education Reform Bill».


[Закрыть]. Джон Рай, бывший директор «Вестминстера» – одной из наиболее известных частных школ Великобритании, – выразил свое отчаяние такими словами: «Из всех развитых стран мира в наихудшем состоянии система образования содержится, по-видимому, у нас».

Рай не преувеличивал. Примерно один процент от общего числа учащихся – те, кто посещает престижные частные школы, называемые в Англии публичными, – получает великолепное образование. На университетском уровне эквивалентом таких школ являются Оксфорд и Кембридж. В совокупности они-то и создали высокую репутацию английской системе образования. Но общественная система образования находится в позорном состоянии и являет собой карикатуру на эту репутацию. В отчете общенациональной Инспекции школ за 1988 год тысяча из четырех тысяч средних школ Англии была признана находящимися в «неудовлетворительном состоянии». Доля учащихся, продолжающих после школы свое образование в колледже, в Великобритании ниже, чем в большинстве промышленно развитых стран мира. Десятки тысяч шестнадцатилетних выпускников школ ежегодно приходят на рынок труда плохо образованными и не имеющими никакой специальности. Лишь 14 процентов выпускников полных средних школ в Англии поступают в колледжи; в Соединенных Штатах – 59 процентов. Такое положение стало одной из причин того, почему после второй мировой войны Великобритании было трудно конкурировать на международной арене.

Тэтчер понимала, что в системе образования требует перемен все: от школьных программ до ответственности университетов за использование средств, выделяемых им правительством. Школьное обучение было бесплатным, но содержание программ контролировалось местными органами власти, Тэтчер хотела положить этому конец и добиться принятия единых общенациональных программ. ГЕРБИЛ был принят парламентом и стал Законом о реформе образования 1988 года. Это был поистине революционный шаг, означавший возврат к первоосновам, установление большего контроля центрального правительства над системой образования и приведение ее в большее соответствие с тем, как организована такая система в континентальной Европе. Родители получали больше прав в выборе школы для своих детей, а сами школы могли по собственному решению выходить из подчинения местным властям и получать ассигнования непосредственно от центрального правительства. Для школ, находящихся на государственном финансировании, устанавливались три уровня общенациональных программ. Финансирование высших учебных заведений ставилось под контроль специальных советов, назначаемых центральным правительством. Для профессоров, избранных после ноября 1987 года, ликвидировалось право пожизненного занятия этой должности в университете. Положения закона, касавшиеся начальной и средней школ, вызвали в стране и среди специалистов меньше разногласий, чем те, что распространялись на 52 университета, и в целом были встречены с одобрением. «Внизу», правда, высказывались опасения, что упор на преподавание английского языка, математики и естественных наук приведет к возрождению тех самых узкоутилитарных программ, которые когда-то были отвергнуты именно из-за их слишком прикладного характера. Высказывались и опасения, что предоставление родителям права выбирать школу, в которую будут ходить их дети, приведет к оттоку белых из школ со смешанным расовым составом учащихся.

На университетском уровне реакция на реформы была иной. Руководство университетов назвало новый план «рецептом катастрофы». Ликвидация права пожизненного найма, заявил один из руководителей Ассоциации университетских преподавателей Пол Котрелл, «облегчает увольнение ученых» и представляет собой угрозу академическим свободам, поскольку вынуждает ученых подчинять свою работу приоритетам, устанавливаемым правительством, а не интересам свободного научного поиска. Не, как сказал член парламента от консервативной партии и бывший министр высшего образования Джордж Уолден, «групповые интересы, сложившиеся в системе высшего образования, лишали ее способности к самообновлению, и правительство просто вынуждено было вмешаться». Но самое серьезное недовольство было вызвано необходимостью отчитываться за использование выделяемых из бюджета средств.

По мнению Тэтчер, система образования, как и неэффективно работающие отрасли промышленности, была приучена к тому, что правительство вытащит ее из трудностей независимо от того, насколько хорошо или плохо работает сама эта система. Тэтчер считала, что университетская система в целом и Оксбридж[29]29
  Принятое в Англии сокращенное обозначение Оксфордского и Кембриджского университетов вместе.


[Закрыть] в особенности являются оплотом социалистических настроений. Профессора – многие из которых к тому же всего лишь самонадеянные интеллектуалы и леваки – расселись по башням из слоновой кости, преподают никому не нужные курсы, брюзжат и жалуются вместо того, чтобы начать наконец делать что-то полезное. Тэтчер такое положение не устраивало.

Премьер-министр не видела оснований освобождать систему образования от тех же самых требований, которые она предъявила и к большинству других сторон и сфер британского общества. Образование тоже должно было быть поставлено перед необходимостью экономить, соотносить затраты и получаемый результат, приучиться к мышлению рыночными категориями. Без всего этого страна не могла бы вновь обрести конкурентоспособность и удержать ее (в длительной перспективе. – Прим. перев.). С начала 1900-х годов правительство выделяло немалые ассигнования университетам страны. Роберт Джексон, который был министром высшего образования в правительстве Тэтчер в момент принятия Закона о реформе 1988 года, указывал, что за этот период расходы на нужды университетов увеличились в восемь раз, а валовой национальный продукт – лишь втрое. «После того как на протяжении 50-х и 60-х годов в университеты и научные исследования накачивались средства, а ученые говорили: «Дайте нам деньги и ни о чем не спрашивайте», – люди должны были рано или поздно начать задавать вопросы», – говорил Джексон {4}.

Сама Тэтчер в бытность министром образования в 70-е годы пробивала значительные ассигнования на эти цели. Но став премьер-министром, она оказалась в первых рядах тех, кто начал задавать вопросы. В 1981 году она начала сокращать ассигнования – не в абсолютном выражении, но их долю среди других расходов правительства. В 1978 году, например, 75 процентов от общего объема правительственных ассигнований на нужды университетов не сопровождались никакими условиями. Через десять лет доля безусловных ассигнований была уже только 55 процентов. Университеты громко протестовали – можно даже сказать, галдели и хлопали крыльями, как потревоженные гуси. Имя Тэтчер стало ненавистным в кампусах как следствие ее политики в вопросах ассигнований.

Ненависть доходила до того, что в 1985 году Оксфордский университет отказал ей в присуждении почетной степени. Премьер-министры Эттли, Макмиллан, Вильсон и Хит получили такие степени в первый же год своего пребывания в должности; Иден и Дуглас-Хьюм – еще до того, как стали премьер-министрами. Все они были выпускниками Оксфорда, как и Тэтчер. Вопрос о присуждении ей почетной степени рассматривался между 1979 и 1983 годом трижды, но всякий раз комитет не выдвигал ее кандидатуру. Наконец еще двумя годами позже ее кандидатура был выдвинута; тут-то и разразилась буря. 275 деканов колледжей и факультетов выступили с протестом, заявив, что правительство Тэтчер «наносит глубокий и систематический ущерб всей системе общественного образования Великобритании, от детского сада до программ фундаментальных научных исследований». 738 голосами против 319 члены ученого совета высказались против присуждения ей почетной степени, чем повредили скорее университету, нежели премьер-министру. Тэтчер отреагировала с достоинством: «Им решать, кому они хотели бы оказать честь, – я ничего не выпрашиваю» {5}. Но это решение лишь утвердило ее во мнении, что старейшины академического корпуса – всего только узкая группка близоруких интеллектуалов, которые не знают и не хотят знать, по каким законам живет настоящий мир. Она не опустится до подобной узколобости. А кроме того, в ее руках ключи к университетским ассигнованиям в 4 миллиарда долларов, и эти вожжи она не ослабит.

Последствия ее наступления начали ощущаться очень быстро. К 1988 году в Оксфордском университете было 122 преподавательских вакансии, но выделенные ассигнования позволяли заполнить только 25 из них. Две из самых престижных «королевских» кафедр университета, основанные британскими королями несколько веков назад, в 1989 году оказались без заведующих и без средств. Тысячи преподавателей уехали из Англии в США, соблазненные более высокой зарплатой и большими возможностями для научной работы. Известный философ Бернард Уильямс из Оксфорда и урбанист Питер Холл из Ридингского университета перебрались в Беркли, крупнейший из оксфордских историков Майкл Говард – в Йэйлль {6}.

Тэтчер не сдавалась. Она видела, что британские университеты стонут под бременем огромного числа преподавателей, получивших право пожизненного найма, защищенных системой гарантированной заработной платы государственных служащих, преподающих дисциплины и курсы, нужные лишь им самим. На нее не производили впечатления аргументы, что пользу университетов нельзя мерить критериями эффективности или что курс по истории средневековой литературы, который слушают всего один-два студента, определяет престиж университета. Правительство не могло позволить подобной роскоши. К 1990 году Тэтчер хотела иметь на 35 процентов больше выпускников – специалистов по естественным наукам и на 25 процентов больше инженеров, чем в 1980 году. Студенты, считала она, должны приобретать те специальности, которые необходимы стране для поднятия ее конкурентоспособности. Тэтчер готова была примириться с временной утечкой мозгов за границу как с неизбежным злом, подобно тому как примирилась она с утроением безработицы в течение двух первых сроков ее полномочий. Система нуждалась во встряске.

Когда критики заявляли, что с университетами нельзя обращаться как с заводами, она спрашивала – а почему? Английским университетам никогда не приходилось самим зарабатывать себе на жизнь, как это делают частные университеты в США. Оксфордский университет, например, зарабатывает в год около 12 миллионов долларов; Гарвардский – 4,5 миллиарда. Когда в 1988 году Оксфордский университет, проконсультировавшись у своих коллег в Гарварде и Принстоне, начал кампанию по сбору пожертвований, громче всех это приветствовала Тэтчер. До этого университет никогда не пытался получить никаких пожертвований от 116 тысяч своих выпускников, многие из которых входят в число самых преуспевающих и богатых людей мира.

Разобравшись с системой образования, Тэтчер решила применить принципы свободного рынка к Национальной системе здравоохранения (НСЗ), этому подлинному бриллианту в созвездии всех тех, кто существует за счет социальных ассигнований правительства. Целью, объясняла премьер-министр, было предоставить врачам и больницам большую свободу действий, одновременно снизив в здравоохранении неоправданные издержки и добившись более экономного расходования государственных средств. Противники Тэтчер в этом вопросе, однако, полагали, что на самом деле она стремится добиться приватизации здравоохранения. Она действительно хотела бы этого, будучи убеждена, что частная медицина окажется более эффективной; но Тэтчер понимала, что страна этого не потерпит. Когда она попыталась ввести частное страхование, в парламенте премьер-министра подвергли настоящей расправе. Ее предварительные и ориентировочные предложения на этот счет Нейл Киннок назвал «дешевой и скверной стратегией дешевого и скверного правительства». Тэтчер отступила, но продолжала дразнить систему. Некоторые больницы начали арендовать рентгеновское оборудование вместо того, чтобы покупать его. Питание больных и организация охраны больниц в некоторых случаях тоже перешли к частным фирмам. Несмотря на то что, по данным опросов общественного мнения, более 90 процентов англичан возражали против таких мер, была введена плата за профилактические осмотры у окулистов и стоматологов. Вместо врачей администраторами в некоторых больницах стали профессиональные менеджеры.

Эти реформы, как и некоторые другие, нацеленные на то, чтобы ввести дух конкуренции, побудить поднять производительность труда, сократить время ожидания в очереди на операцию, были в целом оправданны. Но они вызывали беспокойство у рядовых англичан, считающих, что Тэтчер пытается американизировать национальную систему здравоохранения. Врач по образованию, Дэвид Оуэн высказывался против таких попыток: «Коммерциализация здравоохранения – это верный путь вниз, к тому, к чему уже пришла медицина в Америке: к первоклассному обслуживанию для богатых и десятиклассному – для бедных». Тэтчер возражала: с учетом инфляции ассигнования на НСЗ в период с 1979 по 1989 год выросли на 40 процентов, достигнув уже 47 миллиардов долларов. И тем не менее выросло и количество жалоб на работу здравоохранения, и требования все новых ассигнований. И потому Тэтчер не сдавалась: «Накачивание денег – не ответ. Необходимо заставить систему работать лучше», – справедливо подчеркивала она. Но сколько бы Тэтчер ни объясняла, как она намерена улучшить работу здравоохранения, ее продолжали обвинять в том, что она стремится разрушить систему с тем, чтобы сэкономить на ассигнованиях.

Менее противоречивыми, но ничуть не менее радикальными были и предложения правительства по дерегулированию адвокатской службы, принятие которых означало бы глубочайшие перемены за всю историю существования в стране этой профессии. В центре реформы была ликвидация обязательного различия между солиситорами – адвокатами, работающими непосредственно с клиентами, – и облаченными в парики барристерами – присяжными поверенными, обладающими монопольным правом представлять дело в суде. В соответствии с предложениями правительства, смысл которых был в том, чтобы через поощрение конкуренции лучше защитить интересы клиента, все адвокаты, сдав квалификационный экзамен, получали бы равные права как на ведение непосредственной работы с клиентами, так и на представление дел в любом суде. Реформа позволяла бы также адвокатам принимать к ведению дела на основах, принятых в американской системе: не выиграл дело – не получаешь гонорара. А чтобы избежать часто встречающейся в американской практике перегрузки некоторых адвокатов, общая сумма получаемых ими гонораров ограничивалась бы.

Лорд-канцлер, назначаемый английским правительством в качестве высшего юридического лица в стране, лорд Маккей охарактеризовал предложения правительства как «неотъемлемую часть правительственной программы, направленной на то, чтобы сделать правосудие доступным для всех». Общественность поддержала их, но барристеры высказались резко против того, что они назвали американизацией адвокатуры, и заявили о своем намерении бороться против их принятия. «Качество отправления правосудия под угрозой, общественность проиграет от этого, – предрекал председатель Британской ассоциации адвокатов Десмонд Феннел. – У нас появится американизированное правосудие с окружными атторнеями и крупными адвокатскими конторами, а результатом будет огромное увеличение издержек и затягивание рассмотрений дел».

К концу первого года третьего срока полномочий Тэтчер практически не оставалось ни одного уголка английской жизни, по которому она не прошлась бы рыночной метлой. Кое-где положение улучшилось, но кое-где и обострилось, особенно в сфере культуры. В 1988 году директора Национальной галереи, Британского музея, галереи Тэйт, музея Виктории и Альберта и музея естественных наук обратились непосредственно к премьер-министру: их музеи – банкроты. Речь шла не о том, что не на что приобретать новые экспонаты; нечем было платить за текущий ремонт. Некоторые картины покрывали в музеях пластиковой пленкой, чтобы уберечь от протекавшего через потолок дождя. Галерее Тэйт необходимо было на такой ремонт более 40 миллионов долларов. Национальная галерея заявляла, что острая нехватка средств вынуждает ее «ежедневно рисковать» сохранностью находящихся там предметов искусства {7}. Тэтчер упиралась: у правительства нет лишних денег, музеи должны вводить плату за посещения, наладить сборы пожертвований или же продать часть своих коллекций. В Соединенных Штатах сборы пожертвований от частных лиц обеспечивают музеям и галереям большую часть их средств. В Англии же налоговая система не поощряет благотворительность, и поэтому стимулы в пользу пожертвований не столь велики.

Тэтчер могла бы в данном случае сделать какое-то исключение или же как-то стимулировать пожертвования со стороны частного сектора. Но она просто не видит и не понимает проблем культуры, и в этой области ее правительство проводило совершенно неправильную политику. Несмотря на все усилия Алфа и Беатрис в Грантеме и на ее собственные настояния, чтобы близнецов знакомили с культурой, Тэтчер никогда не интересовало искусство – ни изобразительное, ни исполнительское. Премьер-министр редко посещала музеи или спектакли, а когда и делала это, то отдавала предпочтение представлениям, пользующимся коммерческим успехом. Концерты и балеты мало ее интересовали, и хоть она и говорит, что любит оперу, бывает Тэтчер в ней крайне редко.

Деятели культуры склонны считать ее филистеркой. «Это правительство считает субсидии чем-то таким, что вынужденно бросается отрасли, которую надо было прикрыть еще десять лет тому назад, – говорит сэр Питер Холл, бывший директор Национального театра. – Мы пытались убедить его, что субсидии культуре – это капиталовложение в будущее, но оно не соглашается с этим. Оно считает, что культура – только для элиты. Это не так. Для элиты предназначаются лишь наивысшие достижения в области культуры, самые ее сливки. Но к тому же это правительство еще и считает, что на культуре оно дополнительных голосов не получит» {8}. Актер Питер Устинов высказывается столь же критически – как, впрочем, почти все деятели британской культуры:

«Возможно, Англия при Тэтчер и добилась большего процветания; но рыночные ценности – не единственные ценности в этом мире» {9}.

Сфера культуры оказалась не единственной областью, применительно к которой правительству было трудно отвечать на критику. В самом начале третьего срока пребывания Тэтчер у власти были поражения и по другим вопросам – поражения, предвещавшие наступление трудных времен. Осенью 1987 года, в ответ на широкое недовольство общественности недостаточным финансированием НСЗ, правительство было вынуждено добавить более 2 миллиардов долларов в бюджет здравоохранения. К весне 1988 года недовольство, однако, еще более усилилось. Когда Тэтчер попыталась снизить налоги, вспыхнули острые разногласия в партии. В апреле Найджел Лоусон снизил верхний предел ставки налогообложения индивидуальных доходов граждан с 60 до 40 процентов, тем самым резко увеличив покупательную способность наиболее состоятельных слоев. Это шокировало даже некоторых убежденнейших сторонников премьер-министра.

Вопрос о налогообложении, и без того острый, стал в результате болезненным. Но еще более ухудшило положение решение о замене местных налогов на собственность единым общенациональным подушным налогом на всех граждан старше 18 лет. Поступления от этого налога, которые, по расчетам, должны были превысить 300 долларов с человека в год, направлялись бы в бюджеты местных советов, хотя реальная цель заключалась в том, чтобы таким образом поставить эти советы под контроль правительства. Советы избирались главным образом теми, кто не платит налоги или платит по низким ставкам. И Тэтчер хотела отучить эти советы разбрасывать средства, получаемые через налоги с владельцев собственности, для которых налоговые ставки выше. Каждый в состоянии трудиться, считала она, и потому каждый должен вносить свою честную долю в общую копилку.

Планы введения регрессивного подушного налога вызвали бурю критики. Оппоненты, немалое число которых было и в рядах консервативной партии, выступали против налога, по которому те, кто живет на пособие, должны были бы платить столько же, сколько и миллионеры. «Это вызов честности, которой мы привыкли гордиться», – заявил бывший министр обороны Майкл Хизлтайн. При первом голосовании по налогу в 1988 году часть тори взбунтовалась, и большинство в 101 голос, которым располагало правительство в парламенте, вдруг сжалось до 25. Чтобы облегчить прохождение законопроекта, правительство добавило в него положения, призывавшие более состоятельные местные советы оказывать финансовую помощь там, где относительный уровень расходов был выше. Но эта сомнительная уступка настроила против нового налога даже последних его сторонников, и в итоге его введение поддерживала лишь сама Тэтчер.

Медового месяца на третий срок не вышло. Столкновения по вопросам реформ систем образования и здравоохранения быстро положили конец предположениям, что чем дольше Тэтчер будет оставаться на Даунинг-стрит, тем ровнее пойдет политическая жизнь. Сокращения некоторых налогов в сочетании с планами введения подушного налога, вызванное этим недовольство усилили политическую напряженность в начале 1988 года и потребовали отступлений правительства в некоторых других вопросах. Весной почти полмиллиона медицинских сестер и среднего медперсонала получили 15-процентное повышение зарплаты, что составляло в общей сложности 1,4 миллиарда долларов. Массовые требования об этом повышении возникли после того, как работники этих категорий разобрались, что их годовая зарплата составляет менее 12 800 долларов. Одновременно Тэтчер пришлось отступить и в вопросе о сокращении социальных пособий бедным, престарелым и инвалидам. Атаки в палате общин вынудили ее восстановить в бюджете на эти цели первоначально сокращенные 188 миллионов долларов. Ей пришлось также пойти и на увеличение минимального порога семейных накоплений (ниже которого семья имеет право на уменьшение налоговых ставок и квартплаты) с 11 280 до 15 040 долларов. «Мы поняли, что предусмотренные нами меры оказали бы необоснованно тяжелое воздействие на некоторую часть населения, – объясняла премьер-министр. – Мы решили пересмотреть эти меры». Один из членов парламента от консервативной партии дал иное объяснение этой смене настроений: «Пришла почта от избирателей».