Текст книги "Маргарет Тэтчер. Женщина у власти"

Глава десятая
ВОЙНА ЗА ТРИДЕВЯТЬ ЗЕМЕЛЬ

19 марта 1982 года сорок аргентинцев высадились на острове Южная Георгия, входящем в группу Фолклендских, как их называют англичане, островов, – голый, безлесный, продуваемый сильными ветрами архипелаг неподалеку от побережья Аргентины. Эти острова принадлежат Великобритании с 1833 года. Постоянное население составляет 1800 человек, их называют келперами (от «kelp», названия бурых водорослей, засоряющих холодный океан). На островах 750 000 овец и несколько миллионов пингвинов. И в фигуральном, и в буквальном смысле они являются последним аванпостом империи. Высадившиеся аргентинцы назвались сборщиками металлолома и объяснили, что прибыли сюда, чтобы демонтировать заброшенную китобойную базу. На самом же деле это были военные в штатском, посланные для установления контроля над островом Южная Георгия. Они исполнили национальный гимн и подняли сине-белый флаг Аргентины, давно уже претендовавшей на эти острова, которые аргентинцы называют Мальвинами. Когда Лондон предложил Буэнос-Айресу либо обратиться за разрешением на пребывание рабочих на острове, либо эвакуировать их, Аргентина ответила отказом и изготовилась к битве.

Аргентинское правительство рвалось в бой. Генерал Леопольдо Фортунато Гальтьери, который всего четыре месяца тому назад стал президентом, объявил членам правящей хунты о своем намерении восстановить суверенитет над островами до 3 января 1983 года – полуторастолетней годовщины их оккупации Англией. Гальтьери провозгласил эту акцию делом чести, но вернее было бы назвать ее попыткой спасти свое уже начавшееся давать сбой президентство. Ко времени прибытия на Южную Георгию «сборщиков металлолома» инфляция в Аргентине была больше, чем где бы то ни было в мире, – 130 процентов, безработица достигла наивысшего после второй мировой войны уровня. Когда над Южной Георгией взвился аргентинский флаг, 6000 аргентинцев, и без того возмущенных режимом, нарушающим права человека и ответственным за бесчисленные случаи «исчезновения» граждан, вышли на улицы Буэнос-Айреса, протестуя против суровых мер новой экономической программы. Полиция арестовала 2000 демонстрантов. Две недели спустя, утром 2 апреля, аргентинские силы вторжения численностью в 2500 солдат и офицеров штурмом взяли крохотное поселение Порт-Стэнли, столицу Фолклендских островов. Толпы ликующих аргентинцев, стекаясь к президентскому дворцу, бурно приветствовали Гальтьери.

На момент поступления первых сообщений о вторжении 60 процентов англичан полагали, что Фолкленды находятся у западного побережья Шотландии. Вся эта история казалась анекдотом. Когда сэр Энтони Парсонс, представитель Англии в Организации Объединенных Наций, пытался 1 апреля, накануне вторжения, убедить Совет Безопасности рассмотреть вопрос о нависшей угрозе нападения, члены Совета решили, что он разыгрывает их. «Некоторые даже подумали, что это первоапрельская шутка и что я их мистифицирую», – рассказывал Парсонс {1}. Чуть ли не во всем мире людей смешила перспектива баталии за овечье пастбище с пингвинами в духе комической оперы Гилберта и Салливана или ее киноверсии, где блистал бы Питер Селлерс, исполняя сразу две главные роли: страдающего диспепсией Джона Булля и разряженного диктатора Руритании {2}. Но скоро стало не до смеха: умирали солдаты и матросы, падали сбитые самолеты, тонули боевые корабли. Через два с половиной месяца около тысячи человек погибло, а политическое положение Маргарет Тэтчер в корне изменилось.

Не соверши Аргентина вторжения, Англия, возможно, отдала бы острова без единого выстрела. Буэнос-Айрес годами оказывал нажим на Лондон, добиваясь передачи островов. Вскоре после своего вступления в должность премьера, Тэтчер направила в Аргентину младшего министра кабинета Николаса Ридли обсудить создавшееся положение. По возвращении он доложил, что у правительства есть несколько вариантов дальнейших действий и в том числе: принять дорогостоящие меры по укреплению британской обороны, продолжать оттягивать решение, передать суверенитет Аргентине с соглашением об обратной передаче в аренду. По условиям соглашения Англия продолжала бы управлять островами от имени келперов, ярых националистов, которые остаются англичанами во всем, вплоть до пабов, кружек горького пива и акцента уроженцев графств, расположенных к юго-западу от Лондона. Ридли и его шеф, министр иностранных дел Каррингтон, отдавали предпочтение варианту с обратной арендой, но Тэтчер оскорбляла самая мысль о возможности уступки Британией суверенитета где бы то ни было. Поступиться частью национального наследия? Пока она премьер, этому не бывать!

За двухнедельный промежуток времени между прибытием «сборщиков металлолома» и широкомасштабным вторжением выяснилось, что назревает серьезный кризис. Из Лондона в Буэнос-Айрес и из Буэнос-Айреса в Лондон летели телеграммы, Тэтчер отправила в район конфликта атомную подводную лодку. Когда из перехваченных аргентинских телеграмм стало очевидно, что вот-вот произойдет вторжение, Тэтчер вызвала командующего военно-морским флотом сэра Генри Лича и спросила:

– Что можете вы сделать для нас, первый морской лорд?

– Я могу сформировать крупное боевое оперативное соединение в течение трех дней, – ответил он. Именно это она и хотела услышать. До того ей приходилось выслушивать лишь выражение сомнений от начальников сухопутных и военно-воздушных сил.

– Прекрасно, – сказала она. – Формируйте боевое соединение {3}.

Одновременно с этим Тэтчер согласилась обратиться к Соединенным Штатам с просьбой вмешаться и попытаться повлиять на аргентинскую хунту. Она заверила президента, что Англия не предпримет по собственной инициативе ничего, что могло бы способствовать дальнейшему обострению положения, – обещание ни к чему не обязывающее. Ведь аргентинский экспедиционный корпус через двадцать четыре часа готовился высадиться на островах, и Англия не могла помешать этому. Рейган позвонил Гальтьери – ему ответили, что генерала «нет на месте». Через два часа генерал подошел к телефону, и два руководителя пятьдесят минут беседовали через переводчиков. Ни до чего они не договорились. Гальтьери почти все время объяснял предысторию конфликта, что наскучило Рейгану. Президент предложил послать своего представителя для посредничества – кого выберет сам Гальтьери, вплоть до вице-президента Джорджа Буша. Аргентинский руководитель не ответил на это предложение. «Вы собираетесь прибегнуть к силе?» – спросил Рейган. Гальтьери заявил в ответ, что он сочтет себя свободным прибегнуть к любым имеющимся средствам, если Англия в тот же день не признает суверенитет Аргентины над островами {4}.

Рейган сказал, что в случае вторжения Тэтчер наверняка будет воевать. «Я должен получить от вас заверение, что высадки завтра не будет», – настаивал Рейган. Гальтьери промолчал, и Рейган повесил трубку. «Я ясно все растолковал, но, похоже, мои слова не были услышаны», – сказал президент государственному секретарю Александру Хейгу. Тот позвонил английскому послу сэру Николасу Хендерсону и пересказал ему подробности разговора и мрачную оценку Рейгана. В тот момент у посла был вице-президент, приглашенный на обед. По приходе Буш сказал, что, возможно, ему придется спешно отбыть в Аргентину. Закончив телефонный разговор с Хейгом, Хендерсон сказал Бушу: «Вам не придется лететь в Буэнос-Айрес, Гальтьери не пожелал с вами разговаривать» {5}.

Защита Фолклендских островов с расстояния в 8500 миль представляла для Лондона военную задачу неимоверной трудности. Не было, однако, никакого сомнения в том, что Англия нанесет ответный удар, если Аргентина решится на вторжение. Ведь без боя позволить хунте захватить острова значило бы показать, что Англия бессильна. Правительство бы не удержалось. Лидер либеральной партии Дэвид Стил отмечал: «После неудачных внешнеполитических авантюр премьер-министров заменяют». Инок Пауэлл предсказывал: «На следующей неделе или около того мы узнаем, из какого металла сделана «железная леди». Сама леди не хуже других разбиралась в обстановке. Если не принять мер, сказала она старшим министрам, «мое правительство падет». Они были того же мнения. «Все мы принимали в расчет настроение в стране. Мы должны были послать эскадру, – говорил впоследствии Уайтлоу. – Не отправь мы туда эскадру, нам как правительству не пережить бы уик-энда» {6}.

Англии трудно было рассчитывать на успех. Первая проблема состояла в том, чтобы добраться до театра военных действий и создать коммуникации длиной в треть земного шара. Ближайшая английская база находилась на острове Вознесения в 4000 милях к северу от Фолклендов. Она даже не имела дока для ремонта кораблей. Стихии тоже были не на стороне Англии. К концу июня на британский флот, осуществляющий блокаду, должна была со всей силой обрушиться зима Южного полушария со льдом и штормовым морем.

Длина аргентинских военных коммуникаций от баз на материке до Фолклендов составляла всего 600 миль, притом Аргентина обладала хорошо обученными военно-воздушными силами. Качество подготовки ее сухопутной армии и военно-морского флота вызывало больше сомнений, но если бы им удалось укрепиться, их оборону было бы трудно взломать. Английские вооруженные силы не проходили в предшествующие годы хорошей проверки в боевых условиях. Их последним звездным часом был период второй мировой войны. Но тогда, несмотря на всю их храбрость и доблесть, Англия несла ужасные потери.

Тэтчер не колебалась. Ей была ясна политическая сторона дела, но воевать она хотела не только ради того, чтобы остаться у власти. Под угрозу в который раз был поставлен первейший принцип: острова принадлежат Англии и Гальтьери пытается незаконно их захватить. Брошен вызов, и дело идет не о нескольких овечьих пастбищах, а о еще одном испытании моральной стойкости Запада.

Сесил Паркинсон, в чьи обязанности входило информировать парламент о решениях военного кабинета, почувствовал, что на первых порах руководители вооруженных сил не были уверены, можно ли воевать под началом женщины. «Эта неуверенность быстро рассеялась, – рассказывал он. – Они увидели, что она очень, очень тверда» {7}. Военачальники, которые вдоволь наползались вместе с ней на коленях, колдуя над расстеленными по полу ее кабинета картами, впоследствии подтвердили это. Тэтчер выделялась среди министров своей непреклонной решимостью. Рассмотрев вместе с главными министрами возможные планы действий, она приняла решение о первых карательных мерах: сокращение экспортных кредитов и импорта и замораживание аргентинских активов в Англии, составлявших около 1,4 миллиарда долларов.

Она приняла также решение впервые за двадцать шесть лет после Суэцкого кризиса созвать заседание палаты общин в субботу. Зал был насыщен эмоциями. Тэтчер тревожилась. Ее политическое положение было ненадежно, в экономике царил беспорядок, ее рейтинг был ужасающе низок, и на поддержку ее доброжелателей рассчитывать не приходилось. Малейшая оплошность – и она могла тотчас же лишиться должности премьера. По счастью, в ее ближайшем окружении было несколько ветеранов второй мировой войны.

Тэтчер придала лицу самое решительное выражение, но из-под маски, надетой для публики, проглядывала озабоченность. Стоя у парламентского стола с курьерским ящиком, она без колебаний объявила о своем решении послать войска. «Правительство твердо намерено принять меры к тому, чтобы освободить острова из-под оккупации и как можно скорее вернуть их под британское управление», – заявила она воинственно настроенному парламенту. Пусть жители островов и «немногочисленны, но они имеют право жить в мире и спокойствии, избирать свой собственный образ жизни и самим решать, чьими им быть подданными».

Лейбористская партия подвергла правительство уничтожающей критике; оно, говорили лейбористы, позволило «ничтожному диктатору», «грошовому Муссолини» унизить себя. Тэтчер обвиняли в том, что она ошиблась в оценке намерений Аргентины, не поддерживала «военно-морского присутствия за линией горизонта» и не сумела пресечь авантюру Буэнос-Айреса. Критика раздавалась не только со стороны оппозиции. Члены ее собственной партии, раздосадованные потерей Родезии и ощущающие падение международного значения Англии, тоже не щадили нервов премьер-министра. Эдуард дю Канн, влиятельный консерватор, один из тех, кто бросил вызов Хиту, назвал день вторжения «днем унижения Англии». Другие тори-заднескамеечники жаждали крови и мщения. Они требовали скальпа министра иностранных дел лорда Каррингтона, не предвидевшего кризиса. Каррингтон согласился уйти. Сама критика мало его трогала, но он знал, что она способна отвлечь правительство от предстоящей кампании. Правые не могли простить ему Родезии, а также Ближнего Востока, где, по их мнению, он занимал антиизраильскую позицию. Каррингтон знал, что нужен козел отпущения и что самый очевидный кандидат на эту роль – он {8}.

То, что Тэтчер выбрала в качестве его преемника Фрэнсиса Пима, говорило о трудностях, стоявших перед ней внутри партии. Отстраненный за год до этого от должности министра обороны за несогласие с проводимой Тэтчер политикой сокращения расходов, Пим имел в глазах многих репутацию наиболее серьезного соперника Тэтчер в борьбе за руководство партией. И вот теперь он возвращался в кабинет министров, притом на самый престижный пост, занять который он всегда мечтал.

Тем временем кучка солдат английской морской пехоты, несших гарнизонную службу на Фолклендских островах, сражалась с захватчиками, пока английский губернатор Рекс Хант не приказал им сложить оружие. После этого Хант покинул острова, отказавшись пожать руку аргентинскому генералу, командовавшему силами вторжения. Тот назвал оскорбительный жест Ханта «весьма неджентльменским».

Аргентина укреплялась на островах. Транспортные самолеты С-130 летали туда и обратно между авиабазами на материке и взлетно-посадочной полосой в Порт-Стэнли, доставляя продовольствие, боеприпасы, грузовики и солдат. Гальтьери издал приказ о возвращении на военную службу 80 000 недавно демобилизованных призывников. В конечном счете для несения службы на островах будет отправлено 10 000 аргентинских солдат и офицеров. В общем и целом Буэнос-Айрес имел в своем распоряжении военно-морской флот из семнадцати боевых единиц, 130-тысячную постоянную армию и военно-воздушные силы, насчитывавшие 20 000 военнослужащих. Кроме того, под ружье могли быть призваны 450000 резервистов.

Одна британская флотилия, проводившая учения у Гибралтара, уже взяла курс на Фолкленды, хотя на борту флагмана не было карты островов. «У меня не было и карты Фиджи, – прокомментировал этот факт командир флотилии адмирал сэр Джон Вудворд впоследствии. – Туда нас могли отправить с такой же степенью вероятности» {9}.

Из гавани Портсмута, минуя «Викторию» – флагманский корабль лорда Нельсона в победоносном Трафальгарском сражении 1805 года с франко-испанским флотом, плавно выходили под звуки оркестров на берегу авианосцы «Инвинсибл» и «Гермес», на палубах которых выстроились моряки в сине-белой форме. На набережной стояли, размахивая британскими государственными флагами, сотни англичан; одни выкрикивали слова ободрения, другие плакали. На борту авианосца «Инвинсибл» отплывал двадцатидвухлетний пилот вертолета принц Эндрю, являвшийся вторым по очередности английским престолонаследником.

Выйдя на просторы Атлантики, авианосцы соединились с двумя десятками эскадренных миноносцев, фрегатов и кораблей поддержки, образовав крупнейшую армаду со времен второй мировой войны. А впереди, далеко оторвавшись от надводных судов, шли к островам на скорости 35 миль в час, пеня волну, четыре атомные торпедные подводные лодки. В Саутгемптоне на пассажирском лайнере «Канберра», совершавшем туристские круизы, демонтировали роскошное отделочное оборудование и сооружали две вертолетные площадки, одну – над плавательным бассейном, из которого спустили воду. Готовился к скорому отплытию, после аналогичного переоборудования, и лайнер «Куин Элизабет II», краса и гордость английского гражданского флота.

После того как английская эскадра вышла в море и самые первые решения были приняты, Тэтчер начала обретать большую уверенность. Никаких переговоров о будущем островов не будет, пока Аргентина не выведет свои войска. Ее новым объединяющим лозунгом стало: «Мы должны отвоевать эти острова!» Она напомнила слова королевы Виктории, сказанные в ответ на вопрос восемьдесят три года назад, когда британские войска вели тяжелые бои с бурами в Южной Африке. «Неудача? Всякая возможность исключается!» – сказала она. Это изречение лежало на письменном столе Черчилля в продолжение всей второй мировой войны. «Нам понадобятся весь наш профессионализм, наше чутье, природная хитрость и все наше снаряжение, – говорила Тэтчер. – Действуя спокойно и хладнокровно, мы добьемся успеха». Пим, памятуя о Чемберлене, заявил в палате общин: «Англия не умиротворяет диктаторов». Тэтчер отклонила последний из прозвучавших призывов к ее отставке со словами: «Нет, теперь время проявить силу и решительность».

Ее страна думала так же. Согласно одному опросу общественного мнения, 83 процента англичан высказались за возвращение Фолклендов. На вопрос, следует вернуть их силой или дипломатическим путем, 53 процента ответили – силой. Настроение общественности упрочило позиции кабинета Тэтчер. Объявляя об установлении вокруг островов 200-мильной запретной зоны, министр обороны Джон Нотт добавил, что любые суда внутри этой зоны станут объектом нападения. «Мы будем открывать огонь первыми, – заявил он. – Мы будем топить их; разумеется, внутри 200-мильного радиуса».

Посреди всех этих военных мероприятий не забывали и о дипломатии, но администрация Рейгана оказалась в весьма щекотливой ситуации. «Положение очень трудное, – говорил Рейган на первых порах, – потому что мы дружим с обеими сторонами». Вашингтон не хотел, чтобы помощь Англии поставила под угрозу его улучшающиеся отношения с Аргентиной. Поначалу позиция Соединенных Штатов выглядела нелепо: создавалось впечатление, что они не могут сделать выбор между Великобританией, своим ближайшим союзником, и Аргентиной, страной, совершившей агрессию на Фолклендах и управляемой военной хунтой.

За этой проблемой стоял серьезный политический раскол в администрации США. Бывший верховный главнокомандующий вооруженными силами НАТО Александр Хейг и министр обороны Каспар Уайнбергер занимали твердую англофильскую позицию. «Если вам чего-то не будут давать, – постоянно говорил Уайнбергер своим друзьям, английским военным, – звоните прямо мне. Все, что у нас есть, – ваше» {10}.

На другой стороне были Джин Киркпатрик, представлявшая Соединенные Штаты в ООН, и Томас Эндерс, помощник государственного секретаря по американским делам, ведавший политикой США в Латинской Америке. Они ратовали за более уравновешенный подход США во имя сохранения добрых отношений Вашингтона с Южным полушарием. Аргентина, твердили они, оказывала Соединенным Штатам важную помощь, поддерживая их политику борьбы с коммунистическими партизанскими движениями в Центральной Америке, в частности против сандинистского режима в Никарагуа. Эти усилия, доказывала Киркпатрик, не должны быть поставлены под угрозу из-за Фолклендов и традиционной близости к Англии. Замешательство администрации, обусловленное внутренним расколом, усугубилось после того, как в день аргентинского вторжения Киркпатрик дала обед в честь посла Гальтьери в Соединенных Штатах. «Мы не в восторге», – заметил английский посол Хендерсон, услышав об этой трапезе {11}.

Первоначально в США пришли к заключению, что Англия не может победить. Расстояние, растянутость коммуникаций, календарь, соотношение сил – все было против нее. Пытаясь предотвратить военное поражение Англии и сохранить какое-то доверие к США со стороны Латинской Америки, Рейган направил Хейга с челночной миссией в стиле Генри Киссинджера в Лондон и Буэнос-Айрес, с тем чтобы он попробовал добиться решения путем переговоров. Хейг, в прошлом заместитель Киссинджера и большой любитель быть в центре внимания, охотно принял это поручение. Он переговорил с Хендерсоном, который, желая скорей покончить с «беспристрастным подходом», прямо ему сказал, что американские интересы поставлены под удар в не меньшей степени, чем английские. «Коль скоро дело дошло до нарушения границ, суверенитета и территориальной целостности с применением силы, одному Богу известно, чем это может кончиться». Что до переговоров, то Хендерсон ясно дал понять, что Тэтчер не торопится. «Если бы, скажем, была оккупирована или подверглась нападению территория США, вы ведь не приступили бы к переговорам, не восстановив положение военным путем. Ведь не сели США за стол переговоров с Японией на следующий день после Пирл-Харбора» {12}.