Текст книги "Маргарет Тэтчер. Женщина у власти"

Автор книги: Крис Огден

сообщить о нарушении

Текущая страница: 10 (всего у книги 35 страниц)

«Иэн всегда правильно понимал политическую сторону любой проблемы, – говорила Тэтчер. – Он инстинктивно угадывал, как будет реагировать на те или иные ситуации либо предложения обыкновенный человек. К рассмотрению бюджета он подходил прежде всего с политической точки зрения и устанавливал, какие последствия будет иметь определенный образ действий. Он был убежден, что природа человека обязательно должна приниматься в расчет. Если не построить бюджет правильно политически, неправильной окажется и экономическая сторона» {14}. Маклеод также втолковывал, как важно иметь под рукой компетентных специалистов. «Пускай они полностью изложат свои аргументы – тогда удаляйтесь и принимайте решение», – внушал он ей. Тэтчер взяла на вооружение этот порядок, подобно тому как она с легкостью усвоила и другие уроки Маклеода по части тактики и искусства ведения дел в палате общин. В частности, она приобрела бесценный навык правильно рассчитывать время при голосовании трудных вопросов. «Координировать во времени постатейное обсуждение – это целое искусство, – поясняла Тэтчер {15}. – Сколько раз бывало: я подготовлю двадцатиминутную речь с освещением сложных финансовых хитросплетений, а Иэн в самый последний момент, когда я уже встаю, скажет: «У вас всего три минуты и ни секундой больше». Боже ты мой, как тут было не научиться выбирать самое главное и сразу переходить к делу».

С каждым днем работа в теневом казначействе нравилась ей все больше и больше. Пределом ее стремлений, решила она, будет управление финансами в качестве канцлера казначейства, как называют в Англии министра финансов, но в ту пору она сомневалась, что это станет возможным при ее жизни. «Партия тори никогда не допустит женщину на пост канцлера казначества», – говорила она коллеге {16}.

Не пробыла она в казначействе и двух лет, как Хит опять назначил ее на новое место – в министерство топлива и энергетики. Назначение состоялось в удачное для нее время. Лейбористское правительство приступило к осуществлению широкой программы национализации крупных отраслей промышленности. Первой из-под контроля частного сектора намечалось вывести металлургию, затем наступала очередь электроэнергии и газа. Кроме того, на своем новом посту Тэтчер получила возможность вплотную заняться еще одним важным вопросом. Методами сейсмической разведки на дне Северного моря были обнаружены большие месторождения нефти и газа – месторождения, которые окажут огромное воздействие на британскую экономику в следующие два десятилетия. Она взялась за серьезное изучение обоих вопросов, но в октябре 1967 года Хит опять передвинул ее на новый пост. Мервин Пайк ушла в отставку, и Питер Уокер, организатор выборной кампании Хита, порекомендовал, чтобы ее место в теневом кабинете, на передней скамье, заняла Тэтчер. Хит согласился и ввел ее в кабинет, назначив теневым министром энергетики. Через год она вступила в обязанности теневого министра транспорта, а в 1969 году была назначена министром образования. Хит, сам того не сознавая, сеял семена собственной гибели. Тэтчер накапливала опыт и становилась опасной.

На протяжении своих перемещений из министерства в министерство Тэтчер неизменно голосовала в палате общин вместе с представителями правого крыла своей партии. Она подавала голос против законопроектов, разрешающих аборты, и против любых попыток внести послабления в законы о преследовании извращенцев. В столь же непреклонном духе выступила она против резолюции о равноправии на конференции консервативной партии 1968 года. Занятая ею позиция привела в негодование активисток движения за права женщин, которые считали ее живым олицетворением всего того, за что они ратовали.

Однако Тэтчер отвергала всякую мысль о том, что пол может иметь какое-либо отношение к жизненным возможностям и успеху. Придерживаться такого мнения в Англии, считала она, было нелепо и тем более неуместно в мужской по существу консервативной партии. Если бы она подавала себя как женщину-парламентария, вместо того чтобы представать в ипостаси члена парламента, которому случилось родиться женщиной, то честолюбивым планам и надеждам Тэтчер почти наверняка не довелось бы осуществиться. Но в этом вопросе она не просто подыгрывала руководству тори. Отец обращался с ней не как с дочерью, а как с одаренным ребенком. «Ты делаешь успехи, потому что у тебя есть к этому способности», – внушал он ей. Поэтому успех, в понимании Тэтчер, никак не был связан с принадлежностью к тому или другому полу. Феминистки, на ее взгляд, хотели, чтобы им дали нечто такое, чего они не желают обрести упорным трудом. «Я абсолютно убеждена в том, что путем изменения законов ничего больше нельзя сделать для упразднения дискриминации, – заявила она на конференции консерваторов 1968 года. – По-моему, никакой такой особой дискриминации в отношении женщин не было уже много лет» {17}.

Во время той же конференции она прочла ежегодную лекцию в Консервативном политическом центре – прочесть лекцию обычно приглашали одну из самых ярких звезд партии тори. Она выбрала тему «Что случилось с политикой?» и несколько недель трудилась над текстом. Лекция не получила широкого отклика в прессе, но Тэтчер изложила в ней основы своих политических взглядов. Через два десятка лет она по-прежнему верит во все, что тогда высказала, – это красноречиво говорит о ней как о политике с твердыми убеждениями и постоянным кредо.

«По-моему, большой ошибкой последних нескольких лет являлось стремление правительства взять на себя или законодательно отрегулировать почти все и вся, – сказала она, формулируя первый принцип будущего «тэтчеризма». – Теперь нам нужны гораздо большая степень личной ответственности и самостоятельности решений, гораздо большая независимость от правительства и сокращение – сравнительно с нынешней – роли правительства». Чрезмерная опора на правительство сдерживает личную инициативу – таков был второй тезис «тэтчеризма». Консерваторы добивались снижения налогов по причине своего «искреннего убеждения в том, что вмешательство и контроль правительства приводят к умалению роли и значения человеческой личности, ослабляют желательность того, чтобы человек прежде всего сам заботился о своем будущем» {18}.

Выступив против политики, проводимой Гарольдом Вильсоном в области доходов и заработной платы, она выразила свою уверенность в том, что правительство не имеет ни малейшего права решать, какие виды зарплаты должны повышаться, а какие оставаться неизменными. «Нет ничего зазорного в том, что люди желают увеличить свои доходы, – утверждала она. – Когда мужчины и женщины стремятся повысить жизненный уровень своих семей и дать своим детям больше возможностей в жизни, чем имели они сами, они, надо полагать, преследуют достойную цель. Хорошо бы, чтобы к этому стремилось больше людей. Тогда оставалось бы меньше таких, что твердят: "Об этом должно позаботиться государство"».

Тэтчер понимала, что ее обвинят в приверженности доктрине алчного корыстолюбия, – обвинение это станет преследовать ее, как преследовало оно едва ли не всех политических сторонников свободы предпринимательства, включая Рональда Рейгана и Джорджа Буша. Она отметала подобную критику. «Дело в том, что даже добрый самаритянин должен был иметь деньги, чтобы помочь ближнему, – иначе ему тоже пришлось бы пройти мимо» {19}. Она защищала рынок как естественный форум для конкуренции и с энтузиазмом объявила себя сторонницей монетаризма, выступив за то, чтобы правительство контролировало не величину доходов, а количество денег в обращении. Монетаристские воззрения она переняла у Алфа Робертса, но Дэнис способствовал их упрочению. По вечерам он частенько рассказывал ей о борьбе компаний за долю на рынке и о вреде, причиняемом чрезмерным вмешательством со стороны государства. Тэтчер была убеждена, что ее монетаристский подход абсолютно разумен, но проповедовать его в 60-е годы было все равно что проповедовать революцию, становиться в полную оппозицию к послевоенной правительственной политике как социалистической лейбористской, так и патерналистской консервативной партии. Целое десятилетие пройдет, прежде чем она сможет всерьез штурмовать социалистические твердыни; для этого прежде всего надо было, чтобы консерваторы вернулись к власти.

Шансы на это улучшались. К 1967 году Вильсон, заявивший некогда, что «в политике неделя – это долгий срок», попал в трудное положение. Из-за растущих государственных расходов и вялой торговли, этих двух зол послевоенного периода, экономическая ситуация продолжала ухудшаться. Вильсон пытался сократить расходы и заморозить на полгода заработную плату и цены – именно этого он обещал избирателям не делать. На него напустились со всех сторон: тори критиковали его, потому что его позиция выглядела уязвимой для критики, а левые из его собственной партии – потому что не могли простить ему замораживания заработной платы. Вильсон предостерегал левых, чтобы они не слишком увлекались в своем бунте: «Если собака укусит один раз, ее простят, если же она кусает снова и снова, к ней отнесутся по-другому» {20}. Гигантский профцентр Британский конгресс тред-юнионов английский эквивалент американского профсоюзного объединения АФТ – КПП и крупнейший совокупный избиратель, голосующий за лейбористскую партию, – присоединился к нападкам на свое правительство.

Вильсон в ответ разработал антипрофсоюзный законопроект, что почиталось поступком предосудительным, если не прямо предательским, для члена партии, созданной как политическое оружие профсоюзного движения. Левые лейбористы объявили, что будут голосовать против. Они не стремились свалить правительство, но хотели запротоколировать свое недовольство. В разгар открытой борьбы в собственном правительстве униженный Вильсон пошел на попятную и снял свои предложения. Эта битва послужила предзнаменованием титанических схваток с профсоюзами, лидеры которых считались самыми могущественными людьми в стране.

В 1968 и 1969 году Вильсон удерживался у власти, преодолевая трудности и борясь с забастовками и последствиями девальвации фунта стерлингов. Одним из последствий «отощания» фунта стал вывод на родину британских войск из районов «к востоку от Суэца» Англии стало не по средствам содержать войска за морем. К 1970 году подешевевший фунт стимулировал рост английской торговли, и, по данным опросов общественного мнения, лейбористам удалось сократить свое отставание от тори с 19 до 4 процентов. Вдохновленный кажущимся улучшением экономического климата и возобновившейся поддержкой со стороны его партии, после того как он повысил заработную плату государственным служащим, Вильсон почувствовал себя достаточно уверенно, чтобы назначить выборы, уже свои третьи выборы, на июнь 1970 года.

Выборы прошли в духе старой басни о зайце и черепахе. Вильсон, самоуверенный заяц, вырвался вперед и, решив, что обеспечил себе прочное лидерство, свернул свою избирательную кампанию. Хит был весьма невыигрышной фигурой для предвыборной борьбы. Он не обладал лукавым обаянием Вильсона. Человек, державшийся холодно и отчужденно даже со своими коллегами, он производил впечатление еще большей холодности и отчужденности на избирателей. Он казался каким-то ненастоящим. Вызывала недоумение сексуальная сторона его личности. Британцы спрашивали себя: не «голубой» ли он, ведет ли он вообще какую-то сексуальную жизнь? Похоже, в обоих случаях ответом было «нет». Консультанты по проведению кампании, стремясь смягчить имидж Хита, подавали его как меломана – ценителя классической музыки, подчеркивали его любовь к морю. Хита, интересовавшегося парусным спортом, но особых способностей в нем не проявившего, изображали этаким суровым морским волком, настоящим мужчиной.

Исход выборов оставался сомнительным до самого последнего момента, когда выяснилось, что большинство англичан озабочено не столько личностью своего будущего лидера, сколько экономическим положением страны и влиянием профсоюзов. Хит победил Вильсона, набрав 46 процентов голосов против 43, и въехал, вместе с роялем, в дом на Даунинг-стрит. А в палате общин, находившейся в двух кварталах от его резиденции, новоиспеченный премьер-министр получил приличное, хотя и не абсолютно надежное большинство в тридцать мест. Тэтчер из оратора оппозиции по вопросам образования превратилась в министра образования. Она стала не просто членом правительства, но и вошла в кабинет министров. Но что самое лучшее, после одиннадцати лет в парламенте у нее наконец-то был собственный кабинет – просторное угловое помещение на Керзон-стрит неподалеку от живописной площади Баркли в самом центре фешенебельного района Мейфэр. Был у нее теперь и автомобиль с шофером, в котором она разъезжала туда и сюда по делам службы. Но вместо того, чтобы облегчить Тэтчер работу, все эти организационные удобства вдохновили ее на еще более упорный и напряженный труд.

«В течение первых десяти минут по прибытии она продемонстрировала нам две вещи: во-первых, свою инстинктивную недоверчивость по отношению к государственной гражданской службе, вполне возможно, даже подозрительность, а во-вторых, листок из тетради с перечислением восемнадцати дел, которые она хотела видеть сделанными в тот же день», – рассказывал сэр Уильям Пайл, постоянный заместитель министра образования и, следовательно, ее главный гражданский служащий. «Надо сказать, что ничем подобным ее предшественники нас не озадачивали. Потом-то мы поймем, что это было только начало постижения характера, к которому нам предстояло привыкать и который нам был в новинку» {21}.

Тэтчер возглавила министерство образования в неспокойную пору перемен для учащихся и учителей. В США развернулось студенческое движение протеста, направленное на прекращение войны во Вьетнаме и достигшее кульминации в захвате студентами Колумбийского университета в Нью-Йорке. Во Франции сотни тысяч учащихся вышли в 1968 году на улицы, требуя революционных общественных преобразований. В Китае шла культурная революция, по ходу которой миллионы школьников и студентов были оторваны от учебы и вовлечены в уличные события. В Англии, где на школьный конвейер поступило многочисленное поколение детей, рожденных в период подъема рождаемости, кипели яростные споры по таким вопросам, как снижающееся качество образования, будущность системы просвещения и взаимосвязь между обучением и сохранением классового строя. Интерес общественности нашел отражение в резком увеличении расходов на образование. В 1954 году Англия расходовала на образование 3,2 процента своего валового национального продукта. К 1970 году доля расходов на образование удвоилась и составила 6,5 процента. Впервые страна тратила больше денег на школы, чем на оборону {22}.

В центре споров находилась школьная реформа, предусматривавшая преобразование традиционной системы грамматических и средних школ плюс платных «публичных» (что на самом деле означает «частных») школ в сеть более крупных единых средних школ. Ее общая цель состояла в том, чтобы содействовать разрушению классовых барьеров, укрепляемых школьной системой с ее сегрегацией учащихся по признаку пола, по способностям и по классовой принадлежности, барьеров, наличие которых, по мнению многих, усугубляло развал страны. Школьников, начиная с отроческого возраста, из поколения в поколение обучали в раздельных, мужских и женских, школах. Когда каждый из восьми миллионов учеников государственных школ достигал одиннадцатилетнего возраста, он должен был держать экзамены «элевен-плас» (для одиннадцатилетних и старше), по результатам которых определялся тип средней школы, где ему было суждено учиться дальше. Сплошь и рядом эти экзамены оказывались роковыми для бесчисленных детей с поздним развитием. Лучшие – 20 процентов, показавшие наивысшие результаты, – продолжали образование в классических «грамматических школах». Менее развитые 80 процентов шли учиться в «средние современные школы». Школы были разные, но далеко не равноценные. Да и вся сущность элитарного образования сводилась к сегрегации по способностям, а косвенно – по классовой принадлежности. Лучшие ученики получали великолепное образование, но менее образованным школа давала мало.

Единые средние школы были созданы в конце 50-х – начале 60-х годов политиками и должностными лицами системы образования, решившими сделать эту систему более справедливой. На ее изменении настаивали родители, которые убеждались в том, что дети, не отличившиеся на экзаменах «элевен-плас», лишались всякой возможности получить высшее образование. В единых средних школах преподавались самые разнообразные предметы, начиная от плотничьего дела и кончая латынью, – это имело целью постараться стереть различие между ремесленной школой и школой, готовящей учеников к поступлению в университет. Гарольд Вильсон обещал отменить экзамены для одиннадцатилетних и реорганизовать среднее образование по единому плану. Но его реформа была слишком уж внезапной и плохо подготовленной; во многих случаях она оказалась катастрофически неудачным экспериментом. Единые средние школы были «государственными», но управлялись местными властями, которые создавали такое же большое неравенство в уровнях образования, как и в традиционных грамматических школах. Вдобавок ко всему многие из впервые созданных единых школ были слишком велики, а классы в них – чрезмерно многолюдны и трудноуправляемы. Армия учителей, этих новых социальных инженеров, разрасталась. Кое-кто из них не обладал достаточной квалификацией, но в середине 60-х годов, на фоне возраставшей силы профсоюзов. Национальный союз учителей имел возможность помешать их увольнению. Единство прежней школьной системы было поколеблено, а новая система оказалась неэффективной.

В первый же день, как она стала министром, Тэтчер сдала на слом лейбористскую политику превращения всех школ в единые средние, зачастую против их желания. Ее распоряжение об этом значилось первым в числе восемнадцати пунктов рукописного перечня дел, который она вручила Пайлу. К концу дня на ее стол лег проект приказа об отмене. «Она сказала «подготовить сегодня же», и проект лег к ней на стол, – поведал Пайл. – Мы выработали его без лишних споров». Она исходила из того, что должно все-таки оставаться место и для доступных немногим школ с преподаванием высшего качества. «Порой мне кажется, что кое-кого из крайних приверженцев равенства порадовало бы, если бы все дети учились в плохих школах, лишь бы они были одинаково плохи», – сказала она. Кроме того, никто ведь не настаивает, чтобы все жили в одинаковых домах, «так зачем же запрещать родителям покупать своим детям разное образование?».

Ей была ненавистна сама величина единых средних школ, которые раз в десять превосходили размерами традиционную школу. Она всегда питала неприязнь ко всему большому: к большим бюрократическим аппаратам, большим зданиям, большим свитам. «Величина сама по себе внушала ей опаску, потому что большие организации живут своей собственной жизнью, – пояснял Пайл {23}. – В сущности, она не могла контролировать их с такой же легкостью, как малые организации». Помимо всего прочего, она считала, что многие из предметов, преподаваемых в единых средних школах, совершенно не нужны. Держаться основных дисциплин и преподавать их хорошо – таков был ее девиз. Но ее нелюбовь к единым средним школам имела и еще одну, более личную причину. Сама будучи детищем системы грамматических школ, она ценила ее, в частности, за внимание, которое уделялось учащимся в маленьких классах. Поэтому она не собиралась сложа руки наблюдать за тем, как ликвидируется система, которая открыла перед ней путь наверх.

Там, где школьная администрация, родители и члены местных советов стояли за единые средние школы, она соглашалась и не шла против течения. Какой бы противницей этих школ ни была она в принципе, она утвердила 95 процентов из поданных ей 2765 просьб о переходе к таким школам. Но если против перехода возражали родители, к их пожеланиям она прислушивалась в первую очередь. И такие ее решения привлекали больше внимания. Ее обвиняли в элитаризме, называли замшелой реакционеркой и ретроградкой, вознамерившейся не допустить бедняков в хорошие школы. Когда она принялась защищать свою линию, выступая перед членами крайне политизированного Национального союза учителей, сотни слушателей в знак протеста покинули зал. Это ее не обескуражило. Она никогда не скрывала своей антипатии к профсоюзам. Ведь профсоюзы, по твердому ее убеждению, подавляют человеческую личность. На возрастающие гневные протесты общественности она реагировала так, как всегда реагировала на превратности судьбы: упрямо наклоняла голову и продолжала гнуть свое.

Спор вокруг единых средних школ, выплеснувшийся на страницы газет и журналов, в конце концов отошел на задний план, после того как Тэтчер вновь поставила себя под удар критики и дала повод для новой перепалки. Хит пришел к власти, пообещав избирателям сократить государственные расходы, и запланировал урезать свой первый бюджет на 700 миллионов долларов. И Тэтчер ничего не оставалось, как соответственно сокращать расходы министерства образования. Она отклонила несколько предложений о сокращении бюджетных расходов, и в частности предложение о введении платы за пользование библиотеками Ее отец считал публичную библиотеку своим университетом. Помешать кому либо пользоваться библиотекой, как и он, бесплатно она не желала, но от каких-то расходов необходимо было отказаться. Тэтчер решила сэкономить 19 миллионов долларов, отменив программу бесплатного питания молоком учеников начальных школ в возрасте от семи до одиннадцати лет. Поскольку для детей малоимущих родителей делалось исключение, то у Тэтчер было разумное объяснение этой акции:

«Я исходила из того, что большинство родителей способно заплатить за молоко для своих детей и что задача государства состоит в предоставлении таких вещей, за которые они заплатить не могут, – скажем, новых начальных школ». Лейбористское правительство Вильсона, указывала она, отменило бесплатное питание молоком учащихся средних школ, что почти не встретило противодействия. «Важно было защитить само образование – как раз это мы и сделали», – заявила она.

Объяснение мало ей помогло. Общественность пришла в негодование. Противники этой меры утверждали, что она приведет к троекратному увеличению количества детей с недостатком кальция, и начали обдумывать способы обойти ее. После того как некоторые администраторы объявили о своем намерении оплачивать покупку молока за счет налогов на недвижимость, правительство поспешно приняло закон о недопустимости таких шагов. Мертир-Тидвил, шахтерский город в Уэльсе, продолжал раздачу бесплатного молока всем учащимся, ссылаясь на то, что горожане и без того слишком хорошо знакомы с недоеданием и рахитом. Бунт утих после того, как правительство, проявив несговорчивость, заявило, что по счету за молоко в размере 5000 долларов за каждый учебный триместр придется платить из своего кармана самим членам городского совета.

По всей Англии на улицы вышли демонстранты, они выкрикивали: «Тэтчер – милк снэтчер!» В парламенте и в печати ее клеймили как мать, отнимающую молоко у младенцев. Тот факт, что эту политическую меру осуществляла женщина, как видно, еще больше разжигал страсти. Тэтчер не давали говорить на общественных собраниях, заглушая ее слова громкими криками. В одной школе учащиеся отказались принять из ее рук награды. В Ливерпуле слушатели забросали ее строительным мусором, заставив сойти с трибуны. Она укрылась в доме одного парламентария-ливерпульца. Жена парламентария спросила, как прошло ее выступление.

– Очень неспокойно, – ответила Тэтчер, оттягивая блузку; пониже ключицы, куда ей угодил камень, прямо на глазах вспухал огромный синяк. Пораженная жена парламентария ахнула.

– Больно было?

– Безумно больно, – подтвердила Тэтчер.

– И что же вы сделали? – ужасаясь, спросила хозяйка дома.

– Продолжала говорить. Что же мне оставалось делать?

Когда женщина предложила вызвать врача, Тэтчер отказалась.

– У меня встречи еще в двух местах, – сказала она. – Угостите-ка меня лучше чашечкой горячего крепкого чая {24}.

Молоко не было единственным пунктом в программе Тэтчер. Она, кроме того, повысила плату за школьные завтраки, не менявшуюся годами, и отклонила предложение о реконструировании школ в районах трущоб, утверждая, что лучше потратить деньги на новые школы. Субсидия в размере 5 миллионов долларов, предоставляемая частным школам для того, чтобы они могли уменьшить плату за обучение, еще больше разъярила критиков Тэтчер, число которых быстро росло. Теперь, когда она вставала, чтобы обратиться с речью к парламенту, лейбористы-заднескамеечники начинали вполголоса скандировать: «Прочь, сукина дочь».

Левые, сделав Тэтчер главной мишенью своих нападок, изображали ее расчетливой ограниченной мещанкой, амбициозной, жестокой и бессердечной, которая с ее консервативными шляпками и нитками жемчуга способна разве что украшать собой приемы в саду. Тэтчер обзывали чадоненавистницей и публично упрекали ее в палате общин в том, что она родила обоих детей сразу ради удобства собственной карьеры. Близнецов дразнили в школе. Доставалось ей не только от левых. Газета «Санди экспресс», известная своим стойко проконсервативным направлением, назвала ее «Женщиной, которую никто не любит». Крупнейшая английская ежедневная газета «Сан» в статье, броско озаглавленной «Самая непопулярная женщина в Англии», писала: «В пору, когда правительство Хита отчаянно старается найти для себя имидж, который говорил бы о сочувствии и заботе, миссис Тэтчер стремительно становится помехой этому».

Не пользовалась она популярностью и внутри кабинета. Возглавляя второстепенное министерство, она так или иначе не входила в узкий правящий круг, но ее периферийным положением в кабинете не объяснить ту степень антипатии, которую она внушала. Министр внутренних дел Реджиналд Модлинг терпеть не мог Тэтчер и неоднократно называл ее за глаза «этой чертовой бабой». Мало того, что она не принадлежала к их тесному мужскому кругу, она – в этом он был убежден наряду с многими другими – чинила их дружеской компании неприятности. Их ужасала ее прямолинейная целеустремленность и тревожила политическая цена, которую партия будет вынуждена платить за все это. На заседаниях кабинета, где присутствовали и некоторые ее критики, Тэтчер больше помалкивала. Когда же она подавала голос, ее коллеги-мужчины нередко слышали малоприятные для себя вещи. Однажды, когда Хит проводил короткое совещание кабинета у себя на Даунинг-стрит, 10 по вопросу о назначении нового директора Би-би-си, Джеффри Хау предложил одного кандидата на этот пост.

– Слишком уж он высокого мнения о себе, – заметил, отклоняя кандидатуру, Хит.

– Но помилуйте, премьер-министр, это можно сказать о большинстве мужчин! – вставила свое слово Тэтчер. Мужчины переглянулись и хихикнули {25}.

Женщины чувствовали себя с Тэтчер столь же неуютно. Они не представляли для нее интереса, если не обладали властью, а обладающих властью среди них не было. Многие министерские жены, чаще всего принадлежавшие к верхам общества, жили в загородных особняках и были воспитаны в привилегированных школах. Они не имели ничего общего с этой одержимой Тэтчер и питали к ней только враждебность. На одном званом обеде на Даунинг-стрит во время паузы в разговоре именитый гость громко спросил, «есть ли хоть капля правды в слухе, будто миссис Тэтчер – женщина?». Тэтчер, сидевшая почти рядом, услыхала эту саркастическую реплику, но сделала вид, что ничего не слышала. Некоторые из бывших там министров не могли решить, то ли им переживать за коллегу, то ли рассмеяться. Кое-кто сделал то и другое {26}.

Несмотря на то что с Хитом у нее были сугубо официальные отношения, премьер-министр, надо отдать ему должное, противился многочисленным предложениям избавиться от нее. Чем более настойчиво советовали ему «уйти» ее, тем более твердой становилась решимость Хита сохранить Тэтчер, чьих способностей он не мог не заметить.

У себя в министерстве образования она никогда не показывала, что ее задевает вздымающаяся волна критики. «Это ее ранило, но она скрывала боль и никогда не выдавала себя на людях», – свидетельствовал Пейл. Другое дело дома. Она возвращалась по вечерам бледная и измотанная. За стаканом виски с Дэнисом она говорила, как на нее давят. Особенно расстраивало ее, что терпеть обиды приходится Марку и Кэрол. Иногда она не выдерживала и плакала. «Критики злорадствовали, – вспоминала она впоследствии. – Нужно заковать себя в броню, чтобы выдержать такое».

В канун Рождества 1970 года, перед полуночью, она сидела с Дэнисом возле украшенной елки. Под елкой лежали подарки близнецам – строго поровну. Для нее это был самый тяжелый период худшего полугодия за всю ее жизнь. В этом году умер Алф, чуть-чуть не дожив до того дня, когда она вошла в правительство, и ей ужасно его недоставало. Дэнис утешал жену.

– Почему бы тебе не послать все к черту? – спросил он. – Ты же не обязана терпеть все это. Плюнь, уйди.

Тэтчер подняла голову. По щекам ее катились слезы.

– И не подумаю, – ответила она. – Меня никогда не заставят поступать против моего желания {27}.

Случай с молоком закалил ее, сделал толстокожей. Теперь у нее был прочный защитный панцирь, который еще не раз ей пригодится. Годы спустя она признается, что неправильно действовала в той ситуации. Она забыла золотое правило Иэна Маклеода: разрабатывать прежде всего политическую сторону каждого мероприятия. Отмена субсидии на молоко была разумной и своевременной мерой, считает она, но ей, вероятно, следовало осуществить ее поэтапно. Впрочем, история эта стала для нее переломным моментом. «Великий молочный бунт послужил ей отличным наглядным уроком в том, что касается соразмерности политического решения, – прокомментировал один министр кабинета, много лет служивший и вместе с ней и под ее началом {28}. – Она на собственном горьком опыте познала важную истину: прежде чем начинать политическую битву, нужно сперва удостовериться, что это и впрямь великая битва, а не то поискать способы действовать в обход. Молочная битва не заслуживала фронтального наступления, но зато научила ее важности фланговых маневров».

Спор о молоке немало поспособствовал тому, что в сознании общественности утвердилось в корне неверное представление о Тэтчер как о министре, лишь сокращавшем бюджет. Как раз наоборот. В годы своего руководства министерством образования она превзошла своих предшественников по части крупных затрат. Впоследствии ее более проницательные критики станут указывать на это ироническое несоответствие как на доказательство ее хладнокровного практицизма. Мол, сокращения она проводила по приказу, но, как всякий честолюбивый политик, очень скоро поняла, что, уменьшая свой департамент, внимания к себе не привлечешь. Ибо внимание привлекает рост. Когда она возглавила министерство, расходы на образование были высоки, как никогда. Несмотря на экономию на молоке, она подняла уровень расходов еще выше. Около 350 миллионов долларов пошли на перестройку и замену 460 начальных школ, из которых многие были построены еще в викторианские времена. Она боролась за дополнительное ассигнование 525 миллионов долларов на трехлетнюю программу усовершенствования технических и ремесленных школ и увеличения числа детских садов, особенно в отдаленных районах. Она добивалась денег на повышение минимального возраста выпускника средней школы с пятнадцати до шестнадцати лет. Еще одна развернутая ею кампания обеспечила сбор средств на «Университет для всех», организующий курс лекций по радио и телевидению и обеспечивающий заочное обучение тысячам англичан с выдачей соответствующего диплома.