Текст книги "Смерть с отсрочкой"

Автор книги: Крис Хаслэм

сообщить о нарушении

Текущая страница: 20 (всего у книги 22 страниц)

Ник сорвал с Сиднея последние путы, помог встать со стула, повел к двери, когда из тени стрелой вылетел Эрман Крус, помчался вниз по лестнице. Гваделупе взвизгнула, видя, как жирный ювелир вырвал двустволку из смертной хватки дяди Пепе, прицелился в нее и спустил курок. Промахнувшись, принялся рыться в карманах покойника, ища патроны, а Энрике Пинсада вручил Гваделупе ключи от своего пикапа. Она поблагодарила шепотом, бросилась через комнату, сунула их в руку Ника, толкнула его к двери. Схватила окровавленный стул Сиднея, занесла над головой, расколотила о спину Эскобара, шарахнула его в висок обломками. Ленни следом за ней всадил ему в пах колено и высвободился, выплевывая из окровавленного рта кусок плоти.

Когда он вытаскивал в дверь Гваделупе, Эрман добрался до верхней ступеньки, плохо прицелился, так что после выстрела с потолка лавиной посыпалась старая штукатурка. Снова выстрелил с оглушительным грохотом, разнеся зеркало за стойкой бара. Перезарядил ружье, хромая по комнате, и добрался до двери как раз в тот момент, когда Ник, держа руль одной рукой, набрал скорость. Последний выстрел ушел высоко вверх, безвредно попав в бензовоз, припаркованный в верхнем конце подъездной дорожки.

– Только не в город, мать твою, – пропыхтел Ленни с заднего сиденья.

Ник проигнорировал. Голова кружилась, но он точно знал, куда едет.

– Ублюдки! – заорал Эрман, глядя, как пикап свернул влево, направляясь прочь от Монтальбана. – Всех поубиваю!

Он ворвался обратно в гостиницу. Там пахло порохом, потом и пролитой кровью.

– Вставайте, господа! – рявкнул он. – Вперед!

– Пошел в задницу, Крус! – огрызнулся Энрике. – Сам обделывай свои дела.

– Вперед, я сказал! – крикнул Эрман. – Встать!

Энрике покачал головой, сидя на полу, раздвинув ноги, обнимая Октавио.

– Пошел к чертовой матери. Я пас.

Эрман секунду раздумывал, не пристрелить ли обоих, но это принесло бы одно удовольствие, а не пользу.

– Остаешься без доли, – прошипел он. – Слышал, ты? Ничего не получишь.

– Ну и что? – пробормотал Энрике, глядя на свой мобильный телефон. – Просто теряю четверть от ничего.

Эскобар схватил не успевшего ответить Эрмана, выхватил у него двустволку, толкнул к двери. Можно было бы воспользоваться фургоном «пежо», но ключи от него остались у Ника в кармане. Можно было бы взять старый ржавый «мерседес» дяди Пепе, но он запер гараж. Поэтому они вскочили в бензовоз, стоявший на дорожке.

– Шевели ногами ко всем чертям, киска Крус! – заорал Эскобар с окровавленной шеей под разодранным ухом, с болтавшимся между колен ружьем. – Хочешь их поймать или как?

Порой далеко впереди виднелись хвостовые огни пикапа, они то исчезали, то появлялись в темных складках гор. Бензовоз с ревом мотало из стороны в сторону, и Эскобар подался вперед, схватив сползавший с приборной доски паспорт. Изучил фотографию, прочел написанное.

– Ноулс, Леонард Артур. Знаешь, что я сделаю с Леонардом Артуром Ноулсом, Крус? Возьму вот этот вот ствол, засуну ему в задницу и заставлю дружка курок спустить. Как считаешь?

Эрман не ответил, только что сообразив, что тормозная педаль хлопает, словно старый башмак, в результате чего разогнавшийся бензовоз стал неуправляемым со всеми своими двадцатью тысячами литров высококачественного горючего. Эскобар заметил в его глазах ужас, взглянул на спидометр.

– Сто десять, – объявил он. – Довольно быстро, толстяк. – Дорога впереди как бы ныряла в черную дыру, эхо от гула бензовоза глухим рокотом отражалось от низкой стенки дорожного ограждения. – Может, перед туннелем немножечко затормозишь? – вопросительно предложил Эскобар, но возможности сбросить скорость уже не было. Эрман удерживал бензовоз на дороге до выезда из туннеля, где левое переднее колесо налетело на упавший камень. – Мать твою, – пробормотал Эскобар, бросая паспорт Ленни и нащупывая ремень безопасности. – За это я дам тебе пинка в задницу, Крус.

Пока Эскобар дергал заевший ремень, Эрман врезался в ограждение. Произошла вспышка, сопровождаемая мокро хлюпнувшим звуком, когда сто шестьдесят восемь свинцовых дробинок вылетели из правого дула двустволки «бенелли» со скоростью тысяча четыреста футов в секунду, превратив лысую голову Пако Эскобара в месиво, напоминавшее пять килограммов размятой клубники. С хрустящими косточками.

Обливаясь кровью и вытекавшими мозгами, ничего не видя сквозь лобовое стекло в красных брызгах, Эрман боком зацепил утес, пустив фонтан оранжевых искр, и выехал за среднюю линию. Затем бензовоз перевалил через низкое ограждение и свалился со склона высотой двести шестьдесят шесть футов. Эрман прожил еще целых девять секунд, прежде чем упасть на дно. Потом умер, и тело его вместе с телом обезглавленного компаньона превратилось в пепел в огненном шаре, который поднялся в ущелье, как солнце.

Козопас вернулся до рассвета, в самый темный час ночи, ориентируясь на мерцавший свет в окне своего дома. Сидней с Изаррой ждали его в большой комнате. Он разрядил дробовик, снял шапку, налил себе выпить. Потом взглянул на Сиднея:

– Нет больше твоей пещеры, inglés. Я это место знаю, там старая шахта. Только ее больше нет. Сплошной завал, одни камни. – Он выхлебнул водку и налил еще. – Похоже, свод обрушился, когда красные той ночью обстреливали горы. – Он поднял бровь. – Как говорят футболисты, гол в свои ворота, а?

Сидней пожал плечами. Все кончено.

– Большое спасибо, что посмотрели, сеньор. Я сегодня уйду. К своим должен вернуться.

Хоть своих больше нет. Нет ни воинской части, ни обязательств, ни оправданий. Ему негде скрыться в Испании и неизвестно куда бежать.

Видимо, пастух и это понял. Налил два стакана.

– Если тебя поймают, inglés, расстреляют. Знаешь?

Сидней кивнул:

– Рискну.

Изарра посмотрела на отца. Они семнадцать лет жили бок о бок и уже не нуждались в словах.

– Изарра проведет тебя тайной тропой, – сказал он. – Куда тебе надо?

Сидней покачал головой:

– Сам справлюсь. Для нее это очень опасно. Если меня поймают, то расстреляют. Если поймают ее… – Страшное заключение повисло в дымном воздухе.

Пастух пропустил его мимо ушей.

– Куда тебе надо добраться? – переспросил он.

Сидней уставился в крышку стола, ища указаний в фактуре дерева, потом поднял глаза на козопаса.

– Не знаю, – сказал он наконец. – Можно вам кое-что рассказать?

Лучи встававшего над горами солнца проникли в дверные щели, осветив долю Сиднея из золота Орлова, вываленного сверкавшими грудами на обеденный стол. Неоспоримая гибель американца потрясла Сиднея, доказывая, что его собственному шестому чувству насчет выживания не стоит доверять. Он всегда представлял себе Кобба состарившимся, как себя самого, и теперь, когда американца не стало, внезапно осознал собственную хрупкость и смертность. Изарра дотронулась до монеты.

– Положи обратно, – буркнул козопас. – Не твое.

– Ничего, – сказал Сидней, глядя, как она поднесла золотой кружок к свету и блик от монеты, словно лютик, скользнул по гладкой девичьей коже.

– Знаете, что б я купила, если бы она была моя? – проговорила девушка.

– Новый топор? – предположил пастух, расстегивая ширинку. – Новый топор пригодился бы. – Он пошел помочиться, дочь проводила его взглядом.

– Я купила бы зеркало, – объявила она. – Большое.

Сидней огляделся.

– У вас нет зеркала? – спросил он.

Изарра покачала головой.

– Откуда же ты знаешь, как выглядишь?

Она пожала плечами:

– Вижу свое отражение в пруду, только там как следует не разглядишь. – Она сверкнула на него глазами. – Расскажи, как я выгляжу, Сидней Стармен.

Он закусил губу.

– Ты довольно красивая.

Девушка удивилась, улыбка на губах угасла.

– Не надо было этого говорить, – пробормотала она и вышла с пылавшими щеками.

Сидней разделил золото на две кучи, одну ссыпал в наволочку и уложил в рюкзак. Взял половину лепешки козьего сыра, две буханки хлеба, всунул сверху бутылку пастушьей домашней водки. Изарра починила его обувь, залатав подошвы грубой пенькой, которая пахла соломой.

Договорились отправиться при восходе луны, Изарра будет его провожать до рассвета, дальше он сам пойдет к побережью. Она весь день сновала по крошечному домику, неискусно притворяясь, будто занята своими делами. Сидней старался не смотреть на нее. Он собрал «люгер», сунул за пояс и пошел ранним вечером помогать козопасу схоронить его долю золота.

– Хорошо, что ты знаешь, где я его прячу, – пробормотал пастух, перекатывая валун на могилу Сиднея. – Если когда-нибудь вернешься, а меня уж не будет, найдешь.

– Оно не мое, – заявил Сидней. – Оно принадлежит вам и Изарре.

Камень, слегка качнувшись, встал на место, пастух разогнул спину. Махнул рукой на долину, оливковые деревья, пчелиные ульи, курятник, ручей, огород и на коз.

– Скажи ради Царя Небесного Иисуса Христа, зачем мне деньги, hombre? – Он улыбнулся, как миллионер, и нахмурился.

Пес издал глухое низкое рычание, Сидней взглянул на идущую в гору тропу. Над ней поднялось розоватое легкое облачко пыли, поплывшее на вечернем ветру к западу. Пастух хлопнул его по плечу:

– Собирай вещи, inglés. Изарра!

Они услышали грузовики задолго до того, как увидели, моторы на пониженной передаче выли и скрежетали на крутой дороге. Козопас схватил дробовик, вставил обойму.

– Что ты делаешь? – спросила Изарра.

Пастух положил ружье на стол, обхватил обеими руками лицо дочери, поцеловал в лоб.

– Теперь идите, – сказал он, – пока еще опережаете их.

Изарра вырвалась.

– О чем ты говоришь?

– Вместе пойдем, – добавил Сидней, хоть тактические соображения диктовали иное.

Козопас соглашался с тактическими соображениями.

– Ни у кого из нас не будет ни единого шанса, – сказал он. – Вы оба идите, я их задержу.

– Нет! – воскликнула Изарра. – Они тебя убьют!

– Если они нас поймают, всех убьют, дочка.

Изарра повернулась к Сиднею и прошипела:

– Ты во всем виноват, Сидней Стармен. Ты им нужен, ты привел беду в наш дом.

– Ошибаешься, детка, – ласково возразил отец. – Я его привел в наш дом, ты залечивала его раны. Мы приютили вражеского солдата, они нас расстреляют. Поручаю тебе жизнь этого мужчины. – Он погладил ее по голове. – Иди с моего благословения. Позволь мне для тебя это сделать. – Он посмотрел на Сиднея: – Теперь иди, inglés, позаботься о моей дочери. Или оставайся здесь, прими бой.

– Я о ней позабочусь, – пообещал Сидней.

Козопас кивнул.

– Пса возьмите. Он дорогу знает лучше любого из нас.

Они двигались быстро, пригнувшись в тени под редко растущими оливковыми деревьями, делая широкий круг по бесплодным склонам. Пес указывал путь, Сидней тащил за собой всхлипывавшую Изарру, толкал ее вперед, когда она останавливалась оглянуться. Грузовики встали после первого залпа из дома. Стрелки высыпались из-под брезента, прячась за машинами. Сидней, Изарра и пес добрались до гравия, начали подниматься по козьей тропе, когда бригада пулеметчиков установила орудия и открыла сплошной огонь. Стрелки под его прикрытием попытались проникнуть в дом с фланга через боковое окно, укрываясь в русле ручья. В горах пулеметные очереди напоминали нетерпеливую барабанную дробь пальцев по крышке стола, сухим эхом разносясь по долине. Сидней подтолкнул Изарру выше, направляясь туда, где ручей разделялся надвое. Далеко внизу пули выбивали из дома камни, а неловко брошенная граната зарылась в луковые грядки. Залегший в русле ручья отряд прикрыл другую группу, пробегавшую по непростреливаемой стороне, но, как только она пошла в атаку, пули попали в пчелиный улей. По саду полетели щепки, мед, разозленные пчелы. Пока вторая группа убегала от роя, пулеметчики помчались прятаться за кипарисами перед домом, вытаскивая на ходу гранаты. Козопас в доме выпил последний стакан aguardiente. У него остался один патрон. Бог не простил бы, если б он его использовал так, как хотел. Он медленно пошел в спальню, взял фотографию жены, матери Изарры, вернулся, уселся за кухонный стол. По дому летали пули, пронзая переднюю дверь и вылетая в заднюю, попадая в отряд, заходивший сбоку. Снаружи царил полный хаос, а в доме наступил торжественный тихий момент. Пастух поднял дробовик и приставил к окну, все время поглядывая на карточку жены.

– Еще пару минут, – посулил он, выпуская последний заряд в разлетевшееся на осколки стекло. Одним долгим глотком выпил водку, выбросил в окно оружие. Потом оглядел комнату с грустью человека, покидающего горячо любимый дом ради лучшего места.

Стрельба вокруг дома стихла, пулеметный треск сменился криками на непонятном языке.

Истекавшего кровью козопаса притащили к полковнику. Ровно через пять лет почти до минуты герру оберсту Клаусу фон Виттенбургу суждено было погибнуть под воздушным ударом русских в рядах танковой колонны на Дону, унеся с собой в неглубокую могилу тайну истинной причины, по которой он допрашивал пастуха-крестьянина в испанских горах. Еще до того, как заговорить с ним, полковник знал, что зря тратит время, но предоставил пленнику возможность продемонстрировать ослиное упрямство. Через пять минут сержант поставил его под оливковым деревом и выстрелил из пистолета в затылок.

Изарра в безопасных горах не услышала выстрела.

18

Анита Ромеро Молино не услышала пикап, ехавший по той же самой пыльной проселочной колее. Собиралась к ночи уехать, а старенькая машина не заводилась, поэтому она в последний раз поужинала с духами предков, заснув в бабушкиной постели. Стук автомобильной дверцы и чей-то шепот разбудили ее в двадцать минут второго ночи. Она спрыгнула с кровати, испугавшись и полностью проснувшись, натянула джинсы. По этой дороге не ездит ни одна живая душа, тем более в такое время, когда приходят только дурные вести. Она схватила тупой топорик, стоявший у двери, гадая, что делать дальше, и вздрогнула от неожиданности, услышав стук. Узнала голос бледного англичанина, который сегодня сюда заезжал с Сиднеем Старменом, вернувшимся на шестьдесят девять лет позже того, как это имело бы смысл.

– Какого дьявола вам надо? – крикнула Анита. – Почти два часа ночи!

– Знаю, – ответил Ник из-за двери. – От всей души прошу прощения, но у нас большие неприятности. Не знаем, куда еще можно податься. Разрешите войти?

Анита закусила губу, взглянула на потолок. Дома в Барселоне велела бы проваливать к чертовой матери, но тут, где еще витает аромат зеленоглазой бабки, нельзя отказать тому, кто просит убежища. Она поставила на место топор и открыла дверь. Их было четверо, вид у них был такой, словно они только что вылезли из могилы.

– Господи боже мой! – воскликнула она. – Столкнулись с кем-то на дороге?

Ник слабо улыбнулся, тряхнул головой.

– Устали немножко, и все, – сказал он и упал.

– Потеря крови, – объяснил Сидней, пока Ленни втаскивал Ника в дом. – Э-э-э… Это мои коллеги. Мистер Ноулс, сеньорита Сунер. С мистером Криком вы уже знакомы. Не возражаете, если я чайник поставлю? Крепкое горячее питье – вот что нужно человеку, а у меня с собой есть пакетики. Мед к чаю найдется?

– С тридцать седьмого года здесь нет пасеки, – ответила Анита. – Пчелы так и не вернулись. – Она уставилась на женщину с встрепанными волосами, окровавленными ногами и темными кругами под глазами, которая протянула ей руку.

– Зови меня Гваделупе, – усмехнулась ведьма. – Ленни мой жених. Есть чего-нибудь выпить?

Комната закружилась перед глазами Аниты, но для сна происходящее было слишком безумным. Она указала на Ника, обмякшего на деревянном стуле.

– Уложите его в постель и воды принесите. Надо печь растопить. – Повторила по-английски, и Ленни поднял Ника, положил на кровать.

– Спички где? – спросил он. – Я огонь разведу.

– Я воды принесу, – вызвалась Гваделупе, но Сидней остановил ее.

– Сам схожу, – сказал он. – Знаю, где ручей.

Анита проследила, как он хромает от дома, предложила Гваделупе сигарету с вопросом:

– Что за хреновина происходит?

Гваделупе пожала плечами:

– Понятия не имею. Мы только что вытащили вон ту парочку из какой-то пьяной компании. По-моему, молоденький тяжело пострадал.

– В полицию сообщили?

Гваделупе оглянулась на Ленни, склонившегося у железной плиты, подкладывая в угли растопку. Затянулась сигаретой, качнула головой:

– По-моему, это было бы неправильно.

Анита взглянула на нее и кивнула.

– Ничего никогда не меняется, правда? – спросила она. – У меня в машине аптечка. В буфете бутылка aguardiente.

Ленни был откровенно шокирован травмами Ника. Анита, обмывая раны вафельным полотенцем, смоченным горячей водой, и пользуясь средствами из аптечки, с ужасом обнаружила, что у него отрезан кончик левого мизинца, а мочка левого уха превращена в кровавую кашу. Сидней, словно вернувшийся призрак, смотрел, как девушка вытирает лоб молодого человека на той же кровати, где ему когда-то спасли жизнь. Волна адреналина, поддерживавшая его в этот вечер, давно иссякла, ушла, как дымовая завеса, развеянная ветром, обнажив подступавшее беспокойство. Избиение в гостинице причинило ему непоправимый вред. Выйдя из дома, он помочился кровью; возясь с ширинкой, обнаружил, что правая рука от локтя до кончиков пальцев полностью онемела, словно он уже умер. Правым ухом он слышал только глухие невнятные звуки, язык стал тяжелым и толстым, внезапно перестав помещаться во рту. Кроме того, возникло отчетливое физическое ощущение, будто кто-то сидит у него на левом плече, шепча в слышащее ухо, что времени остается совсем мало.

Анита прополоскала в ведре полотенце, подняла глаза, сверкнувшие в свете свечи.

– По-моему, вы должны рассказать нам, что именно тут происходит, сеньор Сидней Стармен, – сказала она.

Сидней долго смотрел на нее, избитое лицо купалось в бледном лунном свете. Послал ей улыбку, на которую она ответила, не разомкнув губ, и вздохнул.

– Я приехал в Испанию в тридцать шестом году, – начал он.

Ник слушал рассказ старика, лежа в постели, охваченный налетавшими и спадавшими штормовыми волнами боли. Останавливаясь лишь для того, чтобы хлебнуть из фляжки, Сидней рассказывал о Фигуэрас и Альбасете, Хараме и Могенте, Бенимамете, Валенсии и Кастеллоте, голос его совсем стих при воспоминании о Теруэле. Анита тихонько переводила его слова Гваделупе, которая широко раскрывала глаза при каждом повороте событий, в отличие от полного бесстрастия Аниты. Ленни, стиснув бутылку, был в полном восторге и часто перебивал, требуя уточнений и объяснений. Когда водка подействовала, начал провозглашать тосты за каждого безрассудного смельчака и за бегство от смерти, на что Сидней с благодарностью отвечал, поднимая унаследованную от Сименона фляжку.

– Если б не вы, мистер Ноулс, – объявил он, – я, наверно, рассказывал бы сейчас это Эрману Крусу.

– Да ладно, – скромно пожал плечами Ленни, предпочитая не проливать свет на то, каким образом жирному ювелиру стало известно, что они остановились в «Свинье».

Сидней со своей стороны решил было избавить Аниту от подробностей гибели ее прадеда, потом передумал. Он хорошо усвоил, что правда причиняет боль, только когда скрывается, поэтому описал смерть козопаса точно как запомнил. Не видел и не слышал казни, но предполагал, что его убили.

– Да, – кивнула Анита. – Его закопали за стенами кладбища в Питарке. В семьдесят седьмом году бабушка перезахоронила его на кладбище.

– Очень жаль, что ей пришлось это сделать, – сказал Сидней, вставая. Сознание затуманилось, исчезло чувство равновесия, он пошатнулся, ухватился за стол. Пошел к окну подышать свежим воздухом. Ручей, по которому они бежали с Изаррой, издавал шум, похожий на аплодисменты.

– Вы еще не закончили, мистер Стармен, – напомнил Ник.

Сидней смотрел на луну с тем же тоскливым чувством расставания, которое испытывал козопас, сидя в этой самой комнате с фотографией и стаканом, пока Смерть колотила в дверь. Он свел свое испанское приключение к краткому изложению, описав ужас, страх и позор в нескольких тихих, спокойных словах. Простое, нетрудное упражнение, имеющее лишь занимательную ценность. Что действительно важно и чего никто не хочет слышать – это то, что происходило с ним день за днем после отъезда из Испании. Вот какие уроки жизни надо брать у человека, существовавшего в грязи стыда и трусости. Он в последний раз глубоко вдохнул свежий горный воздух и вернулся в дымную комнату. Людей не интересуют вина́, сожаления, ненависть к себе, им требуются романтика и приключения – обычные вещи. Он махнул рукой над головой Аниты, мимо Ника, сидевшего в кровати с обмотанной кровавым полотенцем левой рукой, мимо могилы, выкопанной для него козопасом, за оливковое дерево, где пастух его нашел.

– Вот туда мы шли, – сказал он. – Козья тропа вывела нас к каменному мосту на дороге на Монтальбан. У нас ушла вся ночь. Я еще был очень слаб, а Изарра рассеянна. Я устроил шалаш в лесу, первый день мы провели в молчании. Она в любой момент могла уйти, но, наверно, считала, что быть где-то с кем-то лучше, чем возвращаться домой.

– Бедная телка, – пробормотал Ленни, и Анита тихо перевела.

– Бедное дитя! – эхом повторила Гваделупе.

Изарра целый день проплакала, а когда стемнело, осушила слезы, повела Сиднея к северу через лес по берегам журчавших ручьев и грязным козьим тропам между мрачных нависших скал. В ту ночь они перешли линию фронта – когда и где, точно не знали, – но Сидней понял, что оказался на республиканской территории, прокравшись мимо кучки мобилизованных рекрутов, простых парней и стариков, сидевших на берегу реки – их лица слабо освещали огоньки сигарет. Когда Сидней с Изаррой и крупным псом тайком пробирались в сторонке, мужчины пели El Corazón de Pena, [98]98
  «Сердечные муки» ( исп.).


[Закрыть]передавали по кругу фляжку с vino mosto, [99]99
  Виноградное вино (исп.).


[Закрыть]надеясь на скорый конец.

Восход солнца застал беглецов в добрых десяти милях за линией фронта. Они спали на куче тростника у заброшенной водяной мельницы под охраной собаки. Вечером пса отправили домой, Сиднея согласились подвезти американские санитары, которым он представился раненым бойцом Интернациональных бригад, а Изарру выдал за присматривавшую за ним санитарку. Наивные американцы напоили их кофе, угостили шоколадом, не уточняя, почему раненый с нянькой бродят ночью в глухом лесу. На рассвете их высадили на пункте медицинской помощи в Чипране. Изарра пришла в ужас, впервые увидев столь переполненное и грязное помещение.

– Ничего, – сказал Сидней, стащив удостоверение личности у лежавшего без сознания волонтера и засунув собственные документы в карман умиравшего. – Видела бы ты госпитали после Харамы.

В данный момент на теруэльском фронте было спокойно, но нерегулярные столкновения конфликтующих идеологий поставляли неиссякающий поток пострадавших. Туберкулез, траншейные стопы, дизентерия, огнестрельные раны, осколки шрапнели служили основными причинами, по которым солдаты тянулись в Чипрану, и двое из каждых десяти пациентов дрожали от страха, что комиссары заметят увечья, которые они сами себе нанесли. Сидней взял Изарру за руку, повел к железнодорожной станции по заваленным мусором улицам, полным перебинтованных пьяных и перепачканных в грязи детей. Испуганная Изарра внезапно оказалась в зависимости от Сиднея. В горах и лесу она была главной, а здесь, в людском мире, подчинилась. Двое солдат уступили им место за своим столиком в переполненном вокзальном кафе, поделились тортильей [100]100
  Тортилья – пресная лепешка.


[Закрыть]и бутылкой пива, пока Сидней отклеивал с украденного удостоверения фото смертельно раненного солдата и заменял своим собственным. По улице торжественно вели пленного итальянского летчика с привязанными к ослиному хвосту руками, залитыми кровью усами в стиле Эррола Флинна и наполовину сорванным скальпом. Радостно насмехавшиеся ополченцы швыряли в него камни и бутылки, наносили пинки и удары, многие неточно пущенные снаряды попадали в осла, все сильней раздражая животное. Сидней понаблюдал за происходящим с отвращением и покачал головой.

– Хочешь домой? – спросил он Изарру.

Она прожевала кусок и ответила тихо:

– Нынче ночью пойду.

– Я спрашиваю, хочешь или не хочешь?

Она пробежалась пальцами по волосам, глядя в стол. Подняла зеленые глаза, налитые слезами, и всхлипнула.

– Не знаю… Не знаю, что делать.

На платформе сержант свистнул в свисток, кругом гулко затопали подкованные ботинки. Испанские солдаты двигались в идеальном темпе и в полном порядке, но отчасти портили армейский эффект, ведя на ходу добродушные ленивые беседы. Перед ними выполз безногий, еще в солдатской форме, держа старательно написанный плакатик, который гласил: «Идите с Божьей милостью». В его армейской фуражке звякнули монеты, когда стрельба вдали отметила конец итальянского летчика.

Сидней оттолкнул тортилью, сдерживая тошноту. Дотянулся до руки Изарры.

– Отец поручил мне о тебе заботиться, – тихо сказал он. – Заберу тебя в Англию.

Они сели в поезд до Таррагоны и прибыли туда в конце Дня святого Варнавы, который защищает от града. Десятки грязных солдат запрыгали из подходившего к докам поезда, направляясь к станции. Сидней с Изаррой последовали примеру. На вражеской стороне солдаты-националисты считались в увольнении с момента отправки из части, тогда как республиканцы под нажимом профсоюзов объявили, что отпуск начинается с момента прибытия на место назначения. Это было одно из немногочисленных преимуществ в борьбе против Франко. Хитрые солдаты быстро сообразили, что, обойдя контрольные посты на станциях, будут официально считаться в пути. Пока не доложишься официальным военным властям в разумный период времени, легко можно удвоить продолжительность увольнения. Задержанный за пьянку и драку солдат традиционно благодарил полицейского за напоминание, что на увольнительную надо поставить печать. Впрочем, Сидней не собирался подвергаться аресту. Вооруженная охрана патрулировала дороги и широкий прибрежный бульвар, но была бессильна перед оборванными бородатыми бандами, шмыгавшими через улицы, как крысы, исчезая в барах, борделях и портовых закоулках.

Онемевшую от страха Таррагону терзали подозрения. Прошло семь недель после бомбардировки Герники в Стране Басков, и ежедневные налеты на порт итальянских эскадрилий, базировавшихся на Майорке, скребли по нервам, уже подорванным опасениями перед уличными стычками между рассыпавшимися остатками республиканской коалиции. На той неделе двое погибли от заложенной в автобус бомбы, и подозрительные взрывы на железнодорожной линии приписывались не фашистам, а саботажникам коммунистам. Помня, что тяжелый мешок у него на спине изготовлен в Марокко, а саперы из Терцио часто носят в таких мешках взрывчатку, Сидней схватил Изарру за руку и перешел с поспешного шага на осторожный и легкий. Прохожие отворачивались, торопясь по домам, или таращили глаза на парочку с явной подозрительностью и неприкрытой враждебностью. Вера в революцию утонула в крови, утащив за собой надежду, и к заморским шалопаям, вмешивающимся не в свое дело, практически не осталось снисхождения. Осознав неуместность притворной беспечности, Сидней подтянул Изарру поближе, пошел преувеличенно пьяной походкой, будто только что вышел с поминок. По украденному документу его звали Джон Лонгботтом. Он был двадцатичетырехлетним добровольцем из американской бригады Авраама Линкольна, и даже если бумага выдержит беглый взгляд проверяющих, то при обыске ничего не спасет. Он одет в штатское, несет вражеский вещмешок, вооружен немецким пистолетом и легионерским кинжалом. Вдобавок при нем немецкие часы и все, что осталось от испанского золотого запаса. Стрельба ни к чему хорошему не приведет, угрюмо подытожил он.

Свернули в переулок, где пахло мочой и валялся неубранный мусор, обглоданный крысами, вышли на бульвар, ведущий вниз к порту. В заложенных мешками с песком магазинных витринах и на балконах висели баскские флаги в знак солидарности с осажденным Бильбао, но их сходство с «Юнионом» [101]101
  «Юнион Джек» – название британского флага.


[Закрыть]лишь напомнило Сиднею, что он далеко от дома.

– Думаю, мы теперь в безопасности, – солгал он, по-прежнему держа Изарру поближе к себе. – Найдем место, где можно на время затаиться, пока я отыщу судно.

Он вошел в ювелирную лавку, где продал три монеты за двести песет, потом в темный универмаг, похожий на пещеру, без покупателей, со скудным ассортиментом товаров, купил Изарре новое платье, а себе рубашку и бритву.

Толкнулись на пробу в несколько гостиниц, везде было полно, кроме тесного разваливавшегося отеля «Торре дель Велла». Одиночные номера больше не предоставляются по законам чрезвычайного положения, объявил администратор. Клиентам почтительно предлагаются двухместные комнаты, которые они по необходимости соглашаются разделить с незнакомцами. Администратор окинул парочку неодобрительным взглядом, сообщил, что помыться можно с шести до восьми, а ужин подается в девять. Ни носильщиков, ни горничных нет в связи с текущей ситуацией в стране.

– В задницу их законы и правила, – шепнул Сидней, когда они втиснулись в отведенный им номер в мансарде. – Я сражался за эту страну, сам знаю, когда мне принимать ванну. Иди первая, а потом отдохнешь. – Он дождался, пока она прошла по коридору, отодвинул кровать, приподнял кончиком кинжала доску пола. От стука в дверь волосы встали дыбом, но это оказалась Изарра.

– Я не знаю, что делать, – призналась она.

Сидней расхохотался, повел ее обратно в ванную, потер куском мыла штепсельное гнездо, объяснил, как обращаться с кранами.

– А еще, смотри, зеркало! – улыбнулся он.

Вернувшись в комнату, вытащил из наволочки шесть золотых монет, сунул ее обратно в рюкзак, спрятал рюкзак под досками пола. Вооруженный пистолетом и кинжалом, направился вниз по склону к морю, предъявив карабинерам на пропускном посту у портовых ворот фальшивые документы.

– А форма твоя где? – спросил мрачный, надутый капрал.

– До сих пор не выдали, – вздохнул Сидней.

– Куда идешь?

– На estación maritime. [102]102
  Морской вокзал (исп.).


[Закрыть]

– Зачем?

– Девушку встречаю. Прибывает из Барселоны.

– Да? – буркнул капрал, возвращая удостоверение. – Потом веди ее сюда для проверки.

– Обязательно, – улыбнулся Сидней.

Через несколько минут отыскал бар «Расин». Почти напротив портовых ворот тянулась низкая темная нора, куда редко проникал дневной свет. Внутри пьяные матросы пели, спали, хмурились на цинковую обшивку, молча сидели на низких табуретах за крашеными столами. Нинья де лос Пейнес пела о страданиях и предательстве из невидимого граммофона, напомнив Сиднею ночь, когда они с Изаррой переходили линию фронта.

– Фрэнк Кобб передает привет, наилучшие пожелания, – сказал он растолстевшей хозяйке, поставившей перед ним маленькую бутылочку пива.

– Правда? – без особого интереса переспросила она. – Как мило. Ты американец?

– Англичанин, – поправил Сидней. – Вы Грейс?

– До последнего дюйма. – Она отошла обслужить бородатого матроса, через пять минут вернулась.