Текст книги "Смерть с отсрочкой"

Автор книги: Крис Хаслэм

сообщить о нарушении

Текущая страница: 16 (всего у книги 22 страниц)

Она не представилась. Ник выбросил в окно окурок. Не имеет значения, как ее зовут.

Через час Сидней очнулся с покрытым пятнами лицом, коротким дыханием, посиневшими губами. Сделал долгий тихий вдох, почти стон, полностью выдохнул и обратился к Нику:

– Кажется, легкий сердечный приступ.

– Я везу вас в больницу, – кивнул Ник. – Старайтесь не двигаться.

– Не будьте идиотом, черт побери. Не поеду в больницу.

– Вы плохо себя чувствуете.

– Болван, я хорошо себя чувствую. Мне почти девяносто лет, будь я проклят.

– У вас только что был сердечный приступ. Мы едем в больницу, мистер Стармен, и это мое последнее слово.

– Привезете меня в больницу, и я уже оттуда не выйду. Со мной и с нашим делом будет покончено.

Ник сглотнул, тупо глядя на дорогу.

– Плевать, – сказал он наконец. – Едем в реанимацию.

Сидней хрипло рассмеялся:

– Славное у вас сердце, мистер Крик.

– Лучше вашего, мистер Стармен.

– Во всех отношениях. Но не надо при осмыслении жизни ошибочно путать количество с качеством. Как я уже сказал, мне под девяносто, и лучше умереть здесь, под солнцем, чем под флуоресцентной трубкой в какой-нибудь богомерзкой больнице. Понятно?

– Ваша жизнь – вам решать, – вздохнул Ник.

– Спасибо, мистер Крик. Дайте мне свой экземпляр завещания.

– Не валяйте дурака.

Сидней облизал губы желтым языком.

– В следующий раз я могу не очнуться. Дайте подписать бумагу. – Он полез в карман за авторучкой, задохнувшись от усилия.

Ник протянул коричневый конверт, следя одним глазом, как Сидней царапает внизу подпись.

– Вот, – сказал он, надевая колпачок на ручку. – Готово. Свидетеля можно потом попросить подписаться. Есть вода?

Ник протянул бурдюк с висевшими на горлышке маленькими черными верблюдиками, звякавшими о потускневшее серебряное кольцо, и у Сиднея снова едва не случился сердечный спазм.

– Девушка вам его принесла? – пропыхтел он.

Ник кивнул.

– Знакомый?

– Марокканский… С контрольно-пропускного пункта… – пробормотал Сидней, вертя в руках гладкий черный пузырь. Голос его прервался.

– Говорите, – потребовал Ник, опасаясь очередного приступа. – Рассказывайте про контрольно-пропускной пункт. Рассказывайте про этот бурдюк.

Гильберто Мендес Сегура целый час после рассвета тащился в батальонную штаб-квартиру, где неразборчиво выложил старательно отрепетированную версию произошедшего дежурному лейтенанту Эрнесто Сапата Хименесу с омраченным лицом и прищуренными глазами. Форма, залитая кровью сослуживцев, свидетельствовала о его храбрости, а пропитанные мочой штаны о трусости. Сегура доложил, что в три с чем-то утра грузовик с десятком анархистов, если не больше, прорвался на контрольно-пропускной пункт и завязал отчаянную перестрелку с охраной. Лейтенант вызвал майора, майор отправил мотоциклиста в полковой штаб и только после этого предложил Сегуре сесть.

Через час прибыли немцы в трех грузовиках, и Сегура уже пожалел, что не сдержал язык за зубами. Он вскочил перед офицером в безупречной форме полковника легиона «Кондор», который раздраженно вошел в крестьянский дом, отдав взмахом руки честь на испанский манер.

– Полковник Клаус фон Виттенбург, – без акцента представился он по-кастильски. – Этот?

Майор кивнул.

– Докладывайте, рядовой.

Все произошло очень быстро, объяснил Сегура. Он сменился с дежурства, но встал, услышав первый выстрел.

– Хорошо, – одобрительно кивнул немец. – Что дальше?

Сегура рассказал, что вступил в бой с врагом, троих убил и двоих ранил, пока его товарищей обстреливали с обеих сторон.

– С обеих сторон? – переспросил полковник, на которого сообщение явно произвело впечатление.

– Э-э-э… да, господин, – подтвердил Сегура.

Фон Виттенбург медленно кивнул, махнул лейтенанту:

– Бумагу и карандаш.

Сегура добавил, что лично видел, как добивали раненого рекрута, как противники забрали своих убитых и раненых и устремились глубоко в горы в северо-восточном направлении.

– Нарисуйте, – прервал его немец, протягивая прозрачную ротаторную бумагу и карандаш. – Ну?

– Бумагу не на что положить, господин. – Сегура вдруг понял, что полковник насквозь его видит. Щеки виновато вспыхнули, по спине потекла струйка пота.

– Встаньте на колени, положите на сиденье стула, – предложил фон Виттенбург. Пока Сегура рисовал, он закурил, склонился над его плечом, выпуская дым в рисунок. – Значит, вы вышли из укрытия и пересекли дорогу, чтобы атаковать противника с той стороны?

– Да, господин.

– Очень смело. – Немец взглянул на майора-испанца. – Какой у нас тут храбрец.

Он протянул Сегуре сигарету и предложил садиться. На разбитом кухонном столе стояла полупустая бутылка бренди, но выпить солдату офицеры не предложили, несмотря на его издерганные нервы. Сегура слышал, что на той стороне нет никаких чинов и званий – офицеров выбирают комитеты. Справедливая и честная система.

– А где ваше оружие? – поинтересовался немецкий полковник.

– Оружие, господин? – переспросил Сегура.

Немец кивнул.

Сегура зарделся.

– Э-э-э… я его… потерял, господин. То есть не потерял, оно просто сломалось… видно, от вражеской пули… пришло в негодность.

Суровый ветеран-капрал, которого Сегура в последний раз видел влезавшим в кузов вражеского фургона, однажды рассказывал, как винтовку одного его приятеля пополам перебила выпущенная коммунистами пуля. Вполне возможно.

Полковник взглянул на него:

– Говорите, сломалось?

– Так точно, господин.

– В каком месте?

Сегура вскинул воображаемую винтовку. Крестьянский дом неожиданно показался очень тесным и жарким, душный воздух наполнился тошнотворной смесью пота, парафина, чеснока и черного табака.

– Вот тут. – Сегура указал на воображаемый приклад.

– После этого вы убежали?

– Да, господин… то есть нет. Находился в укрытии, другого оружия не было. Сидел, пока они не уехали.

– Значит, осталось пять анархистов?

– Совершенно верно, господин.

– И вы лично каждого пересчитали?

– Так точно, господин.

– Можете описать тех, кого не сумели убить?

– Да, господин, – промямлил Сегура. – Худой блондин, похожий на немца, убежал, когда меня увидел.

– Похожий на немца?

– Да, хоть они говорили между собой по-английски.

Офицер поднял брови.

– По-английски? Вы знаете английский?

Сегура вспыхнул. Он сказал слишком много, погубив тщательно продуманную легенду.

– Немного, господин.

– Но можете точно сказать, что говорили не по-немецки и не по-русски?

Точно не скажешь, подумал Сегура. Один, которого он не видел, разговаривал прямо как американский гангстер в кино. Он покачал головой:

– Нет, господин. Точно не могу сказать. Они и телефонную связь оборвали.

– Длинноволосого испанца видели?

Сегура снова покачал головой.

– Уверены? – переспросил немец.

Два часа назад Сегура надеялся получить в награду за спасение и неопровержимое объяснение медаль и недельный отпуск. Теперь согласился бы на двухчасовой сон и толику сочувствия, жалобно глядя на немца, совещавшегося с испанскими офицерами.

– Вам выдадут другое оружие, рекрут, – устало махнул рукой фон Виттенбург. – Стоимость утраченного будет вычтена из оклада. Я вас временно припишу к своей части. У меня есть для вас поручение.

У Сегуры отвисла челюсть.

– Какое, господин?

– Покажете нам тех самых анархистов. – Он жестко усмехнулся. – В конце концов, рядовой, кроме вас, никто их не видел, наверняка солдатская честь призывает к отмщению. – Он вскинул руки, насмешливо изображая маленького человечка с большим ружьем, покачался взад-вперед, как лилипут, танцующий с крупной девушкой. – Помните, они вашу невесту убили.

Сидней почувствовал резкий рывок остановившегося фургона, услышал, как Кобб обходит его сбоку, напевая песенку Фреда Астера «Сложу яйца в одну корзинку», и резко открывает задние дверцы, куда с каменистой земли просочился холодный утренний воздух вместе с запахом страха, смерти, неопределенности. Кровь мертвого капрала нарисовала на полу на опилках аккуратный черный кружок. Виллафранка презрительно качал головой, пока американец отбивал импровизированную и определенно любительскую чечетку на гравийной дороге, припевая:

– «На счету моей любви очень много накоплено, крошка, и я не потратил с него даже крошки»…

– Чертов дурак, – вздохнул Виллафранка, когда Кобб остановился передохнуть с безумной улыбкой на устах.

– «Сложу яйца в одну корзинку и отдам тебе все до последней пылинки»…

– Очень хорошо, сеньор, – кивнул Виллафранка. – Можно теперь я спою?

Кобб сунул в зубы сигару, кивнул:

– Канареечкой, Ангел. Дальше куда?

– Видите Альто-Маэстрасго?

– Откуда я знаю, черт побери? Как она выглядит?

– Освободите меня, покажу.

Сидней скользнул к борту, спрыгнул на землю. Бледный свет освещал крутые склоны заросшей соснами долины, дно которой скрывалось под плотной пеленой клубившегося тумана. Ранние вороны, хлопая крыльями, летели с запада на восток, направляясь к высокому, залитому солнцем хребту. Кройц мочился на дерево с другой стороны дороги, крошечная взъерошенная фигурка вырисовывалась на фоне черного горного массива. Здесь был поворот на Вилларлуэнго, где сходились десятки лесных проселков из сьерры с глубокими, как пещеры, рытвинами на въезде средь мокрых деревьев.

Кобб усмехнулся над предложением.

– Я родился вечером, Ангел, но не вчерашним. Не освобожу. Описывай гору.

Цыган безнадежно вздохнул.

– Высокая, голая, серая на вершине, белая посередине, зеленая внизу. Камней много.

– Ха-ха-ха, мать твою. Ты способен на лучшее.

Виллафранка взглянул ему прямо в глаза:

– Больше ни на что не способен. Я не поэт, а грабитель. Если вам нужен поэт, выручали бы Лорку. [92]92
  Лорка Федерико Гарсия (1898–1936) – испанский поэт, драматург, расстрелянный фалангистами во время Гражданской войны.


[Закрыть]Пожалуйста, освободите меня. Надо помочиться.

Кобб нахмурился:

– Один шаг в сторону…

– Да-да, как скажете, майор.

– Останешься в наручниках, скотина.

– Вы очень добры. Подержите петушка, пока я дело сделаю?

Кобб неуклюже влез в кузов.

– Нет. Отрежу и тебе отдам, сам подержишь, – вздохнул он.

– Очень любезное предложение. Если только вы говорите серьезно, сеньор.

– Заткни пасть и замри…

Услышав, как Кобб одновременно кашлянул и рыгнул, Сидней оглянулся на американца, который согнулся над опилками, держась руками за живот. Виллафранка оттолкнул его, наставил на Сиднея пистолет и нажал на спусковой крючок. Воздух раскололся, Сидней вертанулся вокруг своей оси, видя горы, лес, потом синее небо. Плечо остро почувствовало удар, колени подкосились, голова ударилась о дорогу.

– Я ранен, – услышал он собственный выдох. – Сукин сын меня подстрелил. – Подняв глаза, он увидел пробежавшего мимо Кройца и Кобба, который с трудом вылезал из кузова, осыпанный опилками, как свежим снегом.

– Ножом пырнул, гад! – крикнул он, зажимая живот алой ладонью. – Куда он делся?

Сидней сел, оглушенный, дрожавший, не вполне понимая происходящее.

– Кройц, хрен старый! – пропыхтел Кобб. – Беги за ним сейчас же!

Немец выскочил из-за фургона с винтовкой в одной руке и испанским патронташем в другой. Сиднею казалось, будто у него на плече висит колоссальный груз, от которого немеет тело от уха до локтя. Он дотронулся до раны, ощупывая шерсть и плоть, липкую от крови.

Кобб пригладил одной рукой волосы, бросил на него дикий взгляд:

– В ногу попал?

Сидней покачал головой.

– Тогда беги, веди эту сволочь обратно!

Цыган ушел недалеко. Стремительный бег по крутой козьей тропе оказался непосильным для ножных мышц, атрофировавшихся в заключении и онемевших от долгих часов сидения в фургоне. Он поскользнулся на камне, подвернул щиколотку, выпустил из пистолета Кобба другую пулю, которая чуть не оторвала его собственный нос. Прохромал еще ярдов двадцать и опять упал, утирая слезы боли и отчаяния. Услышав преследователей, сполз с тропы, спрятавшись под кустом акации. Видел, как немец трусит по дорожке, предусмотрительно целясь перед собой из винтовки, останавливаясь через каждые пять шагов и нервно озираясь по сторонам. Виллафранка уже уложил мальчишку-англичанина, если повезет, уложит и этого, пропустив его мимо себя, потом прикончит майора и сбежит в фургоне. У американца настоящий гангстерский кольт, тяжелый, никелированный, стреляющий пулями размером с желудь. Попади в нужное место с близкого расстояния, разнесешь человека в клочки. Он ждал, когда Кройц полностью появится в прицеле, наставив дуло под грудину, слизывая с усов пот и делая короткие неглубокие вдохи. Свобода на расстоянии выстрела. И тут ему в ухо ткнулось дуло.

– Не стреляй! – улыбнулся Виллафранка, медленно кладя кольт на пыльную землю. – Можем договориться!

Кобб не был настроен договариваться, когда цыгана приволокли обратно к фургону. Майор сидел в кабине, обнаженный до пояса, с болтавшимися на коленях подтяжками, бинтуя живот по талии, дымя зажатой в зубах сигарой. Без единого слова выхватил у Сиднея свой кольт, размахнулся и резко ударил в лицо Виллафранку, который распластался на земле в брызгах слюны и крови. Потом низко нагнулся к скорчившемуся цыгану, потрясая штыком у него перед глазами.

– Где ты его взял, сукин сын, хитрый ворюга? Где?

– Забрал у того, кому вы горло перерезали, – признался Виллафранка, моргая и морщась, но все-таки умудрившись выставить Кобба в дурном свете. – Он был у него за поясом.

Кобб отвесил ему пинок, застонав от усилия.

– Дважды проклятый ублюдок! Смотри, что наделал. – Он сделал шаг назад и развел руки, показав темное пятно, медленно расплывавшееся на бинтах.

– Виноват, – пробормотал Виллафранка.

– Не добавляй к нападению оскорбительной лжи. Ты только что себе обеспечил смертный приговор, будь я проклят.

Сидней взглянул на Кройца, надеясь увидеть на лице немца такую же озабоченность, какую сам испытывал, и с удивлением обнаружил на рябой физиономии нечто вроде оптимизма.

– Надо осмотреть рану, принять меры, – сказал Кройц.

Кобб сердитым взмахом руки отмел предложение:

– Забудь. Едем в горы, найдем лежбище, отдохнем, пока жара не спадет. – Он бросил на Виллафранку огненный взгляд. – Знаешь такое место?

15

Мастер по ремонту торговых автоматов обрадовался, расставшись, наконец, с бандитом в спортивном костюме на плаза Меркадор в Монтальбане. Полностью открыв окно, чтобы выветрить из машины зловонные газы, он жалел лишь о том, что девица Серрано так низко пала. Дружелюбная и забавная пышка с единственным очевидным недостатком – абсолютным отсутствием вкуса в выборе мужчин. Мастер ехал домой к жене, чувствуя себя старше, мудрей и грустнее.

С другой стороны, Ленни чувствовал себя молодым, обнадеженным, в высшей степени мужественным и полным жизни, невзирая на судороги в спине. На нем почти настоящий кожаный пиджак «Найк», ослепительно-белые кроссовки «Рибок», унылая бейсболка «Барберри». Остановившись глотнуть джина, позаимствованного в «Свинье» в качестве презента, он выхватил из кармана золотую монету и поцеловал. С самого начала знал, что она окажется под рукой в самый нужный момент – мгновенно полученная страховка, которая в любом конце света оплатит развлечения, еду и жилье. Стилизованный трехмачтовый парусник на решке напоминает плавучий замок с длинными вымпелами, развевающимися на ветру. На лицевой стороне красуется изображение шустрого с виду типа с бородой – видно, какого-то испанского короля. Монета Ника была продана за одиннадцать сотен евро – в большом городе, в специализированном магазине. Понятно, в таком захолустье получишь ничтожную сумму, но Ленни решил твердо требовать как минимум пятьсот. Вполне хватит на ночь в городишке, а когда уж совсем будет плохо, на автобусный билет до Коста-Бравы. Он даже не догадывался, насколько будет плохо.

День заканчивался, темнело, но Ленни мигом углядел скромное заведение под названием «Крус и сын», отметив торчавшую из окна полоску фольги от охранной системы, дешевые кольца, выложенные кругами на бархатной подкладке, сверкающие часы, выставленные на пыльных стеклянных полках. Эрман Гутьеррес Крус, находившийся в торговом зале среди уцененных напольных часов из темного дерева, тоненьких золотых и серебряных ожерелий по сниженным ценам, не подозревал ни сном ни духом, что предсказание вот-вот исполнится. Читая телевизионный журнал и лениво гадая, что будет после полного перехода к электронному потреблению, услышал сигнал тревоги. Взглянул на монитор камеры наблюдения, увидел рассеянно топтавшегося на пороге мужчину, приняв его за водителя грузовика. Серьги в ушах, как у придорожных шлюх. Эрман Гутьеррес Крус нажатием кнопки открыл дверь.

– Сеньор, прошу прощения, у нас нет ни еды, ни напитков! – крикнул он, но водитель грузовика, проигнорировав предупреждение, подошел к прилавку в дымном облаке алкогольных паров. Эрман отметил, что он принес с собой бутылку джина «Лариос» и откровенно пьян. Протянул руку поближе к кнопке, которая находилась на прямой связи с полицейским участком, и чуть не нажал, когда пьяный ринулся к нему. Слыша, как что-то звякнуло на стойке, взглянул, и сердце затрепетало, ноги ослабли, голова закружилась. Эрман нервно посмотрел на пьяного, на монету, закрыл глаза в безмолвном изумлении.

– La profecia, [93]93
  Предсказание (исп.).


[Закрыть]– прошептал он.

– Точно, перед тобой настоящий профессор, – прогудел в ответ Ленни. – Охотник за костями динозавров из одного английского университета. Что дашь мне за эту мелочь?

Англичанин, понял Эрман. Чем объясняется алкогольное опьянение и одежда. Он постарался взять себя в руки, борясь с желанием схватить монету и с воплем броситься в церковь.

– Добро пожаловать в Монтальбан, сеньор, – просиял он.

– У тебя тут очень мило, Панчо, [94]94
  Здесь:пузан (исп.).


[Закрыть]– кивнул Ленни. – Сколько она стоит?

Действительно, сколько эта монета стоит? Почти семьдесят лет ожидания, терпение трех поколений, лучшее время жизни двоих взрослых мужчин, которое прошло в горах из-за высокомерного пренебрежения предсказанием гадалки и отчаянием матери. Эрман почувствовал навернувшиеся на глаза слезы и онемение толстых коротких ног. Перед ним совершается чудо, а англичанин спрашивает, сколько оно стоит. Он втянул носом воздух, помахал пальцем:

– Пожалуйста, сеньор, обождите. Только не уходите… Позвольте предложить вам стул и чего-нибудь выпить, хоть я вижу, с собой принесли.

– Не имеет значения, – передернул плечами Ленни. – Могу принять из ваших запасов. Пиво есть?

– К сожалению, нет. Бутылка коньяку найдется, если пожелаете.

– Пойдет, – кивнул Ленни. – Знаешь, мало где так обслуживают. – Возможно, местных тут тоже так не обслуживают. Ювелир явно принял его за приезжего академика, чем и объясняется расстеленная под ногами красная ковровая дорожка. Ленни решил играть дальше.

– Прошу садиться. – Хозяин поставил гнутый деревянный стул. – Меня зовут Эрман Крус. А вас?

Ленни постучал себя по носу.

– Ленни Нос, приятель. Профессор Ленни Ноулс, охотник за динозаврами.

– Устраивайтесь поудобней, профессор. Я просто должен проверить монету… э-э-э… по каталогам.

– Можешь не торопиться, дружище, – кивнул Ленни.

Он налил в мутный стакан коньяк табачного цвета, оглядел забитую барахлом лавку. Кто-то время от времени протирает стеклянные витрины, но либо неизвестный уборщик слишком маленького роста, либо слишком нерадивый, либо то и другое. Со своего места Ленни явственно видел чистые круги и запорошенные пылью углы, где прятались нетронутые за двадцать лет вещи. Рядом с наручными часами на безвкусных металлических браслетах в больших пластмассовых коробках, выложенных выгоревшим атласом, зачастую покоятся аналогичные шариковые ручки, запонки, в одном-другом случае даже пузырек лосьона после бритья с логотипом какого-то оптимиста-дизайнера, которому было бы нелегко протолкнуть свой товар на норвичский рынок, не говоря уже о специализированном магазине. Взглянув на свое левое запястье, лишенное каких бы то ни было украшений, Ленни подумал, что если считать заведение «Крус и сын» специализированным магазином, то он не видит тут часов, которые бы ему по-настоящему нравились. Время лучше всего отсчитывают воображаемые часы.

Он опустошил стакан с коньяком, снова доверху налил, прикидывая, есть ли здесь что-нибудь, чего можно было бы пожелать. Под стеклом на прилавке распятия, амулеты святого Христофора и других никому не известных испанских святых, от весьма скромных до возмутительных по цене и размерам. Ленни вдруг с негодованием прикинул, что владелец вполне может приделать к золотой монете цепочку и продать ее в качестве медальона местному болвану с волосатой грудью. Дешевые китайские настенные часы намекали, что мир остановился в десять минут второго. Ленни сделал еще глоток и вздохнул. Все это напоминает Гарри Большую Задницу, как говорят в Вест-Энде – первый на его памяти ювелирный магазин, не стоящий ограбления. Блеклые выцветшие черно-белые фотографии и кричащие цветные снимки на пленке «Кодаколор» семидесятых годов, одни в рамках, другие просто пришпиленные, заполняли пространство между затянутой паутиной штангой для подвески картин и потрескавшимся потолком. На моментальных фото изображались двое – толстый, с виду недееспособный мальчик, становившийся старше с каждой следующей удавшейся фотографией, и лысый мужчина неопределенного возраста, либо хмурившийся из инвалидной коляски, либо мрачно улыбающийся со спины мула. Пейзаж везде одинаков: слоистые горы, темные леса Маэстрасго. Никчемный жирный мальчишка, догадался Ленни, вырос в мужчину, который то шептал, то орал в телефон за бисерной занавеской в дальней части магазина. Он взглянул на вернувшегося хозяина:

– Ну что, Панчо?

Двойные семейные корни наградили Эрмана врожденной способностью понимать англичан, которые все одинаковы, как отштампованные. Дружелюбные, снисходительные, терпеливые, глупые, но могут и взорваться средневековой яростью и жестокостью, когда проявляемое к ним пренебрежение доходит наконец до тупых мозгов, затуманенных алкоголем. Этот тип – о чем гадалка не догадывалась – был первым англичанином, зашедшим к «Крусу и сыну», и Эрман проницательно заключил, что, если правильно повести дело, будет и последним.

– Профессор, – начал он, рассуждая, что, если такой хулиган является типичным представителем научного истеблишмента коварного Альбиона, вряд ли можно их упрекать за детское вероломство, – я дал бы вам за монету семьсот… – Ленни сощурился, и Эрман поправился: – Плюс три сотни за содержание золота. Всего тысяча евро, что, как вы наверняка согласитесь, составляет вполне справедливую, даже щедрую сумму.

Ленни выпятил нижнюю губу. Если даго дает кусок, то дойдет и до тысячи двухсот пятидесяти.

– Извини, Панчо, – улыбнулся он дружелюбно, но снисходительно. – Пятнадцать сотен мое заднее слово.

Познания Эрмана в английском языке не распространялись на сленг кокни.

– Заднее?.. – переспросил он.

– Заднее, – подтвердил Ленни, выставив перед ним ягодицы и указывая на ложбинку между ними. – Крайний предел. Пятнадцать мой крайний предел. – Он снова налил себе коньяку на два пальца и закурил.

– Мне надо позвонить, – сказал Эрман.

– Вот что я тебе скажу, – предложил Ленни. – Если не можешь принять решение, дай мне поговорить с тем, кто может.

– Я могу принять решение, – насмешливо заявил Эрман. – Только не держу при себе таких денег.

Ленни встал, и сердце Эрмана панически сжалось.

– Иди звони, – с терпеливой улыбкой разрешил англичанин. – Я буду вон в том баре.

Сиднея удивляло отсутствие боли в раненом плече. Пуля 45-го калибра вырвала кусок мяса из лестничной мышцы, пройдя над ключицей меньше чем в дюйме и в трех от гортани. После свалившего его с ног выстрела чувствовалась лишь свинцовая тяжесть, как от непосильной ноши или от удара тупым предметом. До сих пор рана казалась незначительной и пустяковой, теперь разболелась. Порванная кровоточившая мышца, перебинтованная через правую подмышку, глубоко пульсировала с угнетающей силой, которая проникала от кончиков пальцев до ягодиц, заставляя спазматически стискивать зубы. Волны холодного пота и тошноты поочередно прокатывались в голове, разбитой и разбухшей, как футбольный мяч. Лежа в одиночестве на опилках в кузове, он праздно смотрел на забрызганные кровью стенки, стараясь избежать дальнейших повреждений, пока грузовик прыгал по ухабистой горной дороге. Виллафранка сидел теперь впереди между Коббом и Кройцем, и немец старательно присматривал за раненым Сиднеем, регулярно останавливаясь и проверяя, жив ли он еще. Сидней пытался объяснить, что пуля попала лишь в мягкие ткани, с подлинным героизмом слушая собственные слова, хотя вид его говорил о другом.

– Как там Кобб? – спросил он, пока Кройц стряхивал с него опилки.

– Говорит то же самое, что и ты, но рана у него глубокая. Ему нужна медицинская помощь. – Кройц выбросил за борт горсть опилок, перехватив взгляд Сиднея. – Чертов мусор! – выругался он, плотно закрывая дверцы. – Скоро я снова тебя навещу.

Грузовик шел вперед, треща мотором, скользя колесами на мокрых камнях, и Сидней, наполовину уходя в забытье, вспоминал историю, которую в детстве рассказывала ему мать. Жил когда-то в лесу дровосек, срубил он однажды дерево и нашел на нем эльфа. Поймал, сунул в мешок, рассчитывая получить награду от короля. «Я тебя сам награжу! – крикнул эльф. – Дам намного больше, чем король, если только пообещаешь меня отпустить». Дровосек попросил подтверждения, и эльф его направил к пустому пню в темном сердце леса. Велел опустить фонарь в дупло и внимательно посмотреть. Изумленный дровосек увидел в подземной пещере несметную груду золота. Одна беда – не было у него ни веревки, ни лестницы, чтобы добраться до богатства. «Пойди домой, принеси», – посоветовал эльф. «А как я потом найду пень?» – возразил дровосек. Эльф почесал в затылке. «Насыпь в мешок опилок, оставляй горстку на каждой развилке». – «Но если насыпать опилки в мешок, мне придется тебя отпустить». – «Такое условие», – сказал эльф. «А ты золото перепрячешь», – усомнился дровосек. «Даю слово не трогать ни золота, ни опилок», – пообещал эльф, а все знают, что эльфы никогда не лгут.

Сидней очнулся – грузовик притормозил, дернулся назад. Он перевернулся на здоровый бок, попытался сесть. Хриплый вой мотора становился пронзительней, громче, ниже, ему аккомпанировал болезненный скрежет железа по камню. Сидней недоверчиво увидел, как содрогнулась крыша фургона, откуда спиралью посыпались хлопья краски, а потом она выгнулась, лопнула, пробитая нависшей скалой. Мотор в конце концов умолк, трясясь, как мокрая собака. Все стихло. Дверцы открылись в полутьму, освещенную только оранжевым светом сигары Кобба.

– Ну, как ты, малыш?

– Где мы?

– У Али-Бабы. Возьми оружие.

Мимо прохромал Виллафранка.

– Это римская шахта. Я тут где-то лампу оставил, – сказал он.

Сидней вглядывался в лицо Кобба над огоньком сигары.

– Как ваш живот?

Кобб затянулся, небритая верхняя губа блестела от пота.

– Погано, как шлюха из Нью-Джерси.

– Где Кройц?

– Я здесь. Хочешь со мной поговорить?

Сидней покачал головой.

– Лампа только одна, – цыган ее потряс, – и только наполовину залитая.

– Кончай тянуть пса за хвост и показывай клад, – проворчал Кобб, поднося зажигалку к фитилю, отбросившему оранжевый свет на неровные каменные стены. Грузовик уткнулся задом в низкий узкий туннель, на стенах которого еще были видны похожие на ракушки следы от изготовленных вручную инструментов, а хрупкий потолок покрывали глубокие трещины. Вырубленный человеком проход тянулся футов на тридцать, выходя в широкую камеру, засыпанную камнями.

– Дерьмом пахнет, – заметил Кобб.

– Возможно, от нас, – предположил Кройц. – Из канализации.

– Или от них, – возразил Кобб. Два трупа лежали, обнявшись, как любовники, возле трещины в стенке, как будто пытались выбраться наружу. – Твоя работа, Виллафранка?

Цыган перекрестился, когда свет лампы упал на черные пальцы, вцепившиеся скрюченными когтями в запачканный экскрементами пол.

– Господь дарует им вечный покой. Они не заслуживали доверия.

– В отличие от тебя, конечно.

Виллафранка поставил лампу на землю в десяти ярдах от заднего борта грузовика, приподнял край брезента. Даже вблизи лежавшая в тени груда казалась просто очередной кучей камней. Кобб вытянул руку с пистолетом 45-го калибра.

– О'кей, Виллафранка. Больше ты нам не нужен. Твое время вышло. Отойди в сторонку.

Испанец со вздохом опустил брезентовое полотнище, шагнул в сторону, как возмущенный ребенок.

– Снимай брезент, малыш.

Сидней наклонился, поднял угол, замаслившийся и засохший от грязи, почуял запах сухого кедра, костяшки пальцев скользнули по гладко выструганному дереву. Свет упал на штабель узких деревянных ящиков. В этот момент он ждал, что Кройц потребует объяснения происходящего, но немец молчал и почти не дышал. Сидней потянул из кучи один ящик за веревочную ручку, почувствовал при этом пронзительную боль в спине и оглянулся на Кобба.

– Открыть?

Кобб посмотрел на Кройца, сверкнув пистолетом в руке.

– По-моему, вы стараетесь догадаться, зачем я сегодня привез вас сюда, господин Кройц.

Немец взглянул на два трупа, на Кобба, облизал губы и улыбнулся.

– Догадываться не мое дело, майор. Я просто исполняю приказы ради победы рабочей революции.

– Знаешь, что в этих ящиках?

Кройц взглянул ему прямо в глаза:

– Нет, не знаю.

Кобб кивнул Сиднею:

– Вскрывай, малыш.

Сидней взломал штыком деревянную крышку, поднял лампу, осветил содержимое. Ящик был набит монетами, россыпь золота сверкала, светилась, как лава, источая в сумерки лихорадочный жар.

Радость Кобба омрачил приступ боли, он привалился к стене, задохнувшись, словно от порыва ветра. Кройц тоже задохнулся, но не от боли, а Ангел Виллафранка лишь грустно улыбнулся при виде награды, которая никогда не принесет ему счастья.

– Что мы с ним будем делать? – равнодушно спросил Кройц.

– Что? Отвезем Орлову, конечно, вместе с этим кретином! – воскликнул Кобб, оторвав от живота руку, чтобы раскурить потухшую сигару. – Если у вас нет других предложений, господин Кройц.

– Если нас за ним посылали…

– Именно. Посмотри, нельзя ли подогнать машину поближе. Тут сотня ящиков, и, похоже, грузить придется вам с цыганом.

Сидней дождался, пока Кройц протиснется между кузовом и стеной туннеля, и тогда сказал:

– Он что-то затеял.

Кобб нахмурился:

– Не осложняй дело, малыш. Сейчас ты для меня почти бесполезен, а он необходим.

– Он вас спрашивал, почему мы свернули с шоссе? Спрашивал, почему Виллафранка указывает дорогу? Вот что я вам скажу: ему было известно о золоте. Он что-то задумал, и нам будет плохо.

Кобб скорчил гримасу:

– Если я захочу, чтобы мне предсказали судьбу, то обращусь к цыгану. Держи свои догадки при себе, малыш, не мути воду. Если бы он захотел сделать шаг, сделал бы на повороте, когда мы с тобой оба свалились.

– Нет, не сделал бы, – возразил Сидней. – Ему нужен был Виллафранка. Он тянул время.

Грузовик с рокотом вернулся к жизни, кашляя, как заядлый курильщик, и заполняя низкий туннель ядовитыми выхлопными газами, пока Кройц пытался подвести его ближе к золоту.