Текст книги "Смерть с отсрочкой"

Автор книги: Крис Хаслэм

сообщить о нарушении

Текущая страница: 1 (всего у книги 22 страниц)

Крис Хаслэм
Смерть с отсрочкой

Посвящается Аннабелле, моему сокровищу

Благодарность

С глубокой признательностью благодарю Дэвида Хупера, служившего в Британском батальоне в Хараме, Пабло Угана Прието, стоявшего на другой стороне и старавшегося его убить, и Джека Слейтера, потерявшего в Теруэле пальцы. Спасибо профессору Полу Престону, выдающемуся специалисту по Гражданской войне в Испании, и Джерри Блейни из Центра современных испанских исследований Каньяда-Бланш. Я благодарен всем сотрудникам Мемориальной библиотеки Маркса, открывшим мне доступ к архиву Интернациональной бригады; Гейл Мальмгрен, которая распахнула передо мной двери нью-йоркских архивов бригады Авраама Линкольна, и волонтерам великолепного Центра исследований битвы на Эбро в Гандесе, выдержавшим продолжительные допросы. Спасибо Джону Сэйлсу, вдохновившему речь Сиднея о последнем дереве на поле боя; Тиму Уайтингу, который спустил меня с поводка, предоставив полную свободу; Кейт Шоу за советы; Стиву Гизу за терпение и практичность. И особенно благодарю Натали за любовь, поддержку и готовность узнать о Гражданской войне в Испании больше, чем фактически требуется любой девушке.

Единственное, что может служить целью жизни, – это вести человечество к лучшему миру, бороться с бездомностью, голодом, болезнями и, главное, с наихудшим безумством – войной. Вот поистине достойная борьба.

Милт Вольф, командир бригады Авраама Линкольна

В 1936–1939 годах около тридцати пяти тысяч мужчин и женщин из пятидесяти с лишним стран отправлялись в Испанию сражаться на стороне республиканцев. Более 2300 человек прибыли из Британии и Ирландии, из них больше пятисот погибли. Мемориальный фонд Интернациональных бригад хранит о них память; двадцать три добровольца до сих пор живы. Все они были лучше нас.

1

Ленни Ноулс знал, что опаздывает, но не признавал общепринятых моделей пунктуальности. Появление вовремя – признак слабости, свидетельствующий о стремлении угодить и понравиться. Так делают те, кто ищет работу, и розничные торговцы. Но не гении, живые, как ртуть. Если Ленни сказал, что будет в три, это просто намек на общее намерение. В его играх не выйдешь вперед, соблюдая рутинные правила и держа обещания, – ты течешь, как река, ищешь путь наименьшего сопротивления и наибольшей выгоды, огибаешь препятствия и ныряешь с обрывов, сплавляя товар лохам. Вздернув брови, он нажал на тормоз, и помятый фургон «транзит» по прозвищу «сик транзит глория» [1]1
  От латинской пословицы «sic transit gloria mundi» – «так проходит мирская слава». ( Здесь и далее примеч. пер.)


[Закрыть]остановился, скользя на занесенной снегом дороге. После шести пинт не стоит думать о стремительных реках.

– Пойду за Джимми подержусь, – бросил он своему пассажиру и выскользнул в ночь.

Ник Крик открыл один глаз, вздохнул, выдохнул облачко пара в промерзшей кабине. Потом открыл другой глаз, выпрямился на сиденье. Ленни не потрудился свернуть к обочине, просто остановил ржавый белый «транзит» посреди дороги на обледеневшем глухом повороте.

– Слишком уж ты беспокоишься, Никель, – заметил вернувшийся Ленни, вытирая руки о футболку. – «Глория» заговоренная.

– Скорее чужой век заедает, – пробормотал Ник.

Снегопад усиливался, крупные хлопья летели, как перья, кружась на холодном ветру. Одноколейная дорога тянулась в метель, пустые поля с обеих сторон скрылись за трепещущей завесой. Ник, ежась, вглядывался сквозь стеклоочистители, воображая «глорию» ракетой, а снежные хлопья, разбивавшиеся о лобовое стекло, астероидами. Ощущение одиночества как-то ободряло, мысль, что он совершает бесконечное путешествие сквозь пустую вселенную, утешала. Будь такая возможность, ехал бы вечно, хотя находиться до бесконечности в обществе Ленни не слишком приятно. Ник взглянул в сторону, задумавшись, долго ли пришлось бы ждать смерти в мерзлом поле, если догола раздеться и залечь в ночи. Перспектива свернуться клубком в снежной яме, замерзая до смерти, выглядела определенно заманчивее сегодняшней альтернативы.

– Что же это за тип? – спросил он наконец.

– Мистер Стармен? – уточнил Ленни. – Симпатичный старик. Тебе понравится.

– Ты сказал, старый занудный говнюк.

– Для меня. А тебе он понравится. Занимается историей, искусством и тому подобным дерьмом.

– Каким еще дерьмом?

– Ну, ты меня понимаешь, – сказал Ленни. – Книжки читает и всякую дребедень.

– Сколько ему лет?

– Немножко зажился на свете. Но шарики на месте. Полный набор.

– Почему мы должны тратить мой день рождения на визит по морозу к какому-то жалкому старикашке? – возмутился Ник.

– Потому что это гораздо интереснее всех твоих планов, – объявил Ленни.

Ник прикусил губу. Нет у него никаких планов. Он закурил сигарету.

– Ты что-то задумал.

Ленни сосредоточился на дороге, так как снег сократил видимость до нескольких футов.

– Я говорю, ты что-то задумал, да? – настаивал Ник. – Сразу предупреждаю: не стану обкрадывать стариков.

Ленни скорбно покачал головой:

– Прошу тебя, Николас. Не будь постоянно таким подозрительным и таким недоверчивым. Больно слышать, что ты считаешь меня способным ограбить пенсионера. – Он бросил на него слезящийся взгляд. – Тебе надо бы извиниться.

Ник попытался включить обогреватель.

– Тогда зачем мы к нему едем?

– Затем, что я из тех придурков, которые заботятся о своих ближних, – усмехнулся Ленни. – Вижу, снег будет, сразу вспомнил бедного старика, умирающего от холода и голода в большом холодильнике.

– Насколько помнится, ты говорил, что снега не будет, – напомнил Ник.

– Просто старался укрепить твой моральный дух. В любом случае, если б я думал, что снега не будет, разве грохнул бы в «Теско» столько бабок на жратву для пенсионера?

Ник вздохнул. Снежинки неслись мимо с извращенной галактической скоростью.

– А? – не отступал Ленни. – Не можешь ответить? Просто не способен признать, что на свете есть люди – врачи, спасатели, викарии и прочие вроде меня, – которые беспокоятся о нуждающихся и думают не только о себе. – Он самодовольно поерзал на сиденье. – Собирался купить тебе подарок на день рождения, Никель, потом решил подарить то, чего в магазине не купишь.

– Большое спасибо, – буркнул Ник, но Ленни еще не закончил.

– Пропадаю даром, вот что, – вздохнул он. – Вполне мог бы работать в ООН или в какой-нибудь шарашке «без границ», вместо того чтоб за тобой присматривать. – Ленни свернул к обочине, дернул ручной тормоз, заглушил мотор. Фургон содрогался под злобными порывами восточного ветра. – Вот оно, – объявил он.

Ник уставился в ночь, затуманивая стекло своим дыханием и скептицизмом.

– Что?

Ленни ткнул пальцем в ветровое окно:

– Вон там, чуть ниже по дорожке. «Глория» туда не пройдет, так что потопаем ножками.

Ник затряс головой, придав каждой согласной подобающий безнадежный вес:

– М-м-мать т-т-твою…

В гостиной Сиднея Стармена было всего одно кресло, стоявшее посреди комнаты на вылинявшем ковре, лоснясь засаленной обветшавшей обивкой. С ним соседствовал викторианский столик, некогда красивый, изящный, теперь старый, перекосившийся, с облупившейся фанеровкой, накрытый пожелтевшей кружевной салфеткой. На крышке стояли три фотоснимка в потускневших серебряных рамках, монохромное изображение выцвело, лица превратились в призрачные клубы тумана. Дальше всего от кресла располагался официальный снимок солдата – высокого сержанта, туго затянутого в форму, отчего он казался слишком толстым. Рядом портрет печальной женщины в черной шляпе и кроличьем воротнике, смотревшей прямо в объектив, как бы ожидая прямого ответа на прямой вопрос, а хорошенькая девушка на самом ближнем фото смотрела широко открытыми испуганными глазами вверх и в сторону, так что взгляд ее падал на старика, сидевшего в кресле. Никто никогда не называл Сиднея Стармена красивым мужчиной, но у него был крепкий солдатский подбородок, твердый взгляд, как у печальной женщины с портрета, и тонкие седые усы, намекавшие на живой проницательный ум. Каждый день, кроме воскресенья, он надевал рубашку с потертым воротничком и туго завязывал галстук. Час в неделю он посвящал чистке двух пар обуви. Подобно почти всем своим сверстникам, Сидней находил в рутине опору и утешение, но самой излюбленной его привычкой была выпивка. Он налил красного вина, поднял стакан перед бледными лицами на фотографиях, произнеся тост за своего отца, мать, испуганную девушку, которая отвела глаза, когда щелкнул затвор аппарата. Северный ветер рвался в дом, задувал дым обратно в камин, сотрясал двери, бросал в окна снежные хлопья, кружившиеся арктическими мошками в норфолкской ночи. Старик выпил вино в три глотка, снова налил. С конца войны каждый вечер он топит память в вине, сидя в этом кресле, за этим столиком, с которого на него трезво смотрят три лица, и каждое утро память оживает. Порой он просыпался в постели, чаще в кресле, свесив на плечо голову, со стаканом на коленях. Надеялся, что в этом кресле его найдут мертвым, с поблекшим, как на снимках, лицом, с пустой бутылкой «Скала Деи» под ногами, но на самом деле никак не доживет до исполнения надежды. Он поднялся на ноги, морщась от хруста в бедренном суставе, медленно побрел к камину. Деревянные часы на полке ежедневно съедают три минуты, но Сидней не стал бы ворчать на подобную недостачу: сам теряет целые недели, сидя в кресле и пьяно глядя в прошлое. Он вытащил зеленое полено из корзины, стоявшей рядом с топкой, бросил в огонь, наблюдая, как впившийся в кору плющ увядает в слабом пламени. Всполохи искр в топке взлетали, словно отлетавшие души, и Сидней Стармен, повернувшись, грея спину, вновь напомнил себе, что наконец решился. В 1937 году дал обещание девушке с фотографии, и, хоть клятва до сих пор не нарушена, она была столь же призрачной, как его воля к жизни. У него нет ни веских причин, ни оправдания собственной несостоятельности, он просто знает, что в первую очередь страх лишил его судьбы. Будь он книжным или экранным романтическим героем, поборол бы людей, свернул горы ради предполагаемой любви, но в реальной жизни расстояние и мелочная практичность сговорились превратить его существование в сплошное сожаление и раскаяние. Коттедж содрогнулся от очередного удара ветра, и комната наполнилась дымом. Сидней оторвался от камина, вытер горькие слезы, схватил бутылку. Грубая правда заключается в том, что он был слабым испуганным человеком, искавшим повода не возвращаться. Спрятался за преградами между Англией и Испанией, преувеличив их непреодолимость, и, вроде нервного альпиниста, устрашившегося плохой погоды, извлекал слабое утешение из сознания, что, когда небо очистится, Испания, как и коварные горы, никуда не денется, будет стоять на месте. Он дрожащей рукой поднял стакан на глазах у родителей. Мать потеряла мужа благодаря крошечному серебристому кусочку германской стали в 1918 году, в год рождения Сиднея, и после этого всегда учила сына не позволять никому – ни людям, ни обстоятельствам – становиться на пути. В конце концов урок был хорошо усвоен, думал он, потягивая вино и радуясь, что не приходится смотреть в глаза девушки.

Наконец прошлым летом решимость вернуться в Испанию пересилила страх. В один сырой день по пути домой с автобусной остановки представилась как серьезное предложение и поманила, спрашивая, что плохого принесет возвращение. Он старик, она старуха, жизнь обоих почти позади. Возвращение в прошлое только замкнет разорванный круг, загладит ненужные обиды, нашептывала мысль, но Сидней не был так уверен. Тем не менее он забавлялся идеей, позволив ей утвердиться в сознании, чувствовать себя как дома. Вскоре она взяла его в заложники, угрожая убить за невыполнение ее требований. Ощущение себя предателем облегчало только понимание, что идея права и что она убьет его в любом случае.

Возможность постучалась в дверь.

Времени мало.

Жизнь утекает, и, если он намерен сдержать обещание, надо действовать быстро, с любой помощью, какой можно заручиться. Эта самая помощь, вспомнил Сидней, взглянув на часы, тикавшие на каминной полке, опаздывает уже на два с половиной часа – неотесанный грубиян, у которого ничего больше нет, кроме фургона, крепких рук и единственного желания лестью и хитростью влезть в его завещание. Жалкий экземпляр, но другого быстро не найти. Нельзя даже точно сказать, клюнет ли болван на приманку, даже на вторую по счету среди самых заманчивых для мужчины. Сидней со вздохом откинулся на спинку кресла, тело онемело от темного каталонского вина, голова кружилась. Старым развалинам не пристало быть слишком разборчивыми.

Стук раздался через тридцать минут.

– На три часа опоздали, – проворчал Сидней с раскрасневшимся от вина и тепла лицом.

Ленни смахнул снег с короткой стрижки ежиком и нахмурился.

– Нехорошо, нехорошо, мистер Стармен, – полушутливо пропел он таким тоном, каким обращаются к совсем глухим и совсем слабоумным. – Что Ленни вам говорил про дверную цепочку?

Сидней проигнорировал, вглядываясь в худого мужчину, дрожавшего под фонарем на веранде.

– Кто это? – спросил он.

– Николас, – объяснил Ленни. – Один из моих штатных сотрудников. – Он поднял пакет из «Теско». – Ленни привез вам самое любимое.

– Сомневаюсь, – пробормотал Сидней с усталой покорностью. – Входите, пока все тепло не выпустили.

Он отметил, что незнакомцу хватило совести сбить о порог снег с ботинок, в отличие от его невоспитанного работодателя. Костлявость как бы прибавляла ему роста, узкое опечаленное лицо наполовину скрывалось под нечесаной гривой неопределенного цвета.

– Я Сидней Стармен, – объявил хозяин. – Заходите в комнату, садитесь.

Незнакомец не протянул руку – это нынче не принято, – вместо того поднял измученные бессонницей глаза с загнанным взглядом.

– Спасибо. Меня зовут Ник Крик.

Тепло из открытой топки притянуло кровь к щекам Ника, который подтащил стул по кафельному полу и уселся. Ленни остался стоять, оглядывая полки, приподнимая безделушки, разглядывая надписи на подставках.

– Полагаю, чаю желаете? – буркнул Сидней.

– Хорошо бы капельку чего-нибудь покрепче, учитывая погодные условия, – ответил Ленни. – Смотрите, что я привез. – Он вывалил на стол содержимое пакета. – Рулеты с инжиром, чудный пирог «Фрай Бентос»… ох, видите, два пакетика мятных конфет, пара банок вашей любимой лондонской тушенки.

Сидней поставил рядом с продуктами графин, три стакана. Ник принял его за старого солдата, благодаря остаткам волос, столь же коротко стриженных на военный манер и таких же седых, как усы. Видно, характер довольно вспыльчивый.

– Сколько я вам должен? – отрывисто спросил старик.

– Мне? – воскликнул Ленни. – Ничего! Это подарок, мистер С., а стаканов надо всего два. Ник у нас в полной завязке.

– Где?

– Спиртного не пью, – объяснил Ник.

– Боже милостивый! – вскричал Сидней, наполовину удивленно, наполовину подозрительно. – До чего необычно. Для вас одного чай не стану заваривать.

– Ничего, – улыбнулся Ник. – Мы ненадолго. – Ему страшно хотелось вернуться в свою комнатку в квартирке на двоих, запереть дверь, закрыть шторы, зажечь свечу, начать праздновать.

– У него сегодня день рождения, – пояснил Ленни. – Тридцать три года. Хочет ехать домой, распинать сам себя на кресте.

– Ну, поздравляю, – сказал Сидней, торжественно поднимая стакан. – Точно не желаете присоединиться?

– Славная капелька шерри, – перебил Ленни. – «Харви»? «Эмвакрим»?

– Фактически мансанилла из Сан-Люкара, – придирчиво поправил Сидней. – Пейте. Я хочу, чтоб вы взглянули на штукатурку в гостиной.

– Сейчас? – спросил Ленни.

– А когда же вы думали? – переспросил Сидней. – И еще: в окно в задней спальне жутко дует. Привезли инструменты?

Ник смотрел на Ленни, обещавшего завтра же первым делом вернуться и приступить. Потом взглянул на Сиднея, пожавшего плечами с разочарованием, которое его поколение приберегает для своих потомков. И задумался о динамике жизни.

– Идите сюда, посмотрите обои, – продолжал Сидней.

Ленни кивал, стараясь угодить, подмигнул Нику, следуя за стариком. Ник поднялся и пошел за ними.

– Вон, в углу, – указал Сидней, приведя их в богато украшенную гостиную, где пахло лакрицей и камфарой. – Отошли от стены. Должно быть, отсырели. – Старик покосился на Ника, который оглядывал комнату. – Любите искусство, молодой человек? – Он постучал пальцем по рисунку в раме, скомпонованному из разбросанных линий и сцепленных между собой овалов. – Работа Миро. [2]2
  Миро Хоан (1893–1983) – испанский живописец, сюрреалист, абстракционист.


[Закрыть]Весьма ценная.

Ленни втянул воздух сквозь зубы. Ковбой, мастер на все руки, обязан был это сделать, оценивая объем работ.

– Штукатурка живьем сдохла, – заключил он. – То есть дело долгое. – И принялся простукивать стену, а Сидней указал на гипсовый бюст:

– Франция, конец восемнадцатого века. Подписной, но без названия.

Ник его уже видел. Напротив камина висела крупномасштабная карта, одноцветная мешанина паутинных контуров и иностранных названий, но почти каждый прочий квадратный фут стены был увешан произведениями искусства. Картины маслом, акварели, ксилографии, гравюры, пейзажи, портреты, миниатюры, литографии и ни одного фотоснимка. Крышка огромного рабочего стола завалена книгами в кожаных переплетах, заставлена керамикой и старинным стеклом, среди всего этого высилась гигантская шахматная ладья, и снова ни одной фотографии. На полках двух книжных шкафов из красного дерева теснились перед книгами с виду ценные безделушки, артефакты, и опять ни единого снимка друзей и родных странного старика. Потом Ник заметил на старинном столике рядом с обшарпанным креслом три серебряные рамки в стиле модерн с тремя выцветшими изображениями двух женщин и солдата времен Первой мировой войны, все три черно-белые, все трое, судя по всему, давно умерли. Он оглянулся на гипсовый бюст и сказал:

– Разум. L'esprit de Raison. [3]3
  Дух разума (фр.).


[Закрыть]

Сидней окинул его долгим взглядом.

– Вы меня удивляете, – сказал он наконец. – Сколько же это будет мне стоить, мистер Ноулс?

Ленни вытер об штаны руки, нахмурился.

– Дело не в деньгах, мистер Стармен, а во времени. Я бы взял с вас всего лишь за материалы – фактически за мешок штукатурки, – только время надо выкроить.

Старик вздохнул:

– Я хочу знать когда, а не почему.

Ленни почесал подбородок.

– Угу, угу, понимаю… Придется что-нибудь придумать.

– Придумывайте что хотите.

Ник позволил себе провести кончиком пальца по щеке Разума и улыбнулся. Беззащитному мужчине нагло морочат голову у него на глазах, а он никак не может понять, кто тут жертва.

Снежная пелена накрыла Норфолк сперва простыней, а потом толстым стеганым одеялом. Гонимый арктическим воздушным потоком снег высоко летел над живыми изгородями, берегами, припаркованными автомобилями, сыпался на мерзлые поля, налипал твердой белой коркой на стволы деревьев с восточной стороны. Ведущие теленовостей просили не выезжать и не выходить на улицу без самой крайней необходимости, обещая, что эта зимняя ночь надолго запомнится жителям Восточной Англии, но Сидней и его гости ничего не слышали. В берлоге Стармена не было телевизора, и, только когда Ленни сбегал к «глории» за сигаретами, стало ясно, что дальнейший путь невозможен.

– Придется вам остаться, – вздохнул Сидней, втайне удивляясь удачному совпадению снежной бури с его замыслом. – Наверно, хотите подкрепиться.

Ленни закурил дорогую сигарету.

– Как называется выпивка, которую людям дают перед чаем?

– Аперитив? – наугад предположил Сидней.

– Спасибо, мистер С., с удовольствием. Капелька того самого шерри хорошо пойдет. Ты чего, Никель?

– Ничего, – отмахнулся Ник. По правде сказать, его угнетала и беспокоила мысль о ночевке в доме старика, вдобавок он чувствовал возникавшую боль в горле. Непредвиденные изменения плана подрывали идеально сбалансированное напряженное ощущение благополучия; он досадовал, что у него нет ни зубной щетки, ни смены белья. Страстному желанию поскорее забиться в нору со своими священными реликвиями, провести ночь в одиноких раздумьях угрожала природа, и, когда Ленни согласился с Сиднеем насчет вынужденной ночевки в коттедже, оставалось только смириться.

– Кролик, – объявил Сидней.

– Где? – спросил Ник.

– Кролика едите? – переспросил он в ответ.

Ник пожал плечами:

– Наверно… Не знаю.

Сидней кратко кивнул, поднял крышку кастрюли.

– Я просто подумал, что вы вполне можете быть не только трезвенником, но и вегетарианцем, – хмыкнул он. – Сюда надо добавить картошки. Сейчас спущусь в подвал, принесу.

Ленни начал что-то говорить, выглянув в окно, и передумал, когда Сидней открыл заднюю дверь и вышел в метель.

– Что скажешь? – ухмыльнулся он, делая долгий глоток из бутылки с шерри. – Пещера сокровищ или как?

– Много хорошего, – согласился Ник. – Так какой же план? Дать ему по башке и загрузить фургон?

Ленни устремил на него твердый взгляд.

– До чего же ты гадкая тварь. – Он сделал еще три глотка, вытер губы, поставил бутылку на место. – Нам это ни к чему в любом случае.

– Знаю. Заметил.

– Чего?

– Родных нет. Отсюда до передней только три фотографии, по всей видимости, давно умерших. Старик либо разругался с наследниками, либо их вообще не имеет. Так или иначе…

– Хорошо мыслишь, Никель, – кивнул Ленни. – Быстро учишься. Он владеет вот этим милым маленьким коттеджем, полным сто́ящих вещей, и все это некому унаследовать. Просто стыд, будь я проклят, заканчивать жизнь среди плодов своего труда, которые некому оставить, кроме поганого сборщика налогов. Бедный глупый старик. Если не мне…

– Откуда ты знаешь, что дом ему принадлежит? Может, он его арендует.

– Нет.

– Ты у него спрашивал?

– Спрашивал о планах насчет дома, когда брал лишку за водосточные трубы, он сказал, коттедж входит в имение. Думаю, если добавить стоимость картин и прочего барахла, накинется, может, еще тысяч десять. – Он вскочил, провел рукой по хромированной решетке обогревателя. – Первым делом обдеру старую жалкую кухню, выложу каменной плиткой. Эту стенку пробью, поставлю встроенную мебель, ледник сзади заделаю, сбагрю каким-нибудь яппи [4]4
  Яппи – преуспевающие амбициозные молодые люди.


[Закрыть]из Коптилки. – Он погрозил Нику пальцем. – Только не испорти дело, не проболтайся о прошлом.

– То есть о том, что мы оба сидели?

– Именно, – сморщился Ленни. – Он схватится за палку не с той стороны, если узнает, что мы срок мотали. Примет нас за преступников или вроде того.

– По-моему, все-таки лучше в открытую… – начал Ник, но Ленни сразу пресек возражения:

– Николас, человек сидел в тюрьме. Выпущен условно-досрочно. Бывший аферист. Как ни крути, следующие пять лет в конце каждого дня должен выполнять условия закона семьдесят четвертого года о реабилитации правонарушителей, [5]5
  Одно из условий упомянутого закона предусматривает проживание условно освобожденных в предписанном месте под надзором инспектора и соблюдение определенного режима.


[Закрыть]поэтому держи хлебало на замке, черт возьми.

В распахнутую ветром дверь вошел Сидней, снежинки, как конфетти, крутились над его головой.

– Давайте помогу, мистер Стармен! – крикнул Ленни. – Только что говорил Николасу, в каком замечательном состоянии вы содержите свой старый дом.

Кроме того, что кроличья похлебка горячая, больше Ленни в ней ничего не нашел. В жирном оранжевом вареве плавало все, что растет в окрестных полях, но, насколько ему известно, жилистое мясо вполне могло оказаться и кошкой. Что б это ни было, его подстрелили с близкого расстояния самым жестоким образом, и на край каждой тарелки выкладывались твердые черные свинцовые дробинки, словно криминалистические вещественные доказательства. Ленни наблюдал, как Ник со стариком обсасывают кости, макают в жирное варево хлеб, и гадал, не будет ли неучтивым распечатать купленный пирог. Он налил себе еще вина, с видом знатока изучил этикетку, жалея, что не взял более подходящего к настроению пива, которое предлагали ему в магазине.

– «Скала Деи», – кивнул Сидней. – Лестница к Богу.

– Лестница на небеса, – пробормотал Ник, подливая в тарелку похлебку.

– М-м-м… довольно крепкое, я бы даже сказал, грубоватое, – заметил Ленни. – Как считаете?

– Как нижнее белье монашек, мистер Ноулс, – согласился Сидней, взял бутылку, взмахнул перед Ником. – Mai confii gens en a home que no beu.

Ник поднял глаза:

– Не понял…

– Старая каталонская пословица: никогда не верь непьющему мужчине. Возможно, возникла во времена арабской оккупации, однако до сих пор считается справедливой.

– Значит, не доверяйте мне, – пожал плечами Ник. – Я вас и не просил.

Сидней улыбнулся, наполняя свой стакан.

– Напомните, как вас зовут.

– Ник Крик.

– Мистер Крик, – кивнул Сидней.

– Можно просто Ник.

Старик покачал головой:

– Если не возражаете, предпочту обращение «мистер Крик».

– Вот что я вам скажу, – вставил Ленни. – Готов выпить его вино в обмен на свою похлебку. Честно?

Ник вытер губы салфеткой, отломил еще кусок хлеба.

– Вы здесь всю жизнь прожили, мистер Стармен?

– Пока еще не всю, мистер Крик, – ответил он.

– Когда-нибудь уезжали из Норфолка?

Сидней прикрыл рукой рот, глядя на Ника поверх стакана.

– Пару раз, – сказал он наконец.

– А в Коптилке когда-нибудь были? – спросил Ленни, наливая себе вина.

– В Лондоне? Конечно. Жил в Килберне, Лайм-хаусе, Кэмден-тауне, на набережной Виктории…

Ленни не был в Лондоне с семилетнего возраста, но считал себя экспатриантом-кокни. [6]6
  Кокни – уроженцы Лондона, особенно промышленного и портового рабочего района Ист-Энд.


[Закрыть]

– Знаю ребят из всех этих районов, – соврал он.

– А еще где? – расспрашивал Ник.

– Ну, в Германии несколько раз, – улыбнулся старик, – в самых лучших местах: в Берлине, Кельне, Гамбурге…

– Я однажды ездил в Кельн на конференцию, – сообщил Ник. – В Старом городе очень мило, кругом полно пивных.

– А я думал, вы трезвенник, – нахмурился Сидней.

– Я туда не заходил, – объяснил Ник. – А вы что делали в Кельне?

Сидней хлебнул «Скала Деи».

– Бомбил его, – ответил он, встал, вылил остатки вина в стакан Ленни.

Они секунду смотрели друг другу в глаза, потом Ленни отвел взгляд, а Сидней продолжал разглядывать круглолицего и румяного претендента на его имущество. Мистер Ноулс почти нестерпим: здоровенный, грубый, невежественный, самоуверенный, упрямый пьяница с интеллектом осла и стрижкой каторжника. Компаньон его смахивает на недокормленного неврастеника, впрочем, явно имеет мозги и образование. Трезвенность указывает на заметную нехватку моральной устойчивости, слабоволие, не заслуживающее доверия, хотя его присутствие, несомненно, отчасти полезно. Сидней покачал головой при мысли пуститься в авантюрное путешествие с парой этих придурков, но вопрос стоит так: теперь или никогда. Вдобавок еще нет гарантии, что они согласятся.

– В картишки перекинуться не желаете, мистер С.? – предложил Ленни. Свистнуть стариковскую пенсию – одно дело; выиграть ее на три карты – совсем другое.

– Возможно, попозже, – сказал Сидней. – Сначала разрешите показать кое-что вам обоим. – Он с трудом поднялся со стула, схватившись рукой за больное бедро. – Пройдем в другую комнату, джентльмены.

Они вошли в гостиную, полную синеватого дыма. Ник сел на пол у топки камина, гадая, что это за девушка на фотографии. Логично предположить, что на двух других снимках родители Сиднея, но большеглазая девушка в дешевом платье похожа на бедную иностранку. Глаза смотрят не в объектив, а чуть в сторону, словно что-то ее отвлекло, испугало в тот самый момент, когда щелкнул затвор. Будь у мужчины выбор, он выбросил бы такой снимок, а Сидней, видно, хранит его так же бережно, как портреты отца и матери. Может, даже беседует с фотографией.

– Кто эта девушка? – спросил он.

Сидней сверкнул глазами, раздул ноздри, как мировой судья.

– Не ваше дело, черт побери. Ну, возможно, я совершаю ошибку, но в мои годы яйца лучше держать в одной корзинке.

– Если дальше последует речь, надо бы подкрепиться, – заявил Ленни, вонзая штопор в пробку пыльной бутылки «Риохи».

– Возьмите. – Сидней протянул каждому какую-то маленькую вещицу, завернутую в клочок старой газеты. – Разверните. Это вам. Можете сохранить, продать, подарить, что угодно.

Ник развернул бумажку. Вещица сверкнула, как солнечный луч.

– Монета, – сказал он.

– Золотая, будь я проклят! – воскликнул Ленни.

– Старая? – уточнил Ник.

– Ей лет триста пятьдесят.

– Сколько стоит?

– Для коллекционера, возможно, пару тысяч фунтов.

– Откуда она?

– Отчеканена в Перу.

– Еще есть? – задохнулся Ленни.

Сидней фыркнул. Золотая лихорадка как голод – ни у кого нет иммунитета. Он сделал большой глоток вина, переводя взгляд с одного разинувшего рот идиота на другого.

– О да, мистер Ноулс. Тысячи, черт побери.

Они проглотили наживку и теперь таращили на него глаза, как на золотую рыбку.

– Где? – спросил Ленни.

Сидней взглянул на девушку с фотографии.

– В Испании, – сказал он.