Текст книги "Смерть с отсрочкой"

Автор книги: Крис Хаслэм

сообщить о нарушении

Текущая страница: 14 (всего у книги 22 страниц)

13

Ангел Виллафранка довольно быстро понял, что он не в кругу друзей. То ли отказ Сиднея дать ему оружие, то ли полученный от Кройца подзатыльник, то ли прочные наручники Кобба намекнули на затруднительное положение. Однако он с излишней беспечностью человека, давно привыкшего торговаться с рассерженными властями, изо всех сил старался очаровать захватчиков естественным цыганским шармом.

– От вас дерьмом несет, знаете? – ухмыльнулся пленник, когда они мчались к северу в фургоне для доставки грузов с надписью «Хамонес эль Карраскал» на борту.

Кобб угнал его из плохо запертого гаража неподалеку от выхода из канализационной системы ниже по реке Турия.

– Дай ему еще разок, – распорядился он. – А потом рот заткни.

Кройц двинул Виллафранку в ухо рукояткой пистолета, затолкал ему в рот окровавленный головной платок.

– Впрочем, он прав, – признал Кобб. – От нас несет дерьмом.

– От него тоже, – вставил Кройц.

– Мы хоть вылезли из канализации, – пробормотал Сидней. – А Сименон там остался.

– Эй, малыш, кончай сентиментальничать. Канализация ничем не хуже могилы – просто тебя едят не черви, а крысы. Как ты думаешь, что враги сделали б с телом, оставь мы его на площади?

– А как насчет Клее? – спросил Кройц.

– Тут я ничего не мог сделать, – объявил Кобб. – По крайней мере, он в форме легиона «Кондор». Может, отправят обратно в фатерланд, похоронят как героя.

– Что-то слишком уж ты расшутился, – предупредил Кройц.

– Да? Тогда я вас сейчас огорчу. Не собираюсь проезжать блокпост с Виллафранкой в фургоне. Вы с малышом в обход его поведете, а я вас подхвачу на другой стороне поворота на Альбаррасин. Справишься, малыш?

Сидней равнодушно пожал плечами:

– Наверно.

– Если фортели будет выкидывать, выбейте зуб, сломайте ребро или еще что-нибудь, только не убивайте, боже сохрани. Ну, до встречи.

Кобб не стал останавливать грузовик, они спрыгнули на ходу через несколько миль. Один Сидней потерял равновесие, тяжело упал на булыжную дорогу, уронив винтовку и ободрав колени. Пока он поднимался, Виллафранка плясал на месте, вздернув брови, бессловесно похваляясь прирожденной грацией. За восемь дней до Иванова дня [80]80
  Иванов день – 24 июня, середина лета.


[Закрыть]сумерки только-только сгущались в полях. Миллионы невидимых сверчков стрекотали толпой завсегдатаев переполненного пивного сада, время от времени неожиданно замолкая, как бы обеспокоенные вторжением чужаков.

– Сюда, – прошипел Кройц, таща Виллафранку в каменистое русло высохшего ручья и указывая на другую сторону равнины, полной камней и кустарника, туда, где на склоны западной сьерры пала ночная тень.

Они тридцать минут шли гуськом, перелезая через невысокие стены, перебегая через частные угодья с высокими оливами, чувствуя жар, поднимавшийся от иссохшей земли. По равнине бегал луч света, несколько минут темноты гарантировали невидимость, и, пока Кройц вел их в горы по козьей тропе, Сидней старался преодолеть отупение нервной усталости. От тропы ответвлялась на север развилка, обегавшая валуны и около мили тянувшаяся параллельно дороге к востоку. Уже достаточно стемнело, чтобы разглядеть горевшие на заставе жаровни – оранжевые точки, как бы плывущие в черной летней жаре.

Кройц обождал подходившего Сиднея и завилял рукой вроде рыбы, указывая дальнейший путь.

– Только сначала на пять минут остановимся отдохнуть, – сказал он. Толкнул Виллафранку под валун и присел рядом с ним, жуя ломоть хлеба, вытащенный из кармана рубахи. Предложил кусок Сиднею, который отказался, не предложил пленнику, который улыбнулся и с аристократическим презрением покачал головой.

Кройц повернулся спиной к Виллафранке, заговорил с Сиднеем по-английски:

– Как думаешь, долго мы протянем с этим самым Коббом?

Сидней пожал плечами.

– По-моему, он убьет нас обоих. Его тоже. – Кройц коротко кивнул на цыгана.

– Зачем?

– Да брось. Понимаешь, конечно, что дело нелегальное.

Сидней взглянул на далекие огни.

– Не понимаю, о чем вы, – пробормотал он.

Кройц рассмеялся:

– Поверь, Кобб такой преданности не заслуживает. Думаешь, мы везем этого идиота к Орлову?

– Так мне было сказано.

Кройц отломил кусочек хлеба, начал медленно жевать, глядя в землю.

– И я был таким же, как ты, – сказал он наконец. – Наивным, верным, храбрым. Понадобились фашисты, чтобы вколотить в меня чуточку разумения, только они за каждый подарок вдвойне отобрали. Оставь свою наивность и верность, Сидней, и я взамен скажу тебе умную вещь. Цыган до Валенсии никогда не доедет. Кобб действует по какому-то личному плану. Нас использует.

– Я только выполняю приказы, – заявил Сидней.

– Прекрасно. Скажи это Орлову, прежде чем он пристрелит тебя за предательство. Надеюсь, будешь так же храбро держаться, когда тебе пустят пулю в затылок на заднем дворе.

Сидней почуял, как вспыхнули щеки. Он не был уверен, что сумеет солгать Кройцу.

Немец пристально вглядывался в его лицо, механически жуя.

– Как по-твоему, зачем мы взяли Виллафранку?

Сидней сощурился. Знает ли Кройц про золото, и если знает, то знает ли Кобб, что он знает? Доверил ли Кобб ему тайну? Может быть, это просто проверка? Он сбросил со склона камешек, провел языком по зубам.

– Не знаю. И не интересуюсь, – ответил он. – Просто делаю, что сказано.

– Значит, пойдешь за ним на смерть?

– Надеюсь, что нет.

– Даже если он действует незаконно?

Сидней поднял брови и хмыкнул – коротко резко всхрапнул, выражая язвительное удивление.

– При чем тут вообще законность? Мы убили в Теруэле своих союзников ради спасения человека, который по любым меркам не кто иной, как обыкновенный преступник.

Кройц улыбнулся:

– Вот именно. Покажите мне письменные приказы на подобную акцию, которые что-нибудь стоили бы в трибунале.

Сидней затряс головой:

– Слушайте, Кройц, не спрашивайте у меня объяснений. Кобб дал указания, я выполняю. Без всяких вопросов.

– Знаешь, что было в Мадриде?

– При чем тут это?

– Просто ты должен знать.

– Что?

– При попытке нападения была захвачена вся команда Кобба. Двое погибли в перестрелке, причем им еще посчастливилось. Остальных увезли допрашивать в Саламанку. Говорят, еще двое скончались при этом, остальных удушили гарротой. Один Кобб уцелел.

Сидней взглянул в глаза Кройцу:

– Что?

– Что слышишь. Ни больше ни меньше.

– Нам надо идти.

– А если мне придется снять Кобба с командирской должности, можно на твою поддержку рассчитывать?

– Вот что вы планируете!

Кройц бросил хлебную корку и встал.

– Ничего не планирую. Просто стараюсь исполнять свой долг точно так же, как ты. – Он положил тяжелую руку на плечо Сиднея. – Надеюсь, смогу на тебя положиться в случае необходимости.

– Почему я должен вам верить?

– Почему я тебедолжен верить? – ответил Кройц вопросом на вопрос. – Почему мы должны верить Коббу? Он уже обманул нас обоих, и, по-моему, было бы предусмотрительно одинаково ему верить. – Он стряхнул с колен крошки. – Решай сам за себя, но на твоем месте, мальчик, я предпочел бы благоразумие.

Когда они добрались до фургона, Кобб обливался потом, расхаживая взад-вперед по обочине, ероша намазанные бриллиантином волосы, нервно пыхтя окурком сигары.

– Не знал, что вы потащитесь через хренов Толедо, – просипел он, подталкивая Виллафранку к задней дверце фургона с нервирующим изображением улыбавшейся свиньи в костюме мясника. Там снял с него наручники, улыбнулся благодарному пленнику, продел их в стальное кольцо в стенке и вновь защелкнул на запястьях.

Виллафранка удивленно расстроился.

– А ты как думал? – спросил Кобб, вытащил из кармана карту, развернул перед пленником. – Говори где.

– Я уже говорил, когда считал вас друзьями.

– Угу… помню, я спрашивал, когда считал тебя умным. Теперь снова скажи. – Кобб провел пальцем по карте. – Селла… Селадас… По дороге точно можно проехать?

Цыган с гордым презрением отвернулся.

Кобб хлестнул его по щеке.

– Дорога проезжая?

Виллафранка кивнул.

– Хорошо. Альфамбра, Эскорихуэла, к югу на Седрильяс, к востоку до Вилларойя и Фортунете, вот до этой дорожной развязки. Куда она нас приведет? – Он положил ладонь на карту.

Виллафранка понял зачем.

– К повороту на дорогу в Вилларлуэнго.

– Молись, ангелок, чтоб так оно и было. – Кобб снова забил кляп в рот цыгана и обратился к своим: – Вас кто-нибудь видел?

– Разумеется, нет, – вздохнул Кройц.

– Едем тогда. Уже час потеряли. Малыш, сядь сзади с арестованным. – Кобб влез в кабину, запустил мотор.

В кузове было темнее ночи, пахло кровью и шерстью. Сидней сидел над задним мостом, морщась на каждом ухабе и кочке, чувствуя на лице испытующий взгляд Виллафранки. В отличие от Луиса Аранхука хитрый цыган смотрел в лицо Смерти с бравадой матадора и пренебрежительным любопытством, приплясывал в ее тени, поглядывая одним глазом на зрителей, а другим на дверь. Виллафранка давно разметил границы, в которых еще оставалась возможность спасения, и воспринимал свое положение с подчеркнутым пониманием как своего рода аттракцион. Сидней его лица не видел, но знал – гад ему ухмыляется с другой стороны. Снеси ему башку, а он, на манер деревенского петуха, все равно будет пытаться бежать. Он гадал, о чем беседуют в кабине Кройц с Коббом, осознавая, что вполне мог стать таким же пленником, как Виллафранка, хоть и гораздо менее ценным.

Два часа назад казалось, что на всем белом свете можно доверять только Коббу. Теперь он никому не верил и боялся столь полного одиночества. Смерти тоже боялся – не последствий, а процесса. Он рос и взрослел, постоянно думая о медленной смерти отца, истекавшего кровью в очереди перед дверью руанского госпиталя, воображал смертный холод, постепенно охватывавший немевшее тело, жуткую ледяную хватку Смерти, сожаления о непрожитой жизни. Понял теперь, что реальность гораздо, гораздо страшнее. La Muerte [81]81
  Смерть (исп.).


[Закрыть]высылает вперед La Soledad, [82]82
  Одиночество (исп.).


[Закрыть]которое расчищает путь, чтобы жертва ничего не видела, кроме нее. Вспомнилось ненавистное необъяснимое отвращение к павшим товарищам, смертельно раненным в Хараме. Джо чуял отчуждение и омерзение, которого не мог скрыть Сидней, глядя на проклятом горном склоне на истекавшего кровью друга. А ему самому суждено погибнуть в одиночестве, с запятнанной репутацией и с живой душой, уничтожаемой La Soledad. Кажется, Виллафранка дружен с одиночеством, и Сидней, внезапно не выдержав тяжких мыслей, протянул руку и выдернул платок изо рта грабителя.

– Спасибо, – прохрипел Виллафранка. – Вода есть?

Сидней вспомнил предупреждение Кройца о пленных, старающихся влезть тебе в душу, и сразу пожалел, что вытащил кляп.

– Нет, – ответил он.

– Hombre, [83]83
  Здесь:приятель (исп.).


[Закрыть]ради Христа, наверняка найдется вода. У меня язык превратился в наждак.

Сидней нащупал в кармане фляжку Сименона.

– Вот, – сказал он.

– Я в наручниках, – напомнил Виллафранка. – Дай хлебнуть.

– Тут не вода.

– А что?

– Арманьяк. Фляжка принадлежала мужчине, которого вы убили гранатой.

– Не я, – заверил Виллафранка, – а та самая девушка, не помню по имени. Упокой Бог их души, – искренне провозгласил он, запрокинул голову, глотнул, облизнулся. – Превосходно. Сам выпей.

Сидней глотнул пару раз.

– В ту дверь я должен был войти. Он меня оттолкнул и открыл ее сам.

– Почему? – спросил Виллафранка.

– Не знаю. Я толкался в три первых двери, и все были заперты. Он велел мне отойти от четвертой и сам пошел.

– Как его звали?

– Сименон. Француз.

– Hermano, дай еще хлебнуть в честь твоего друга Сименона.

Сидней влил арманьяк в рот бандита и тоже сделал долгий глоток.

– Действительно девушка гранату бросила?

– Правда, как то, что я перед тобой сижу. Она была ранена, очень боялась.

– Значит, меня должна была убить, – выдохнул Сидней.

– Да ведь не убила, – сказал Виллафранка. – Благодари Бога. Ты бывал в Андалусии?

– Нет.

Сидней видел, как он кивнул в темноте, сверкнув зубами.

– У тебя плохое произношение, hermano. С таким акцентом работы не получишь. Может, тебе понадобится работа. Знаешь, куда мы едем?

– За вашим золотом.

– Видно, оно уже не мое, если когда-нибудь было моим. Я был простым курьером, каким будешь и ты, если доживешь, чтобы его увидеть.

– Не пугайте меня, – буркнул Сидней. – Только шевельнитесь…

– Я не пугаю, hermano, а предупреждаю. Не один твой начальник в Испании знает, на что я могу обменять свою жизнь. В конце концов, зачем нужно золото без жизни? Зачем мне миллиард, если меня удушат гарротой в Теруэле или в Севилье? Чтоб карманы были тяжелее? Чтоб я прочно стоял на месте, пока вертится колесо?

Сидней не понял диалекта.

– Что вы сказали? – переспросил он.

– Сказал, что, к несчастью и по не зависящим от меня обстоятельствам, не только мы направляемся к Вилларлуэнго. Я заключил сделку с немецким офицером в Теруэле. С господином полковником Клаусом фон Виттенбургом. Меня везли в его штаб-квартиру, когда на конвой напали анархисты.

Кобб пришел в бешенство.

– Не бейте его, – потребовал Сидней.

– Не приказывай, что мне делать, малыш, – прошипел Кобб и пнул закованного в наручники пленника под правое колено, свалив на окровавленный пол. – О чем ты думал, придурок?

Виллафранка даже в мучениях сохранял достоинство. Прикусил губу, пока боль не прошла, потом поднял голову.

– Сеньор, если б я знал о вашем прибытии, ничего никому не сказал бы. Вы должны были предупредить.

– Очень смешно, мать твою, – процедил Кобб. – Теперь в этом проклятом месте кишмя кишат хреновы тупоголовые.

– Не понимаю, почему присутствие вражеских сил должно нас удивлять, – сказал Кройц, привалившийся к стенке фургона. – Перейдя линию фронта, следовало ожидать встречи, правда?

Кобб повернулся к нему:

– Заткнись, черт тебя побери! – Он указал на темный бугор на дорожной обочине. – Поднимись, посмотри, нет ли фар на дороге.

– Почему мальчика не послать? – нахмурился Кройц.

Над восточной сьеррой всходила полная луна, заливая хребет серебром, освещая широкую долину.

– Ты пойдешь, будь я проклят! – заорал Кобб. – Господи Иисусе! Хватит нам одного долбаного анархиста!

Кройц пожал плечами, бросил предупредительный взгляд на Сиднея, вскинул на плечо винтовку, вылез на спекшуюся глину. Сидней раньше видел, как отсылали потенциальных свидетелей, и кислота плеснулась в желудок при мысли о том, каким внезапным, угрожающим жизни предательством, которое он мог совершить, Кобб будет оправдывать его убийство. Он уже не понимал своей роли в текущих событиях, чувствовал себя беспомощным, словно тонущий в бурном стремительном потоке, захваченный слишком мощными силами, полностью исключающими противоборство. Смотрел, как Кобб чешет голову, и гадал, потрудится ли вообще американец искать оправдание. Теперь такие старания стали излишней светской любезностью вроде длинного письма с извинениями за отсутствие на званом обеде, где тебе не были бы рады. Несмотря на заключенный между ними пакт, Кройцу плевать, как и за что его убьют. Впрочем, секунд через пять Сидней вдруг понял, что если его и казнят, то никак не сейчас, когда их четверо, а за ними охотится легион «Кондор».

Кобб вытер рот, посмотрел на него.

– Вылезай, – буркнул он.

Сидней спрыгнул на дорогу. Кобб стоял в задней дверце, полы кожаного плаща хлопали по ногам.

– Он сказал им только то, что нам, – сказал Сидней по-английски.

– Что это значит?

– Он им сказал только про поворот на Вилларлуэнго.

Кобб запустил пальцы в густые темные волосы.

– Малыш, я изо всех сил стараюсь понять. Это хорошо или плохо?

Сидней пожал плечами:

– Он не называет конкретное место. Последнее, чем может еще торговаться.

– И что?

– То, что немцы знают дорогу только до перекрестка. Пока Виллафранка у нас, мы на шаг впереди.

Кобб озадаченно взглянул на него, вздернул пленника на ноги.

– Где чертово золото?

Виллафранка не колебался.

– Рядом с Вилларлуэнго, но где именно, я могу вообще не сказать.

Кобб посмотрел на холм у обочины, куда послал Кройца, и снова на Виллафранку.

– Рисуй карту, мать твою.

Виллафранка опечаленно пожал плечами:

– Сеньор, сожалею, что я не художник.

Кобб полез под мышку, морщась от убийственного намерения. Долго и твердо смотрел в глаза цыгана, потом швырнул его на пол.

– Ненавижу тебя, Виллафранка, – брызнул он слюной. – До того ненавижу, что лично готов рискнуть и доставить тебя в Севилью, жалкого сукина сына.

Виллафранка взглянул на захватчика большими влажными карими глазами на небритом лице.

– Должен признать, commandante, [84]84
  Майор (исп.).


[Закрыть]я к вам тоже особой любви не питаю.

– Проклятая баба! – выругался Ленни. Он только что с помощью Сиднея проиграл первый словесный бой с Гваделупе. – Даже не верю, что вы ей позволили такого наговорить, мистер С. Я имею в виду, просто стояли и слушали, как она обзывает меня трусом и… и…

– Ханжой.

– Угу…

– Еще она сказала, что вы разочаровали ее как любовник.

– Ладно, – крикнул Ленни, – хватит!

– Ты ее разочаровал? – переспросил Ник.

– И что от вас скверно пахнет, – добавил Сидней.

Ник принюхался.

– Феромоном обрызгался?

Ленни покраснел.

– Если бы ты был на месте, Николас, – а тебя не было, – если бы ты говорил по-испански – а ты не говоришь, – знал бы, что на самом деле она меня считает настоящим басовым барабанщиком в койке, а разочарована моим отказом убить ее дядю. Я прав или как, мистер С.?

– М-м-м… абсолютно, мистер Ноулс, – кивнул Сидней.

– Значит, ты получил от ворот поворот? – уточнил Ник.

Ленни сверкнул на него глазами:

– Оставь рифмованный сленг истинным кокни, Никель. Нет, я не получил от ворот поворот. Никто не даст Ленни Ноулсу от ворот поворот. Ленни Ноулс сам дает от ворот поворот.

– За исключением того раза, когда сидел в тюрьме и ответственность на себя взяла миссис Ноулс.

– Хочешь меня завести, Николас? Тебе хорошо известно, что мы с Хейзл приняли обдуманное решение насчет нашей дальнейшей несовместимости как мужа и жены и договорились каждому идти своей дорогой.

– После того, как она тебе дала от ворот поворот, – настаивал Ник.

– Теперь ты действительно меня достал, – предупредил Ленни. – На себя оглянись, прежде чем критиковать других.

Сидней затоптал дымок раздора, разгоравшегося между Ленни и Ником, пока пламя не вспыхнуло. Впрочем, попытки отвлечь их были не совсем успешными еще на двух крутых неотмеченных тропах высоко в Маэстрасго. Уже до поворота с шоссе он был совершенно уверен, что дороги не приведут к золоту, но схожесть одной лесной колеи с другими сбивала с толку и даже переписывала смутные воспоминания о последнем пребывании в этих местах. Стемнело рано и быстро, звездный свет просачивался сквозь черные деревья, когда они безмолвно и раздраженно возвращались на постоялый двор.

В миле от дороги фургон заскользил на черном льду и застрял в глубокой колее.

– Потрясающе, мать твою! – воскликнул Ленни. – Что теперь?

Ник сгорбился над рулевым колесом, глядя на свое отражение в боковом зеркале, лениво гадая, не стоит ли встать и уйти, бросив всю эту авантюру. Он замерз, устал, отчаялся, не зная, что Ленни думает точно то же самое. Днем Ник пытался вытащить из Сиднея полную историю, но старик вилял, как завзятый политик, отвечал вопросами на вопросы, произносил проповеди вместо исповеди. Ник в тюрьме мало чему научился, но стал весьма чутким к дерьму собачьему, которым от Сиднея разило, как от норфолкского пастуха. Шутливый толчок Ленни вернул его к насущной проблеме.

– Собираешься протянуть руку помощи или как?

Ник выглянул в ночь, мечтая увидеть луну. Лес как бы источал черное зло, расставляя в тенях ловушки и раздавая ложные обещания там, где обман можно было увидеть.

– Каков план?

Ленни закурил, присел на корточки у переднего крыла, всегда будучи на высоте перед практическими вопросами.

– Видишь? Надо приподнять и что-нибудь подложить под колеса – камни, всякое такое. – Он оглянулся по сторонам, попыхивая сигаретой. – Вот этим приподнимем.

– Это ствол дерева, – сказал Ник, глядя туда, куда указывал Ленни.

Ленни взглянул на Сиднея:

– Видите, мистер С.? В колледже нынче учат хитрым вещам.

– Как мы стволом приподнимем фургон?

– Рычагом, Никель. Сделаем большой рычаг.

– Ясно, – кивнул Сидней. – А в качестве фулькрума, [85]85
  Фулькрум – точка опоры ( лат.).


[Закрыть]я полагаю, используем вон тот валун.

Ленни посмотрел на него:

– Не знаю, что вы с ним собираетесь делать, мистер С., но валун мы не будем использовать, потому что на него обопрется рычаг. Отойдите подальше, пока мы с Николасом передвинем бревно.

Понадобилось пятнадцать минут, чтобы правильно уложить бревно, и еще четверть часа, чтобы правильно разместить под ним валун. Ленни стоял рядом с собиравшим камни Ником, гадая, удастся ли уговорить Сиднея помочь ему поговорить с Гваделупе по возвращении. Он, конечно, не собирается исполнять ее просьбу убить дядю Пепе, но, возможно, ее устроит отвешенная старому дураку оплеуха. Хотя такой вариант лучше высказать на языке жестов – как-то не похоже, чтоб Сидней перевел предложение избить коллегу-пенсионера. Было бы идеально, если бы она вообще оставила эту тему, позволив ему сосредоточиться на ее же насущных потребностях, но чем дольше он ее не видит, тем сильней хочет пробить оборону. Если Ленни Ноулс в чем-то вообще разбирается, так это в женщинах. Подобный дар часто бывает проклятием, но он научился с ним жить. Ленни наблюдал за разъяренным Николасом с полными горстями камней и наконец не выдержал.

– Готов?

Сидней стоял в сторонке, писал на сосну, что проделывал, кажется, каждые полчаса или вроде того, напоминая Ленни потерявшегося в дождик пса, который метит каждое дерево, чтобы найти дорогу домой. Жалко, что не сделал этого семьдесят лет назад.

– Дальше что? – спросил Ник, явно раздосадованный тем, что ему пришлось основательно испачкать руки.

– Я спиной поднажму и подниму хреновину. Как только подниму, ты по моей команде – только по команде – наклонишься, сунешь камни под колесо, пока я удерживаю крепость. Готов?

То ли рычаг был размещен неправильно, то ли он был слишком коротким, но, чтобы приподнять фургон, понадобилось гораздо больше усилий, чем рассчитывал Ленни. Наконец, через двадцать минут пыхтения, проклятий, пролитого пота, с добавлением еще одного камня размером с футбольный мяч, колесо вылезло из ухаба.

– Давай! – заорал Ленни, налегая на рычаг каждой унцией собственного веса.

Ник метнулся вперед, сунул в яму ветки и камни. Раздался внезапный треск, и машина вылезла из колеи.

– Отличная работа! – обрадовался Сидней.

– Высокий класс, – хмыкнул Ник.

– Ох, проклятье, – простонал Ленни. – Сломал спину к чертовой матери.

Ник с Сиднеем уложили его на заднее сиденье и медленно поехали назад в гостиницу.

Ленни смотрел в стальную крышу, скрежеща зубами и взвешивая выгоды, полученные от травмы. Это всего лишь легкое растяжение, но, если как следует распорядиться, можно избавиться от трудов на неопределенное время, преследуя на свободе психопатку Гваделупе. Сочувствие с ее стороны гарантировано, а увечье избавляет от необходимости совершать убийство. Он полез за сигаретами, соображая, что в качестве раненого героя надолго обретает почетный статус, не нуждаясь в собственных деньгах, куреве и выпивке.

– Николас, – простонал он.

– Что?

– Раскури мне сигарету. Я тут умираю.

Ник раскурил «Винстон», Сидней передал сигарету назад, и Ленни затянулся с удовлетворением человека, который получил ранение, обеспечивающее отправку на родину. Почти надорвать спину – лучшее, что можно было сделать. Способ получения травмы безупречен. Падение с лестницы при отправлении малой нужды имело бы такой же результат, но без почета, сопутствующего героическим единоличным усилиям в заледеневших испанских горах. Ленни собственными руками спас дело, всем в фургоне это хорошо известно.

Однако на Гваделупе почетное увечье не произвело ожидаемого впечатления. Презрительно скривив губы и сардонически подбоченившись, она наблюдала, как Ник подает фургон задом ко входу в дом и открывает задние дверцы.

– Что стряслось? – спросила Гваделупе у Сиднея.

– Бедный парень спину повредил.

– Быть не может! – ухмыльнулась она. – У него и хребта-то нет.

– Что она говорит? – поинтересовался Ленни.

– Ничего, – ответил Сидней. – Ну, как же мы вас перенесем?

– Может, просто тут оставим? – предложил Ник. – Принесем одеяла и водки, все будет в порядке.

Ленни покачал головой:

– Видите, мистер С.? Он просто негодяй.

– Встать можете?

Ленни втянул воздух сквозь зубы и страдальчески зашевелился на сиденье, слегка преувеличивая усилия.

– Если честно, то нет, – сказал он, качнув головой и вскрикнув. – Шею, кажется, тоже сломал. Господи Иисусе! Надеюсь, это не означает, что я до конца жизни не смогу снова работать.

– Что значит «снова»? – уточнил Ник.

– По-моему, можно усадить вас в кресло и донести до комнаты, – предложил Сидней.

– Или просто до бара, – подсказал Ленни, стараясь облегчить им жизнь.

Гваделупе вышла из глубин опустевшей гостиницы, глядя, как Сидней тащит из ресторана дубовый стул. Ленни, неуклюже сидя в хвосте фургона, свесив голову, как нелюбимая кукла, чувствовал ее критический взгляд, насквозь прожигающий стрижку ежиком.

– Ну, давайте, – поторопил их Сидней. – Мистер Крик, возьмите своего друга под ту руку.

Нику просьба не понравилась.

– Я сначала в сортир заскочу, – пробормотал он, юркнув в гостиницу.

Ленни взглянул на Сиднея:

– Видите? Подонок хочет, чтобы я страдал. Будь у меня время, перечислил бы каждый случай, когда спасал задницу сукина сына в отсидке. Он был лакомой приманкой. Вы бы видели, как на него поглядывали старички, когда он семенил мимо них.

– Знакомая история, – улыбнулся Сидней.

– Не знал, что вы сидели, мистер С. – Ленни широко вытаращил глаза и сразу же сощурился, вспомнив, что переживает смертельную боль.

– Не сидел, – ответил Сидней. – Для этого я был слишком умен. Думаю, мистер Крик не вернется. Может, попробуете дойти?

Ленни немного подумал и храбро кивнул:

– Постараюсь, мистер С. Не хочу быть обузой.

С точки зрения Ленни на жизнь как на реку он очутился в дельте. Проделан тяжкий труд, пороги, водопады, дамбы, стремнины далеко позади, впереди слегка извилистое русло тянется к морю. Он медленно, неуверенно поднялся на ноги, чувствуя скептический взгляд Гваделупе, стараясь искусно сочетать в себе героя и жертву. Изображая слишком сильную боль, будешь смахивать на женоподобного гея, изображая отсутствие боли, лишишься сочувствия. Поэтому он нашел подходящую комбинацию благородных страданий с суровой решимостью неторопливо добраться до бара, и правильность выбора подтвердила сама Гваделупе.

– Дайте ему вот это, – сунула она Сиднею коричневую бутылочку. – Пара снимет боль. Больше двенадцати его убьют. Обед в половине десятого. Форель под хлебным соусом.

– Что она говорит? – спросил Ленни. – Чувствует себя виноватой, да? Знаю женщин.

– Лекарство принесла, – объяснил Сидней.

– Видите? Если они приносят лекарство, значит, беспокоятся. Что принесла?

Сидней поднял бутылку.

– Не могу сказать. Этикетка стерлась. Видна только дата: тысяча девятьсот шестьдесят восьмой год.

– Старое снадобье! – воскликнул Ленни. – Очень хорошо. Наверно, в подвале нашла. Дайте сюда. – Он чересчур живо схватил пузырек и сразу громко застонал в качестве компенсации. – Вот дерьмо! Я сам свой злейший враг. Понимаете, собственных сил не могу рассчитать. – Открутил колпачок, высыпал на ладонь две крупные белые таблетки. – Не желаете, мистер С.?

Сидней, нахмурившись, покачал головой:

– Ни в коем случае, и вам советую не увлекаться. И спиртного не пейте – приказываю!

К обеду оба были в невменяемом состоянии. Войдя в бар, Ник ошеломленно уставился на коллег с сиявшими в свечном свете лицами. Они покатывались со смеху. Между ними стояли две бутылки – высокая зеленая, почти пустая, и маленькая из коричневой пластмассы.

– Да вы что, наклюкались? – изумился он.

Красная физиономия Ленни расплылась в ухмылке.

– Поглядите-ка на него, Сид, – промычал он. – Завидки берут.

Сидней оглянулся на Ника и вместе с Ленни счел выражение его лица забавным.

– Я говорю, мистер Крик, – промямлил он заплетающимся языком, – может, выпьете с нами? Чуточку за компанию?

– У нас и закуска имеется, – добавил Ленни, указывая на бутылочку с таблетками. – По-мавритански. Только подойди к стойке, запиши на наш счет еще бутылку вина.

Ник пожал плечами, взял бутылку с полки за стойкой бара.

– А стакан? – спросил Сидней.

– Забыли? Я не пью.

– Чушь и бред, юноша! Возьмите стакан, черт побери. Я сейчас сам принесу. – Он побрел к стойке. – Боже милостивый, пол как будто из индийского каучука!

Ник бросил на Ленни пылающий взгляд:

– Что это с ним?

Ленни пожал плечами:

– Пара бокалов вина, пара таблеток… – Он неопределенно кивнул на коричневую бутылочку. – С вином очень даже неплохо идут, Никель. Попробуй.

Сидней тяжело сел, попытался принять серьезный вид.

– Объясните мне, мистер Крик, почему вы настаиваете на самобичевании в виде трезвости?

– Вы же знаете.

– Потому что, напившись, убили жену и ребенка. Весьма прискорбно, согласен, но при чем же тут полное воздержание? Если хотите себя наказать, то это очень легкая кара. Отказываетесь от радостей жизни? Очень благородно. Если блюдете трезвость, чтоб случайно не повторить роковую ошибку, можете не беспокоиться, старичок. Вы в своей добровольной карающей трезвости до того отупели и ушли в себя, что ни одна женщина в здравом уме не согласится выйти за вас замуж и родить вам детей. – Он дотронулся до руки Ника и опечаленно покачал головой, когда тот отшатнулся. – Слушайте, мистер Крик. Горе вас убивает. Вы позволили ему отнять у себя аппетит, силы, способность распоряжаться собственной жизнью, думая, будто обязаны это сделать. Тогда как вы этому горю ничего не должны, и я знаю, о чем говорю. Скорби и сожаления отняли лучшие годы моей жизни, поэтому я лучше всех знаю, что надо делать с горестями и печалями.

– Слушаю, – вздохнул Ник.

Сидней взял бутылку, налил в стакан густое красное вино, кровью выплеснувшееся на обшарпанную столешницу, и поднял свой стакан.

– Утопить! Пейте.

Ник взглянул на стакан, дотронулся до него одним пальцем.

– Выпивка ничего не решает, – слабенько возразил он.

– Убийство редко что-то решает, – согласился Сидней, – но это не имеет значения. Сейчас же топите свое горе.

– Угу, – промычал Ленни, – заодно и пилюльку сглотни. Обалдеть.

Ник взял стакан, нерешительно и осторожно глотнул.

– Пейте, я говорю! – вскричал Сидней. – Это не церковное причастие, черт побери! – Он звонко чокнулся с Ником. – Salud! [86]86
  Здесь:Будьте здоровы! (исп.).


[Закрыть]

Ленни вновь себе налил.

– Молоток, Никель. Добро пожаловать обратно в жизнь.

Ник глубоко вдохнул, выпил, стараясь полностью и окончательно проглотить вину, сожаления, осознание последствий святотатства. Поклялся больше никогда не пить в наказание за свое преступление, хотя, может быть, старик прав – слишком мягкая, легкая и удобная кара. Возлагать вину за автокатастрофу на выпивку – все равно что винить в выстреле зажатый в руке пистолет. Как часто говорит Ленни, убивает людей не оружие, а усатые мужчины. Он закрыл глаза, проглатывая остатки, вспоминая при этом, что в последний раз был радостно пьяным за миг до того, как не справился с управлением автомобилем.