Текст книги "Смерть с отсрочкой"

Автор книги: Крис Хаслэм

сообщить о нарушении

Текущая страница: 19 (всего у книги 22 страниц)

– Но ведь не умер, правда? Прожил долгую счастливую жизнь, вырастил очень милого сына. – Сидней критическим взглядом окинул костюм Эрмана. – Хотя, как я понял, золота не нашел.

Эрман наклонился к Сиднею, схватил за мизинец и вывернул.

– Я хочу, чтоб ты понял, какую он испытывал боль. Сорок лет душевной муки и физических страданий. Он без конца копался в воспоминаниях и разыскивал чертову шахту в проклятых горах. Последнее, что помнил, – путь из Теруэля. Ты помнишь тот путь? Можешь себе представить, как невыносимо знать, что ты видел, держал в руках целое состояние и забыл, где оно? – Эрман крепче нажал на палец, ожидая услышать хруст сломанной кости, но сил не хватило. Наконец оставил попытки, подставил для себя стул. – Отец часто рассказывал сказку о козопасе, поймавшем древесного эльфа. Эльф обещал несметные сокровища, если он его отпустит. Как известно, древесные эльфы честные, но хитрые. Не обманывают, но мошенничают. Гад привел пастуха к пещере, полной золота, и попросил его отпустить. Зная, что эльф не отберет сокровище, пастух исполнил просьбу. Сделка успешно состоялась, эльф вытащил серебряную фляжку, два крошечных стаканчика, они ее обмыли. Пастух взял, сколько мог унести, и пошел домой за повозкой с ослом, не ведая о тайном действии зелья древесного эльфа. Когда пришел в деревню, ничего не помнил. – Эрман придвинулся на стуле, лицо его сияло в свете лампы. – У него осталась горстка золота, уместившаяся в карманах, происхождения которой он так и не смог объяснить. Быстро потратил и до скончания жизни гадал, откуда она взялась. Через несколько лет снова поймал того самого эльфа, который тайком доил его коз. Давно умершая память воскресла, и он спросил эльфа, помнит ли тот его. Эльф взглянул на пастуха и извинился: «Не помню. Напиток, который мы пили, стирает память».

Сидней посмотрел на Эрмана и покачал головой.

– Я слишком стар, чтобы выслушивать сказки, господин Кройц.

Пинсада нахмурился, когда Эрман с силой ударил Сиднея в лицо, опрокинув стул и свалив старика на пол. Ник взвыл под кляпом с нарисованной ухмылкой, пытаясь подняться вместе со стулом, к которому был привязан, как к парашюту, и рухнул под ударом Эскобара наотмашь в ухо.

– Ты гнусная скотина, Крус! – крикнул Энрике. – Ему девяносто лет! Убить хочешь?

– Старость не избавляет от праведного возмездия, – выпалил Эрман.

– Слушай, мать твою, – буркнул Октавио, глядя на истекавшего кровью старика, – это слишком.

Эрман бросил на дядю Пепе пылающий взгляд:

– Воды принеси.

Энрике положил на плечо Эрмана руку с вытатуированной паутиной.

– Полегче, толстяк. Еще раз ударишь прадедушку, и кранты. В таком возрасте много не надо. – Он взглянул на Октавио. – Помнишь старого сукина сына, что продал нам тот «мерседес»?

Брат кивнул.

– Только что был, через секунду не стало. – Он прищелкнул пальцами.

– Он что, один знает, где клад?

– Один, кто его видел, – кивнул Эрман.

– Значит, младшего бесполезно допрашивать? – Энрике ткнул пальцем в Ника.

– Правильно.

– Тогда с ним поработаем, а старик пусть посмотрит.

– Трахнем в задницу, пускай скалится, – ухмыльнулся Эскобар.

– Сначала подними старика, – велел Энрике.

Прошмыгнул дядя Пепе со стаканом воды на подносе.

– К сожалению, льда нет, сеньор, – промямлил он. – Генератор…

Эрман схватил с подноса стакан, выплеснул в лицо Сиднея.

– Где золото?

Сидней покачал головой:

– Не знаю.

– Ладно, – усмехнулся Эскобар. – Тогда смотри. – Он схватил жирными пальцами мочку уха Ника и оттянул. Открыл складной нож, провел по щеке лезвием, заскрипевшим на щетине. – Вот что ты почувствуешь, когда я перережу тебе глотку, – шепнул он. Ник выпучил глаза, чуя, как лезвие вонзается в ухо, перерезает хрящ, как по шее потекла горячая кровь. – Смотри! – воскликнул Эскобар, показывая отрезанную мочку. Сорвал с губ ленту, сунул в рот Нику кусок уха. – Ешь!

Эрману вдруг стало плохо. Он попросил еще воды и обратился к Сиднею:

– Так где золото, ты говоришь?

– Не говорю, – спокойно ответил Сидней, – и не скажу, пока вы его не отпустите.

– Ну нет, – возразил Эрман, качнув головой. – Так дело не пойдет. Я отпущу то, что от него останется, когда ты мне скажешь, где золото. Наверняка знаешь, тебя тоже не отпущу.

– Отец гордился бы вами.

– Спасибо. Где золото?

Тяжелая мочка лежала на языке куском парного свиного сала. Ник чувствовал текущую по предплечью кровь, боялся захлебнуться собственной рвотой. Тело окаменело. Эскобар схватил его за левую руку, пригвоздил к столу острием ножа. Октавио придержал стул, оторвал мизинец Ника от сжатого кулака, распрямил на столе, как хвост игрушечной собачки.

– Все это ерунда по сравнению с тем, что Орлов сделал бы с вами, – сказал Эрман. – Через пару дней после вашего исчезновения он закрыл свою контору, арестовал Нина. История свидетельствует, что Сталин хотел убрать со сцены марксистов и анархистов, но тебе, Сидней Стармен, хорошо известно, почему умер Андреас Нин, правда? Известно, почему Орлов приказал содрать с него кожу, правда? Никто никогда, даже здесь, не умирал такой смертью ради политики. Где золото?

– Даже если б я знал, вам не сказал бы. Извините меня, мистер Крик.

Эскобар воткнул нож в столешницу, чуть коснувшись кончика мизинца. Подмигнул Нику, потянул назад лезвие, нажал, как на рычаг, взрезав плоть. Боль взвыла сиреной, и Ник взвыл из-под пластыря, когда сталь врезалась в кость.

– Заткни ему пасть рукой, – приказал Эскобар.

Октавио замотал головой:

– Не могу. Дело грязное, мать твою.

– Просто заставь замолчать сукина сына, – настаивал Эскобар.

– Кончай, Эскобар, черт тебя побери! – крикнул Энрике, срыгнув выпитое виски.

Ник затих, онемел от ужаса, глядя на выгибавшийся под ножом ноготь. На столе образовалась густая лужица темно-красной крови. Потом верхняя фаланга пальца отскочила отрезанным кружочком морковки.

– Откроем, – продолжал Эскобар, сдирая кожу с отрезанного кончика пальца.

Эрман отвернулся, хлебнул воды.

– Мне так же тяжело, как и вам, – сказал он Сиднею, пока Эскобар вытирал окровавленное лезвие о щеку Ника. – Выпить хочу и ему дам глоток, – объявил он, потрепав Ника по голове. – Похоже, ему надо хлебнуть.

Пес козопаса нашел Сиднея на рассвете. Всю ночь в горах шла стрельба, но при первом луче солнца все стихло. Пастух недоумевал, зачем красным обстреливать необитаемый горный хребет. Он взвалил Сиднея на плечо и понес домой. Дочь видела, как отец выходит из-за кипарисов, окрашенных ранним утренним солнцем в розовый цвет.

– По-моему, умер, – сказал козопас, свалив тело на узенькую кровать. – Рюкзак на нем тяжелый.

Дочь закричала, веля поднять раненого, чтобы он не испачкал покрывало, вытащила из стоявшего рядом расписного комода серую простыню, расстелила.

– В него стреляли, – сказала она. – Принеси с плиты горячей воды.

День и ночь Сидней лежал на берегу между жизнью и смертью, утопая и выплывая из волн прилива. Дочь пастуха промыла рану на плече горячей водой с мылом, наложила припарку из меда, сосновой смолы и тимьяна, влила в сомкнутые губы жидкий чесночный суп, отскребла щеткой кровь, раздела догола, выстирала в ручье одежду, уничтожив голодных вшей, угнездившихся в швах. И пока он лежал в постели ее матери, что-то бормоча в бреду, все гадала, откуда взялся этот бледный юноша. Явно иностранец, а одет как бандит. Тяжеленный рюкзак лежит на полу у кровати нетронутый, под ним прячется безобразный черный пистолет. Нательного креста нет, в карманах никаких бумаг, никаких документов. Дочь козопаса подозревала, что он навлечет беду на их головы. Зарисовала спящего, проведя углем темные круги под глазами. На третий день он поднялся, с трудом вышел из дома, завернутый в одеяло, щурясь на солнце, и напугал ее, коловшую дрова.

– Где мой пистолет? – спросил он по-испански с южным или бандитским акцентом.

– Под кроватью, – сказала она. – Одежду сейчас принесу.

Пока он одевался, она разогрела луковую похлебку, наполнила бурдюк водой из ручья. Он подошел к столу, как бы готовясь уйти.

– Простите, что доставил вам столько хлопот. Меня зовут Сидней Стармен.

Девушка улыбнулась:

– Изарра Ромеро. Есть хочешь?

– Не могу, – сказал Сидней, качнув головой. – Прошлой ночью ушел от своих за водой. Должен вернуться.

Изарра взглянула в лихорадочно блестевшие глаза.

– Ты провел здесь три дня, – объяснила она. – Отец нашел тебя в горах. В ту ночь, когда стреляли.

У него челюсть отвисла.

– Боже мой, – охнул Сидней. – Извините, мне надо идти. – Взгромоздил рюкзак на стол, расплескав похлебку, пошатнулся, пот выступил на верхней губе. – Послушайте, – с облегчением пробормотал он, вдруг обессилев, – возьмите и спрячьте. Это вам. Спасибо. – Вышел в тень кипарисов, оттуда на солнечный свет, зашагал к горам с полным бурдюком на здоровом плече, с пистолетом в руке.

Изарра бросилась за ним, завернув в салфетку буханку хлеба и лепешку козьего сыра.

– Вот, возьми.

– Спасибо, Изабелла, – кивнул он.

– Изарра, – поправила она. – Куда ты?

– Обратно к своим.

– Ты немец?

– Боже упаси! – воскликнул Сидней. – Англичанин. Из Интернациональных бригад. – Он шел быстро, размашистым шагом, Изарре приходилось бежать, поспевая за ним.

– Да ведь они…

– Враги, знаю. Я стою не с той линии фронта. Пожалуйста, никому не рассказывай, что меня видела.

– Неужели скажу? – возмутилась Изарра. – После того, как за тобой ухаживала? Думала, что ты бандит.

Сидней остановился и посмотрел на нее. Накопленные силы разом улетучились.

– Пожалуй, так и есть, – признал он и упал.

Проспал еще тридцать шесть часов, ворочаясь в смертельной лихорадочной хватке. Очнулся в темноте с бившимся в ушах пульсом. У кровати сидела Изарра с четками в руках.

– Что за шум? – прохрипел Сидней.

– Отец выпивает, а он всегда поет, как напьется, – объяснила Изарра.

– Нет, другой. Будто кто-то что-то рубит.

– Это он тебе могилу копает. Говорит, легче выкопать холодной ночью, и мы тебя сразу же похороним, как только умрешь, пока мухи не добрались.

В окно светила убывающая луна, бросая бледный свет на лицо девушки.

– Мне надо идти, – сказал Сидней. – Наш отряд… – Он сел, спустив ноги с кровати.

– Отряд тебя точно считает погибшим, – сказала Изарра. – Останешься здесь.

Вернувшийся отец заявил то же самое.

– Они давно погибли, – сказал он. – В горах в начале недели были солдаты. Записали тебя в мертвецы, inglés.

– Вы не поняли, – настаивал Сидней. – Солдаты были немецкие, из легиона «Кондор», нас искали. Мы прятались в пещере, в старой рудничной шахте высоко в горах. Они могли туда войти, только всех перебив.

– Значит, так и сделали. Можешь считать, тебе повезло.

Сидней покачал головой:

– Не могу. Я обещал воды принести и, значит, принесу.

– Нет, не принесешь. Ты слишком слаб, чтобы подняться в горы, не говоря уж о том, чтобы лазать по скалам.

– Умру, но постараюсь.

Козопас налил себе выпить, тихо рассмеялся:

– Глупый мальчишка. Все красные такие дураки? Пей, только на кровать не пролей. – Он опрокинул свою aguardiente и снова плеснул, уже в два стакана. – Где эта пещера?

Сидней в нерешительности замешкался.

– Зачем вы спрашиваете?

– Думаешь, я тебя выдам? Ты лежишь в моем доме, ешь мою еду, пьешь мою водку и думаешь, будто я тебя выдам? Матерь Божья!

Сидней закрыл глаза.

– Не думаю, сеньор. Пещера высоко над деревьями, выходит на юг, от восточной долины к ней ведет колея серпантином. Это не пещера, а старая шахта. Больше ничего не знаю.

Козопас кивнул:

– Отыщу.

– Слушайте, – сказал Сидней. – Там наш тяжело раненный командир, а с ним еще задержанный. Вас убьют, если вы не представитесь. Скажете, что вас прислал малыш Сид.

– Малыш Сид?

– Вас щедро наградят.

Козопас оглянулся на дочь:

– Он либо слишком умен, либо слишком глуп. Я скорее поверю последнему. Пса оставлю с тобой.

17

То ли от выпивки, то ли под анестезирующим действием кокаина Ленни вовсе не чувствовал боли, приземлившись в кусты рододендронов у стены полицейского участка. Он совершил побег, делая шаг за шагом, реально не веря в возможность удрать, но решительно намереваясь бежать, пока не поймают. Однажды его сунули в полицейский фургон вместе с серийным беглецом по прозвищу Джимми Блоха. Жилистый уроженец Глазго никогда не носил рубах с короткими рукавами, под которыми нельзя спрятать неизменные при его побегах наручники, и во время долгой жаркой поездки от одного участка к другому пространно излагал философию побега, прежде чем смыться на шоссейной станции техобслуживания. Секрет искусства побега, говорил Джимми Блоха, очень прост: беги. Никогда не останавливайся, никогда не сдавайся, никогда – никогда – не думай, что тебя поймают. Попытку выйти из монтальбанского полицейского участка через парадную дверь пресекла охранная система, поэтому Ленни повернул и поднялся по лестнице. В участке было пусто, из оставленных на захламленных конторских столах персональных раций слышались трещавшие сообщения об исчезновении арестованного из кабинки для допросов. Открытое окно в грязной кухоньке выходило на плоскую крышу, откуда он, преисполнившись веры, спрыгнул в рододендроны. Держась в густой тени, прокрался вдоль стены здания, шарахнулся назад от патрульной машины с включенными мигалками, с ревом въехавшей на стоянку. Через мгновение примчалась другая, четверо полицейских вбежали в участок. Ленни дал им пару минут, потом быстро прошел по ярко освещенной площадке, опустив голову у пустой караульни в воротах. На улице в теплых домах шла уютная жизнь, мерцавшие голубые экраны телевизоров напоминали о том, чего у него не имелось. Он направился к темной массивной горе, омытой дождем. Вышел из города, собираясь первым делом избавиться от наручников и раздобыть машину. Позади завывали сирены, полицейские рассерженными осами вылетали из участка, с жужжанием прочесывая каждую улицу Монтальбана. На городской окраине Ленни свернул в разбитую колею, быстро двигаясь в темноте мимо неопрятных домишек слева и покосившегося загона справа. Вслед лаяли собаки, поднимая тревогу в городе среди бродячих стай, присоединявшихся к вою сирен, и законопослушные граждане выглядывали в залитые дождем окна в сырую ночь. Какой-нибудь из этих домишек должен пустовать, хорошо бы, чтобы там нашлись инструменты, с помощью которых можно сбить наручники. Но судьба приготовила более щедрый подарок.

На сорок пятой минуте побега он наткнулся на проволочную ограду, проследовал вдоль нее в лес и дальше параллельно шоссе 211, тянувшемуся на восток. Через сотню ярдов нашел дыру, пролез, порвав спортивные штаны и оцарапав ногу, и попал на участок между каким-то ангаром и цистерной для горючего на высоком цоколе. В воздухе пахло дизельным топливом, а когда Ленни подошел к ангару, вспыхнули огни охранной системы, включенные инфракрасными сенсорами, залили двор галогенным светом. Он шмыгнул в тень, через три минуты, усыпанный осколками стекла и до крови порезавший локоть, проник внутрь. Не смог сдержать улыбку. Там стоял бензовоз «рено», на дверцах кабины которого было написано краской: «Транспортная контора Веласкеса». Он восторженно покачал головой:

– Ленни Нос, черт возьми, или что?

Однажды он просидел шесть месяцев предварительного заключения вместе с владельцем агентства по перевозке грузов, подозреваемым в контрабанде наркотиков. Братан последнего регулярно присылал очередные номера журнала «Международные грузовые перевозки» с обязательно вложенной на предпоследней странице дозой ЛСД. С тех пор Ленни высоко ценил грузовики в наркотическом смысле. Протиснувшись мимо бензовоза, он обнаружил вдоль правой стены замасленную полку для инструментов. Продолжая мычать «Беги и беги», нашел шлифовальный станок и включил. Круг разогнался за секунды, тихо гудя на обильно смазанных подшипниках. Ленни огляделся в поисках емкости, увидел пустую банку из-под чего-то, наполнил водой из раковины в дальнем конце ангара. За полчаса распилил наручники, а еще через десять минут ехал в сторону побережья.

В бензовозе.

При всех прочих равных условиях он собирался бросить машину в первом попавшемся аэропорту и купить билет в один конец на милую родину. Паспорт, прихваченный перед побегом в участке, лежит на приборной доске, в кармане девятьсот евро. При желании можно лететь домой первым классом, попытать счастья в разборке с британской юстицией, которая, по его твердому убеждению, является институтом высшего образования для непривилегированных слоев населения.

Проблема в том, что на свете есть люди – врачи, нянечки, адвокаты и Ленни, – с рождения обреченные помогать другим. Такова их природа: вместе они делают мир лучше. Он покачал головой, как сильно уставший, но заботливый и терпеливый отец, и свернул с новенького сверкающего шоссе 211 на извилистую дорогу к Вилларлуэнго, признавая за собой серьезное нарушение правил дорожного движения.

– Предоставьте дело Ленни, – пробормотал он, гадая, сумеет ли справиться со специально приглашенными друзьями Эрмана.

Оружия нет, но это не беда. Ленни давно усвоил – главное не в том, что у тебя в руках, а в том, что у тебя в голове. При крайней необходимости остается определенный шанс воспользоваться старым пистолетом Эль Сида. Он прибавил скорости на прямом длинном спуске и притормозил на повороте, чуть не сбив Гваделупе Серрано Сунер, которая бежала по обочине с сумкой на плече, выставляя поднятый палец. Ленни с трудом остановился, открыл пассажирскую дверцу:

– Прыгай, милочка.

Гваделупе обрадовалась встрече, хоть постаралась этого не показать. На похоронах отца она выпила слишком много коньяку и теперь поняла, что чересчур сильно отреагировала, застав Ленни в баре с той самой цыганской шлюхой. Не разобрала ни слова, сказанного громилой, но сам факт, что он за ней приехал, опровергает оскорбительность произошедшего. Она прикусила губу, уронила сумку, уткнула в бок руку.

– Значит, грузовик теперь водишь?

Ленни не имел понятия, о чем идет речь.

– Садись, от дождя прячься, глупая корова! – крикнул он.

Гваделупе забросила сумку в кабину, забралась сама.

Ленни сильно удивился:

– Это ж моя сумка!

Гваделупе наклонилась вперед, отжимая дождевую воду с волос.

– Твоя, – подтвердила она. – Ты ее в баре оставил. Я ее чуть в реку не выбросила.

Полезла в сумку, покопалась, вытащила свои туфли и сумочку, посмотрелась в зеркальце. Волосы обвисли конским хвостом, а глаза как у панды.

– Матерь Божья! – охнула Гваделупе. – На ведьму похожа. – И с неожиданным удивлением вдруг взглянула на Ленни. В последний раз видела его на заднем сиденье патрульной полицейской машины, болтавшим со слизняком Эрманом Крусом. – Как ты тут оказался?

– Настоящий «рено», моя милочка, – кивнул Ленни. – Почти что классическая машина, только тормоза никуда не годятся.

Из рукавов цыганскими браслетами высовывались половинки распиленных наручников.

– Боже! – шепнула она, прикоснувшись к ободранной коже. – Удрал…

– Ленни Ноулса никто не стреножит, милочка, – кивнул он.

– И поехал за мной!

– К тебе в забегаловку еду. Хочу прищучить того самого жирного ювелира, яйца ему отрезать.

– Ох, как мило! Дорога как раз идет мимо отчего дома. Дай мне две минуты на сборы, бежим вместе, как Бонни и Клайд. Может, моего дядю убьешь, пока дожидаешься?

Ленни услышал три понятных слова и бросил на Гваделупе предупреждающий взгляд.

– Чтоб я больше от тебя не слышал matar mi tio. – Взгляд задержался на ее бедрах, и он облизнулся. – Впрочем, если будет возможность… Только не дави на меня. Ничего не обещаю.

Гваделупе в ужасе вытаращила глаза, когда бензовоз взял крутой поворот, со скрежетом задев железный оградительный барьер и проехавшись по гравийной обочине.

– Тише, милый! – крикнула она.

– Прошу прощения, – процедил Ленни сквозь стиснутые зубы. – Я ж тебе говорю, что тормоза ни к черту. Не очень-то подходяще для бензовоза.

Гваделупе прикурила трясущимися руками. Ленни выхватил у нее изо рта сигарету, жадно затянулся. Она кивнула, закурила другую, выпустила дым и принюхалась.

– Где-то бензин бежит?

Ленни кивнул с улыбкой:

– В окно выскочил. В кусты упал.

Гваделупе ткнула его в плечо, указала на собственный нос, громко шмыгнула.

– Бензин?

– Точно, детка, бензин. Полная цистерна. Я угнал. – Он указал за плечо большим пальцем. – Оглянись.

Гваделупе вытянула шею и взглянула в боковое зеркало, затуманив его дыханием.

– Ох, боже! – воскликнула она, поспешно опуская стекло и выбрасывая сигарету. – А я и не заметила. – Рванулась к Ленни, выхватила у него изо рта окурок, швырнула туда же.

– Ух! – с ухмылкой вскрикнул Ленни.

– Ненормальный долбаный сукин сын! – завопила она. – Едешь, как будто тут нет тормозов!

К «Свинье» вел слишком крутой, извилистый, узкий для бензовоза спуск, поэтому Ленни остановился на самом верху, заглушил мотор, выключил фары.

– Загляни, посчитай, сколько там безобразников. Ты… – ткнул он пальцем, – иди туда… – зашевелил пальцами, изображая ходьбу, – посчитай, uno, duos, treos, fouros, [96]96
  Один, два, три, четыре (исп.).


[Закрыть]бандитов… – раздвинул пальцы у нее перед глазами, – потом вернись, мне скажи. Поняла?

– Конечно, – кивнула Гваделупе. – Жди тут. Я пойду за вещами. – Она лихорадочно закивала, выставляя пальцы, сообщая на языке жестов, что соберет два чемодана и вернется максимум через fouros minutos. [97]97
  Четыре минуты (исп.).


[Закрыть]Дотянулась, крепко поцеловала в губы, пробежалась длинными пальцами по разбитому лицу и выскочила из кабины.

– Хорошая девочка, – бросил Ленни ей вслед.

Возвращаясь домой слишком поздно на протяжении двадцати пяти лет, Гваделупе научилась входить незаметно. Прячась глубоко в тени на обочине подъездной дорожки, юркнула к левой стенке, пробежала по крутой проторенной тропинке к кустам у своей спальни. Через пару секунд, высоко задрав юбку, влезла в дом и услышала крики. Скрытно прокралась по коридору, поднялась на цыпочках по лестнице, заглянув сквозь перила в столовую. Увиденное повергло ее в панику.

Ленни, с сигаретой в губах, перехватил ее на бегу.

– Ох, боже! – выдохнула Гваделупе. – Мой бедный отец дня не пролежал в могиле, а они уже начали! – Она вцепилась в рукав Ленни. – Ты бы видел! Там целая шайка. Твой приятель, молоденький парень, головой в ведре, а откуда взялся Пако Эскобар, я понятия, черт возьми, не имею. Все же знают, что он утонул! Ох, боже! Думаешь, они поклоняются дьяволу?

– Ни слова не пойму, чего ты там болбочешь, – насупился Ленни, отодвинул ее, зашагал по дорожке походкой шерифа, намявшего в седле задницу.

Гваделупе его догнала, потащила в кусты под балкон, а оттуда уже в коридор.

– Жди тут, – шепнул он, тихонько подобрался к лестнице, спрятался в тени от прошмыгнувшего мимо дяди Пепе со шваброй.

Снизу доносился вой, лай, рычание, будто там обедали дикие звери. Послышался громкий протестующий крик Сиднея по-английски: «Кройц, оставьте его, ради бога! Этим вы ничего не добьетесь!», потом какой-то скрежет, будто стол тащат по полу. Жестом приказав Гваделупе оставаться на месте, Ленни начал продвигаться по лестнице к комнате Сиднея, приноравливая шаги по скрипучим ступенькам к доносившемуся шуму. Дверь была заперта, но, когда он повернулся, рядом оказалась Гваделупе со служебным ключом. Матерчатый рюкзак Сиднея был пуст, однако при быстром и тщательном обыске номера «люгер» в промасленной тряпке обнаружился на платяном шкафу.

– Господи боже! – охнула Гваделупе.

– Ш-ш-ш! – прошипел Ленни. – Что с ним надо делать?

– Дай сюда, – шепнула Гваделупе, взвела курок, послала в ствол патрон, опустила предохранитель. – Осторожней.

Заметив Ленни на середине лестницы, Октавио Пинсада минуту таращил глаза, держа в одной руке бутылку шотландского виски, а в другой сигарету, и только потом открыл рот, чтобы предупредить об опасности. Слов найти не успел – Ленни выстрелил ему в живот, свалив на бок с изумленным выражением, лишь слегка уступавшим изумлению самого стрелка. Из «люгера» шестьдесят девять лет не стреляли, но пистолет оправдал ожидания: надо только прицелиться и нажать на спусковой крючок. Просто и эффективно. Ленни сразу понял, почему огнестрельное оружие пользуется такой популярностью в преступных кругах.

Он взбежал по ступенькам, не обратив внимания на оброненную Октавио бутылку виски, и ворвался в освещенную свечами камеру пыток. Эль Сид с сердитым презрительным взглядом на черневшем от побоев, как грозовая туча, лице был примотан к стулу липкой лентой. Ник лежал лицом на столе, с которого свешивалась голова, с волос капало что-то похожее на кровь. Над ним стоял жирный скинхед с хитрым взглядом и лоснившейся физиономией, придерживая его рукой, унизанной кольцами. Эрман Крус нырнул за стул Сиднея, цыган из ночного клуба замер посреди комнаты, предъявляя пустые вытянутые руки и отбрасывая четыре тени. В воздухе висел кислый запах дешевого вина и черного табака, пол был усыпан хрустевшими под ногами осколками. Ленни обошел помещение, перемещаясь на свет из тени и профессионально нацеливая пистолет. Потом увидел ведро.

– Мать твою, Никель, ко всем чертям! – воскликнул он. – Слышал я про глухие запои, но чтоб пить полными ведрами!.. – Он покачал головой, пошел дальше, отбрасывая на стену искаженную тень руки с пистолетом. – Как вы там, мистер Стармен?

– Рад, что вы заскочили, – ответил Сидней. – Эти джентльмены старались преодолеть отвращение мистера Крика к вину, утопив его в ведре. Я не вполне уверен в эффективности метода.

Ленни передернул плечами. Однажды шайка отпетых бетонщиков пыталась проделать с ним то же самое, только используя не вино, а пиво «Гиннесс». Он пресек бы любую попытку насильников, просто-напросто выпив ведро, но начал понимать психологические последствия чрезмерного потребления вина и гибели от утопления для слабоватенькой душонки Ника. Неожиданно разозлившись, он наставил «люгер» на Круса и приказал, покрепче ухватившись за спусковой крючок:

– Ну-ка, собери своих корешей, и постройтесь тут в ряд.

Эрман кивнул, пробормотал что-то своей команде. Эскобар выпустил Ника, который скатился со стола, с громким стуком упал на пол и свернулся в позе зародыша.

– Как ты, Никель? – поинтересовался Ленни.

Ник затряс головой и закашлялся, выхаркнув поток пенистого вина.

– Ник! – крикнул Ленни. – Вставай на хрен с пола! Утонешь в собственной блевотине. Скажите ему, мистер С.

– Мистер Крик, нам нужна ваша помощь, – сказал Сидней. – Хозяина гостиницы видели?

– О нем можете не беспокоиться, мистер С., – ответил Ленни. – Он слишком стар, чтобы доставить нам неприятности.

Энрике Пинсада что-то забормотал, видно моля о сохранении жизни.

– Что он говорит, мистер С.?

– Хочет позаботиться о подстреленном вами брате.

– Скажите, пускай обождет, мать его. Пускай постоит с остальными. Скажите, чтоб выложили все из карманов и штаны спустили. Пистолеты, ножи, калачи от пикапа, который стоит перед домом. – Ленни продолжал расхаживать, целясь на верх лестницы, когда явилась Гваделупе, с визгом и грохотом споткнувшись о лежавшего окровавленного Октавио.

– Боюсь, я не понял, – признался Сидней. – Калачи, вы сказали?

– Ключи на кокни, – вздохнул Ленни.

– Совершенно верно.

Где-то в темноте Гваделупе бормотала:

– Ох, боже мой… Ох, боже мой… – повышая тон, как воющий ветер.

– Ник, – окликнул Ленни, – кончай сопли пускать, иди помогай. Я один мистера С. не смогу развязать.

Ник с трудом поднялся, широко растянув губы в гримасе боли и отвращения.

– Смотри, что эти раздолбай со мной сделали, – простонал он, подняв окровавленную руку. – Смотри, что сделали!

– Выглядит погано, – кивнул Ленни. – Сможешь развязать Эль Сида?

Ник потащился к Сиднею с черным от крови лицом в полосах от вина и от слез.

– Дай мне пистолет, черт возьми! – заорал он.

– Успокойся, Никель. Будь хорошим мальчиком, развяжи мистера С.

– Пистолет дай! – настаивал Ник, пьяно покачиваясь.

Ленни отстранился.

– Нет, – мягко сказал он. – Не дам я тебе пистолет.

Ник долго смотрел на него, и Ленни с трудом подавил желание заявить, что, возможно, страдания в руках сумасшедшего садиста испанца принесут ему кучу пользы. Потому что момент для подобного заявления показался неподходящим.

Скрытый в темноте из вида дядя Пепе стоял на лестнице с сильно колотившимся сердцем, пересохшим ртом и двенадцатизарядной двустволкой «бенелли» в липких руках. Слава снайпера не померкла с возрастом, об успехах свидетельствовали побитые молью трофеи на стенах заведения. Первый выстрел уложит болвана с пистолетом, второй обезвредит костлявого сообщника. Эрман Крус пускай катится к черту, но Пако Эскобар очень сильный мужчина, да и в братьях Пинсада лучше иметь благодарных друзей, чем рассерженных недругов. Он поднялся повыше, видя слева голову своей племянницы, а на дальней стене голову белого оленя, которого тащил замеренное впоследствии расстояние девятьсот метров в скорбный день смерти Франко в 1975 году. Он сморщился на скрипнувшей ступеньке и тут увидел англичанина с желтым в свете свечи лицом и черным пистолетом в вытянутой руке. Его подручный пытался развязать старика здоровой рукой, откуда-то из тени слышались смертные стоны Октавио. Расстояние меньше десяти метров, света достаточно, цель крупная. Дядя Пепе шагнул, приготовился выстрелить. Ленни Ноулса от внезапной неминуемой смерти отделяла лишь брошенная Октавио Пинсадой бутылка виски. Когда старый охотник на ней поскользнулся, мелькнула ослепительная вспышка. Разрядив левый ствол, дядя Пепе был отброшен отдачей назад, покатился по лестнице и сломал шею с хрустом, который заглушил выстрел. Голова белого оленя свалилась с противоположной стены в облачке голубоватого дыма, и тогда Эскобар сделал свой ход, рванувшись к Ленни, как борец, потерявший спортивную форму. Ленни вскинул пистолет навстречу туше противника. Нажал на спусковой крючок на расстоянии шесть футов, в пять, в четыре, и «люгер» каждый раз только причмокивал, как разочарованная женщина. Эскобар накинулся на него. Вцепившись друг в друга, они закружились вокруг стола, повалились на пол. В тот момент Энрике Пинсада решил выйти из дела. Медленно прошел мимо Ника и Сиднея, обогнул боровшихся, выставив перед собой пустые руки, чтобы все видели, опустился на колени возле тела брата, благодарно кивнул Гваделупе, которая зажимала кровоточившую рану в животе скомканным посудным полотенцем. Ленни с Эскобаром обменивались неэффективными ближними ударами по головам, катаясь по полу. В тюрьме это называется сучьей сварой, и Ленни отбывал однажды предварительное заключение вместе с королем сучьей свары, гангстером из Элтема, который его научил, что, пуская в ход зубы, можно загнать противника в безвыходное положение. Поэтому он впился в левое ухо Эскобара, скрежеща зубами и мотая головой на манер взбесившегося терьера. Эскобар завопил, его невероятная сила вдруг улетучилась под действием невероятной боли, он попытался уползти.